16
Машина медленно отъехала от ворот, оставив ее одну. Сомкнувшуюся вокруг тишину нарушал только шелест листвы над головой. Более запущенного и негостеприимного дома ей еще видеть не доводилось. Безжалостный свет уличного фонаря, словно полная луна, пробивался сквозь кроны деревьев и падал на потрескавшиеся плиты дорожки, на выщербленные мраморные ступени, усыпанные мертвыми листьями, на когда-то белые колонны с каннелюрами, с которых теперь свисали клочья облупившейся краски, открывая взору черные пятна гнили, на рассыпающиеся от старости, покоробившиеся доски террасы. Дверь особняка была оставлена незапертой. Внутри слабо мерцал тусклый свет.
Она медленно окинула взглядом закрытые ставнями окна, густые заросли заброшенного сада. Мелкий дождик, начавшийся еще в тот момент, когда она вышла из отеля, теперь превратился в некое подобие оседающего тумана, придававшего влажный блеск асфальту мостовой и застывавшего каплями на листьях огромных старых деревьев.
«В этом доме жила моя мать, — думала она. — Здесь родилась ее мать, а до того — мать ее матери. Здесь стоял гроб Стеллы, и Элли сидела возле него…»
Да, все происходило именно в этом особняке, хотя за весь вечер ей так и не удалось выяснить детали. Они пили коктейль, ели салаты и какие-то острые, щедро сдобренные специями блюда, но в ответ на робкие попытки узнать хоть какие-то подробности она слышала только: «Карлотта сама тебе обо всем расскажет…»; «…После того как ты поговоришь с Карлоттой…» — и так далее, в том же духе.
Интересно, это для нее была открыта сейчас дверь? Ради нее оставлены незапертыми ворота? Слабо освещенный изнутри проем двери конусообразно сужался кверху и походил на гигантскую замочную скважину. Где-то она уже видела такой проем… Ах да, на фронтоне усыпальницы на Лафайеттском кладбище. Какая ирония судьбы! Ведь для матери этот особняк фактически превратился в склеп задолго до ее смерти.
Теплый дождь не смог прогнать висящую в воздухе духоту. Быть может, спасение принесет подувший с реки ветерок — ласковый, восхитительно пахнущий дождем и свежестью? Прощаясь с ней возле отеля, всего в нескольких кварталах от особняка, они называли его речным бризом. Но одновременно с запахом дождя она улавливала еще какой-то аромат — тяжелый, тягучий и густой аромат незнакомых цветов, совершенно не похожий на те, что окружали ее прежде.
У нее не было сил сопротивляться его усыпляющему воздействию, и она словно застыла, ощущая себя едва ли не обнаженной в костюме из тонкого шелка, пытаясь получше рассмотреть утопавший в тени дом, стараясь глубоко вдохнуть и замедлить поток проносящихся в голове воспоминаний о том, что пришлось увидеть и пережить за прошедший день, о событиях, смысл которых она так и не смогла постичь до конца.
«Моя жизнь сломана, — думала она, — разорвана пополам. И все, что было в прошлом, уходит навсегда, уплывает, как сорвавшееся с якоря судно, несущееся по волнам времени к горизонту — демаркационной линии между тем, что безвозвратно утратило свое значение, и тем, что во веки вечные останется исполненным смысла. Но почему, Элли, почему? Ради чего мы были оторваны от всего этого и жили в полной изоляции от них? Ради чего, если они все знали? Знали о нашем существовании, знали наши имена, знали, что я ее дочь! В чем дело? Что все-таки происходит? Их сотни, и все они без конца произносят одну и ту же фамилию: Мэйфейр!..»
— После разговора с Карлоттой приходите в наш офис — он в центре города, — пригласил ее Пирс. Этот розовощекий молодой человек, сказали ей, один из компаньонов в фирме, основанной много лет назад еще его прадедом.
— И дедом Элли, как вы знаете, — добавил Райен — обладатель белоснежной шевелюры и словно высеченного из мрамора лица, кузен Элли.
Нет, она этого не знала. Как не знала и многого другого — не знала, кто есть кто и кто кому кем приходится, не знала, откуда они вообще все взялись, как жили прежде и живут сейчас… А главное, она не знала и не могла понять, почему до сих пор ее держали в полном неведении. Ее охватила горечь. Кортланд один, Кортланд другой… а еще Джулиен, Клэй, Винсент, и Мэри-Бет, и Стелла, и Кэтрин…
Как прекрасна, как музыкальна речь южан. Роуан наслаждалась ее глубоким, насыщенным звучанием, как наслаждается сейчас ароматом, которым пропитан воздух, или теплом, окутывающим ее с головы до ног, отчего даже невесомая шелковая блузка кажется непомерно тяжелой.
Неужели там, за приоткрытой дверью, она наконец получит ответы на все мучительные вопросы? Неужели за этим порогом лежит ее будущее? Кто знает?.. Быть может, стоит только вернуться в привычный мир — и сегодняшний день, лишенный в воспоминаниях столь мощно воздействующих на нее сейчас магии и очарования, останется лишь одной из малозначимых страниц в книге жизни… Нет, едва ли. Ибо то, что она испытывает в эти мгновения, не может пройти бесследно. Не говоря уже о каждой минуте, проведенной в кругу семьи. Прежние амбиции и желания остались в далеком прошлом, уступив место стремлению познать волшебство юга, историю, кровное родство и щедро предлагаемую любовь. Интересно, понимали ли они, как чарующе-соблазнительно звучат для нее их приглашения в гости, обещания долгих бесед и подробных рассказов о семье, о родственных связях и духовной близости?
Духовная близость… Разве могут они представить, сколь непривычно для нее такое словосочетание! В холодном мире равнодушия и эгоизма она росла подобно экзотическому цветку, помещенному под стеклянный колпак, лишенному естественного солнечного света, не знающему настоящей земли и никогда не ощущавшему, как струятся по его листьям капли дождя.
Однажды Майкл назвал Калифорнию чересчур стерильной — и был прав. Тому, кто провел там всю жизнь, трудно представить, что есть на свете иные места, где каждый звук, каждый цвет наполняют душу радостью, где все запахи сродни волшебному дурману и где воздух кажется живым, самостоятельно дышащим существом.
«В своей профессии, — размышляла Роуан, — я постоянно имела дело с внутренним миром — миром внутренних органов и полостей. И только в комнатах, где в ожидании исхода операции плакали, смеялись и перешептывались между собой целые кланы родственников моих пациентов, доводилось мне сталкиваться с внутренним миром совсем иного рода — основанным на духовном единении многих и многих поколений одной семьи».
«Ты хочешь сказать, что Элли никогда не упоминала имени своего отца? Что она не рассказывала тебе ни о Шеффилде, ни о Райене, ни о Грейди, ни о…»
На все подобные вопросы ответ у нее был один: «Нет».
А ведь сама Элли приезжала сюда. И присутствовала на похоронах тети Нэнси (одному Богу известно, кто такая эта тетя Нэнси), а после церемонии вместе с другими сидела в том же ресторанчике. «Вот наша дочь. Она врач», — с гордостью говорила она, показывая им фотографию Роуан, которую всегда носила с собой в сумочке, Незадолго до смерти. — в то время она уже постоянно находилась под действием наркотических препаратов — Элли произнесла несколько слов, смысла которых Роуан не поняла: «Как бы мне хотелось, чтобы они позволили мне вернуться домой… Но они не могут… Не могут…»
Родственники проводили Роуан до отеля. Но едва она поднялась в номер, чтобы принять душ и переодеться, горечь накатила такой волной, что не осталось сил не только подумать, но даже разрыдаться. Да, наверное, многие из них с радостью готовы были освободиться от всего этого, вырваться из гигантской паутины кровных уз и общих воспоминаний. Но Роуан с трудом могла представить себе, как такое возможно.
Впрочем, это лишь одна сторона проблемы — приятная: объятия, обещания, беседы…
Но что ждет ее там, за порогом дома? Какие истины откроются перед ней? Получит ли она ответ на один из главных вопросов — узнает ли наконец имя своего настоящего отца? Ибо никто из них не смог — или не пожелал? — его назвать: «Карлотта сама скажет… Спроси лучше у нее…»; «…Я был слишком мал, когда ты родилась…»; «Честно говоря, папа никогда не упоминал…»
С того места, где она сейчас стояла, Роуан не могла видеть террасу, на которой, если верить их рассказам, мать провела последние тринадцать лет своей жизни. О чем она думала, что чувствовала?..
«Мне кажется, она не испытывала страданий…» — вспомнились вдруг чьи-то слова.
Что ж. Остается только толкнуть створку ворот, войти и подняться по мраморным ступеням к двери особняка, которая специально для нее оставлена полуоткрытой. А почему бы и нет? Желание познать все темные тайны, которые хранил этот дом, достигло такого накала, что Роуан забыла даже о Майкле. Да и разве мог он помочь ей в таком деле?
И вдруг, словно в полусне, Роуан увидела, что свет внутри стал ярче и в проеме возник силуэт пожилой женщины.
— В конце концов, войдешь ты или нет, Роуан Мэйфейр? — Низкий голос звучал твердо и отчетливо, в нем явственно слышался ирландский акцент.
Она толкнула створку ворот, но та едва подалась. Кое-как протиснувшись в щель, Роуан медленно поднялась по скользким ступеням и оказалась на площадке перед входом; старые доски слегка прогибались под ее ногами.
Карлотты у двери уже не было, но, войдя в холл, Роуан увидела в дальнем его конце неясную фигуру, смутно вырисовывавшуюся на фоне света, лившегося из какого-то просторного помещения.
Она направилась в ту сторону, миновала высокую лестницу на второй этаж. Там, наверху, все тонуло во мраке и разглядеть что-либо было невозможно. Чуть дальше, справа, располагалась гостиная. Свет уличных фонарей, падавший внутрь, окрашивал ее в мертвенно-белые тона, отражался от пола и мебели.
Дверь слева была плотно прикрыта. Пройдя мимо нее, Роуан очутилась в полосе света и, наконец, вошла в большую комнату, оказавшуюся столовой.
На овальной формы столе стояли две свечи, и пляшущие язычки их пламени позволяли, как ни странно, достаточно хорошо рассмотреть внутреннее убранство и настенную роспись, изображавшую какие-то сельские пейзажи; огромные дубы, свисающие сверху плети мхов, изрезанные бороздами поля.
Когда Роуан оглянулась, холл показался ей непомерно длинным, а входная дверь в противоположном его конце чересчур огромной — создавалось впечатление, что она занимает всю поперечную стену.
Она перевела взгляд на сидевшую у стола женщину. На фоне темных стен густые волнистые волосы, обрамлявшие лицо Карлотты, казались ослепительно-белыми, а в круглых стеклах очков зловеще отражались красные пятна горевших свечей.
— Садись, Роуан Мэйфейр, — пригласила она. — Мне предстоит поведать тебе о многом.
Не то из упрямства, не то из безграничного любопытства Роуан еще раз медленно обвела взглядом комнату. Бархат портьер заметно потерся, а кое-где зиял дырами; ковер на полу во многих местах давно утратил ворс, и теперь там отчетливо были видны нити основы; от матерчатой обивки стульев с резными спинками исходил запах застарелой пыли — впрочем, этим запахом, казалось, было пропитано здесь абсолютно все.
