11
ДОСЬЕ МЭЙФЕЙРСКИХ ВЕДЬМ
Часть IX
ИСТОРИЯ ДЕЙРДРЕ МЭЙФЕЙР.
ПОЛНОСТЬЮ ПЕРЕСМОТРЕНА И ИСПРАВЛЕНА В 1989 ГОДУ
Я прибыл в Новый Орлеан в июле 1958 года и поселился в небольшом, малоприметном отеле во Французском квартале. Первым делом я встретился с наиболее осведомленными и опытными из наших исследователей, внимательно прочел официальные отчеты и записи и прояснил для себя целый ряд важных вопросов.
В течение многих лет мы искали и поддерживали отношения с несколькими близкими дому Мэйфейров людьми. С ними я тоже постарался вступить в контакт. Встреча с Ричардом Ллуэллином, как я уже говорил ранее, прошла успешно, и мне потребовался не один день, чтобы обдумать все полученные от него сведения и составить отчет.
Удалось «случайно столкнуться» и с молодой светской преподавательницей из школы Святой Розы де Лима, которая работала именно в те месяцы, когда там училась Дейрдре, и была в курсе событий, связанных с исключением девушки. К сожалению, эта учительница принадлежала к числу тех, кто поверил в связь Дейрдре с «взрослым мужчиной», и считала ее испорченной и лживой девчонкой. Она подтвердила, что кое-кто из девочек действительно видел знаменитый изумруд. Совет школы пришел к заключению, что Дейрдре просто украла его у своей тети. А как еще могла столь ценная вещь попасть в ее руки?
Чем дольше я беседовал с этой женщиной, тем яснее осознавал, что присущая Дейрдре чувственность отнюдь не оставалась незамеченной и оказывала влияние на отношение к ней окружающих.
— Она была такой… такой зрелой… Знаете, когда у шестнадцатилетней девушки такая огромная, пышная грудь, ей не составит труда…
Бедняжка Дейрдре!.. Я едва не спросил ту учительницу, не считает ли она, что в подобных обстоятельствах самым верным выходом из положения было бы просто изуродовать девушку, однако сдержался и поспешил закончить разговор. Вернувшись в отель, я выпил неразбавленного бренди и сам себе прочел лекцию о вреде излишней эмоциональности в нашей работе.
К несчастью, эмоции переполняли меня и в последующие дни, когда я часами бродил по тихим улочкам Садового квартала, время от времени подходя поближе к особняку на Первой улице, чтобы внимательно осмотреть его со всех сторон. Поверьте, я действительно был очень взволнован — ведь до того момента мне в течение многих лет доводилось лишь читать о нем в отчетах! Но если есть на свете дом, буквально источающий и распространяющий вокруг себя атмосферу зла, то это дом на Первой улице.
«Но почему?» — не переставал я спрашивать себя.
Передо мной было совершенно запущенное, обветшавшее строение. Фиолетово-серая краска облупилась, обнажив кирпичную кладку. Сквозь щели в парапетах пробивались стебли сорной травы и тоненькие ветви папоротников. Плети буйно цветущих лиан так плотно увили боковые террасы, что практически полностью скрыли от глаз узорчатые металлические решетки. Разросшиеся лавровишни не позволяли увидеть другие деревья в саду.
И все же картина должна была бы выглядеть скорее романтической, чем мрачной. Однако даже в ясный жаркий летний день, несмотря на пронизывающие густую листву лучи солнца, все вокруг казалось сырым, мрачным, отталкивающе неприятным. За долгие часы, проведенные там в созерцании и размышлениях, я успел заметить еще одну закономерность. Оказавшиеся возле особняка прохожие неизменно спешили перейти на другую сторону улицы — лишь бы не оказаться в непосредственной близости от него. Конечно, тротуар перед ним давно уже покрылся грязью, потрескался и вздыбился, разорванный корнями огромных дубов, но и другие выглядели не намного лучше, и тем не менее люди не обходили их стороной.
В этом доме обитало зло. Оно словно ожидало чего-то, тяжко вздыхая, а быть может, кого-то оплакивало.
Вновь и вновь укоряя себя — и не без оснований — в излишней эмоциональности, я пытался понять, что происходит и каковы условия, в которых я оказался. Нечто, обитавшее в доме, несомненно несло в себе злое начало, ибо по сути своей было губительным. Оно «жило и дышало» — в том смысле, что оказывало влияние на окружающих и его присутствие ощущалось слишком явно. Мою уверенность в том, что это «существо» скорбело и оплакивало кого-то, в немалой степени укреплял тот факт, что с момента смерти Стеллы ни один рабочий не смог выполнить порученный ему в доме ремонт. С тех пор как Стеллы не стало, особняк неуклонно ветшал и разрушался. Возможно, именно этого и добивалось неведомое «существо»: тело Стеллы гнило и разлагалось в могиле, так пусть же и дом гниет и разлагается вместе с ним.
Однако слишком многое оставалось неясным. Я пошел на Лафайеттское кладбище, к семейному склепу Мэйфейров. Добродушный смотритель рассказал, что вазы перед входом в склеп всегда полны свежих цветов, хотя никто не видел, кто и когда их туда ставит.
— Вы полагаете, что это кто-то из прежних любовников Стеллы Мэйфейр? — спросил я.
— Да нет, что вы! — Старик хрипло рассмеялся. — Боже сохрани! Это все он, призрак Мэйфейров, — его рук дело. Это он приносит сюда эти цветы. Хотите, я вам кое-что расскажу? Иногда он забирает их прямо с алтаря в часовне. Знаете часовню на углу Притания-стрит и Третьей улицы? Отец Морган однажды прибежал сюда, так он весь прямо кипел от ярости. Как я понял, не успел он положить в алтарь гладиолусы, как они тут же оказались здесь, в вазах перед склепом Мэйфейров. А когда он по пути завернул в особняк и позвонил у двери, мисс Карл велела ему убираться к черту. Да-да, я сам слышал. — Смотритель вновь засмеялся и никак не мог успокоиться. Похоже, сама мысль о том, что кто-то осмелился предложить священнику отправиться в ад, вызвала у него приступ безудержного веселья.
Я нанял машину и по дороге, тянувшейся по берегу реки, отправился в сторону Ривербенда, чтобы осмотреть то, что осталось от плантации, а потом позвонил нашему тайному осведомителю — даме из высшего общества по имени Джулиетт Мильтон и пригласил ее на ленч.
Она с удовольствием согласилась представить меня Беатрис Мэйфейр, а та в свою очередь без колебаний приняла приглашение на ленч, не усомнившись в правдивости моего путаного объяснения, будто я изучаю историю Юга, и в частности рода Мэйфейров.
Мы встретились в «Галатуар», и Беатрис три часа, не умолкая ни на минуту, пересказывала мне разного рода слухи и сплетни о Мэйфейрах, а также передававшиеся из поколения в поколение внутри самого клана семейные предания. Однако все услышанное лишь подтвердило мои предположения: в настоящее время практически ничего не известно о далеком прошлом этой семьи. Оно превратилось в малоправдоподобную легенду, в которой большинство имен было перепутано, события перевраны и обстоятельства наиболее скандальных из них поставлены буквально с ног на голову.
Так, например, Беатрис понятия не имела, кто основал Ривербенд, и не сомневалась, что идея строительства особняка на Первой улице принадлежала Джулиену. Что же касается семейных преданий о призраках и кошельках, всегда полных золота, то она верила в них разве что в детстве. Ее мать родилась в доме на Первой улице и впоследствии рассказывала о нем поистине ужасные вещи. (Элис Мэйфейр приходилась второй по старшинству сестрой Дорогуше Милли, которая, как известно, была последним ребенком Реми Мэйфейра; следовательно, мисс Милли, как все ее называли, была родной тетей Беатрис.) Однако Элис покинула особняк в семнадцать лет и вышла замуж за Олдрича Мэйфейра, правнука Мориса Мэйфейра, а Олдричу не нравились какие-либо разговоры и воспоминания об этом доме.
— Мои родители хранили в памяти много тайн, но редко когда ими делились, — пожаловалась Беатрис. — Сейчас, когда отцу уже за восемьдесят, он едва ли что-то помнит, а мать по-прежнему предпочитает молчать. Сама же я, как вы знаете, замужем не за Мэйфейрам, и моему супругу вообще ничего не известно об истории нашей семьи. — (Примечание: муж Беатрис скончался от рака горла в семидесятых годах.) — Мэри-Бет я не помню. Мне было всего два года, когда она умерла. Правда, у меня есть несколько снимков, сделанных на одной из общесемейных встреч. Там я вместе с другими детьми Мэйфейров сижу у ног Мэри-Бет. А вот Стеллу я помню хорошо. Я ее очень любила.
Как жаль, что я не имею возможности бывать в особняке. Вот уже много лет я не навещала тетю Милли. Она милая, добрая, но, по правде говоря, толком не понимает даже, кто я такая. Приходилось ей каждый раз объяснять, что я дочь Элис и внучка Реми. Она на какое-то время запоминала, а после опять приходилось повторять все с начала. Да и Карлотта меня не жалует. Она вообще не любит визитеров. Это ужасная женщина. Фактически она уничтожила особняк. Лишила его жизни. И что бы ни говорили другие, вина лежит полностью на ней.
— Вы верите в то, что в доме обитает призрак, что там, возможно, присутствует некое зло?..
— О, это Карлотта, — перебила меня Беатрис. — Она воплощенное зло. Знаете, если вас интересует в первую очередь этот вопрос, очень жаль, что вам не удалось встретиться в свое время с Амандой Грейди Мэйфейр, женой Кортланда Она давно умерла. Вот она верила в реальность поистине фантастических вещей. Однако на самом деле все это было… забавно. В своем роде. Аманда говорила, что именно поэтому ушла от Кортланда. По ее словам, он знал, что дом находится во власти призраков. И даже мог видеть их и говорить с ними. Меня всегда поражало, как может взрослая женщина всерьез верить, что такое возможно. Но Аманда была уверена в существовании какого-то сатанинского заговора. Насколько я могу судить, причиной всему неосторожность Стеллы — какой-то ее просчет. И все же Стелла отнюдь не была злонамеренной, и ее ни в коем случае нельзя называть колдовской королевой. Да, она ложилась в постель со всеми подряд, но если это колдовство, то половину населения Нового Орлеана следует сжечь на костре.
Наша беседа еще долго текла в том же духе, становясь все более непринужденной, по мере того как Беатрис понемногу насыщалась и курила свой «Пэлл-Мэлл».
— А Дейрдре просто слишком сексуальна, — продолжала она, — это единственный ее недостаток. Всю жизнь ее самым возмутительным образом прятали и ограждали от всего и от всех. Стоит ли удивляться, что она бросается в объятия незнакомых мужчин. Вся надежда на Кортланда — он должен позаботиться о ней. Он теперь почтенный старейшина нашего семейства. И, несомненно, единственный, кто способен противостоять Карлотте. Вот уж кто настоящая ведьма! При виде ее у меня мурашки бегают по телу. Необходимо каким-то образом забрать от нее Дейрдре.
На самом деле до меня уже доходили слухи о каком-то маленьком университете в Техасе, куда Дейрдре, возможно, уедет осенью. Кажется, Гонда Мэйфейр, правнучка сестры Сюзетты Мари Анны (Мари Анна приходилась тетей Кортланду), вышла замуж за молодого человека из Техаса, который преподавал в небольшом, но очень дорогом пансионе. Фактически это была школа для девочек с множеством традиций, существовавшая на весьма щедрые пожертвования, позволявшие оборудовать ее в соответствии со всеми требованиями к такого рода учебным заведениям. Вопрос был лишь в том, отпустит ли Дейрдре эта «ужасная» Карлотта. «Вот уж кто настоящая ведьма!»
А Беатрис тем временем все продолжала сплетничать о Карлотте, критикуя ту за все подряд, начиная от манеры одеваться (слишком уж деловой стиль) и заканчивая манерой говорить (чересчур сухая). И вдруг она наклонилась ко мне через стол и спросила:
— Вам ведь известно, что эта ведьма убила Ирвина Дандрича?
А вот этого я не только не знал, но даже не слышал и малейшего намека на что-либо подобное. В отчетах за 1952 год было лишь сказано, что днем, приблизительно в начале пятого, Ирвин Дандрич скончался от инфаркта в собственной квартире. О том, что у Дандрича больное сердце, было известно всем.
— Я разговаривала с ним! — Беатрис была исполнена сознания собственной значимости и явно довольна произведенным эффектом. — Я разговаривала с ним в день его смерти! Он сказал, что звонила Карлотта и обвиняла его в том, что он шпионит за членами семьи. А потом она заявила: «Что ж, если вам так хочется узнать о нас как можно больше, приходите сюда, на Первую улицу. И я поведаю вам гораздо больше, чем вы хотели бы услышать». Я запрещала ему туда идти, предупреждала, что она подаст на него в суд или сделает с ним нечто ужасное. Ведь после смерти Стеллы она совсем с ума сошла. Но он и слушать не хотел. «Я должен увидеть этот дом, — заявил он. — Должен увидеть все собственными глазами. Насколько мне известно, после смерти Стеллы ни один посторонний не переступал его порога». Тогда я заставила его твердо пообещать, что он позвонит мне сразу же после возвращения домой. Но он так и не позвонил. И в тот же день умер. Карлотта отравила его. Я уверена Она дала ему какой-то яд. А когда его нашли мертвым, все решили, что это инфаркт. Она отравила его, но сделала это так, что он смог еще добраться до дома и умереть в собственной постели.