Но к нему примешивался и другой аромат, пробудивший в Роуан воспоминания о лесе, о ярком солнце и, как ни странно, о Майкле, — восхитительный аромат старого, прогретого за день дерева. Майкл, опытный столяр-краснодеревщик, понял бы ее сейчас как никто. Особую прелесть этой смеси запахов придавал и слабый аромат восковых свечей.
Люстра под потолком не горела, но в гранях ее хрустальных подвесок причудливо преломлялись отблески света.
— Она требует слишком частой смены свечей, — объяснила Карлотта. — А я уже слишком стара, чтобы забираться так высоко. Да и Эухения тоже. — Она коротко кивнула головой куда-то в сторону.
Роуан вздрогнула и обернулась. Только сейчас она заметила в темном дальнем углу призрачно вырисовывающуюся фигуру чернокожей служанки с коротко стриженными волосами и желтоватого оттенка глазами. Женщина стояла в густой тени, поэтому разглядеть какие-либо детали было практически невозможно. Роуан видела только заляпанный пятнами передник и сложенные на нем руки.
— Ты можешь идти, милая, — обратилась к служанке Карлотта. — Если, конечно, моя дорогая родственница не пожелает чего-нибудь выпить. Но у тебя ведь нет такого желания, Роуан? Или я ошибаюсь?
— Нет-нет, спасибо, мисс Мэйфейр, мне ничего не нужно, — поспешила отказаться Роуан.
— Зови меня Карлоттой или Карл — как тебе удобнее. Слишком много среди нас мисс Мэйфейр.
Старая негритянка обогнула стол, пошла мимо камина и скрылась за дверью, ведущей в холл. Карлотта проводила ее взглядом, словно, прежде чем продолжить разговор, хотела убедиться в том, что они с Роуан остались одни.
Неожиданно послышавшийся шум показался Роуан знакомым, хотя она никак не могла сообразить, что именно могло его вызвать. Потом раздался лязг захлопывающейся двери и следом — глухой рокот мотора, как будто некая машина в глубине дома тащила что-то очень тяжелое.
— Это же лифт, — прошептала Роуан.
Карлотта внимательно прислушивалась к доносившимся извне звукам. В обрамлении пышных волос ее изрезанное морщинами лицо показалось Роуан сморщенным и слишком маленьким. Тихий щелчок остановившегося лифта вывел старуху из оцепенения, она повернулась и жестом указала Роуан на стул, одиноко стоявший возле длинной стороны стола.
Роуан прошла и заняла предложенное место, спиной к выходившим в сад окнам. Чуть повернув стул, она оказалась лицом к лицу с Карлоттой, а когда подняла взгляд повыше, то увидела еще один пейзаж — богатый плантаторский дом с белыми колоннами на фоне невысоких округлых холмов.
К ее великому облегчению, стекла очков Карлотты уже не отражали красных язычков пламени — они были чистыми и прозрачными. На мисс Карл было темное платье с длинными, отделанными кружевом рукавами. В тонких узловатых пальцах она сжимала обтянутую бархатом коробочку.
— Это принадлежит тебе, — сказала Карлотта и резким движением толкнула коробочку по столу в сторону Роуан. — Этот изумруд, и этот дом, и земля, на которой он стоит, и вообще все, что имеет здесь хоть какую-нибудь ценность. Кроме того, теперь ты владеешь состоянием, раз в пятьдесят, если не в сто, превышающим то, которым обладала прежде. Откровенно говоря, его истинных размеров на сегодняшний день я не знаю. Но прежде, чем ты вступишь в свои права, внимательно выслушай то, что я намерена тебе рассказать.
Она на минуту умолкла и пристально взглянула молодой женщине в лицо. В эти мгновения Роуан с особенной остротой ощутила ее неподвластность времени — не только голос, но и вся манера поведения Карлотты не могли принадлежать столь пожилому человеку. Впечатление было настолько сильным, что внушало почти суеверный страх — как будто совсем юная душа загадочным образом оказалась запертой в древнем теле и заставляла его действовать в абсолютном несоответствии с внешним обликом.
— Нет, — словно в ответ на невысказанные мысли Роуан откликнулась Карлотта, — я стара. Я и вправду очень стара. Единственное, что до сих пор удерживало меня на этом свете и заставляло жить, это ожидание ее смерти и того события, которое страшило меня больше всего, — твоего приезда. Я надеялась, что у Элли впереди долгая жизнь, я молилась, чтобы она смогла удерживать тебя вдали от этого дома еще многие и многие годы, пока Дейрдре окончательно не сгниет в своей могиле и пока не разорвется цепь. Но… Судьба распорядилась иначе. Элли умерла. И никто даже словом не обмолвился мне о ее смерти.
— Такова была ее последняя воля, — сказала Роуан.
— Знаю, — со вздохом ответила Карлотта. — Знаю. Но меня потрясло не то, что мне не пожелали сообщить о ее кончине. Ударом стала сама ее смерть. Что ж. Чему быть — того не миновать.
— Она сделала все возможное, чтобы воспрепятствовать моему приезду, — призналась Роуан. — Она заставила меня подписать документ с обязательством никогда не возвращаться в Новый Орлеан. Но я нарушила данное ей обещание.
Карлотта молчала.
— Мне очень хотелось сюда поехать, — пояснила Роуан и уже совсем другим, почти умоляющим тоном спросила: — Ну почему, почему вы так стремились удерживать меня как можно дальше отсюда? Неужели причина столь ужасна и за всем этим скрыта какая-то страшная тайна?
Пожилая женщина, по-прежнему не говоря ни слова, изучающе смотрела на Роуан.
— Ты сильная, — наконец прервала она молчание — Такая же сильная, как моя мать.
Роуан не ответила.
— У тебя ее глаза, — продолжала Карлотта — Кто-нибудь сказал тебе об этом? Или все они слишком молоды, чтобы помнить, какой она была?
— Я не знаю.
— Расскажи мне, что ты успела увидеть ее глазами, — настаивала мисс Карл. — Скажи, видела ли ты нечто такое, чего не должна была видеть?
Роуан вздрогнула. В первое мгновение она решила, что неправильно поняла вопрос. Но уже через секунду ее осенило: она вспомнила о призраке, появившемся в доме той ночью, и о том странном сне в самолете, когда некто невидимый осквернял ее своими прикосновениями.
Смущенная и обескураженная, она взглянула в лицо Карлотте, и вдруг, к своему удивлению, увидела, что та улыбается. Но в этой улыбке не было ни горечи, ни торжества — только смирение и покорность судьбе. Потом лицо женщины вновь приняло серьезное выражение, а в глазах засветилась печаль.
— Значит, он уже приходил, — тихо вздохнув, констатировала она. — И завладел тобою.
— Я ничего не понимаю, — отозвалась Роуан. — Пожалуйста, объясните.
Ответа не последовало. Пришлось объяснять Роуан:
— Это был мужчина, стройный, элегантный. Он появился в три часа ночи, в то самое время, когда умерла моя мать. Я видела его так же отчетливо, как сейчас вас. Но это длилось всего мгновение.
Карлотта не смотрела на нее. Роуан даже показалось, что глаза женщины закрыты, но потом она поняла, что та просто опустила взгляд.
— Это был он, — наконец заговорила она, — Тот, кто лишил разума твою мать, а до того — мать твоей матери. Тот, кто служил моей матери и управлял всеми, кто ее окружал. Они рассказали тебе о нем? Они тебя предупредили? Предостерегли?
— Они не сказали ни слова.
— Это потому, что они ничего не знают и, кажется, наконец поняли это. Возможно, теперь они сделают то, что должны были сделать давным-давно, — оставят нас наедине с нашими тайнами.
— Но кто это был? И почему он пришел именно ко мне? — Роуан вновь вспомнила свой сон в самолете, однако связать воедино все эти события никак не могла.
— Потому что не сомневается, что отныне ты принадлежишь ему. Что ты в его власти, что он может любить тебя, прикасаться к тебе и управлять тобой, обещая взамен вечную преданность.
Краска бросилась Роуан в лицо. Прикасаться… Она словно вновь очутилась в призрачной атмосфере сна.
— Он будет уверять тебя, что все как раз наоборот, — продолжила Карлотта. — Будет нашептывать тебе льстивые слова, говорить, что он твой раб, что Дейрдре послала его к тебе. Но все это ложь, моя дорогая, бесстыдная ложь. На самом деле он подчинит тебя своей воле, и если ты откажешься выполнять его приказания, лишит тебя разума. Именно так он поступил с ними… — Она на миг замолчала и нахмурилась, по-прежнему старательно отводя глаза и глядя в стол. Потом заговорила вновь: — Со всеми. За исключением тех, у кого хватило силы управлять им, превратить в своего раба и использовать в собственных интересах… Удовлетворять с его помощью греховные желания и порочные наклонности, — едва слышно добавила она.
— Объясните подробнее, пожалуйста, — попросила Роуан.
— Он уже прикасался к тебе — ведь так?
— Не знаю…
— Неправда, знаешь, Роуан Мэйфейр. И румянец на твоих щеках тому доказательство. Тогда позволь мне спросить тебя, моя девочка, моя независимая, самостоятельная девочка, которая познала многих мужчин, но всегда выбирала их сама. Сумел ли он доставить тебе большее удовольствие, чем любой из твоих смертных знакомых? Не спеши. Подумай, прежде чем ответить. Он будет утверждать, что никто из смертных не может сравниться с ним в этом искусстве. Но так ли это? Ибо цена его любви и ласки слишком высока.
— Но я думала, это всего лишь сон!
— И все же. Ведь ты его видела.
— Да, но то было сутками раньше. А касался он меня лишь во сне. Это ведь нечто совсем другое.
— Его посещения не прекращались до самой ее кончины, — с горечью сказала Карлотта. — И никакие лекарства не могли это предотвратить. Каким бы бессмысленным ни был ее взгляд, какой бы безразличной ко всему она ни казалась… Стоило ей только оказаться ночью в постели, он моментально оказывался рядом и своими ласками доводил ее до исступления, заставлял метаться и извиваться — словом, вести себя подобно дешевой шлю… — Карлотта оборвала себя на полуслове, но вдруг губы ее изогнулись в неожиданной улыбке. — Тебе неприятно слышать такие подробности? Ты сердишься на меня за то, что я все это тебе рассказываю? Думаешь, зрелище было приятным?
— Я думаю, что она была больна, безумна и что природа человеческая такова…
— Нет, дорогая моя, ты ошибаешься, в их связи не было ничего человеческого.
— Вы хотите, чтобы я поверила, что видела призрака, что этот призрак ласкал мою мать и что я, так сказать, получила его в наследство?
— Вот именно. И умерь свой гнев. Свой весьма опасный гнев.
Роуан опешила, охваченная смущением и страхом.
— Вы читаете мои мысли! И читали их в течение всего нашего разговора!