— Но откуда в вас такая уверенность? — спросил я.
— Просто нечто подобное происходит уже не впервые. Дейрдре говорила Кортланду о каком-то мертвеце, лежащем в мансарде дома на Первой улице. Да-да! О покойнике!
— Кортланд вам об этом сказал? Беатрис мрачно кивнула.
— Бедняжка Дейрдре! Когда она рассказывает такие истории докторам, те назначают ей шоковую терапию. А Кортланд заявляет, что у нее галлюцинации. — Она покачала головой. — И в этом весь Кортланд! Он верит, что в доме обитают призраки, и даже беседует с ними. Но покойник в мансарде? Нет, это уж слишком! В это он ни за что не желает верить. — Она тихо рассмеялась, но лотом вдруг вновь сделалась очень серьезной. — Но я готова поклясться, что все это правда. Мне припоминаются какие-то разговоры о молодом человеке, который пропал перед самой смертью Стеллы. Я слышала их много лет спустя. Сначала тетя Милли рассказала о нем моей кузине Анджеле. А позже я сама услышала ту же историю от Ирвина Дандрича. Юношу искала полиция. И частные детективы. Ирвин сказал, что это был какой-то техасец, но приехал он из Англии. Провел ночь со Стеллой, а после вдруг исчез.
Об этом происшествии было известно еще одному человеку — Аманде. Во время нашей последней встречи в Нью-Йорке мы в очередной раз обсуждали события прежних времен, и вдруг Аманда спросила: «А что ты думаешь о странном исчезновении того юноши?» Конечно, она связала все это с Корнелом — с тем, который умер в отеле после визита к Карлотте. Говорю вам, она дает им какой-то яд отложенного действия, поэтому они умирают не сразу, а уже вернувшись домой. Кстати, молодой техасец был кем-то вроде историка. Он приехал из Англии, но довольно много знал о прошлом нашего рода…
И вдруг до Беатрис дошло, что я тоже историк и тоже прибыл из Англии.
— Мистер Лайтнер, — с легким смешком произнесла она, — вам следует быть очень осторожным.
Продолжая тихо смеяться, Беатрис выпрямилась и слегка откинулась на спинку стула.
— Возможно, вы правы, — ответил я. — Но ведь на самом деле сами вы во все это не верите — не так ли, мисс Мэйфейр?
Беатрис ненадолго задумалась.
— И да, и нет, — все с тем же тихим смехом ответила она наконец. — По-моему, от Карлотты можно ожидать чего угодно. Но, по правде говоря, эта женщина слишком тупа и бесчувственна, чтобы кого-то отравить. Тем не менее я много думала об этом, и такая мысль приходила мне в голову, особенно после смерти Ирвина. Он мне очень нравился. И он действительно умер сразу же после визита к Карлотте. Надеюсь, Дейрдре все же уедет учиться в Техас. И если Карлотта пригласит вас в особняк на чашку чаю, ни в коем случае не ходите.
— А относительно призрака… — начал я. (Должен заметить, что на протяжении всего нашего разговора мне редко удавалось закончить фразу — впрочем, в этом и не было нужды.)
— Смотря о каком призраке вы говорите. Там бродит призрак Джулиена. Его видели все, однажды, кажется, даже я. Но есть еще привидение, которое сбрасывает вниз лестницы с людьми. Этот вечный невидимка.
— Но разве нет там еще одного — того, которого все называют «тот человек»?
Она никогда не слышала такого выражения, но посоветовала мне поговорить с Кортландом. Если он, конечно, согласится побеседовать со мной. Кортланд не любит, когда посторонние задают ему вопросы. Он живёт в мире семьи.
На углу я посадил Беатрис в такси.
— Если вы все же будете разговаривать с Кортландом, — сказала она на прощание, — не говорите ему о нашей встрече. Он считает меня ужасной сплетницей. Но обязательно спросите его о том техасце. Никогда не знаешь, что может рассказать Кортланд.
Как только такси отъехало, я позвонил Джулиетт Мильтон, нашей светской шпионке.
— Никогда даже близко не подходите к особняку, — приказал я ей. — Ни в коем случае лично не встречайтесь С Карлоттой Мэйфейр. Больше никаких ленчей с Беатрис. Вы получите щедрое вознаграждение, и мы поможем вам красиво выйти из игры.
— Но что я сделала? Что я такого сказала? Беатрис неисправимая болтунья. Она всем и каждому рассказывает эти истории. И я повторила лишь то, что фактически общеизвестно.
— Вы прекрасно справились с работой. Но существует опасность. Реальная опасность. Поэтому сделайте так, как я сказал.
— А-а, так, значит, она заявила, что Карлотта убивает людей. Но это же сущая нелепость. Карлотта давно уже старуха. А если послушать Беатрис, то получается, что эта старуха отправилась в Нью-Йорк и убила Шона Лэйси, отца Дейрдре. Полнейший абсурд.
Я вновь повторил свои предостережения, или, если хотите, приказы.
На следующий день я поехал в Метэри, припарковал машину и долго бродил по тихим улочкам вокруг дома Кортланда. За исключением, пожалуй, обилия дубов и бархатной травы на зеленых лужайках, этот городок совершенно не походил на Новый Орлеан. С таким же успехом его можно было принять за фешенебельное предместье Хьюстона или Оклахома-Сити. Здесь царили покой, красота и атмосфера полной безопасности — во всяком случае, внешне все выглядело именно так. Дейрдре мне увидеть не удалось. Но я надеялся, что столь благотворная обстановка пошла ей на пользу. Однако, прежде чем предпринять попытку встретиться и поговорить с Дейрдре, я должен был понаблюдать за ней издалека. Все мои старания установить контакт с Кортландом окончились неудачей — он не отвечал на мои звонки и в конце концов его секретарь прямо заявил, что мистер Мэйфейр не желает со мной разговаривать, что до него дошли слухи о моих беседах с его родственниками, а потому он требует, чтобы я оставил в покое его семью.
Я был в растерянности и никак не мог решить, стоит ли все же настаивать на встрече. Передо мной стояли все те же старые вопросы: в чем состоят мои обязанности и какова моя главная цель? После долгих раздумий я оставил для Кортланда сообщение, в котором говорилось, что у меня имеются весьма обширные сведения, касающиеся прошлого семьи начиная с семнадцатого столетия, и что мне очень хотелось бы с ним поговорить. Ответа я не получил.
На следующей неделе Джулиетт Мильтон сообщила, что Дейрдре уехала в Дентон и будет учиться в Техасском женском университете, том самом, где преподавал английский язык муж Ронды Мэйфейр, Эллис Клемент. Карлотта была категорически против этой поездки и, рассердившись на Кортланда за то, что тот пошел против ее воли, вообще перестала с ним разговаривать.
Кортланд отвез Дейрдре в Техас и пробыл там достаточно долго, дабы убедиться, что она хорошо устроена в доме Ронды Мэйфейр и Эллиса Клемента. Только после этого он вернулся к себе.
Нам не составило труда узнать, что Дейрдре принята в университет в качестве «особой студентки», до тех пор получавшей домашнее образование. Ей предоставили отдельную комнату в студенческом общежитии для новичков и записали на полный курс обучения по обычной программе.
Я приехал в Дентон двумя днями позже Кортланда и Дейрдре. Техасский женский университет производил на редкость благоприятное впечатление. Увитые виноградными лозами кирпичные здания в окружении ухоженных зеленых лужаек стояли на живописных склонах невысоких холмов. Трудно было поверить, что это государственное учебное заведение.
Мои тридцать шесть, рано поседевшие волосы и привычка носить элегантные льняные костюмы позволили мне свободно прогуливаться по кампусу, а если я и привлекал чье-либо внимание, то с легкостью мог сойти за преподавателя одного из множества факультетов. Иногда, отыскав свободную скамью, я усаживался на нее, чтобы подробно описать все увиденное. Мне нравилось рыться в книгах на полках общедоступной библиотеки или бродить по коридорам старых зданий, время от времени учтиво кланяясь пожилым преподавательницам и отпуская комплименты в адрес молодых леди в блузках и плиссированных юбках.
На второй день после приезда я впервые увидел Дейрдре. Она вышла из общежития для первокурсников и около часа просто гуляла по извилистым дорожкам кампуса под сенью огромных деревьев — очень красивая, юная, с черными, длинными, свободно струящимися по спине волосами.
Столь долгожданная и при этом совершенно неожиданная встреча привела меня в полное замешательство. Ведь передо мной была поистине великая знаменитость. И в то же время, следуя за ней на некотором расстоянии, я испытывал невыносимые угрызения совести. Я стыдился того, что вынужден был делать, и вновь пытался найти ответы на мучившие меня вопросы. Не лучше ли оставить девушку в покое? Должен ли я рассказать ей все, что знаю о давнем прошлом ее семьи? Имею ли я вообще право здесь находиться?
Так и не проронив ни слова, я шел за ней, пока она не скрылась за дверью общежития. На следующее утро я вновь провожал ее сначала на первое занятие, а потом в просторную столовую, располагавшуюся в цокольном этаже одного из зданий. Устроившись за маленьким столиком, Дейрдре в одиночестве пила кофе и время от времени бросала монетки в музыкальный автомат, выбирая каждый раз одну и ту же пластинку — печальную мелодию Гершвина.
Она явно наслаждалась обретенной свободой. Когда она, отложив в сторону книгу, которую читала, подняла голову и огляделась, я словно прирос к месту и не в силах был подняться со стула. Я побоялся спугнуть ее своим приближением. Ведь это ужасно — вдруг обнаружить, что за тобой кто-то следит. Я вышел из столовой раньше Дейрдре и вернулся в свой маленький отель в центре города.
Во второй половине дня я вновь отправился бродить по кампусу. Едва я подошел к общежитию, как из него вышла Дейрдре. На ней было белое хлопчатобумажное платье с короткими рукавами, облегающим лифом и пышной юбкой.
И вновь она, казалось, без всякой цели прогуливалась по кампусу, но в какой-то момент вдруг свернула в сторону и направилась в самый дальний его конец, постепенно удаляясь от оживленных дорожек и ухоженных лужаек. Последовав за ней, я неожиданно оказался в заброшенном ботаническом саду, обширном и тенистом. Заросли вокруг были столь густыми, что я испугался за Дейрдре, которая быстро шла далеко впереди, уверенно ступая по неровной тропинке.
В конце концов строения университета окончательно скрылись за тесно стоявшими стволами бамбука; не слышно стало и шума уличного движения. Воздух вокруг словно сгустился, однако был заметно суше, чем в Новом Орлеане.
Спустившись по узкой тропинке, я перешел какой-то маленький мостик и… замер. Чуть поодаль под большим цветущим деревом стояла Дейрдре и смотрела прямо на меня. Подняв правую руку, она сделала приглашающий жест. Я не мог поверить своим глазам! Нет, они меня не обманывали: Дейрдре манила меня к себе.
— Так что же вам все-таки нужно, мистер Лайтнер? — тихо спросила она. Голос ее слегка подрагивал, однако в нем не слышалось ни гнева, ни страха.
А я в тот момент будто лишился дара речи. На шее Дейрдре сиял фамильный изумруд Мэйфейров. Когда она вышла из общежития, он, вероятно, был спрятан под платьем, однако теперь я увидел знаменитую драгоценность во всей красе.
В душу мою закралась тревога. Я лихорадочно размышлял, что сказать ей в ответ, пытался придумать какое-нибудь правдоподобное, незамысловатое и в то же время глубокомысленное объяснение. Но вместо этого смог выдавить из себя лишь несколько слов:
— Я наблюдал за вами, Дейрдре.
— Да, — ответила она, — я знаю.
Она повернулась ко мне спиной и стала спускаться по заросшим, едва различимым ступеням, жестом пригласив меня идти следом. Лестница привела нас в укромный уголок сада, на небольшую, практически не видную со стороны тропинки площадку, вокруг которой стояли несколько цементных скамей. Стволы бамбука, колеблемые ветром, слегка потрескивали. Неподалеку, видимо, был пруд, и в воздухе ощущался смрадный запах стоялой воды. Тем не менее само это место таило в себе несомненное очарование.
Дейрдре присела на скамью. На фоне царившего вокруг тенистого полумрака отчетливо выделялось ее белое платье, а на груди ярко сверкал изумруд.
«Будь осторожен, Лайтнер, — сказал я себе. — Ты в опасности».