— Да. По крайней мере, стараюсь. Хотелось бы, однако, видеть их более отчетливо. Твоя мать отнюдь не была в этом доме единственной, кто обладал способностями. Мне было предназначено унаследовать изумруд тремя поколениями раньше. А его я увидела впервые еще в трехлетнем возрасте, причем совершенно отчетливо и столь явственно, что он мог взять меня за руку и даже поднять. Да-да, я ощущала исходящее от него тепло. Но я отказалась подчиниться его воле. Я отвернулась от нею и велела убираться туда, откуда он пришел, — в ад. И чтобы противостоять ему, я использовала все свои силы и способности.
— И теперь я получаю в наследство этот изумрудный кулон только потому, что могу видеть его?
— Он переходит к тебе потому, что ты ее единственная дочь. Иного выбора быть не может. Изумруд стал бы твоим независимо от величины дарованных тебе способностей. Но теперь это не важно, ибо в действительности ты обладаешь поистине мощной силой. — Карлотта вновь помолчала, окинула Роуан внимательным взглядом и продолжила: — Ты непредсказуема, да, возможно даже неуправляема, порой поступаешь непоследовательно и противоречишь сама себе, но ты сильна, очень сильна.
— Не следует меня переоценивать, — тихо произнесла Роуан.
— Много лет назад Элли рассказала мне о твоих способностях — о том, как от одного твоего взгляда увядали цветы или закипала вода… Она плакала и говорила, что ты гораздо более одаренная ведьма, чем Анта или Дейрдре, она просила меня о помощи, ибо не знала, как поступить. «Удерживай ее возле себя как можно дольше, — посоветовала я. — Не позволяй вернуться в родной дом. Постарайся, чтобы она никогда не узнала правду и не научилась пользоваться своей силой».
Роуан тяжело вздохнула. Упоминание об Элли, о том, что она приезжала сюда и рассказывала о ней, в то время как она, Роуан, пребывала в полном неведении, вызвало в груди ноющую боль. Одна, отрезанная от всех, она жила в полной изоляции, а они — и даже эта гнусная, подлая старуха — оставались здесь…
— Да, ты права, и я вновь ощущаю твой гнев, твою обиду на меня за то зло, которое я, как ты считаешь, причинила твоей матери.
— Я вовсе не хочу злиться или обижаться на вас, — тихо ответила Роуан. — Я только пытаюсь понять, почему меня увезли отсюда…
Карлотта вновь погрузилась в задумчивое молчание, поглаживая рукой футляр с изумрудным кулоном. Потом пальцы ее сомкнулись на нем и замерли. Роуан вспомнились вдруг сложенные руки Дейрдре, лежащей в гробу.
Она поспешно перевела взгляд на дальнюю стену комнаты, где над камином была нарисована панорама бескрайнего неба.
— Но неужели мои слова не принесли тебе хоть некоторое утешение? — спросила Карлотта. — Разве не мучил тебя все эти годы вопрос, может ли еще кто-то подобно тебе читать чужие мысли или предвидеть чью-то скорую смерть? И кто еще способен силой одного только гневного взгляда заставить другого человека попятиться и бежать от тебя без оглядки? Посмотри на эти свечи. Ты можешь приказать пламени погаснуть или вспыхнуть вновь. Так попробуй же, сделай что-нибудь!
Однако Роуан не шелохнулась. Неотрывно глядя на язычки пламени, она дрожала с головы до ног.
«Ах, если бы вы только могли знать, — думала она в тот момент, — что я на самом деле могу с вами сделать…»
— А я знаю, ибо отчетливо ощущаю твою силу. Потому что обладаю не меньшей силой сама — во всяком случае, я всегда была сильнее Анты и Дейрдре. И только благодаря этому могла держать его в повиновении в этом доме и не позволить расправиться со мной. Только благодаря этому я тридцать лет не подпускала его к дочери Дейрдре. Заставь свечи погаснуть и зажги их вновь. Я хочу видеть, как ты справишься с такой задачей.
— Нет. И прекратите свои игры. Скажите то, что должны и хотели мне сказать. Перестаньте мучить меня, ведь я не сделала вам ничего плохого. Объясните наконец, кто он и почему вы разлучили меня с родной матерью.
— Но я уже все объяснила. Я разлучила вас во имя твоего спасения — только затем, чтобы удержать тебя вдали от него и от его проклятого изумруда, от страшного наследия и благосостояния, основанного на насилии и бесстыдном вмешательстве в личную жизнь. — Голос Карлотты звучал тихо, но твердо. — Я разлучила вас, чтобы сломить волю Дейрдре, лишить ее опоры и возможности общения с тобой, помешать ей каплю за каплей вливать в тебя свою истерзанную страданиями душу и в минуты слабости и отчаяния превращать тебя в послушную марионетку.
Буквально замороженная гневом, Роуан хранила молчание. Перед ее мысленным взором возникла черноволосая женщина, покоящаяся в гробу. Она вновь увидела старое Лафайеттское кладбище, но теперь оно было темным, пустым, заброшенным.
— В течение тридцати лет ты росла и взрослела вдали от этого дома и поселившегося в нем порока. И превратилась в сильную, независимую женщину, стала врачом, хирургом, вызывающим восхищение коллег. И если тебе доводилось воспользоваться своим даром, дабы причинить кому-либо зло, то впоследствии, движимая праведным раскаянием и стыдом, ты совершала поистине подвиги самопожертвования.
— Откуда вам все это известно?
— Я это вижу. Мои видения неотчетливы, но я способна ощущать зло, таящееся в поступках других людей, хотя сами эти поступки часто остаются скрытыми завесой, вины и стыда. Тем не менее именно чувство вины, раскаяние и стыд служат неоспоримым доказательством того, что неблаговидные деяния все-таки имели место.
— Не понимаю, чего в таком случае вы добиваетесь от меня. Признания? Однако, как вы сами заметили, я стремлюсь как можно скорее исправить собственные ошибки, а если это невозможно, стараюсь совершить нечто требующее неизмеримых усилии, прекрасное и полезное.
— Не убий, — едва слышно прошептала Карлотта.
Внезапная боль стрелой пронзила Роуан. Однако уже в следующее мгновение она с ужасом осознала, что старуха просто издевается над ней, и почувствовала себя совершенно беспомощной перед хитрыми уловками этой женщины, которая с легкостью сумела добиться своей цели — воскресить в памяти Роуан один из самых страшных моментов ее прошлого.
«Ты совершила убийство. В гневе и ярости ты отняла чужую жизнь. И сделала это намеренно. Вот какова твоя истинная сила!»
Роуан еще глубже ушла в себя, стараясь как можно лучше спрятать свои мысли. Она видела, как блеснули и вновь потухли плоские круглые стекла очков, но уловить и постичь то, что таилось в спрятанных за ними темных глазах, было практически невозможно.
— Ну, как тебе мой урок? — спросила Карлотта.
— Вы испытываете мое терпение, — ответила Роуан. — Позвольте напомнить, что я не сделала вам ничего плохого. Я пришла не затем, чтобы потребовать у вас ответа. Я не предъявила вам никаких обвинений. Не заявила о своих правах ни на эту фамильную драгоценность, ни на дом, ни на что-либо иное. Я приехала в Новый Орлеан, чтобы проститься с матерью и проводить ее в последний путь. И переступила порог особняка только потому, что вы сами меня сюда пригласили. И хотела лишь выслушать то, что вы намеревались сказать. Но я не позволю вам и дальше играть со мной. Ни за какие блага и секреты вселенной. И я ни капельки не боюсь вашего призрака, даже если он переплюнет в постели самого архангела!
Карлотта вскинула брови, а потом вдруг рассмеялась, и этот короткий мелодичный смешок прозвучал на удивление женственно.
— Отлично сказано, дорогая, — с улыбкой произнесла она. — Семьдесят пять лет назад мама говорила мне, что греческие бога зарыдали бы от зависти, увидев, как прекрасен он в постели. — Карлотта на миг поджала губы и вновь улыбнулась. — Однако он никогда не запрещал ей встречаться со смертными молодыми людьми. Кстати, она предпочитала мужчин того же сорта, что нравятся и тебе.
— Элли и об этом вам рассказала?
— И много о чем еще. За исключением того, что больна… Она и словом не обмолвилась, что умирает.
— Приближение смерти вызывает у людей страх. Они остаются с нею один на один, потому что никто не может умереть вместо них.
Карлотта опустила взгляд и надолго застыла в задумчивости. Потом рука ее вновь потянулась к коробочке, пальцы погладили нежный бархат. Резким движением она щелкнула замком, откинула крышку и чуть повернула коробочку на столе — так чтобы свет пламени упал на лежащий внутри изумрудный кулон с золотой цепочкой. Драгоценный камень такой величины Роуан видела впервые.
— Я уже давно мечтаю о смерти, — тихо заговорила Карлотта, не сводя глаз со сверкающего изумруда, — И молю Бога, чтобы она поскорее пришла.
Она вновь обратила на Роуан оценивающий взгляд, и глаза ее слегка расширились, а по лбу над седыми бровями пролегла глубокая морщина. Охваченная печалью, Карлотта словно забыла о необходимости прятать свои мысли и эмоции и на какой-то миг приоткрыла перед Роуан душу, таившую, как выяснилось, не только злобу и хитрость.
— Идем. — Она тяжело поднялась со стула, — Я должна кое-что тебе показать, а времени у нас, похоже, осталось не так уж много.
— О чем вы? — шепотом спросила Роуан. Резкая перемена в поведении старухи почему-то испугала ее. — И почему вы на меня так смотрите?
Карлотта улыбнулась.
— Иди за мной, — сказала она — И если тебя не затруднит, возьми свечу. Кое-где лампы еще остались, но большинство давно перегорели, да и старая проводка постепенно выходит из строя.
Аккуратно сняв со спинки стула свою палку, Карлотта неожиданно уверенной походкой прошла мимо Роуан, которая следила за ней удивленным взглядом, прикрывая ладонью колеблющееся пламя свечи.
Они вышли в полутемный холл, и вдруг Роуан вздрогнула и остановилась. В тусклом свете один из висевших на стене портретов словно ожил, и ей показалось, что изображенный на нем мужчина пристально смотрит прямо на нее.
— В чем дело? — не оглядываясь, спросила Карлотта.
— Нет-нет, все в порядке… Просто мне показалось… — Роуан внимательно смотрела на мастерски написанный портрет улыбающегося темноглазого мужчины, явно очень старый, поскольку лак на нем сильно потрескался.
— Что показалось?
— Не имеет значения… — Роуан двинулась дальше, опять загородив рукой крохотный язычок пламени. — Свет упал так, что мне вдруг показалось, будто человек на портрете шевельнулся.
Роуан остановилась рядом с Карлоттой, та обернулась и пристально взглянула на портрет.
— Тебе предстоит столкнуться в этом доме с множеством странностей, — сказала она. — Не удивляйся, если, войдя в пустую комнату, увидишь вдруг там движущийся силуэт или встретишь устремленный на тебя взгляд. — В голосе Карлотты не слышалось ни веселого ехидства, ни злорадства — это был голос одинокой усталой женщины, задумчивый и грустный. — Ты не боишься темноты?
— Нет.
— Ты хорошо видишь даже во мраке. — Последние слова прозвучали не как вопрос, а как простая констатация факта.