— Мистер Лайтнер, — заговорила Дейрдре, как только я сел напротив, и посмотрела мне прямо в глаза, — скажите же наконец, что вам нужно.
— Мне известно многое о вас и вашей семье, Дейрдре, — ответил я, — о вашей матери, о ее матери, о матери ее матери… и так далее. Исторические факты, семейные тайны, генеалогия, слухи, сплетни… — словом, я владею разного рода информацией, поверьте. В Амстердаме есть дом, на стене которого висит портрет женщины, вашей родственницы. Ее звали Дебора. Это она несколько столетий тому назад купила у голландского ювелира изумруд, который вы носите сейчас на шее.
Мне показалось, что мой рассказ ничуть не удивил Дейрдре. Ни слова ни говоря, она продолжала смотреть на меня изучающим взглядом, словно пытаясь понять, не обманываю ли я ее и нет ли у меня каких-либо недобрых намерений. Я же в тот момент не испытывал ничего, кроме невероятного потрясения: «Я беседую с Дейрдре Мэйфейр! Я наконец-то сижу рядом с Дейрдре Мэйфейр!»
— Скажите мне, Дейрдре, — нарушил я затянувшееся молчание, — хотите ли вы узнать все, что знаю я? Интересно ли вам взглянуть на письма человека, который любил Дебору? Хотите ли услышать правду о том, как умерла одна из прародительниц вашего рода и как ее дочь пересекла океан и поселилась на Сан-Доминго? В день ее смерти Лэшер обрушил на поселение страшный ураган…
Я резко оборвал себя едва ли не на полуслове, как будто во рту вдруг пересохло, ибо Дейрдре внезапно переменилась в лице. Поначалу я решил, что оно искажено яростью. Но нет, столь неожиданную смену выражения вызвала жесточайшая внутренняя борьба.
— Мистер Лайтнер, — шепотом произнесла она. — Я ничего не хочу слышать об этом. Более того, я стремлюсь забыть даже то, что сама знаю. Я приехала сюда, чтобы освободиться от всего этого.
— Понятно…
Что еще мог я в тот момент ответить? Я чувствовал, что Дейрдре понемногу успокаивается, в то время как меня охватила полнейшая растерянность.
— Мистер Лайтнер… — На этот раз паузу прервала Дейрдре. Голос ее звучал ровно, однако в нем явственно ощущалось волнение. — Мистер Лайтнер, тетя говорит, что вы проявляете повышенное внимание к нашей семье, потому что считаете, что мы не такие, как все остальные люди. Что вы из чистого любопытства готовы заставить нас творить зло. Нет-нет, поймите меня правильно: она имеет в виду лишь то, что вы, постоянно упоминая о зле и пороке, способствуете порождению и укреплению их в наших душах. Что ваши исследования возрождают к жизни злонамеренные устремления.
Прекрасные голубые глаза Дейрдре молили о понимании. И в то же время весь ее облик был исполнен спокойного достоинства и удивительного хладнокровия.
— Точка зрения вашей тети мне вполне ясна, — сказал я.
Откровенно говоря, я был поражен. Поражен тем фактом, что Карлотта Мэйфейр знала не только, кто мы, но и чем занимаемся, пусть даже отчасти. А потом я вспомнил о Стюарте. Он, несомненно, разговаривал с ней. И теперь я имел тому доказательство. Эта и тысячи других мыслей теснились в моей голове.
— Вы в чем-то сродни спиритуалистам, мистер Лайтнер, — все тем же ровным, благожелательным тоном продолжила Дейрдре. — Они вызывают духов давно умерших предков и, несмотря на все свои благие намерения, только укрепляют силу демонов, о которых на самом деле мало что знают…
— Да-да, я отлично понимаю, о чем вы, поверьте, я понимаю. Но мне хотелось лишь дать вам информацию, поставить в известность о том, что, если вы…
— Но все дело в том, что мне это не нужно. Я хочу навсегда забыть о прошлом… — Голос Дейрдре утратил прежнюю уверенность, в нем чувствовалось, легкое замешательство, — Я решила никогда не возвращаться домой…
— Что ж, очень хорошо, — ответил я. — Теперь мне все ясно. Но… Сделайте одолжение, запомните мое имя. Вот моя визитная карточка с номерами телефонов. Постарайтесь запомнить их. И если я вам понадоблюсь… Если вы когда-нибудь будете нуждаться в моей помощи… Пожалуйста, позвоните.
Она взяла визитку, долго и внимательно изучала ее, а потом положила в карман.
А я вдруг поймал себя на том, что не могу оторвать взгляд от ее огромных невинных голубых глаз и безуспешно пытаюсь выбросить из головы мысли о скрытом под платьем прекрасном юном теле и великолепной груди. На полускрытом в тени лице Дейрдре явственно читались печаль и сочувствие.
— Он дьявол, мистер Лайтнер, — прошептала она. — Истинный дьявол…
— Но зачем же тогда вы надели этот изумруд, дорогая? — не выдержав, спросил я.
С легкой улыбкой Дейрдре коснулась рукой драгоценности, а потом крепко сжала ее в пальцах и резким движением оборвала цепочку.
— Только по одной причине, мистер Лайтнер. Это был самый простой способ принести его сюда, то есть вам. Вот, возьмите.
Она слегка наклонилась ко мне и уронила кулон прямо мне в руки.
Я смотрел и не верил своим глазам: на моей ладони лежал знаменитый изумруд Мэйфейров! И тут, даже не успев подумать, я неожиданно для себя воскликнул:
— Но ведь он же убьет меня, мисс Мэйфейр! Он убьет меня и заберет обратно кулон!
— Нет! Он не сможет это сделать! — Дейрдре смотрела на меня и словно не видела; лицо ее при этом утратило всякое выражение.
— Конечно же сможет, — ответил я, испытывая безмерный стыд за свои непроизвольно вырвавшиеся слова — Дейрдре, пожалуйста, позвольте мне рассказать вам все, что мне известно об этом призраке. Позвольте рассказать, что мне известно о тех других, кто, подобно вам, способен видеть такого рода вещи. Ведь вы отнюдь не единственная. И не должны бороться в одиночку.
— Боже мой, — едва слышно прошептала Дейрдре и на мгновение закрыла глаза. — Нет, он не сможет, не сможет… — повторила она, однако уже без прежней уверенности, — Я не верю, что он на такое способен.
— И все же я рискну, — сказал я. — Рискну взять изумруд. Некоторые люди обладают, если можно так выразиться, собственным оружием. И я могу помочь вам понять, в чем состоит ваше. Тетушка не пыталась это сделать? Скажите, как мне поступить?
— Уезжайте! Пожалуйста, уезжайте! И никогда больше не заговаривайте со мной об этом!
— Дейрдре, а он способен заставить вас видеть его, если сами вы того не желаете?
— Прекратите, мистер Лайтнер. Если я не буду вспоминать о нем, не буду говорить о нем, если я откажусь смотреть на него, тогда, возможно, он…
— А каково ваше желание? Чего хотите вы — сами для себя?
— Жизни, мистер Лайтнер. Нормальной жизни. Вы даже представить себе не можете, как много значат для меня эти слова. Я хочу жить, как живут все, как живут девочки, мои соседки, — хочу, чтобы у меня были плюшевые медведи, хочу целоваться с мальчиками на заднем сиденье автомобиля… В общем, хочу просто жить.
Она выглядела такой расстроенной, такой несчастной, что и сам я начал терять самообладание. А это было опасно. Очень опасно. Я не имел права позволить себе расслабиться. И к тому же в руках моих до сих пор оставался изумруд. Проводя большим пальцем по его граням, я отчетливо ощущал твердость камня и исходящий от него ледяной холод.
— Простите меня, Дейрдре. Пожалуйста, простите. Я виноват, что потревожил вас. Нарушил ваш покой. Я так виноват…
— Мистер Лайтнер, можете ли вы прогнать его? Способны ли вы, обыкновенные люди, заставить его уйти? Тетя говорит, что нет, что это под силу только священнику. Но святой отец не верит в его существование. А без веры невозможно изгнать демона.
— Если я правильно вас понял, Дейрдре, он священнику не показывается.
— Нет, — с горечью ответила она, и по губам ее скользнула легкая улыбка — Да и что толку, если бы он и показался? Ведь это не какой-нибудь слабосильный демон, которого можно испугать и прогнать с помощью святой воды или молитв Святой Деве. Он только посмеется над ними.
Из глаз Дейрдре покатились слезы. Потянув за цепочку, она взяла у меня ожерелье, размахнулась и швырнула его как можно дальше в кусты. До меня донесся тихий всплеск — изумруд упал в воду.
— Он вернется, — дрожа всем телом, прошептала Дейрдре. — Он непременно вернется. Он всегда возвращается.
— Быть может, только вам под силу изгнать его, — сказал я. — Вам, и никому другому.
— О да, она говорит то же самое, она всегда это говорила: «Не смотри на него, не разговаривай с ним, не позволяй ему дотрагиваться до тебя!» Но он всегда возвращается и не спрашивает моего разрешения. И…
— Я слушаю.
— Когда мне одиноко, когда мне грустно…
— Он всегда оказывается рядом.
— Да, он всегда рядом.
Девушка была в полном отчаянии. Я должен был срочно что-то предпринять.
— А когда он приходит, Дейрдре?.. Я хочу спросить, что происходит, когда он появляется и вы не гоните его, позволяете ему стать видимым… Что потом?
Она смотрела на меня с болью и изумлением.
— Вы сами не понимаете, что говорите.
— Я знаю, что любая борьба с ним буквально сводит вас с ума. Но что происходит, если вы не пытаетесь ему противостоять?
— Я умираю, — ответила она, — И весь мир вокруг умирает — остается только он.
Она провела тыльной стороной ладони по губам.
«Сколько же лет она так страдает и мучается! — подумалось мне. — Как она беспомощна, как напугана и… как сильна духом!»
— Да, мистер Лайтнер, вы правы — я очень боюсь, — подтвердила она, словно прочитав мои мысли. — Но я не собираюсь умирать — я намерена бороться с ним. И победить. Вы покинете меня. И мы никогда больше не встретимся. Никогда впредь я не произнесу его имени, не взгляну на него, не позову… И он наконец оставит меня в покое. Исчезнет из моей жизни. И найдет кого-нибудь другого, кто согласится видеть его… Кого-нибудь… чтобы отдать свою любовь…
— Он любит вас, Дейрдре?
— Да, — едва слышно шепнула она.
Уже темнело, и я не мог отчетливо видеть выражение ее лица.
— Чего он хочет, Дейрдре? — спросил я.
— Вы знаете чего. Ему нужна я. Так же как и вам. Потому что я помогаю ему достичь цели. — Достав из кармана маленький платочек, она приложила его к носу. — Это он предупредил меня о вашем приходе. А потом произнес какие-то странные слова, я в точности их не запомнила. Но они прозвучали как нечто вроде проклятия: «Я буду пить вино и есть мясо, я буду по-прежнему любить женщину даже тогда, когда от него не останется и костей.
— Мне уже доводилось слышать эти слова, — сказал я.
— Уходите, прошу вас, — взмолилась Дейрдре. — Вы очень хороший человек. И вы мне нравитесь. А потому я не хочу, чтобы он причинил вам вред, и запрещу ему делать это…
Она смущенно замолчала.
— Дейрдре, я уверен, что в силах вам помочь…
— Нет!
— Но если вы действительно решили, противостоять ему, я могу помочь. В Англии есть люди, которые…
— Нет!
— Если я вам все же понадоблюсь, позвоните, пожалуйста, — после короткой паузы произнес я.
Она ничего не ответила. Видя, до какой степени она измотана нашей беседой, чувствуя ее безграничное отчаяние, я смирился с поражением, ибо не посмел и дальше причинять ей боль. Я лишь сообщил, где остановился в Дентоне, добавив, что пробуду в городе еще день и если от нее не будет никаких вестей, то уеду. Бросив тревожный взгляд в сторону о чем-то шептавшихся зарослей бамбука, я про себя отметил, что темнота вокруг нас сгущается, а в заброшенном саду нет ни одного фонаря…
— Но относительно нас ваша тетя ошибается, — вновь заговорил я, хотя отнюдь не был уверен, что Дейрдре меня слушает. Маленький клочок неба над нашими головами казался совсем белым. — Мы хотим рассказать вам все, что нам известно, и передать то, чем обладаем. Да, действительно, мы беспокоимся и тревожимся о вас, потому что вы необыкновенная личность, но, поверьте, вы интересуете нас гораздо больше, чем он. Почему бы вам не приехать в наш дом в Лондоне и пробыть там столько, сколько захотите? Мы познакомим вас с другими людьми, которым доводилось видеть нечто подобное и успешно бороться с такими явлениями. Мы поможем вам. И кто знает, быть может нам удастся заставить его уйти. Если же вы решите уехать, мы готовы в любой момент помочь вам в этом. — (Дейрдре по-прежнему молчала.) — Вы знаете, что я говорю правду, а я знаю, что вы это знаете.