— Да, гораздо лучше, чем большинство людей. Карлотта вновь повернулась и направилась к высокой двери у основания лестницы. Она нажала на кнопку, раздался глухой щелчок, и лифт двинулся вниз. Как только он в последний раз дернулся и остановился, пожилая женщина повернула ручку, открыла дверь и с трудом отодвинула закрывавшую вход решетку.
Внутри кабины тускло горела лампочка. Роуан увидела давно потемневшую обивку на стенах и вытертый коврик, покрывавший пол.
— Закрой дверь, — попросила Карлотта. — Кстати, тебе не помешает заодно научиться пользоваться тем, что отныне тебе принадлежит, — добавила она, после того как Роуан молча выполнила просьбу.
От одежды Карлотты исходил сладковатый, тяжелый запах каких-то духов — похоже, это были «Шанель» — и пудры. Старуха нажала на маленькую черную кнопку справа от себя, лифт дернулся и быстро поехал вверх. Скорость подъема и несомненная мощь мотора удивили Роуан.
В коридоре второго этажа было еще темнее, чем внизу, но заметно теплее. Закрытые ставни окон и запертые двери не пропускали сюда ни единого лучика уличного света. Маленький язычок свечи выхватывал из мрака белые панели дверей и уходящую вверх лестницу в самом конце коридора.
— Сюда. — Карлотта открыла одну из дверей по левой стороне и вошла первой, глухо постукивая палкой о толстый ковер на полу комнаты.
Роуан увидела темные шторы, такие же ветхие, как и в столовой, и узкую деревянную кровать с высоким резным балдахином, украшенным изображением орла. Аналогичный рисунок был вырезан и на спинке кровати.
— На этой кровати умерла твоя мать, — сказала Карлотта.
Бросив взгляд на голый матрас, Роуан заметила на нем большое пятно, странно, почти ослепительно блестевшее в темноте. Тараканы! Роуан едва не лишилась чувств от отвращения. Черные твари, деловито облепившие пятно, бросились врассыпную, как только она подошла и поднесла ближе свечу.
Но Карлотта, погруженная в собственные мысли, казалось, не замечала, сколь отвратительно это зрелище.
— Неслыханно! — воскликнула Роуан. — Кто-то должен навести здесь порядок!
— Наводи, если хочешь. Теперь это твоя комната.
Духота и жуткая картина, представшая глазам, лишили Роуан сил. Она попятилась к двери и прислонилась лбом к косяку.
— Что еще вы хотите мне показать? — Голос ее прозвучал почти спокойно.
«Умерь свой гнев, — уговаривала себя Роуан, окидывая взглядом обшарпанные стены и маленький ночной столик, заставленный гипсовыми фигурками и свечами. — Боже, как здесь мрачно, грязно, отвратительно! Умереть здесь! В этой грязи! В полном забвении!»
— Нет, не в забвении, — возразила Карлотта. — А что касается обстановки и всего остального… Она давно уже не обращала внимания на то, что ее окружало. Если не веришь, почитай записи врачей в ее медицинской карте. — С этими словами она вышла из комнаты и направилась к лестнице. — Подниматься придется пешком. Лифт работает только до второго этажа.
«Моли Бога, чтобы в будущем тебе не понадобилась моя помощь», — мысленно бросила ей вслед Роуан. Ей не хотелось даже касаться этой старухи. В полном смятении она пыталась собраться с мыслями, но чувствовала, что вот-вот может упасть в обморок от царящей повсюду духоты и затхлой вони, пропитавшей, казалось, всю ее одежду, волосы и даже кожу.
Карлотта медленно, но вполне уверенно преодолевала ступеньку за ступенькой.
— Следуй за мной, Роуан Мэйфейр, — приказала она, не оборачиваясь. — Здесь без свечи не обойтись. Старые газовые лампы давно отключены.
Между первым и вторым, более коротким, маршами лестницы была небольшая площадка. По мере подъема воздух становился все теплее и теплее, и когда они наконец достигли третьего этажа, впечатление было такое, что здесь годами скапливалась жара.
Сквозь ничем не занавешенное окно справа от Роуан проникал белесый свет уличного фонаря.
На этом этаже было всего две двери — одна прямо перед ними, другая слева. Ее-то и открыла Карлотта.
— Там на столе должна быть масляная лампа, — сказала она, — Зажги ее.
Поставив свечу, Роуан сняла с лампы стеклянный колпак. В нос ей ударил не слишком приятный запах масла Она поднесла свечу к полусгоревшему фитилю и поставила на место колпак. Яркий свет лампы залил довольно просторную комнату с низким потолком. Повсюду лежала пыль, пахло сыростью, по углам висела паутина. Здесь тоже было полно тараканов. И все же в этой комнате дышать было значительно легче — возможно, запах дерева и тепло делали воздух более приятным.
Вдоль стен стояли многочисленные чемоданы и сундуки, дорожные корзинки в беспорядке валялись на кровати с латунными спинками, стоявшей в дальнем углу возле прямоугольной формы окна. Всего окон в комнате было два, и стекла обоих с внешней стороны наполовину скрывали заросли лиан. Их влажные листья отражали свет фонаря и отчетливо вырисовывались на фоне темного неба. Оконные занавески давно упали и теперь смятыми комьями лежали на подоконниках.
Всю левую стену занимали стеллажи с книгами, уступив лишь небольшую ее часть камину с маленькой деревянной полкой. Книги кипами лежали и на старинных стульях с продавленными сиденьями.
Потускневшая латунь старой кровати слабо поблескивала в свете лампы. Возле камина Роуан увидела пару мужских кожаных ботинок и продолговатый тюк, который можно было принять за неровно скрученный ковер. Это тряпье и стоявшие рядом ботинки произвели на Роуан странное впечатление. Ей показалось необычным, что тюк перевязан не веревкой, а давно проржавевшей цепью.
— Это комната моего дяди Джулиена, — пояснила Карлотта, все это время внимательно наблюдавшая за Роуан. — А вот окно, из которого выбросилась твоя бабка — Анта. Она упала сначала на крышу террасы, а уже оттуда скатилась и насмерть разбилась о каменные плиты внизу.
Роуан ничего не ответила и только крепче окала пальцы, державшие лампу.
— А теперь открой сундук — тот, что стоит первым справа от тебя.
С минуту поколебавшись (хотя причину этих колебаний она едва ли смогла бы объяснить), Роуан опустилась на колени, поставила рядом с собой на голый, покрытый толстым слоем пыли пол лампу и внимательно осмотрела крышку и сломанные замки сундука. Сундук был сделан из брезента, перетянутого широкими полосами кожи с латунными креплениями. Без труда подняв крышку, она осторожно откинула ее, чтобы не повредить штукатурку на стене.
— Ты видишь, что лежит внутри?
— Куклы. Куклы из… — Роуан внезапно запнулась. — Из кости и волос.
— Правильно. Из кости, человеческих волос, кожи и даже обрезков ногтей. Они — копии твоих предков женского пола. Некоторые так стары, что сейчас уже никто не вспомнит имен тех, кого они изображают, и если ты их тронешь, то они рассыплются в прах.
Роуан не могла отвести взгляд от кукол, аккуратно разложенных ровными рядами на старой марле: тщательно нарисованные лица, длинные пряди волос, палочки вместо рук и ног… Самая новая и красивая была одета в шелковое платье, украшенное жемчугом, на отполированной, блестящей кости темно-коричневыми чернилами нарисованы нос, рот, глаза… Странные чернила… Или это… Кровь?
— Да, именно. Кровь, — подтвердила догадку Карлотта. — Это твоя прабабка. Стелла.
Роуан показалось, что кукла улыбается ей. Черные волосы были приклеены каким-то блестящим клеем, из швов шелкового платья кое-где выступали острые кончики кости.
— А кость откуда?
— Это кость Стеллы.
Роуан опустила было руку в сундук, но тут же отдернула и сжала пальцы в кулак. Она не в силах была заставить себя дотронуться до кукол. Осторожно, неуверенным движением она приподняла марлю. Под верхним слоем кукол лежал еще один, явно более старый. Поднять этот слой можно было, наверное, только вместе с марлей, иначе фигурки превратятся в бесформенные комочки костной пыли.
— Они все здесь, вплоть до тех, которые жили в Европе. Залезь внутрь и найди самую старую. Ты знаешь, какая из них?
— Невозможно. Стоит ее коснуться, и она развалится на мелкие кусочки. К тому же я не знаю, какую из них брать.
Роуан опустила на место марлю и осторожно, едва ли не робко, разгладила верхний слой. Но когда ее пальцы случайно коснулись кости, она ощутила резкую вибрацию, перед глазами вдруг вспыхнуло яркое пятно света, а в голове вереницей пронеслись медицинские термины: повреждение височной доли, судороги… Однако она не видела между ними никакой связи — диагноз выглядел идиотским, словно эти термины пришли из другого мира…
Она всмотрелась в крохотные личики.
— Но зачем? Ради чего?
— Чтобы иметь возможность побеседовать с ними в случае необходимости, попросить у них помощи и совета и через них связаться с силами ада. — Карлотта поджала губы и ехидно усмехнулась. В бликах света лицо ее сделалось злым и неприятным. — Как будто они и впрямь способны вернуться из адского пламени, чтобы исполнить чей-то приказ.
С глубоким вздохом Роуан иронически пожала плечами и вновь взглянула на ужасное, ярко раскрашенное лицо Стеллы.
— И кто же их делал?
— Да все по очереди. Когда умерла моя мать, Мэри-Бет, Кортланд ночью прокрался к гробу и отрезал ее ступню. Он же добыл и кости Стеллы. Она недаром хотела, чтобы церемония прощания была проведена в особняке, — знала, что Кортланд непременно сделает все необходимое. Ведь твоя бабка, Анта, была еще слишком мала.
Роуан содрогнулась от ужаса и отвращения. Медленно закрыв сундук, она поднялась с пола, стряхнула с себя пыль и вновь взяла в руки лампу.
— А этот Кортланд… Тот, кто сделал это? Кто он? Неужели дед того самого Ранена, с которым я познакомилась на похоронах?
— Да, моя дорогая, это он и есть. Тот самый красавец Кортланд, порочный до мозга костей, который много лет служил послушным инструментом в руках существа, веками владеющего этой семьей. Тот самый Кортланд, который изнасиловал твою мать, когда она бросилась к нему в поисках помощи и защиты. Человек, совокупившийся со Стеллой и ставший отцом Анты, а после давший жизнь Дейрдре. Тот, кто называл себя и твоим отцом. То есть ты приходишься ему и дочерью и правнучкой одновременно.
Роуан долго стояла неподвижно, пытаясь разобраться в хитросплетениях семейных связей, потом повернулась к Карлотте. В ярком свете лампы лицо старухи показалось ей мертвенно-бледным.
— А кто сделал куклу моей матери?
— Никто. Пока. Разве что ты отважишься пойти на кладбище, вскрыть склеп и украсть из гроба ее руки. Как думаешь, способна ты на такое? Он с радостью поможет тебе — я имею в виду того, кто уже являлся тебе однажды. Стоит тебе надеть на шею кулон с изумрудом и позвать его, он непременно придет.
— Ну почему? Почему вы все время стараетесь уколоть меня побольнее? — тихо спросила Роуан. — Ведь я не имею никакого отношения ко всему этому кошмару.
— Я лишь говорю тебе то, что знаю. Черная магия всегда была их стихией. Ты должна знать, чтобы сделать свой выбор. Согласна ли ты склонить голову перед всей этой мерзостью и продолжить их непристойное занятие? Готова ли принять столь отвратительное наследие? Будешь ли ты во имя достижения собственных целей призывать всех мертвецов ада и играть в куклы с дьяволом?
— Я не верю, что такое возможно, — ответила Роуан. — Думаю, что и вы тоже.
— Я верю собственным глазам. Я доверяю своим ощущениям. Они источают зло, подобно тому как священные реликвии излучают святость. Голоса, которыми все они разговаривают, на самом деле принадлежат только ему — дьяволу. Разве сама ты не веришь тому, что видела, когда он посетил тебя?
— Я видела лишь темноволосого мужчину, точнее даже не мужчину, а призрака. Это была своего рода галлюцинация.
— Это был сатана. Конечно, он никогда в этом не признается. Он будет называть тебя красивыми, ласковыми именами, читать стихи. Но на самом деле он сущий дьявол. Он лжет. Он уничтожает всех, кто встает на его пути. Ради достижения собственной цели он не задумываясь уничтожит тебя и твоих потомков, ибо лишь его желания и цель имеют для него значение.
— Но в чем они состоят?
— В том, чтобы жить. Быть живым, как все мы. Видеть и ощущать то же, что видим и ощущаем мы.
Опираясь на палку, Карлотта прошла мимо Роуан, остановилась возле лежащего у камина странного тюка и обвела взглядом полки с книгами.
— Здесь собрана история, — сказала она. — История жизни всех наших предков, написанная Джулиеном. Эта комната служила ему убежищем. Здесь он писал свою исповедь. О том, как переспал с собственной сестрой, Кэтрин, дабы зачать мою мать, Мэри-Бет, а после вместе с Мэри-Бет подарил жизнь Стелле. Когда же пришла моя очередь лечь с ним в постель, я плюнула ему в лицо и чуть не выцарапала глаза, да еще пригрозила убить его. — Карлотта обернулась и буквально впилась взглядом в Роуан. — Черная магия, дьявольские заклинания, рассказы о ничтожных победах над теми, кто осмеливался ему перечить, о мести врагам и обольщении многочисленных любовниц… Его вожделение и жажда власти не имели границ, их не под силу было удовлетворить всем райским серафимам, вместе взятым…
— И обо всем этом он написал?
— Об этом и о многом другом. Хотя, признаюсь, я никогда не читала эти книги — и не стану читать. Мне достаточно было прочесть его мысли, когда он день за днем просиживал в библиотеке и писал, писал, давая волю своей фантазии… С тех пор прошло не одно десятилетие. Поверь, я очень долго ждала этого момента.
— Но почему эти книги до сих пор хранятся здесь? Почему вы их не сожгли?
— Потому что знала, что если ты когда-нибудь сюда приедешь, то непременно должна будешь увидеть их собственными глазами. И прочесть то, что было собственноручно написано им самим. Ибо ни одна книга не обладает такой силой, как сожженная книга. Его признания — лучшее доказательство его вины. — Карлотта помолчала несколько мгновений и почти шепотом продолжила: — Прочти их. Прочти и сделай свой выбор. Анта не смогла. И Дейрдре тоже. Но ты сильнее их. Ты умнее и мудрее. Да-да, ты еще очень молода, но уже мудра.
Она обеими руками оперлась на палку и задумалась, краешком глаза косясь куда-то в сторону, потом тихо и печально продолжила:
— Я в свое время этот выбор сделала. После того как Джулиен осквернил меня своими прикосновениями и попытался соблазнить льстивыми и лживыми речами, я бросилась в часовню, упала на колени и принялась молиться нашей Богоматери Заступнице, прося ее о защите и наставлении на путь праведный. И вот тогда мне открылась великая истина. Не важно, в какого именно Бога мы верим — католики мы, протестанты или буддисты. Важно другое: наша вера в добро, основанная на утверждении ценности жизни, на неприятии насилия и разрушения, на убеждении в том, что человек не имеет права унижать и оскорблять другого человека, не имеет права распоряжаться чужой жизнью. — Карлотта посмотрела Роуан прямо в глаза. — Я молилась Святой Деве и Господу нашему Христу, дабы они не оставили меня и поддержали в борьбе против пособников дьявола, дабы помогли одолеть их и выиграть страшную битву.
Карлотта опустила глаза и надолго погрузилась в размышления — возможно, перед ее мысленным взором проносились в тот момент картины прошлого, — затем заговорила снова:
— Уже тогда я отчетливо сознавала, какая тяжкая задача стоит передо мной, и год за годом училась тому, что было необходимо, — пользоваться дарованной мне силой и теми средствами, которыми пользовались они. С помощью заклинаний я вызывала мелких духов, которые легко поддавались управлению и которых столь же легко можно было отправить обратно в ад, когда отпадала нужда в их услугах. Иными словами, я боролась с ним его же оружием.
Голос Карлотты звучал словно издалека и, быть может, поэтому казался особенно зловещим. В течение всего своего рассказа она исподтишка следила за реакцией Роуан.
— Я заявила Джулиену, что никогда не рожу от него ребенка, что не желаю слушать его лживые речи и что его дьявольские средства обольщения на меня не подействуют. «Ты можешь сколько угодно раз принимать облик молодого красавца, — сказала я ему, — но я не брошусь в твои объятия, ибо всегда буду знать, что ты стар, и видеть перед собой твою морщинистую плоть. Даже если бы ты действительно был самым прекрасным мужчиной на свете, то и тогда не смог бы меня соблазнить. Неужели ты думаешь, что внешность имеет для меня хоть какое-то значение?» Я пообещала, что если он еще хоть раз осмелится ко мне прикоснуться, я использую всю силу своего дара, все свои способности, чтобы уничтожить его и вернуть туда, откуда он пришел, то есть в ад. И тогда я увидела страх в его глазах. Он знал, что я обладаю достаточно большой силой и непременно выполню свою угрозу. Хотя, возможно, страх его имел совсем другие истоки: это был страх перед женщиной, которую он не смог соблазнить, сбить с пути истинного и подчинить своей воле. — Карлотта вдруг широко улыбнулась, открыв ровный ряд вставных зубов. — А это, да будет тебе известно, действительно может привести в ужас существо, живущее только за счет обольщения.
Карлотта замолчала, охваченная воспоминаниями.
Роуан глубоко вздохнула. Она не замечала ни жара, исходящего от лампы, ни струившегося по лицу пота. Глядя на стоявшую в нескольких шагах от нее старую женщину, она словно вместе с ней заново переживала горечь потерь, годы мучительных страданий, одиночества и… веры, безграничной отчаянной веры, которая способна убить…
— Да, убить, — подтвердила Карлотта — Я сделала это. Во имя спасения живых, во имя избавления их от того, кто никогда не жил и непременно завладел бы ими, будь ему позволено…
— Но почему он выбрал нас? — недоуменно спросила Роуан. — Почему из всех живущих на этой земле именно нам суждено было стать игрушками в руках того, о ком вы говорите? Ведь способностью видеть призраков и духов обладаем не только мы.
Ответом ей был лишь долгий тяжелый вздох.
— Вы когда-нибудь разговаривали с ним? — не унималась Роуан. — Вы говорили, что он являлся вам в детстве и нашептывал слова, которые могли слышать только вы. А сами вы спрашивали, кто он и чего добивается?
— Неужели ты думаешь, он сказал бы мне правду? Запомни, правды ты от него не услышишь. А заговорив с ним, ты только умножишь его силу, ибо беседы с нами для него все равно что пища для голодного или масло для этой лампы.
Карлотта подошла ближе.
— Он сумеет найти в твоих же собственных мыслях такой ответ, который больше всего тебя устроит и поможет ему обрести над тобой власть. Он сплетет вокруг тебя такую густую паутину лжи, что сквозь нее ты никогда не увидишь ни единого проблеска истины. Он нуждается в твоей силе, и потому скажет и сделает все, чтобы ее получить. Разорви эти путы, дитя мое. Ты самая сильная из всех. Разорви цепь и отправь его в ад, ибо для него нет места на этой земле. И нигде больше не найдет он силы, сравнимой с твоей. Ведь ты — его создание! Неужели ты не понимаешь, что он — творец твоего дара. Ради появления на свет столь могущественной ведьмы, как ты, он заставлял совокупляться брата с сестрой, дядю с племянницей, сына с матерью… Да-да, не удивляйся, бывало и такое. Иногда он терпел поражения на этом пути, но уже в следующем поколении продолжал начатое и стократ восполнял потерю. И разве значили для него хоть что-то Анта или Дейрдре, если впоследствии он мог получить Роуан?!!
— Ведьма? Я не ослышалась? Вы произнесли именно это слово?
— Да Все они были ведьмами и колдунами. Разве ты до сих пор этого не поняла? — Карлотта пристально вглядывалась в лицо Роуан. — Твоя мать, мать твоей матери, ее мать… — и так далее. И Джулиен, этот порочный и жалкий Джулиен, чьим сыном был твой отец, Кортланд… Та же участь ожидала и меня, но я взбунтовалась.
Роуан так сильно сжала в кулак пальцы левой руки, что ногти глубоко впились в ладонь, и удивленно уставилась на Карлотту, которая, словно не замечая этого взгляда, продолжала:
— Инцест, моя дорогая, далеко не самый тяжкий из их грехов, хотя и служит для них одним из главнейших средств продолжения рода и умножения силы — с его помощью они очищают кровь и из поколения в поколение обеспечивают рождение все более могущественной ведьмы. А род Мэйфейров корнями уходит в такую глубь веков, что истоки его теряются где-то в далекой истории Европы. Но об этом пусть тебе расскажет англичанин. Он знает историю лучше меня. Я имею в виду того англичанина, который пришел под руку с тобой в церковь. Попроси его назвать имена кукол, которые лежат в этом сундуке. Ему они хорошо известны.
— Я не могу больше оставаться в этой комнате, — прошептала Роуан. Она резко повернулась, чтобы уйти, и луч света от лампы скользнул по площадке лестницы.
— Ты знаешь, что это правда, — спокойно произнесла Карлотта за ее спиной. — В глубине души ты всегда сознавала, что внутри тебя таится зло.
— Я не согласна с вашим выбором слов. Вы говорите о потенциальной готовности творить это зло.
— Что ж, в твоей власти покончить с этим. Ты обладаешь большей силой, чем я, а значит, сможешь гораздо успешнее бороться с ним. Точнее, с ними…
Она протиснулась мимо Роуан, царапнув ее подолом платья, и направилась к лестнице, сделав знак Роуан следовать за собой.
Едва Карлотта открыла вторую выходившую на площадку дверь, в нос Роуан ударил такой отвратительный запах, что она едва не задохнулась и невольно попятилась. Однако быстро взяла себя в руки, сделала глубокий вдох и следом за ним несколько глотательных движений. Она знала, что только так можно будет вытерпеть эту вонь.