Я взглянул на Дейрдре, боясь увидеть выражение боли и муки на ее лице. Но она вновь сидела, безвольно уронив руки на колени, и сквозь слезы безучастно смотрела на меня невидящим взглядом. А за ее спиной, буквально вплотную, стоял он, пристально глядя на меня карими глазами.
Я невольно вскрикнул и вскочил на ноги.
— Что случилось? — Дейрдре в ужасе бросилась в мои объятия. — Да скажите же, в чем дело!
Он исчез. Порыв теплого ветра всколыхнул листья бамбука. И все… Вокруг царил полумрак, сквозь который едва проступали очертания близко стоявших деревьев. Воздух постепенно остывал, словно кто-то захлопнул дверцу горячей печи.
Закрыв глаза, я изо всех сил прижал к себе Дейрдре и стал успокаивать ее, пытаясь унять собственную дрожь. Одновременно я старался во всех подробностях запечатлеть в памяти только что увиденную картину: исполненного злобы молодого мужчину, с холодной улыбкой стоящего позади Дейрдре, одетого в темный, несколько чопорный костюм, лишенный каких-либо дополнительных деталей, как будто всей имевшейся в его распоряжении энергии хватило лишь на то, чтобы продемонстрировать сверкающие во тьме глаза, белоснежные зубы и сияющую бледную кожу. Иными словами, это был именно тот человек, описание которого я слышал уже от многих.
Дейрдре в панике прижала руки ко рту и судорожно сглатывала, словно стремясь подавить душившие ее рыдания. Потом резко отпрянула от меня и бросилась бежать вверх по заросшим ступеням в сторону тропинки.
— Дейрдре! — окликнул я.
Однако она уже скрылась во тьме. Какое-то время я еще мог различить светлое пятно ее платья, мелькавшее среди деревьев, но вскоре исчезло и оно вместе со звуком быстро удалявшихся шагов.
Оставшись в одиночестве посреди заброшенного ботанического сада, я вдруг испытал такой смертельный страх, что рассердился на самого себя, и пошел следом за Дейрдре, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, но все же ступая нарочито медленно, спокойным, размеренным шагом. Наконец вдали показались огни общежитий университета и до меня донесся шум движения на шоссе и ведущих от него к университету дорогах. Только тогда я вновь смог ощутить себя в безопасности.
Я зашел в общежитие для первокурсников и поинтересовался у дежурившей за стойкой седовласой женщины, вернулась ли Дейрдре Мэйфейр. Она ответила, что да, девушка только что поднялась наверх.
«В целости и сохранности, надеюсь», — подумалось мне.
— Сейчас время ужина, — пояснила женщина — Если желаете, можете оставить для Дейрдре записку.
— О да, конечно, я позвоню ей позже. — Я достал чистый маленький конверт, написал на нем имя Дейрдре, а потом взял лист бумаги и — на случай, если она все же захочет со мной связаться, — еще раз напомнил ей название отеля, в котором остановился. Вложив в конверт свою визитную карточку, я заклеил его и протянул дежурной с просьбой передать послание Дейрдре.
Я благополучно добрался до отеля и из своего номера заказал разговор с Лондоном. Телефонистка ответила, что соединит меня в течение часа, и все время в ожидании связи я пролежал на кровати возле телефона, думая лишь об одном: я его видел. Я видел того человека! Видел собственными глазами! Мне довелось лицезреть того, кто в свое время являлся Петиру и Артуру. Я собственными глазами лицезрел Лэшера!
Когда меня наконец соединили, глава ордена Скотт Рейнольде был спокоен, но непреклонен:
— Немедленно уезжайте оттуда! Возвращайтесь домой, Эрон.
— Не стоит так волноваться, Скотт. Я еще не дошел до того, чтобы призрак, за которым мы наблюдаем вот уже триста лет, испугал меня и заставил выйти из игры.
— Так, значит, вот как вы следуете вашим собственным рекомендациям, Эрон? Вы, которому от начала до конца и во всех подробностях известна история Мэйфейрских ведьм! Это существо отнюдь не стремится напугать вас. Напротив, оно провоцирует вас, заставляет и дальше мучить девушку расспросами. Ибо оно теряет над ней власть, и вы сейчас его единственная надежда заполучить Дейрдре обратно. Ее тетка, кем бы она ни была, знает правду. Вы вынуждаете девушку вспоминать о том, что ей пришлось пережить, и таким образом наполняете призрака необходимой ему энергией и силой.
— Я не пытаюсь принудить ее к чему-либо, Скотт. Однако мне думается, что она проигрывает битву. Поэтому я возвращаюсь в Новый Орлеан — я должен оставаться рядом.
Скотт уже готов был в приказном порядке заставить меня вернуться, и тогда я, так сказать, использовал свое служебное положение в личных целях, напомнив, что я старше, что в свое время пост главы ордена предназначался мне и достался ему лишь после того, как я отверг сделанное предложение. А потому я не намерен в данном случае подчиняться его распоряжениям.
— Что ж, понятно, — ответил Скотт. — Отговаривать вас бесполезно. Но, по крайней мере, прислушайтесь к моему совету: не ездите в Новый Орлеан на машине — отправляйтесь туда поездом.
Да, это была действительно ценная рекомендация. Никаких темных, узких, лишенных даже обочин дорог через бесконечные топи и болота Луизианы. Вместо них — комфортабельный, светлый, заполненный людьми вагон поезда.
На следующий день, оставив для Дейрдре записку с сообщением о том, что меня можно будет найти в «Роял Корт» в Новом Орлеане, я нанял машину до Далласа, а там купил билет и сел в поезд. Впереди меня ждали восемь часов пути — вполне достаточно времени, чтобы записать в дневник накопившиеся впечатления.
По прошествии времени мне было легче разобраться в происходящем. Дейрдре отрекалась от истории собственной семьи и своих экстрасенсорных способностей. Вырастившая девочку тетка убеждала ее в необходимости отвергнуть Лэшера, однако из года в год Дейрдре явно проигрывала битву с призраком. Но что, если мы поможем ей в этой борьбе? Есть ли хоть малейшая надежда разорвать цепи наследственности? Покинет ли когда-нибудь призрак эту семью, подобно тому как покидает горящий дом много веков обитавшее в нем привидение?
Все время, пока я записывал свои соображения, меня упорно преследовали воспоминания о возникшем перед глазами видении. Это существо обладало незаурядной силой и способностью к воплощению. До сих пор мне не доводилось сталкиваться со столь мощным призраком. Тем не менее образ его не был целостным — он как бы складывался из отдельных фрагментов.
Насколько я знаю по опыту, столь явственно способны проявляться только призраки людей, умерших совсем недавно. Так, например, призрак погибшего в бою летчика в тот же день посетил гостиную сестры, и после она призналась, что отчетливо видела даже следы грязи на его ботинках.
Что же касается призраков тех, кого уже много лет нет в живых, то они редко когда кажутся осязаемыми.
Духи, лишенные телесной оболочки, могут вселяться как в живые, так и в мертвые тела. Но чтобы они обладали способностью являться по собственной воле и в одном и том же облике, причем столь отчетливо и едва ли не во плоти…
А этому существу, похоже, нравилось показывать себя. Да, каждое воплощение, пусть даже оно длилось всего лишь доли секунды, доставляло ему удовольствие. Вот почему его видели столь многие. К тому же в своем общении с ведьмой этот призрак не пользовался обычной в таких случаях безмолвной речью, равно как не принимал облик, доступный лишь ее внутреннему зрению. Напротив, ему каким-то образом удавалось обретать столь плотную материальность, что обыкновенные люди не только видели его, но иногда даже слышали его голос. Если хватало сил, он способен был даже вскрикнуть или улыбнуться.
Итак, в чем же состоит первостепенная задача этого существа? В том, чтобы постоянно накапливать энергию, которая позволила бы ему сделать свои проявления все более отчетливыми и продолжительными? А что означает его проклятие, процитированное в письме Петира: «Я буду пить вино и есть мясо, я буду по-прежнему ощущать тепло женщины даже тогда, когда от тебя не останется и костей»?
И наконец, почему призрак оставил меня в покое сейчас, почему он не мучает меня и не пытается вовлечь в свои игры? Чью энергию использовал он в последний раз — Дейрдре или мою? (Откровенно говоря, мне довелось увидеть не так уж много призраков. Я не принадлежу к числу сильных медиумов. А если быть совсем уж точным, то любое из привидений, представавших передо мной прежде, можно было объяснить причудливой игрой света и тени или моим чрезмерно богатым воображением.)
Возможно, с моей стороны было глупо так думать, но мне почему-то казалось, что, пока я нахожусь вдали от Дейрдре, призрак не способен причинить мне вред. То, что случилось с Петром ван Абелем, объясняется в первую очередь его поистине выдающимся даром медиума, которым завладел и по своей воле манипулировал демон. А мои экстрасенсорные способности более чем скромны.
Тем не менее было бы поистине роковой ошибкой недооценивать это существо. Вот почему отныне я должен постоянно держаться начеку.
Поезд прибыл в Новый Орлеан в восемь вечера, и практически сразу же после приезда меня стали преследовать мелкие неприятности.
Сначала возле самого вокзала меня едва не сбила какая-то машина, а чуть позже такси, в котором я ехал в отель, чуть не столкнулось с другим автомобилем.
В тесном вестибюле «Роял Корт» на меня налетел пьяный турист и тут же полез в драку. К счастью, рядом оказалась его жена, которой удалось усмирить и с помощью коридорных быстро увести наверх разбушевавшегося супруга. Она, конечно, извинилась за его поведение, однако в память об инциденте на моем плече осталось несколько нешуточных царапин. А ведь я даже не успел оправиться от потрясения, вызванного происшествием с автомобилем, — оно случилось совсем рядом с отелем.
«Опять воображение разыгралось», — подумал я. Однако в тот момент, когда я поднимался по лестнице в свой номер на втором этаже, из-под моей руки выскользнул кусок обветшавших перил, и я с трудом удержался на ногах. Коридорный буквально рассыпался в извинениях.
Часом позже, в то время как я записывал в дневник последние события, на четвертом этаже отеля неожиданно вспыхнул пожар.
Вместе с другими постояльцами мне пришлось почти час провести на узкой улочке Французского квартала. Наконец нам сообщили, что возгорание было незначительным и не причинило большого ущерба. В ответ на мой вопрос о причине пожара растерянный служащий отеля не очень разборчиво пробормотал что-то о мусоре, скопившемся в одной из кладовок, и заверил, что теперь все в порядке.
После долгих раздумий я пришел к выводу, что все произошедшее вполне могло быть досадным совпадением. В конце концов, ни я, ни кто-либо из участников этих мелких инцидентов не пострадал. Все, что мне необходимо в ближайшее время, это спокойствие и хладнокровие. А значит, решил я, следует действовать не спеша, осмотрительно и быть готовым к любым неожиданностям.
Ночь прошла без неприятных сюрпризов, хотя спал я плохо и часто просыпался. Утром, покончив с завтраком, я позвонил нашим детективным агентам в Лондон и попросил их срочно отыскать в Техасе осведомителя, чтобы тот как можно осторожнее выяснил, как там Дейрдре Мэйфейр.
После этого я устроился поудобнее и принялся сочинять длинное послание Кортланду, в котором объяснил, кто я, чем занимаюсь, что такое Таламаска и каковы ее цели и задачи. Я сообщил, что мы наблюдаем за семейством Мэйфейр начиная с семнадцатого столетия, что один из наших агентов в свое время избавил Дебору Мэйфейр от грозившей ей в родном Доннелейте серьезной опасности. Рассказал и о ее портрете кисти Рембрандта, хранившемся в Амстердаме. Далее я объяснил, что нас весьма интересуют потомки Деборы, ибо, насколько мы можем судить, в каждом их поколении находятся люди, обладающие незаурядными экстрасенсорными способностями. Вот почему мы стремимся войти в непосредственный контакт с членами семьи и поделиться своими знаниями с теми из них, кого интересует история рода. Мы также крайне заинтересованы в том, чтобы сообщить необходимые сведения Дейрдре Мэйфейр, которая, как нам кажется, страдает и мучается из-за являющегося ей призрака, которого в прежние времена называли Лэшером. Возможно, это же имя он носит и сейчас.
«Наш агент Петир ван Абель впервые воочию увидел этого призрака в 1600 году, — писал я. — С тех пор его бессчетное число раз встречали возле вашего особняка на Первой улице. Совсем недавно я видел его собственными глазами, правда в другом месте».
Точную копию этого письма я адресовал Карлотте Мэйфейр. Надо признаться, я долго колебался, прежде чем сообщить название и номер телефона своего отеля, но в конце концов решил, что прятаться в данном случае бессмысленно.
Я лично отвез адресованный Карлотте конверт на Первую улицу и опустил его в почтовый ящик перед особняком, а затем отправился в Метэри и собственными руками просунул послание для Кортланда в щель на двери его особняка. Весь обратный путь меня не покидало дурное предчувствие. Вот почему, вернувшись в отель, я не пошел в свой номер. Предупредив дежурного администратора, я отправился в бар, расположенный на втором этаже, заказал себе хорошую порцию «Кентукки» и провел весь вечер за столиком, смакуя жаркое, потягивая виски и делая записи в своем дневнике.