Подняв повыше лампу, она увидела, что узкое помещение, в которое они вошли, представляет собой нечто вроде кладовой, забитой склянками и бутылками. Они стояли на самодельных полках и были заполнены густой темной жидкостью, в которой плавало нечто полуразложившиеся и отвратительное на вид. Запах химикатов и спирта не мог заглушить мерзкую вонь гниющей плоти. Невыносимо было даже представить, что произойдет, если кто-то разобьет или откроет хоть одну из этих емкостей.
— Они принадлежали Маргарите, — пояснила Карлотта, — матери Джулиена и Кэтрин, моей бабки. Тебе нет нужды запоминать всех. Их имена ты найдешь в книгах, хранящихся в соседней комнате, и в тех, что стоят в библиотеке на первом этаже. Однако ты должна знать вот о чем. Маргарита превратила эти склянки в хранилище жутких кошмаров. Позже, открыв их, ты сама в этом убедишься. И еще. Если не хочешь неприятностей, сделай это сама, без свидетелей. Подумать только! Она, целительница, — и такие ужасы!..
— Целительница! — Это слово Карлотта повторила с таким презрением, будто плюнула кому-то в лицо. — Она обладала не меньшим даром целительства, чем ты, умеющая сшивать и заживлять даже самые страшные раны или излечивать от рака. Но, вместо того чтобы избавлять от недугов страждущих, занималась вот этим!.. Поднеси-ка поближе лампу.
— У меня нет желания смотреть на это сейчас.
— Вот как? Но ты же врач, если не ошибаюсь? Разве тебе не приходилось производить вскрытие покойников любого возраста? Ты и сейчас этим занимаешься. Или я не права?
— Я хирург. Я оперирую людей, чтобы спасти их и продлить им жизнь. И не хочу видеть…
Роуан оборвала себя на полуслове и уставилась на самый большой сосуд, жидкость в котором еще не до конца утратила свою прозрачность и позволяла увидеть, хоть и не очень отчетливо, что внутри плавает какой-то округлый предмет. Он напоминал… Нет, это невозможно! Внутри сосуда находилась голова человека! Роуан отпрянула, как от ожога.
— Расскажи мне, что ты видела.
— Ну почему, зачем вы меня мучаете? — тихо спросила Роуан, не в силах отвести взгляд от склянки, от темных полуразложившихся глаз, плававших в жидкости, от волос, напоминавших морские водоросли. Наконец она отвернулась и прямо взглянула в лицо Карлотте: — Я видела, как сегодня похоронили мою мать. Чего вы от меня хотите?
— Я уже объяснила.
— Неправда, вы мстите мне за то, что я приехала, хотите наказать за желание узнать правду и за то, что я расстроила ваши планы…
По лицу Карлотты скользнула мимолетная усмешка.
— Как вы не понимаете? — продолжила Роуан. — Ведь я осталась там совсем одна и хочу познакомиться наконец со своими родственниками. Вам не удастся подчинить меня своей воле.
Ответом ей было молчание. От жары, духоты и вони Роуан едва не теряла сознание и не знала, долго ли еще сможет выдержать весь этот кошмар.
— Именно так вы поступили с моей матерью? — Голос ее зазвенел от бессильной ярости. — Вы заставляли ее делать то, что было нужно вам?
Она попятилась, как будто гнев отталкивал ее от Карлотты. Пальцы, сжимавшие лампу, напряглись почти до белизны, хотя стекло так нагрелось, что терпеть становилось невмоготу.
— Все, хватит! — воскликнула она — Я ухожу отсюда!
— Бедная девочка, — заговорила наконец Карлотта. — Да, в этом сосуде действительно мужская голова. Рассмотри ее получше, когда придет время. И все остальное в этой комнате тоже.
— Но все они давно разложились, сгнили и ни на что уже не годятся! Если вообще годились хоть на что-нибудь. Я хочу поскорее выбраться отсюда!
И все же она не удержалась и напоследок, дрожа от ужаса, еще раз взглянула на сосуд. В полупрозрачной жидкости виднелся широко открытый рот, почти безгубый, внутри которого сверкали белизной два ряда зубов; студенистая масса глаз поблескивала, отражая свет лампы. Зажав рукой рот, Роуан перевела взгляд на соседнюю склянку. В ней что-то шевелилось… Черви! Печать на крышке была сломана.
Роуан выскочила из комнаты и, закрыв глаза, прислонилась к стене, по-прежнему сжимая в руке лампу. Кровь стучала в ушах, и в какой-то момент Роуан показалось, что она больше не выдержит и ее стошнит прямо здесь, на площадке лестницы, на глазах у старухи. Как сквозь вату она услышала шаги Карлотты, которая медленно прошла мимо нее и теперь спускалась по ступеням.
— Иди вниз, Роуан Мэйфейр, — окликнула ее Карлотта — Погаси лампу, но прежде зажги свечу и принеси ее сюда.
Роуан постепенно приходила в себя. Она провела рукой по волосам, откинула их с влажного лба, потом, изо всех сил борясь с новым приступом тошноты, направилась в спальню. Все ее движения были замедленными, как во сне. Поставив на столик лампу — кале раз в то мгновение, когда ей показалось, что пальцы больше не вынесут жара, — она поднесла руку к губам, чтобы хоть чуть-чуть унять боль, потом взяла свечу и сунула ее в отверстие колпака, стараясь не коснуться раскаленного стекла. Как только вспыхнул фитилек свечки, она погасила лампу, подняла повыше свечу и на минуту застыла, пристально глядя на бесформенный тюк возле камина и приставленные к нему ботинки.
Нет, они не были приставлены… Нет! Все так же медленно она подошла к камину и кончиком туфли слегка толкнула ботинок, который чуть сдвинулся с места. Однако было совершенно очевидно, что его что-то держит, не давая упасть или сдвинуться дальше. Присмотревшись, Роуан увидела чуть высунувшийся из скрученного ковра край брюк, а между краем и ботинком блеснула белым кость человеческой ноги.
Парализованная ужасом, Роуан несколько мгновений смотрела на кость, потом перевела взгляд на продолговатый тюк, действительно оказавшийся скрученным в рулон ковром. Как только она вновь обрела способность двигаться, Роуан прошла несколько шагов в сторону противоположного края рулона и увидела то, что прежде оставалось скрытым от ее глаз, — тускло поблескивавшие темные волосы. Внутри рулона был мертвец! Причем пролежал он здесь очень долго. А вот и темное пятно на полу и такое же темное пятно на ковре, ближе к ногам, там, где засохли вытекшие из покойника соки. Она сумела разглядеть даже каких-то насекомых, попавших в эту липкую когда-то жидкость и высохших вместе с ней.
«Роуан, никогда не езди туда. Помни о том, что ты мне обещала. Не возвращайся туда, Роуан».
Откуда-то издалека, снизу, до нее едва слышно донесся голос Карлотты:
— Спускайся, Роуан Мэйфейр!
Роуан Мэйфейр… Роуан Мэйфейр… Роуан Мэйфейр…
Не в состоянии двигаться хоть немного быстрее, Роуан вышла из спальни и еще раз оглянулась на страшную находку — на завернутого в ковер покойника и торчащую из рулона тонкую белую кость. Потом резко захлопнула дверь и, пошатываясь, стала спускаться по ступеням.
Старуха молча ждала ее возле открытой двери лифта.
— Вы знаете, что я там нашла, — сказала ей Роуан. Она держалась за перила, чтобы не упасть. Свеча в дрожащей руке плясала, бросая отблески на темный потолок.
— Ты нашла там мертвеца, завернутого в ковер.
— Господи! Что же творилось в этом доме? Вы что, все сумасшедшие?
В свете лампы, горевшей внутри кабины лифта, Роуан видела, что Карлотта совершенно спокойна. Во всем ее облике чувствовалась даже некая отрешенность, если не сказать — безразличие.
— Следуй за мной, — повелительным тоном произнесла она. — Я показала тебе все, что должна была показать, но еще не все рассказала…
— О, рассказать вы должны мне еще очень и очень многое, — ответила Роуан. — И прежде всего вот что. Показывали ли вы все это моей матери? Я имею в виду кукол, жуткие сосуды и…
— Не я свела ее с ума — если тебя интересует именно это.
— Мне кажется, любой, кому пришлось вырасти в этом доме, нормальным человеком быть не может.
— Полностью с тобой согласна. Вот поэтому я и настояла, чтобы тебя увезли подальше отсюда. А теперь нам пора идти.
— Расскажите, что случилось с моей матерью. Роуан следом за Карлоттой вошла в кабину и сердито хлопнула дверью. Пока лифт спускался, она внимательно изучала профиль стоявшей рядом женщины: «Стара, да, очень стара. Желтая, как пергамент, кожа, такая прозрачная, что под ней отчетливо проступают все вены. Тонкая, высохшая шея, кажущаяся совсем хрупкой… Хрупкой…»
— Расскажите, что все-таки с ней случилось, — повторила она свою просьбу, глядя в пол и не осмеливаясь больше в упор рассматривать Карлотту. — Не о том, как он трогал ее во сне, а о том, что произошло с ней на самом деле.
Лифт дернулся и остановился. Карлотта вышла первой.
Едва Роуан закрыла за собой двери, лампочка внутри погасла и все вокруг погрузилось в прохладную тьму, пахнущую сыростью и дождем. Входная дверь по-прежнему оставалась открытой, и можно было видеть, как поблескивают в свете уличных фонарей мокрые листья, и слышать доносившиеся снаружи тихие звуки южной ночи.
— И все же расскажите, что случилось, — в который уже раз попросила Роуан. Голос ее был тихим и печальным.
Они оказались в длинном зале. Карлотта шла впереди, опираясь на палку и указывая дорогу, Роуан молча и покорно следовала за ней.
Слабый свет свечи медленно плыл вместе с ними, но даже в этом свете можно было разглядеть некоторые детали, хотя большая часть их сейчас тонула в густой тени. Несмотря на царящее везде запустение, зал с его мраморными каминами и высокими зеркалами над ними, с окнами от пола до потолка был еще красив. Зеркала в противоположных его концах располагались одно против другого. Многократные отражения хрустальных люстр создавали своего рода анфиладу, уходившую в бесконечность. Роуан успела заметить и множество собственных отражений.
— Да, интересный эффект, — подтвердила Карлотта. — Эту иллюзию создал Дарси Монехан. Он сам купил и зеркала. Дарси готов был на все ради Кэтрин, ради того чтобы оградить ее от того зла, которое их окружало. Но он умер от желтой лихорадки — здесь, в этом доме. Кэтрин оплакивала его всю жизнь. А вот зеркала остались на своих местах, там, где распорядился укрепить их Дарси, — и на стенах, и над каминами.
Она со вздохом остановилась и обеими руками оперлась на палку.
— Все мы когда-то… каждый в свое время… отражались в этих зеркалах. Теперь вот пришла и твоя очередь… быть пойманной в них…
Роуан не ответила. Она с грустью размышляла о том, как хорошо было бы увидеть этот зал ярко освещенным, сияющим, рассмотреть резьбу на мраморе каминов и лепнину, украшающую потолок, вдохнуть свежий воздух, врывающийся в открытые окна и колышущий шелковые портьеры…
Карлотта подошла к ближайшему из двух боковых окон.
— Подними, пожалуйста, раму, — попросила она. — У тебя хватит на это силы.
Она взяла у Роуан свечу и поставила ее на маленький столик возле камина.
Роуан дотянулась до простого по конструкции замка и с удивительной легкостью подняла массивную, с девятью стеклами раму.
Окно выходило на затянутую сеткой террасу. Роуан с наслаждением и благодарностью вдохнула свежий, наполненный запахами цветов и дождя воздух теплой южной ночи и почувствовала, как легкий ветерок нежно касается ее лица и рук. Чуть сдвинувшись в сторону, она молча пропустила вперед подошедшую Карлотту.
Язычок пламени оставленной на столике свечи какое-то время боролся со сквозняком, но в конце концов сдался и потух. Роуан шагнула в темноту и вновь почувствовала знакомый уже одурманивающий сладкий аромат.
— Ночной жасмин, — пояснила Карлотта.
Плети вьющихся растений густо опутали перила террасы, их тонкие побеги и листья, словно крылышки бабочек, бились о сетку снаружи, а прекрасные белоснежные цветы светились во тьме.
— Вот на этой террасе много дней сидела твоя мать, — вновь заговорила старуха. — А внизу, на плитах, умерла ее мать. Она упала туда из окна комнаты, которая сейчас прямо над нами и которая когда-то принадлежала Джулиену. Это я загнала ее туда, к самому окну, и, наверное, вытолкнула бы из него собственными руками, не прыгни она сама. Я едва не выцарапала ей глаза, как когда-то и Джулиену.
Карлотта умолкла, всматриваясь в ночь сквозь проржавевшую сетку. Темные силуэты огромных деревьев четко вырисовывались на чуть более светлом фоне неба. Холодный свет уличных фонарей заливал ближнюю к ограде часть разросшегося сада и высокую траву давно не стриженных газонов. Он отражался даже от высокой спинки белого кресла-качалки, стоявшего на террасе.
И вдруг ночь показалась Роуан чересчур жуткой и даже зловещей, а сам дом превратился в ее воображении в мрачную черную бездну, готовую засосать ее в свою неизмеримую глубину. Как ужасно жить и умереть в таком доме, провести много дней и ночей в этих страшных запущенных комнатах, чтобы потом окончить свои дни среди мерзости, грязи и нестерпимой вони. Невыносимо! Внутри у нее все дрожало от отвращения, густой волной поднимавшегося к горлу, готового вот-вот лишить ее возможности дышать. Нет, это невозможно выразить словами. Ни ее чувства, ни степень той ненависти, которую она испытывала сейчас к стоявшей рядом старухе.
— Это я убила Анту. — Голос Карлотты звучал глухо. Она стояла спиной к Роуан, и та с трудом разбирала тихо произнесенные слова. — Я убила ее, все равно как если бы действительно собственноручно выбросила из окна. Я желала ей смерти! Когда я вошла, она качала Дейрдре в колыбели, а он стоял возле нее, совсем близко. Он смотрел на малютку и заставлял ее смеяться! И она позволяла ему веселить свое дитя! Она разговаривала с ним и своим жеманным тихим голоском заверяла, что теперь, после смерти мужа, он ее единственный друг на всем белом свете. А мне заявила, что это ее дом и она в любой момент может выгнать меня отсюда.
И тогда я пообещала выцарапать ей глаза, если она не прогонит его. «Ты не сможешь видеть его, лишившись глаз, — сказала я. — И избавишь от этого зрелища свою дочь».
Карлотта замолчала. Потрясенная ее признанием, Роуан не проронила ни слова. Она неподвижно застыла в мучительном ожидании еще более ужасных откровений, прислушиваясь к приглушенным звукам ночи, доносившимся из сада.
— Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть, как бьется о женскую щеку человеческий глаз, вырванный из глазницы и висящий лишь на нескольких окровавленных ниточках? — Голос женщины звучал глухо, но ровно. — Я выполнила свою угрозу. Она рыдала и всхлипывала, как малое дитя, но меня это не остановило. А когда она помчалась наверх, обеими руками придерживая выпавшее глазное яблоко, я бросилась следом. И ты думаешь, он хотя бы попытался меня остановить?
— Я бы попыталась, — ответила Роуан. — Скажите, зачем вы все это мне рассказываете?
— Затем, что ты хочешь знать, что случилось! А чтобы понять, что произошло с одной, необходимо знать, что произошло с той, которая была до нее. И еще. Я хочу, чтобы ты знала, что все это я совершила с одной-единственной целью: разорвать адскую цепь.
Старуха повернулась к Роуан лицом. Холодный белый свет уличного фонаря отразился в стеклах ее очков, превратив их в непроницаемые зеркала.
— Я совершила это ради тебя, ради меня, ради самого Господа Бога, если он таки существует. Я подтащила ее к открытому окну и заставила высунуться. «Посмотрим, — кричала я, — сумеешь ли ты увидеть его теперь, когда ты слепа! Сможешь ли заставить его прийти?!» И все это время твоя мать надрывалась от крика в своей колыбели. Мне следовало убить ее тогда же, пока Анта лежала бездыханная на плитах. Но Господь не дал мне смелости сделать это…
Она опять помолчала немного, потом слегка вздернула подбородок, и холодная улыбка чуть тронула тонкие губы.
— Я ощущаю твой гнев и осуждение, — сказала она.
— А разве в этом есть что-то удивительное?
Карлотта опустила голову, и лицо ее оказалось в тени — свет теперь падал только на волосы, отчего они казались совсем белыми.
— Я не посмела лишить жизни столь крохотное существо, — устало проговорила она. — Не нашла в себе сил принести подушку и положить ее на лицо Дейрдре. Я вспомнила старинные легенды о том, как на своих шабашах ведьмы приносили в жертву детей и после размешивали в котлах младенческий жир. Мы, Мэйфейры, тоже ведьмы. Так неужели и мне суждено было принести в жертву это невинное создание? Нет, я не смогла уподобиться им и совершить такое злодеяние!
Конечно, он был уверен, что все произойдет именно так, что я не решусь… В противном случае он разнес бы этот дом в щепки, лишь бы не позволить мне…
Она не закончила фразу.
Роуан долго не могла прийти в себя. Она буквально задыхалась от переполнявших ее ненависти и гнева.
— А что вы делали с ней потом? — наконец спросила она охрипшим голосом. — Что еще вы делали с моей матерью, чтобы, как вы выражаетесь, разорвать цепь?
Карлотта не ответила.
— Я хочу знать! — настаивала Роуан.
— С самого раннего детства, — со вздохом заговорила Карлотта, глядя куда-то в сторону сквозь ржавую сетку террасы, — я уговаривала ее противостоять дьяволу, умоляла не смотреть на него, учила прогонять его прочь. И я выиграла эту битву! Вопреки всему — ее приступам меланхолии и безумной ярости, рыданиям и шокирующим признаниям в том, что она в очередной раз позволила ему лечь с ней в постель, — я выиграла! Но потом…
Потом Кортланд изнасиловал ее. И мне не оставалось ничего другого, кроме как забрать тебя и сделать все возможное, чтобы она никогда не смогла тебя найти.
Я сделала все, чтобы помешать ей сбежать из дома и отправиться на поиски, а потом предъявить на тебя права и вернуть сюда, в этот дом, в мир безумия и порока. Если в клинике отказывались лечить ее электрошоком, я переводила ее в другую, а если и там не считали необходимым давать ей успокоительное, везла в третью, четвертую… и так далее. Я знала, что и как следует говорить, чтобы ее привязывали к кровати, назначали соответствующие лекарства или сеансы электрошоковой терапии. Я знала, как разговаривать с ней, чтобы довести до очередного приступа, заставить рыдать и биться в истерике…
— Все! Хватит! Я не желаю вас больше слушать!
— Почему? Ведь ты же сама требовала рассказать обо всем подробно. Так вот, когда она начинала стонать и метаться в постели, сгорая от греховного желания, я просила врачей применять электрошок…
— Прекратите!
— Иногда сеансы приходилось проводить дважды, а то и трижды в день. Меня не пугало, что она может не выдержать и умереть, — я просто не в состоянии была смотреть, как она стонет и извивается, и сознавать, что она всего лишь игрушка в его руках…
— Прекратите! Прекратите! Прекратите!!!
— Но почему? Ведь она до последнего своего дыхания принадлежала ему. И умерла с его именем на устах. Все, что я делала, я делала ради тебя, только ради тебя, Роуан.
— Прекратите! — Это было уже скорее яростное шипение, а не крик. Роуан вскинула и выставила вперед руки с растопыренными пальцами. — Прекратите! Я готова убить вас за те злодеяния, в которых вы только что признались. Да как вы смеете говорить о Боге и о жизни, вы, сотворившая подобное с девочкой, которая выросла в этом ужасном доме и превратилась в беспомощного инвалида! Боже праведный! И вы могли так поступить с несчастным больным существом! Да поможет вам Господь! Нет! Да обрушит он на вас свою кару!
Карлотта стояла потрясенная, с искаженным мучительной болью лицом. Но через несколько мгновений это выражение ушло — лицо сделалось непроницаемым, рот словно провалился, а круглые стекла очков, за которыми не видно было глаз, превратились в две матовые пуговицы.
Роуан со стоном вцепилась себе в волосы и крепко сомкнула губы, изо всех сил стараясь замолчать, сдержать выплескивающуюся из нее ярость, избавиться от раздирающей боли внутри, которая заставила ее согнуться едва ли не пополам.
— Будьте вы прокляты за свои деяния! — захлебываясь от гнева, выкрикнула она.
Карлотта нахмурилась и вдруг пошатнулась и выронила из рук палку. Она попыталась ухватиться за что-нибудь, сделала всего один неуверенный шаг вперед и, сумев-таки дотянуться до подлокотника кресла-качалки, медленно опустилась в него. Голова ее откинулась на спинку, рука соскользнула с подлокотника и бессильно повисла…
В тишине ночи слышны были лишь шорохи каких-то мелких существ в траве, шелест листьев и отдаленный гул мчавшихся по автостраде машин. Где-то простучал колесами поезд, и его свисток показался Роуан похожим на прощальный всхлип…
Безвольно уронив руки, Роуан застыла на месте, тупо наблюдая, как за ржавой сеткой покачиваются на фоне неба ветви деревьев. Доносившееся из сада кваканье лягушек стихло. По пустой улице проехала мимо ворот какая-то машина. Фары пронзили густую мокрую листву и на миг ярко осветили террасу.
Роуан видела, как лучи света скользнули по ее коже, потом выхватили из тьмы валявшуюся на полу палку и ногу Карлотты в ботинке с высокой шнуровкой, неловко подогнутую, словно вывихнутую или сломанную в лодыжке.
«Интересно, заметил ли кто-нибудь в этот миг мертвую женщину, сидящую в кресле, и высокую блондинку за его спинкой?» — отчего-то подумалось ей.
Роуан содрогнулась всем телом, потом наклонилась вперед, зажала в кулаке прядь волос и принялась дергать за нее изо всех сил, пока не почувствовала нестерпимую боль.