В маленьком баре, окнами выходящем в прелестный внутренний дворик, было спокойно и тихо. Сам не знаю почему, я сел спиной к окну и лицом к двери, ведущей в вестибюль. Тем не менее чувствовал я себя там вполне уютно, и ощущение дурного предчувствия в душе медленно таяло.
Было, наверное, около восьми часов, когда я вдруг оторвался от своих записей и понял, что рядом со столиком кто-то стоит. Это был Кортланд.
Как уже было сказано, незадолго до своей поездки я завершил работу над повествованием о Мэйфейрах. Мне пришлось внимательно изучить множество портретов, в том числе и фотографий Кортланда. Однако совсем не о них я вспомнил, едва встретившись взглядом с живым Кортландом.
Улыбавшийся мне высокий темноволосый мужчина был едва ли не точной копией Джулиена Мэйфейра, умершего в 1914 году. Отличия были мелкими и совершенно незначительными. Чуть крупнее глаза, чуть темнее волосы, чуть менее жесткая складка рта… И тем не менее передо мной словно воскрес Джулиен. Но вдруг в одно мгновение улыбка сделалась неестественной, превратилась в маску.
Все эти соображения пронеслись у меня в голове, пока я предлагал Кортланду сесть за столик. На нем был льняной костюм, очень походивший на мой, бледно-лимонного цвета рубашка и галстук светлых тонов. «Слава Богу, это не Карлотта!» — успел подумать я, и тут же Кортланд словно в ответ на мои мысли произнес:
— Полагаю, Карлотта едва ли откликнется на ваше письмо. Но нам, кажется, действительно пора поговорить.
Приятный тембр голоса при полном отсутствии в нем искренности. Южный, типично новоорлеанский выговор. Завораживающий и в то же время внушающий ужас блеск темных глаз…
Этот человек либо ненавидел меня, либо считал отвратительным занудой. Он обернулся и жестом подозвал бармена.
— Еще порцию для мистера Лайтнера, пожалуйста, и шерри для меня.
Потом сел напротив меня, вполоборота к мраморной столешнице, закинул ногу на ногу и не то вопросительно, не то утвердительно произнес:
— Не возражаете, если я закурю, мистер Лайтнер? Благодарю.
С этими словами он достал из кармана великолепный золотой портсигар, предложил мне сигарету, а когда я отказался, закурил сам. И вновь его приветливость поразила меня своей явной неестественностью. Интересно, подумал я, замечают ли его напускную манеру поведения другие? Однако вслух не менее любезно сказал:
— Очень рад, что вы пришли, мистер Мэйфейр.
— Кортланд. Пожалуйста, просто Кортланд. На этом свете слишком много мистеров Мэйфейров.
Я отчетливо ощущал исходящую от него угрозу и усилием воли поспешил как можно лучше завуалировать свои мысли.
— С удовольствием, — ответил я. — Но только при одном условии: если вы станете называть меня просто Эроном.
Он слегка кивнул. Молодая официантка поставила перед нами заказанные напитки. Кортланд одарил ее довольно бесцеремонной улыбкой и тут же отпил глоток шерри.
Он был неотразимо хорош: блестящие черные волосы, чуть заметные усики, слегка тронутые сединой; морщинки на лице не портили впечатления — скорее они служили его украшением. Мне вспомнилось, как всего лишь несколько дней назад Ллуэллин описывал внешность Джулиена. Однако следовало немедленно выбросить из головы все эти мысли, Опасность, грозившая мне, была слишком велика — я почти физически ощущал ее и интуитивно чувствовал, что импозантность и обманчивое обаяние Кортланда играют в этом не последнюю роль. Он отлично сознавал, что умен и привлекателен, и пользовался этим.
Я взглянул на поставленный передо мной бурбон с водой, и вдруг мое внимание привлекла рука Кортланда, лежавшая на золотом портсигаре всего лишь в дюйме от стакана. Да, теперь я был уверен, абсолютно уверен в том, что этот человек пришел на встречу со мной с самыми дурными намерениями. Удивительно! Ведь я всегда считал, что угроза исходит от Карлотты.
— О, прошу прощения! — воскликнул Кортланд, словно только что вспомнив о чем-то. — Мне необходимо принять лекарство. Вот только если я найду его. — Он ощупал карманы и вскоре достал крохотный пузырек с таблетками. — Ах, какая досада! — покачав головой, проворчал он, потом попросил бармена принести стакан воды и вновь взглянул в мою сторону: — Вам нравится Новый Орлеан? Мне известно, что вы ездили в Техас, повидаться с моей племянницей, но, уверен, успели уже осмотреть и этот город. Как вы находите здешний садик? — Кортланд жестом указал себе за спину. — Вам рассказывали? С ним связана очень интересная история.
Я через плечо обернулся в ту сторону. Выщербленные каменные плиты, старый, давно не ремонтированный фонтан… А за ним в тени… человек, стоящий перед дверью с веерообразной фрамугой. Высокая, стройная, освещенная лишь сзади фигура. Безликая. Неподвижная. По спине моей пробежал холодок, показавшийся в тот момент едва ли не восхитительным. Я не мог отвести взгляд от нежданного видения, но оно постепенно таяло, пока не исчезло совсем.
Вопреки своим ожиданиям я не ощутил дуновения теплого ветерка. Возможно, расстояние было слишком велико. А возможно, я ошибся в своей догадке о том, кем на самом деле был таинственный незнакомец.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем я вновь повернулся к Кортланду.
— В этом маленьком зеленом уголке покончила с собой молодая женщина, — сказал он, — Говорят, с той поры раз в год вода окрашивается ее кровью.
— Потрясающая история, — едва слышно откликнулся я, глядя, как он берет в руки стакан с водой и подносит его к губам. Действительно ли он запивал свои таблетки, не знаю. Пузырек исчез. Покосившись на свой бурбон с водой, я твердо решил, что ни за какие блага в мире даже не прикоснусь к нему. Моя ручка по-прежнему лежала на столе возле дневника, и я машинально спрятал ее в карман, Занятый своими мыслями о том, что только что произошло, я не имел ни малейшего желания разговаривать.
— Что ж, мистер Лайтнер, быть может, пора перейти к сути нашей с вами встречи.
Кортланд вновь одарил меня ослепительной улыбкой.
— Да-да, конечно.
Что чувствовал я в тот момент? Возбуждение? Любопытство? Наверное, и то и другое. Передо мной сидел сын Джулиена Мэйфейра Кортланд, который только что подсыпал в мой бокал смертельный яд и был уверен, что на этом все и закончится. И внезапно перед моим мысленным взором предстала вся мрачная история этого семейства. Только на этот раз частью ее стал и я сам. Я был не в Англии и не читал документы, уютно устроившись в библиотеке, — я был здесь, в Новом Орлеане.
Возможно, на лице моем промелькнула улыбка. Однако я знал, что за столь странным всплеском эмоций, последуют боль и страдания. Этот проклятый сукин сын пытался убить меня.
— Я прочел ваше письмо — о Таламаске… и обо всем остальном. — наиграно веселым тоном заговорил Кортланд. — Мы бессильны в этих обстоятельствах. Мы не можем заставить ваших людей обнародовать имеющуюся у них информацию о нашей семье, поскольку она является сугубо частной и не предназначена для публикации или использования в каких-либо неблаговидных целях. Однако мы не можем запретить собирать ее, ибо никакие законы вы не нарушаете.
— Надеюсь, что так оно и есть.
— Тем не менее в наших силах максимально осложнить вам жизнь и сделать так, что ваши агенты и на пушечный выстрел не смогут приблизиться к кому-либо из членов нашей семьи и принадлежащей нам собственности. Хотя… Это будет стоить недешево, а главное, едва ли остановит вас, если вы действительно те, за кого себя выдаете. — Он замолчал, глубоко затянулся сигаретой и бросил взгляд на мой бурбон с водой. — Я заказал вам не тот напиток, мистер Лайтнер?
— Вы вообще не заказывали что-либо конкретное, — ответил я. — Официантка принесла то, что я пил здесь весь день. Мне следовало остановить вас, поскольку выпил я уже вполне достаточно.
Обращенный на меня взгляд Кортланда сделался вдруг жестким. Маска наигранной веселости исчезла. И в этот момент его непроницаемое, лишенное притворного выражения лицо показалось мне едва ли не молодым.
— Вам не следовало ездить в Техас, мистер Лайтнер, — холодно произнес он. — Вы не имели права расстраивать мою племянницу.
— Согласен. Однако я вовсе не желал расстроить ее. Я хотел лишь предложить свою помощь. Меня крайне беспокоит ее судьба.
— Весьма самонадеянное заявление, мистер Лайтнер. Вы и ваши лондонские друзья ведете себя бесцеремонно. — В его голосе мне почудились гневные нотки. Быть может, однако, это было лишь раздражение, вызванное моим отказом выпить бурбон.
Я долго не сводил с него пристального взгляда, в то время как разум мой постепенно опустошался, пока в конце концов не избавился от всего постороннего; я перестал воспринимать звуки, движение, окружающие цвета — остались лишь его лицо и тихий голос, рассказывающий о том, что мне хотелось узнать.
— Вы считаете нас самонадеянными и бесцеремонными? Пусть так, — заговорил я. — Но тогда позвольте вам напомнить, что отцом Шарлотты, родившейся во Франции в 1664 году, был не кто иной, как наш агент Петир ван Абель. Впоследствии, когда он прибыл на Сан-Доминго, чтобы навестить Шарлотту, она посадила его под замок. И прежде чем ваш призрак Лэшер умертвил его на пустынной дороге вблизи Порт-о-Пренс, Петир совокупился с собственной дочерью и, таким образом, стал отцом ее дочери — Жанны Луизы. А это означает, что он приходился дедом Анжелике и прадедом Мари-Клодетт, которая построила Ривербенд и учредила ваш семейный закон о наследовании. Если я не ошибаюсь, в настоящее время именно вы от имени Дейрдре распоряжаетесь наследием Мэйфейров. Вы успеваете следить за моей мыслью, мистер Мэйфейр?
Кортланд явно не в силах был ответить. Он сидел совершенно неподвижно, забыв о тлеющей в пальцах сигарете, и пристально смотрел прямо на меня. Внимательно наблюдая за его реакцией, я продолжил:
— Итак, ваши предки одновременно являются потомками нашего агента Петира ван Абеля. Мэйфейрские ведьмы и Таламаска связаны тесными узами. Существует и целый ряд других сближающих нас обстоятельств. За прошедшие годы их накопилось немало. Взять хотя бы, к примеру, Стюарта Таунсенда, нашего агента, бесследно исчезнувшего здесь, в Новом Орлеане, в 1929 году. Это случилось после того, как он встретился со Стеллой. Вы помните Стюарта Таунсенда? Тайна его исчезновения так и осталась нераскрытой.
— Вы безумец, мистер Лайтнер, — ответил Кортланд. Все с тем же непроницаемым выражением лица он глубоко затянулся и резким движением сломал в пепельнице всего лишь наполовину выкуренную сигарету.
— Да, это ваш призрак, Лэшер, убил Петира ван Абеля, — спокойно подтвердил я. — Ведь это его я только что видел, не так ли? Вон там. — Я махнул рукой в сторону садика, — И теперь он сводит с ума вашу племянницу. Или я не прав?
В облике Кортланда произошла весьма заметная перемена. Он был в полном замешательстве, и теперь его красивое, обрамленное темными волосами лицо выражало растерянность и простодушную невинность.
— Вы говорите все это вполне серьезно? — Пожалуй, это были первые искренние слова, произнесенные им с момента прихода в бар.
— Конечно, — ответил я. — С какой стати мне пытаться обмануть человека, способного читать чужие мысли? Согласитесь, это было бы глупостью с моей стороны. — Я покосился на свой бокал, — Впрочем, не менее глупо ожидать, что я выпью этот бурбон и умру от отравления тем ядом, который вы в него подмешали. Ведь именно так погиб Стюарт Таунсенд, а после — Корнел Мэйфейр, не правда ли?
Взгляд Кортланда по-прежнему ничего не выражал, но я ясно видел, до какой степени он потрясен моими словами.
— Ваши обвинения слишком тяжки, мистер Лайтнер, — едва слышно произнес он.
— Все это время я был уверен, что вина лежит на Карлотте, — продолжал я. — Но Карлотта здесь ни при чем. Я прав, мистер Мэйфейр? Эти убийства — ваших рук дело?
— Кого интересует ваше мнение? — все так же тихо прошептал он. — Как вы смеете говорить мне такие вещи?
Однако уже в следующее мгновение Кортланд сумел взять себя в руки, слегка выпрямился и, не сводя с меня пристального взгляда, открыл портсигар и достал еще одну сигарету. Его манера поведения резко изменилась, и в глазах засветилось искреннее любопытство.