Ярость словно улетучилась, не оставив и следа, в душе не было даже малейшего намека на прежний гнев — только горечь и боль. По-прежнему сжимая дрожащими пальцами прядь волос, Роуан стояла в темноте. Одна. Ей стало вдруг зябко, словно духота и тепло южной ночи уступили место ледяному холоду, поднявшемуся из черной бездны и уничтожившему даже малейшие проблески надежды на радость и счастье в будущем. А вместе с надеждой исчез целый мир — со всей его историей, суетностью, пустыми спорами и тщеславными планами, со всеми пустыми мечтами и бессмысленными успехами.
Тыльной стороной ладони она медленно провела по губам, не сводя взгляда с безвольно свесившейся старческой руки и стуча зубами от пронзительного холода, охватившего все ее тело с ног до головы и, казалось, проникшего в каждую его клеточку. Потом встала на колени, чуть приподняла руку Карлотты и пощупала пульс, заранее зная, что его нет и быть не может. Осторожно положив руку на колени покойницы, она подняла глаза и только тут обратила внимание на струйку крови, вытекавшую из уха и медленно сползавшую по шее за белый воротник блузки.
— Я не хотела… — едва слышно прошептала Роуан.
За ее спиной застыла в ожидании темная громада пустого дома, но она не осмеливалась повернуться и ступить внутрь. Донесшийся до слуха непонятный звук наполнил ее таким животным ужасом, какого ей не приходилось испытывать никогда и нигде. При одной только мысли о возвращении в погруженные во мрак комнаты Роуан бросало в дрожь. Затянутая сеткой терраса превратилась для нее в своего рода ловушку.
Медленно поднявшись на ноги, она стала всматриваться в черноту сада в надежде разглядеть хоть какие-то детали, но видела только густую траву, остроконечные листья вьющихся по решетке лиан и облака, плывущие по темному небу. Чуть позже Роуан услышала какой-то странный звук и не сразу поняла, что это стон, срывающийся с ее собственных губ, — страшный, мучительный стон отчаяния, раскаяния, горя…
— Я не хотела… — повторила она.
«Что толку теперь молиться, — печально думала она. — Что толку теперь молиться — да и кому? — чтобы все вернулось на свои места, чтобы я никогда сюда не возвращалась, чтобы не видела всего этого кошмара и не совершила то ужасное, чего теперь не исправишь?»
Перед ее глазами возникло лицо Элли на больничной койке: «Роуан, никогда не езди туда. Помни о том, что ты мне обещала…»
— Я не хотела… — Шепот Роуан звучал так тихо, что никто, кроме разве что Господа Бога, не смог бы его услышать. — Господи, я не хотела… Я не хотела делать это снова… Где-то далеко существовал иной мир… Там остались люди: и Майкл, и тот англичанин, и Рита Мей Лониган, и многочисленные Мэйфейры, собравшиеся за столиками в ресторане, и даже Эухения, исчезнувшая в недрах особняка и сейчас, возможно, мирно спавшая в своей постели… И многие, многие другие…
А она, Роуан, стоит здесь одна. Она убила эту злую, отвратительную старуху, убила с не меньшей жестокостью, чем та в свое время убивала сама. И пусть Бог сурово покарает старую ведьму за все, что она совершила, пусть Бог навсегда отправит ее в ад…
«Но я клянусь, Господи… Я не хотела…» Она еще раз провела тыльной стороной ладони по губам и обхватила себя руками за плечи, пытаясь унять дрожь. Надо идти. Надо заставить себя повернуться, преодолеть путь через погруженные во мрак комнаты, добраться до входной двери и бежать… Бежать прочь из проклятого особняка!
Нет, она не может так поступить. Она должна позвонить кому-нибудь, должна сообщить о случившемся. Хотя бы позвать эту служанку, Эухению, и сделать все как подобает…
И все же одна только мысль о том, что придется разговаривать с посторонними людьми, объяснять им что-то, лгать, придумывать какую-то официальную версию, была столь мучительна, что Роуан понимала: она не выдержит, это выше ее сил.
Чуть склонив голову набок, она смотрела на безвольно обмякшее в кресле тело, на белые волосы, казавшиеся такими чистыми и мягкими… Какая ужасная судьба… Провести всю жизнь в этом мрачном особняке, всю свою жалкую, несчастную, полную боли и разочарований жизнь, и умереть вот так.
Роуан зажмурилась и закрыла руками лицо. И вдруг слова молитвы как-то сами собой пришли ей в голову:
«Помоги мне, ибо я не знаю, что делать, ибо не понимаю, что совершила, но не могу что-либо изменить или вернуть назад. Ибо все, что говорила эта женщина, правда, и я всегда знала, что внутри меня таится зло. Ибо все они несут в себе зло. Вот почему Элли увезла меня отсюда. Зло…»
Перед ее мысленным взором вновь возник призрак, которого она видела за стеклянной стеной дома в Тайбуроне, а тело ощутило прикосновения невидимых рук, как тогда, в самолете…
Зло…
— Ну где же ты? — чуть слышно прошептала она, всматриваясь в темноту. — И почему я должна бояться войти в этот дом?
Услышав за спиной тихий скрип, она резко вскинула голову. Звук доносился из зала. Что это? Быть может, старая доска пола скрипнула под чьими-то шагами? Или вздохнуло деревянное стропило? Ведь недаром говорят, что дерево — живой материал. А быть может, это просто крыса пробежала вдоль стены, едва слышно стуча своими мерзкими лапками? Нет, она знала, что это не крыса, поскольку явственно ощущала чье-то присутствие. В зале кто-то был, совсем близко, совсем рядом. И это не чернокожая служанка — звук совершенно не походил на шарканье ее шлепанцев…
— Ну покажись, дай мне на тебя посмотреть, — прошептала Роуан, чувствуя, как страх постепенно улетучивается и уступает место гневу. — Давай, сделай это сейчас, не тяни.
Опять послышался тот же звук. Роуан медленно повернулась. Тишина. Бросив последний взгляд на застывшую в кресле старуху, она шагнула в зал. В высоких узких зеркалах отражались лишь неподвижные тени. Пыльные люстры тускло поблескивали во тьме.
«Я не боюсь тебя! — как заклинание твердила про себя Роуан. — Никто и ничто не испугает меня в этом доме. Покажись, сделай это, как делал тогда…»
На какой-то миг ей показалось, что ожила даже мебель в зале, что кресла и стулья наблюдают за каждым ее движением, а книжные шкафы со стеклянными дверцами слышали ее призыв и теперь застыли в ожидании того, что произойдет дальше.
— Так что же? Почему ты не идешь? — шепотом спросила Роуан. — Или ты боишься меня?
Пусто… Откуда-то сверху донесся едва различимый скрип…
Слыша лишь звук собственного дыхания и ощущая напряжение во всем теле, Роуан медленно вышла в холл. За полуоткрытой входной дверью в молочно-белом свете уличного фонаря поблескивали мокрые листья дубов. Скользнув по ним взглядом, она с тяжелым вздохом отвернулась от этого умиротворяющего душу зрелища и направилась в глубину дома, туда, где сгущались до черноты тени и где на столе в столовой остался лежать в ожидании своей новой владелицы маленький бархатный футляр с изумрудом.
Он здесь! Он должен быть здесь!
— Почему ты не приходишь? — Роуан удивила слабость собственного голоса. Ей вдруг почудилось, что в воздухе шевельнулась тень, но различить какую-либо материализовавшуюся форму не удалось. Возможно, это всего лишь ветер чуть качнул пыльные портьеры. Под ногами что-то тихо хрустнуло.
Футляр с фамильной драгоценностью лежал на столе. В комнате пахло воском. Дрожащими руками Роуан откинула крышку и кончиком пальца коснулась изумруда.
— Ну, давай же, дьявол, покажись! — Она взяла в руки изумруд, оказавшийся на удивление тяжелым, подняла его повыше, так, чтобы тусклый свет заиграл в многочисленных гранях, после чего надела кулон на шею и щелкнула замком цепочки.
И вдруг буквально на мгновение Роуан увидела себя словно со стороны: себя, Роуан Мэйфейр, заблудившуюся странницу, навсегда отрезанную от всего, что окружало ее прежде, а теперь стало недостижимо далеким, почти нереальным, стоящую в одиночестве посреди чужого и в то же время смутно знакомого дома.
Особняк действительно казался знакомым, как будто она сотни, нет, тысячи раз уже видела и эту конусообразную дверь, и роспись на стенах, и… Здесь жила и умерла ее мать. По этим комнатам ходила Элли. А построенный из стекла и красного дерева дом в Калифорнии навсегда остался в том, другом, мире, куда нет и не может быть возврата. Ну почему, почему она так долго сюда не приезжала?
В далеком прошлом судьба увела ее с предначертанного пути, заставила сделать крюк, прежде чем позволила воочию увидеть то, что всегда принадлежало ей по праву. Но разве могли иметь хоть какое-то значение все ее прежние устремления и достижения в сравнении с мрачным величием тайны, многие годы ожидавшей ее в этом особняке? И вот наконец она здесь!
Роуан ни на минуту не переставала вертеть в пальцах тяжелый изумруд — он словно магнитом притягивал их к себе.
— Ты этого добивался? — все так же шепотом спросила она.
Ответом ей послужил тихий звук в холле, едва слышный и тем не менее эхом отозвавшийся во всем доме, подобно тому как в недрах большого концертного рояля резонирует звучание даже самой тончайшей из струн, откликнувшейся на едва заметное прикосновение к одной из клавиш. Через мгновение звук повторился, негромкий, но явственный. В холле, несомненно, кто-то был.
Сердце Роуан болезненно забилось. Она на минуту застыла, потом медленно, как во сне, повернулась и подняла голову. В нескольких футах от нее неясно вырисовывалась высокая мужская фигура.
Все звуки ночи внезапно исчезли. Роуан изо всех сил вглядывалась во тьму, пытаясь лучше рассмотреть призрачное видение, но оно почти сливалось с сумрачными тенями. И все же ее не оставляло ощущение, что за ней пристально наблюдают чьи-то темные глаза, ей казалось, что она различает контуры головы, бледное пятно лица и даже уголок белого накрахмаленного воротничка.
— Прекрати издеваться надо мной! — Роуан хотелось кричать, но голос не желал ей повиноваться. Тем не менее слова прозвучали вполне отчетливо, и вновь весь особняк откликнулся на них отдаленными вздохами, скрипом, потрескиванием… Очертания фигуры на миг стали более отчетливыми, но тут же вновь начали таять, растворяясь во мраке.
— Нет-нет, не уходи, пожалуйста, — взмолилась Роуан, хотя в эту минуту уже сомневалась, что действительно кого-то видела.
Она в отчаянии напрягала зрение, оглядываясь по сторонам. Большая часть холла тонула в темноте, и лишь в дальнем его конце, куда проникал свет с улицы, было чуть светлее. И вдруг на фоне тускло светящегося проема входной двери появился черный силуэт, а через мгновение в холле загремели чьи-то тяжелые шаги. Еще несколько секунд — и у нее не осталось никаких сомнений: широкие плечи, черные вьющиеся волосы и… голос:
— Роуан? Роуан, ты здесь?
Господи, это он! Живой, сильный и до боли знакомый!
— Майкл! — охрипшим голосом воскликнула она и буквально упала в его раскрытые объятия. — Слава Богу, наконец-то! Майкл!..