— Давайте говорить серьезно, мистер Лайтнер, — самым невинным тоном произнес он. — Чего же вы все-таки хотите? Чего, черт побери, добиваетесь?
Я на минуту задумался. В последнее время я и сам не раз задавал себе тот же вопрос. На что я рассчитывал и чего хотел достичь, отправляясь в Новый Орлеан? Какие цели все мы преследуем в своей работе?
— Узнать вас получше, — неожиданно для самого себя ответил я. — Узнать вас по-настоящему, ибо при том, что нам известно о вас так много, в действительности мы не знаем практически ничего. Мы хотим посвятить вас во все детали и тонкости той информации о вашем семействе, которая нами собрана со времен далекого прошлого. Мы хотим раскрыть перед вами все тайны — объяснить, кто вы на самом деле и что представляет собой он. Мы надеемся на ответную откровенность с вашей стороны, на то, что вы поведаете нам свои секреты. И наконец, мы надеемся на встречу с Дейрдре Мэйфейр исключительно ради того, чтобы прийти к ней и сказать: «Вы не одиноки. Есть и другие люди, которые, подобно вам, обладают способностью видеть призраков. Мы понимаем, как вы страдаете, и готовы помочь, ибо это в наших силах».
Кортланд молча смотрел на меня изучающим взглядом, в лице его не осталось и тени притворства. Потом, по-прежнему не произнося ни слова в ответ, откинулся на стуле, отвернулся и, стряхнув пепел с сигареты, жестом приказал принести себе еще порцию спиртного.
— Почему вы не пьете бурбон? — спросил я и вновь удивился собственному вопросу. — Я к нему не притронулся.
— Спасибо, я не люблю бурбон, — ответил Кортланд, на этот раз глядя мне прямо в глаза.
— Что именно вы в него подсыпали? — задал я еще один невольно вырвавшийся вопрос.
Он не ответил, углубившись в собственные мысли, и выглядел огорченным и растерянным. Мальчик-официант поставил перед ним хрустальный бокал с шерри.
— Скажите, это правда? — наконец заговорил Кортланд и опять посмотрел мне в глаза, — То, что вы написали о портрете Деборы Мэйфейр, хранящемся в Амстердаме, — правда?
— Да. Мы располагаем портретами Шарлотты, Жанны Луизы, Анжелики, Мари-Клодетт, Маргариты, Кэтрин, Мэри-Бет, Джулиена, Стеллы, Анты и Дейрдре…
Он прервал меня нетерпеливым жестом, словно приказывая замолчать.
— Послушайте, — тем не менее продолжал я, — Дейрдре медленно сходит с ума, и я приехал сюда только ради нее. Когда мы беседовали с ней в Техасе, девочка была на грани срыва.
— И вы полагаете, что помогли ей?
— Нет, и крайне сожалею об этом. Ваше нежелание контактировать с нами мне вполне понятно. В конце концов, у вас есть для этого все основания. Но Дейрдре! Мы в состоянии ей помочь, поверьте!
Ответа не последовало. Кортланд молча пил шерри, Я попытался оценить ситуацию с его точки зрения, но не смог. Мне еще не доводилось подсыпать кому-либо яд. К тому же человек, сидевший в тот момент напротив, отнюдь не походил на того Кортланда, каким я его представлял, читая историю семьи.
— Как вы думаете, ваш отец, Джулиен, стал бы со мной разговаривать? — спросил я.
— Ни в коем случае. — Кортланд словно очнулся от сна и поднял голову, надолго остановив на мне внимательный взгляд. Выглядел он подавленным и расстроенным. — Неужели после стольких лет наблюдений вы так и не поняли, что он тоже принадлежал к их числу?
Вопрос прозвучал вполне искренне, и я вновь почувствовал, как мой собеседник буквально ощупывает меня глазами, как будто старается понять, насколько откровенен и честен с ним я.
— А вы? Вы не из их числа?
— Нет. — Он медленно покачал головой. Омраченное печалью, его лицо сделалось вдруг почти старым. — Нет, поверьте. И никогда не был. Послушайте, шпионьте сколько вам угодно, если уж вам так хочется обращаться с нами как с королевской семьей…
— На самом деле почти так оно и есть…
— Судя по сведениям, полученным мною из Лондона, вы действительно ученые-историки, совершенно безвредные и вполне респектабельные…
— Благодарю, я польщен…
— Но только оставьте в покое мою племянницу. Именно сейчас у нее появилась надежда покончить наконец со всем этим и стать счастливой. А с этим надо покончить. Возможно, ей удастся…
— Она тоже из их числа? — Я сознательно воспроизвел его собственную интонацию.
— Конечно нет! В том-то и дело. Разве вы не понимаете, что в настоящий момент никого из них не осталось? Грош цена всем вашим исследованиям, если вы не смогли увидеть, что их сила и могущество в значительной мере утрачены. Даже Стелла уже не обладала ни тем ни другим. Последней была Мэри-Бет. Джулиен, мой отец, и потом Мэри-Бет.
— Да, я понял это. Но как же быть с призрачным другом вашей семьи? Позволит ли он покончить со всем этим?
— Вы и вправду верите, что он существует? — Кортланд слабо улыбнулся и слегка склонил набок голову. От уголков блеснувших смехом глаз побежали морщинки. — Да полно вам, мистер Лайтнер! Неужели вы действительно верите, что Лэшер существует?
— Я видел его собственными глазами, — спокойно ответил я.
— Не более чем плод вашего воображения, сэр. Племянница сказала, что в саду было уже совсем темно.
— Право, не стоит нам обманывать друг друга. Я четко видел его, Кортланд. Ему удалось сделаться почти материальным и даже улыбнуться.
Улыбка на губах Кортланда превратилась в ироническую гримасу, брови приподнялись.
— Ваши слова доставили бы ему несказанное удовольствие, мистер Лайтнер, — с едва заметным вздохом заметил он.
— Может ли Дейрдре принудить его уйти и навсегда оставить ее в покое?
— Безусловно нет. Но она может не обращать на него внимания. Она может жить и делать вид, что его не существует. Анте это не удавалось. А Стелла не хотела сама. Но Дейрдре сильнее их — и Анты, и Стеллы. Она во многом похожа на Мэри-Бет. К сожалению, далеко не все это понимают…
Он вдруг замолчал, не закончив фразы, как будто поймал себя на том, что и так сказал гораздо больше, чем намеревался, потом окинул меня долгим взглядом, взял портсигар и зажигалку и медленно поднялся из-за стола.
— Не уходите, — буквально взмолился я.
— Пришлите мне ваше повествование, мистер Лайтнер. Я обещаю прочесть его, а потом, быть может, мы встретимся вновь и продолжим нашу беседу. Но никогда впредь даже близко не подходите к моей племяннице. Помните, что я готов на все, лишь бы защитить Дейрдре от тех, кто, исходя из каких-либо своих интересов, осмелится посягнуть на ее покой или причинить ей хоть малейшую боль. На все, мистер Лайтнер. Надеюсь, вы меня поняли.
С этими словами он повернулся, чтобы уйти.
— А как быть с этим? — спросил я, тоже вставая из-за стола, и указал на свой бурбон. — Что, если я вызову полицию и в качестве улики предъявлю им отравленный напиток?
— Мистер Лайтнер, не забывайте, вы в Новом Орлеане. — Кортланд подмигнул мне и изобразил на лице обворожительную улыбку. — А теперь мой вам совет: отправляйтесь домой, запритесь в своей башне с телескопом и продолжайте наблюдать за нами, но только издали.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как проводить взглядом его удаляющуюся легкой походкой фигуру. Уже у самых дверей он обернулся и приветливо взмахнул рукой.
Я вновь сел за стол, отодвинул в сторону бокал с бурбоном, достал дневник и постарался как можно подробнее описать все произошедшее. Поставив последнюю точку, я достал из кармана маленький флакон с аспирином, высыпал из него таблетки, а вместо них налил туда немного отравленного бурбона, плотно закупорил флакон и спрятал его обратно в карман.
Что ж, пора было идти. Взяв в руки дневник, я уже направился было к лестнице, и в этот момент за дверью, ведущей в вестибюль, возникла фигура коридорного.
— Ваш багаж готов, мистер Лайтнер, — с вежливой улыбкой произнес он, переступая порог. — Машина ждет на улице.
Бедняге даже не приходило в голову, что с его помощью меня просто-напросто вышвыривают из этого города.
— Неужели? — Я бросил взгляд на два чемодана, — И вы сами собрали все мои вещи?
Выйдя вслед за коридорным в вестибюль, я увидел стоявший у подъезда черный лимузин. Он был таким огромным, что занял практически всю проезжую часть узкой улочки Французского квартала и перекрыл остальное движение.
— Вы уверены, что это за мной? — спросил я.
— Да, сэр. Мистер Кортланд велел проследить, чтобы вы успели на десятичасовой рейс до Нью-Йорка. Он сказал, что в аэропорту вас будет ждать человек с билетом. Так что времени еще достаточно.
— Как это предусмотрительно с его стороны, — с этими словами я полез в карман в поисках пары купюр для коридорного, однако тот отрицательно покачал головой.
— Мистер Кортланд уже позаботился обо всем, сэр. Вам лучше поспешить, чтобы не опоздать на самолет.
— Вы правы. Но, знаете, у меня какое-то предубеждение против больших черных лимузинов. Поэтому, будьте любезны, поймайте такси, а это все же возьмите за труды.
Такси благополучно доставило меня, но не в аэропорт, а на вокзал, где я купил билет в спальный вагон до Сент-Луиса и уже оттуда улетел в Нью-Йорк. В разговоре со мной Скотт был непреклонен. Он заявил, что полученная информация требует тщательного осмысления, что следует переоценить ситуацию и пересмотреть план дальнейших действий, и приказал немедленно покинуть Нью-Йорк и вернуться в Англию.
Где-то на полпути над Атлантическим океаном я почувствовал себя плохо, а к моменту приземления в Лондоне уже горел в лихорадке. В аэропорту меня ожидали Скотт и машина «скорой помощи». По пути я несколько раз терял сознание, но ненадолго, и последними моими словами, прежде чем окончательно провалиться в забытье, были:
— Ищите яд…
Очнулся я только через восемь часов и, едва открыв глаза, увидел рядом Скотта и еще пару близких друзей.
Лихорадка не прошла, однако, несмотря на слабость и отвратительное самочувствие, жизни моей ничто уже не угрожало.
— Вас угостили хорошей порцией яда, — сообщил Скотт, — но худшее уже позади. Постарайтесь вспомнить, что вы пили непосредственно перед тем, как сесть в самолет.
— Эта женщина… — пробормотал я.
— Какая? Можете рассказать подробнее?
— В нью-йоркском аэропорту я зашел в бар, чтобы выпить виски с содовой… Мимо проходила какая-то женщина с огромной сумкой… Она выглядела очень нездоровой и все время кашляла… Знаете, такой кашель… характерный для туберкулезных больных. Она попросила найти носильщика и, пока я искал, сидела возле моего столика. Возможно, ее кто-то нанял на улице.
— Она подсыпала вам рицин — весьма распространенный и очень сильный яд, который получают из касторовых бобов. Тот же яд подсыпал вам в бурбон и Кортланд. Сейчас вы вне опасности, но пару дней поболеть придется.
— О Господи! — внутри у меня опять все скрутило.
— Они и не думали вступать с нами в какие-либо переговоры, Эрон, — сказал Скотт. — Да и что они могут нам сказать? Что убивают людей? Пора покончить с этим. Во всяком случае, на какое-то время.
— Они всегда были убийцами, Скотт, — слабым голосом возразил я. — Но только не Дейрдре Мэйфейр. Она никого не убивала. Где мой дневник?
Спазмы в желудке стали просто невыносимыми. Как раз в этот момент вошел врач, чтобы сделать мне укол. Однако я отказался.
— Эрон, это заведующий токсикологическим отделением, человек безупречной репутации. Весь медперсонал нами тщательно проверен. К тому же здесь, в палате, постоянно находятся наши люди.
Лишь в конце недели я смог наконец вернуться в Обитель, но и там долго боялся притрагиваться к какой бы то ни было пище — меня не покидала уверенность, что опасность грозит нам всем. В конце концов, им ничего не стоит нанять людей, которые согласятся подсыпать в нашу еду какие-нибудь токсины. Более того, продукты могут быть отравлены еще до поступления в наши кладовые.
К счастью, ничего подобного не случилось. Однако потрясение, вызванное столь откровенным покушением на мою жизнь, было слишком велико, и прошел, наверное, целый год, прежде чем меня окончательно оставили тревожные мысли и воспоминания об этом прискорбном происшествии.
В течение всего этого года мы постоянно получали новую — зачастую шокирующую — информацию из Нового Орлеана…
В дни своего выздоровления я вновь воскресил в памяти всю историю семейства Мэйфейр, внимательно перечитал некоторые свидетельства, в том числе Ричарда Ллуэллина и еще нескольких людей, с которыми встречался лично перед своей поездкой в Техас, к Дейрдре.
Сомнений в том, что именно Кортланд убил Стюарта и, скорее всего, Корнела, у меня практически не осталось.
И все же многое оставалось по-прежнему неясным. Во имя чего Кортланд совершил эти преступления? Каковы причины его вечной войны с Карлоттой?
Тем временем Карлотта Мэйфейр буквально засыпала нас угрожающими письмами. Если быть точным, эти безукоризненно составленные послания отправлялись из ее адвокатской конторы нашим юристам и содержали требования «немедленно прекратить и впредь воздержаться» от «любого вмешательства» в частную жизнь ее семьи, предоставить ей «полный отчет» об имеющейся у нас информации, так или иначе связанной с семейством Мэйфейр, в дальнейшем «оставаться на расстоянии не менее ста ярдов от любого члена семьи или принадлежащей Мэйфейрам собственности», «всячески избегать попыток в той или иной форме вступать в контакт с Дейрдре Мэйфейр» и так далее, и так далее, и все в том же духе… Ни одно из этих требований не было в достаточной степени юридически обоснованным.
Наши адвокаты получили распоряжение оставлять их без ответа.
Сложившуюся ситуацию мы обсудили на заседании полного состава совета ордена и пришли к выводу, что, несмотря на полный провал очередной попытки установить непосредственный контакт с Мэйфейрами, исследования необходимо продолжить. Мне предоставлялась полная свобода действий в этой области при одном-единственном условии: никаких встреч и бесед с членами семейства в обозримом будущем. «А еще лучше и никогда впредь!» — многозначительно добавил Рейнольде.
Спорить я не стал, ибо все еще не в состоянии был выпить даже стакан молока без мысли о том, не станет ли он причиной моей безвременной смерти, а искусственная улыбка на лице Кортланда преследовала меня повсюду.
Я удвоил число наших агентов в Новом Орлеане и Техасе и при этом лично побеседовал по телефону с каждым, дабы предупредить о крайне враждебном к нам отношении со стороны объектов наблюдения и о высокой степени исходящей от них потенциальной опасности, а в завершение разговора предоставлял возможность отказаться от предложенной работы.
Никто из них такой возможностью не воспользовался, однако некоторые потребовали повышенной оплаты. Что касается Джулиетт Мильтон, то, несмотря на ее активный протест, мы решительно отстранили нашу прекрасную великосветскую сплетницу от дела Мэйфейров, назначив ей достаточно щедрый пенсион и сделав все возможное, чтобы втолковать милой даме, насколько опасными, способными даже на злодейство, могут быть некоторые члены знакомого ей семейства. Хоть и не по своей воле, она перестала присылать нам отчеты, однако в письме от 10 декабря 1958 года умоляла объяснить, в чем все-таки состояла ее ошибка. Впоследствии мы получили от нее еще несколько весточек. По нашим сведениям, в 1989 году она была еще жива и находилась в весьма престижном и дорогом пансионе для пожилых людей в городе Мобил, штат Алабама.
Продолжение истории Дейрдре
Моими агентами в Техасе стали трое очень опытных детективов, двое из которых когда-то работали на правительство Соединенных Штатов. Все они получили строгое указание ни в коем случае не беспокоить и тем более не путать Дейрдре своими действиями.
— Меня очень волнует судьба этой девушки, — объяснил им я. — Дейрдре должна жить спокойно и счастливо. Вот почему я прошу вас не забывать о ее телепатических способностях. Она может почувствовать слежку на расстоянии пятидесяти футов. Будьте крайне осторожны.
Поверили они мне или нет, но инструкции соблюдали неукоснительно. Держась на безопасном расстоянии от Дейрдре, они собирали информацию о ней из всех доступных источников, а их было немало: документы, хранившиеся в канцелярии университета, болтовня учениц, рассказы пожилых дам, дежуривших в общежитии, разговоры учителей за чашкой кофе… Даже если Дейрдре и догадывалась, что за ней наблюдают, нам об этом неизвестно.
Осенний семестр в университете прошел для Дейрдре просто великолепно. Учебу она закончила с хорошими результатами, учителя и подруги ее любили. Приблизительно раз в полтора месяца она обедала вне стен университета вместе с Рондой Мэйфейр и ее мужем Эллисом Клементом, который в течение именно того семестра преподавал английский язык в классе, где училась Дейрдре. Было даже одно сообщение о свидании Дейрдре с неким молодым человеком по имени Джоуи Доусон. Оно состоялось 10 декабря, однако, если информация верна, длилось всего около часа и осталось единственным.
По сведениям того же агента, Кортланд навещал Дейрдре достаточно регулярно и часто, если его визит выпадал на вечер пятницы или субботы, увозил племянницу в Даллас. Возвращалась она оттуда всегда вовремя — до вечерней проверки, то есть до часа ночи.
Нам известно, что на Рождество Дейрдре гостила в доме Кортланда в Метэри и даже не захотела увидеться с Карлоттой, когда та пришла ее навестить.
Если верить молве, Карлотта и Кортланд по-прежнему не разговаривали друг с другом. Карлотта не отвечала даже на его деловые звонки, а если речь заходила о финансовых вопросах, связанных с Дейрдре, они обменивались ядовитыми письмами, полными взаимных упреков. Мистер Мэйфейр стремится к полному контролю над мисс Дейрдре только ради ее же блага, — жаловался своему другу один из служащих конторы. — Но эта старуха никак не желает смириться с этим и все время грозится подать на него в суд.
Каковы бы ни были на самом деле детали и перипетии этой борьбы, нам известно лишь, что в ходе весеннего семестра состояние здоровья Дейрдре резко ухудшилось. Она начала пропускать занятия. Соседки по общежитию рассказывали, что иногда она кричала и плакала ночи напролет, но на стук в дверь своей комнаты не отзывалась. Однажды вечером полиция кампуса обнаружила Дейрдре в одном из центральных парков, однако она не смогла объяснить, как и зачем там оказалась.
Кончилось тем, что Дейрдре вызвали в кабинет декана. Она пропустила слишком много лекций и уроков, и потому в качестве наказания ее перевели в разряд тех, для кого посещение занятий обязательно. Однако, несмотря на то что после этого Дейрдре стала регулярно появляться в классе, жалобы преподавателей не прекратились — теперь они в один голос твердили, что девочка крайне невнимательна и, возможно, больна.
В апреле Дейрдре начали ежедневно мучить приступы утренней тошноты. Все девочки слышали, как она отчаянно сражалась с ними в общей туалетной комнате, и сообщили об этом главной воспитательнице общежития. — У нас и в мыслях не было ябедничать, — объясняли они позже, — но мы боялись за Дейрдре, боялись, как бы она не сделала с собой чего-нибудь плохого.
В ответ на предположение воспитательницы, что причиной всему беременность, Дейрдре разрыдалась. Ее отправили в больницу, сообщили о случившемся Кортланду, и первого мая тот увез племянницу домой.
Все, что происходило потом, так и осталось для нас тайной. Судя по регистрационным записям, сделанным в благотворительной лечебнице Нового Орлеана, Дейрдре поместили туда сразу же после ее возвращения из Техаса и предоставили ей отдельную палату, Работавшие в лечебнице пожилые монахини, многие из которых прежде служили воспитательницами в школе Святого Альфонса и отлично помнили Дейрдре, утверждали, что осматривал Дейрдре личный врач Карлотты, некий доктор Галлахер. Он и подтвердил наличие беременности.
— Я не желаю, чтобы этот факт вызвал нежелательные слухи и сплетни, — сказал он сестрам-монахиням. — Девочка вскоре выходит замуж. Отец ребенка — преподаватель колледжа из Денвера, штат Техас, — уже на пути в Новый Орлеан.
Через три недели «скорая помощь» увезла Дейрдре и приставленную к ней персональную сиделку из лечебницы в особняк на Первой улице. К тому времени весь приход только и говорил о беременности мисс Мэйфейр, о ее предстоящем замужестве и о том, что ее будущий муж, преподаватель колледжа, «уже был женат».
Все, кто был знаком с семейством Мэйфейр на протяжении многих поколений, восприняли эту весть как настоящий скандал. «Подумать только! Дейрдре Мэйфейр и женатый мужчина!» — шептались пожилые дамы на ступенях церкви. Соседи неодобрительно косились при встрече на мисс Милли и мисс Белл. Кое-кто считал, что Карлотта не потерпит такого в своем доме. Однако настал день, когда мисс Белл и мисс Милли отправились с Дейрдре в магазин Гаса Майера и там для предстоящей церемонии бракосочетания купили ей очаровательное голубое платье и голубые атласные туфельки, а в придачу еще и белоснежные сумочку и шляпку.
— Бедняжку так накачали лекарствами, что, мне кажется, она едва ли сознавала, где находится, — рассказывала об этом визите одна из продавщиц. — Выбирала за нее мисс Милли, а она просто сидела, белая как полотно, и в ответ на все вопросы лишь кивала головой и едва слышно бормотала: «Да, тетя Милли».
Джулиетт Мильтон не удержалась и написала нам о последних событиях, во всех деталях пересказав то, что услышала от Беатрис Мэйфейр, которая ездила на Первую улицу с целой сумкой подарков для Дейрдре.
«Не понимаю, почему она вернулась в этот ужасный особняк, а не в дом Кортланда», — недоумевала Джулиетт.
Судя по всему, Дейрдре не имела возможности выбирать. В медицинской науке того времени считалось, что плацента надежно защищает плод от любых лекарств, вводимых в организм матери. Вот почему медсестры в один голос утверждают, что, когда однажды утром посреди недели Карлотта приехала, чтобы забрать Дейрдре, та покидала лечебницу до такой степени одурманенная всякими успокоительными средствами, что вообще не понимала, что происходит и куда ее везут.
— А когда вечером того же дня Кортланд решил навестить племянницу и узнал, что ее увезли, — под строжайшим секретом поведала мне позднее сестра Бриджет-Мэри, — то пришел в такую ярость, что впору было связывать его самого.
Ходившие вокруг этих событий сплетни отнюдь не проясняли ситуацию. Если им верить, Кортланд и Карлотта, сидя в своих офисах, долго кричали друг на друга по телефону, причем так громко, что слышно было сквозь плотно закрытые двери. Позже Кортланд заявил своему секретарю, что если Карлотта надумала окончательно выкинуть его за порог родного дома, то она просто выжила из ума.
— Говорят, — много лет спустя рассказывал Райен Мэйфейр, — моего деда даже не впустили в особняк. Когда он приехал на Первую улицу, Карлотта вышла к воротам и угрожала, что вызовет полицию, если он только посмеет войти за ограду.
Первого июля приходские кумушки в изобилии получили новую пищу для сплетен. Человек, который должен был бросить жену и стать мужем Дейрдре, «преподаватель колледжа», погиб по пути в Новый Орлеан. На шоссе, тянувшемся вдоль реки, у машины отказала поперечная рулевая тяга, она потеряла управление, на огромной скорости врезалась в стоявший справа дуб и взорвалась. В результате Дейрдре, которой не исполнилось еще и восемнадцати, останется незамужней и будет вынуждена отдать ребенка на усыновление. Карлотта возьмет на себя труд уладить это внутрисемейное дело.
— Дедушка был просто вне себя, когда услышал о предстоящем усыновлении, — продолжал свой рассказ Райен Мэйфейр. — Он хотел поговорить с Дейрдре с глазу на глаз и услышать из ее собственных уст о том, что она добровольно отказывается от материнства. Однако его по-прежнему не подпускали к особняку. Тогда дед отправился за помощью к приходскому священнику, отцу Лафферти, но тот, как выяснилось, был полностью на стороне Карлотты.
Со стороны скандальная ситуация выглядела поистине трагической. Ее много лет обсуждали в приходе, и всем казалось, что, не случись столь нелепого происшествия, Дейрдре наконец-то смогла бы выйти замуж и навсегда избавиться от проклятия особняка на Первой улице. Мне лично довелось услышать об этом в 1988 году от Риты Мей Лониган. Судя по всему, в существовании «преподавателя из Техаса» не сомневались ни она, ни в свое время отец Лафферти. В правдивость печальной истории об отце ребенка Дейрдре верили и многие родственники Мэйфейров, в частности Беатрис и Пирс. Верили даже Ронда Мэйфейр и ее муж Эллис Клемент, которые сами жили в Дентоне, штат Техас, и, наверное, в большей степени, чем другие, были осведомлены о том, что там происходило на самом деле. Правда, как выяснилось, и они знали обо всем лишь понаслышке.
Тем не менее история о предполагаемом «отце ребенка» была чистейшей воды выдумкой.
Наши агенты лишь недоуменно качали головами. Дейрдре Мэйфейр и «преподаватель колледжа»? Кто? Откуда? Наблюдение за ней велось постоянно. Версия о том, что речь могла идти об Эллисе Клементе, была решительно отвергнута с самого начала. Да, он был знаком с Дейрдре, но не более.
Ни один мужчина в Дентоне не назначал Дейрдре свиданий, она ни с кем не встречалась. По имевшимся у нас сведениям, в 1959 году никто из преподавателей колледжа — ни того, в котором училась Дейрдре Мэйфейр, ни какого-либо другого из расположенных поблизости — не погиб в автокатастрофе на прибрежном шоссе в штате Луизиана.
Возможно, истина, скрытая за сфабрикованной завесой лжи, была еще более трагичной и невероятной. Откровенно говоря, на поиски сведений и на составление целостной картины из тех разрозненных фактов, которые удавалось раздобыть, мы потратили слишком много времени. К тому времени, когда нам стало известно о катастрофе, якобы произошедшей на прибрежном шоссе, юридическое оформление всех документов, связанных с отказом от ребенка, было уже закончено. А к моменту, когда мы достоверно убедились в том, что никакой автокатастрофы на самом деле не было, свершился и сам факт усыновления, а точнее, удочерения, ибо Дейрдре родила девочку, которую назвали Роуан.
Как позже выяснилось из документов, хранящихся в архивах суда, в августе в Новый Орлеан прилетала Элли Мэйфейр и в офисе Карлотты подписала все необходимые в таких случаях бумаги, причем никто из прочих родственников, похоже, не знал о ее присутствии в городе.
Много лет спустя муж Элли Грэм Франклин рассказал своему партнеру по бизнесу, что согласие взять ребенка на воспитание доставило им с женой массу неприятных моментов:
— Элли практически перестала поддерживать отношения со своим дедом, который был категорически против того, чтобы она увезла Роуан в Калифорнию. К счастью, старый хрыч умер еще до рождения девочки.
Отец Лафферти в разговоре со своей престарелой сестрой, которая жила в районе Ирландского канала, назвал события тех дней «настоящим кошмаром», однако об Элли Мэйфейр отозвался весьма благожелательно и добавил, что она сумеет обеспечить малышке новую жизнь. Все внуки Кортланда придерживались того же мнения. Но только не сам Кортланд.
— Эта девочка не сможет воспитать ребенка, — говорил старый священник, сидя в кухне сестры перед тарелкой с рисом и бобами. — Она же совершенно не в себе. — Он отпил глоток пива и снова повторил: — Совершенно не в себе… Уверяю тебя, другого выхода просто нет.
Сестра его, однако, не считала, что принятое решение способно что-либо изменить.
— Переезд не избавит дитя от семейного проклятия, — уверенно заявила она нашему агенту.
В ответ на расспросы продавщиц из магазина Гаса Майера о «бедняжке Дейрдре» мисс Милли и мисс Белл, пришедшие туда, чтобы купить для нее стеганые кофты и ночные рубашки, заверили, что «девочка старается изо всех сил», хотя «все это просто ужасно». Встретив в часовне одну из знакомых дам, мисс Белл посетовала, что у Дейрдре возобновились «приступы».
— Временами она вообще не понимает, на каком свете находится, — не прекращая подметать дорожку, ворчливо поведала мисс Нэнси шествовавшей мимо ограды соседке.
Что же в действительности происходило в течение долгих месяцев за запертыми дверями особняка на Первой улице? Мы настоятельно просили своих информаторов выяснить все возможные детали. Тем не менее удалось установить личность только одного человека, видевшегося с Дейрдре в период ее «заточения» (именно это весьма архаичное слово нам кажется наиболее точным в данном случае), однако встретиться с ним удалось лишь в 1988 году.
Наблюдавший в то время Дейрдре врач и ухаживавшая за ней по восемь часов в день сиделка хранили молчание.
Отец Лафферти утверждал, что мисс Мэйфейр заставили отказаться от ребенка и она вынуждена была подчиниться. Приехавшей с визитом Беатрис Мэйфейр не позволили встретиться с Дейрдре, однако Дорогуша Милли предложила ей выпить бокал вина и рассказала о «душераздирающих событиях» последнего времени.
К началу октября беспокойство Кортланда достигло наивысшего накала. Он без конца звонил Карлотте, ездил в особняк сам, но так и не смог попасть внутрь и повидаться с племянницей. В конце концов двадцатого октября он заявил своему секретарю о своем твердом намерении добиться наконец встречи с Дейрдре, даже если для этого ему придется выломать двери, дома на Первой улице.
В пять часов вечера того же дня соседка увидела Кортланда сидящим на краю тротуара в разорванной одежде; из раны на его голове текла кровь.
— Пожалуйста, вызовите «скорую», — попросил женщину Кортланд. — Он столкнул меня с лестницы.
Больше он не произнес ни слова, хотя соседка оставалась рядом с ним до самого приезда врачей. «Скорая помощь» доставила Кортланда в ближайшую больницу. Дежуривший в приемном отделении интерн после осмотра констатировал наличие многочисленных повреждений на теле пациента, перелом запястья и особое внимание обратил на струйку крови возле рта, свидетельствовавшую о внутреннем кровотечении. Он немедленно обратился за помощью к специалистам.
Кортланд тем временем беспокоился лишь о своей племяннице. Схватив доктора за руку, он просил его позаботиться о Дейрдре, говорил, что это очень важно, что девочку держат взаперти в собственном доме и хотят силой отнять у нее ребенка…
— Помогите ей, прошу вас, помогите… — таковы были последние слова Кортланда Мэйфейра перед смертью.
Поверхностный осмотр при вскрытии выявил, что причиной смерти стало внутреннее кровотечение и сильные ушибы головы. Когда же молодой доктор попытался настоять на полицейском расследовании, сыновья Кортланда поспешили его успокоить, заявив, что уже переговорили с Карлоттой Мэйфейр и выяснили, что отец, упал с лестницы, но от медицинской помощи отказался и покинул особняк. Карлотте и в голову не пришло, что он так серьезно расшибся. Не знала она и о том, что он долго сидел на поребрике тротуара. Она была вне себя от горя. Соседке следовало позвонить в дверь.
На похоронах Кортланда, состоявшихся в Метэри, присутствовало много народа. Всем им была представлена та же версия случившегося. Мисс Белл и мисс Милли молча сидели в стороне, в то время как сын Кортланда Пирс уверял собравшихся на церемонию членов семьи, что у отца после падения, видимо, помутился рассудок. Только этим можно объяснить рассказанную им соседке туманную историю о каком-то, человеке, якобы столкнувшем его с лестницы. На самом деле никакого мужчины в тот момент в доме на Первой улице, конечно же, не было. Карлотта собственными глазами видела падение. Другим его свидетелем была Нэнси, которая бросилась к Кортланду и попыталась поймать его, но, к сожалению, безуспешно.
Что касается отказа от ребенка, Пирс полностью поддерживал это решение, ибо, по его глубокому убеждению, Элли, приходившаяся ему племянницей, имела возможность обеспечить новорожденному созданию наилучшие условия и предоставить шанс многого добиться в будущем. Да, Кортланд возражал против передачи ребенка, но Кортланду было уже восемьдесят и его суждения в последнее время не всегда обладали здравым смыслом.
В целом грандиозная погребальная церемония прошла без эксцессов, хотя человек, отвечавший за ее организацию, впоследствии вспоминал, что во время «короткого выступления» Пирса кое-кто из родственников старшего поколения саркастически улыбался, а некоторые переговаривались между собой. До него доносились лишь отдельные фразы типа: «В этом доме не было никаких мужчин… „; «Ну конечно! Никаких мужчин — только эти милые леди… «; «Мне не доводилось встречать там мужчину. А тебе?..“ — и так далее, в том же духе.
Тем из родственников, кто приходил навестить Дейрдре, говорили примерно то же, что и Пирс в своей речи на похоронах отца: Дейрдре больна и слишком слаба, чтобы принимать кого бы то ни было. Она не захотела видеть даже Кортланда и до сих пор не знает — и ни в коем случае не должна узнать — о его смерти.
— Вы только посмотрите на эти потемневшие от старости ступеньки, — говорила Дорогуша Милли Беатрис — Кортланду следовало воспользоваться лифтом. Но он его не признавал. А ведь если бы не его упрямство, ничего бы не случилось.
Фамильное предание ныне гласит, что все члены семьи одобряли решение о передаче ребенка на воспитание Элли Мэйфейр и считали его наилучшим выходом из создавшегося положения. Внук Кортланда Райен Мэйфейр, высказывая всеобщее мнение о том, что деду не следовало вмешиваться в это дело, прямо заявил:
— Из бедняжки Дейрдре вышла бы не лучшая мать, чем из Безумной из Шайо. Но мне кажется, что дед чувствовал себя виноватым. Ведь это он увез ее в Техас. И ему хотелось быть уверенным, что она отказывается от ребенка по собственной воле. Хотя, наверное, мнение Дейрдре на этот счет не имело первостепенного значения.
Сам я в то время со страхом ожидал любых вестей из Луизианы. Лежа по ночам без сна в своей комнате в Обители, я беспрестанно вспоминал Дейрдре и пытался найти хоть какой-нибудь способ выяснить, что думает и чувствует она, чего хочет на самом деле. Скотт Рейнольде еще более решительно, чем всегда, возражал против малейшего вмешательства с нашей стороны в дела Мэйфейров. Дейрдре знала, как с нами связаться. Кортланд тоже. Знала это и Карлотта Мэйфейр. Мы сделали все, что в наших силах.
Только в январе 1988 года, то есть почти тридцать лет спустя, школьная подруга Дейрдре Рита Мей Двайер рассказала мне, как отчаянно, но безрезультатно пыталась связаться со мной Дейрдре.
Тогда, в 1959 году, Рита Мей только что вышла замуж за сына владельца похоронной конторы «Лониган и сыновья». Узнав, что Дейрдре вернулась домой, что она беременна и что отец ребенка погиб, Рита Мей набралась храбрости и отправилась в особняк на Первой улице. Как и всем прочим визитерам, ей было отказано во встрече с Дейрдре, однако перед самым уходом Рита Мей все же увидела подругу. Та выбежала на площадку лестницы и умоляла о помощи.
— Рита Мей, они собираются отобрать у меня ребенка! — кричала Дейрдре, в то время как мисс Нэнси тащила ее наверх. — Рита Мей, позвони этому человеку. Попроси его помочь мне. — Она бросила вниз маленький клочок картона.
Карлотта фурией налетела на Риту Мей, пытаясь отнять у нее этот клочок, оказавшийся чьей-то визитной карточкой. Однако ценой нескольких прядей выдранных волос и многочисленных царапин на лице девушке удалось победить злобную старуху и убежать из ужасного особняка.
Только оказавшись у себя дома, она обнаружила, что прочитать что-либо на визитке практически невозможно: часть ее была оторвана во время борьбы с Карлоттой Мэйфейр, а то, что осталось, Рита Мей так крепко сжимала в потной от напряжения руке, что написанное превратилось в неразборчивые каракули на смятом клочке картона. Ей удалось прочесть только слово «Таламаска» и мое имя.
Лишь в 1988 году, когда на похоронах мисс Нэнси я случайно встретил Риту Мей и вручил ей свою визитку, точную копию той, что когда-то была у Дейрдре, миссис Лониган вспомнила о хранящемся у нее клочке картона и позвонила мне в отель, чтобы рассказать о том, что произошло в оставшийся теперь уже в далеком прошлом, но по-прежнему памятный для нее день.
Для меня было истинным потрясением узнать, что Дейрдре напрасно молила о помощи, в то время как я, проводя ночь за ночью без сна в своей постели, только и делал, что искал хоть какой-нибудь способ связаться с ней и оказать эту самую помощь. «Я должен помочь Дейрдре, — думал я тогда, тридцать лет тому назад. — Но как? Я не могу, не смею и не осмелюсь это сделать. И едва ли добьюсь успеха». Воспоминания буквально разрывали мне сердце.
А ведь действительно, несмотря на все свои старания, в то время я вряд ли мог повлиять на ход событий. Если даже Кортланду не удалось предотвратить беду, разумнее всего предположить, что и мне было бы не по силам воспрепятствовать жестокости. Однако в своих снах я видел, как увожу Дейрдре из особняка на Первой улице в Лондон, я видел ее рядом с собой, совершенно здоровую и счастливую.
В реальной жизни все произошло иначе.
В пять часов утра седьмого ноября 1959 года Дейрдре родила дочь, Роуан Мэйфейр, совершенно здоровую светловолосую девочку весом девять фунтов и восемь унций. Когда через несколько часов после родов Дейрдре очнулась от общего наркоза, возле ее кровати стояли Элли Мэйфейр, отец Лафферти и Карлотта Мэйфейр. Кроме них в палате находились две сестры милосердия, которые впоследствии и рассказали сестре Бриджет-Мэри обо всем, что там произошло.
Отец Лафферти держал на руках малышку. Он сообщил Дейрдре, что окрестил ее дочь в часовне благотворительной лечебницы, и показал документы, подтверждающие его слова.
— А теперь, Дейрдре, — добавил отец Лафферти, — поцелуи Роуан и передай ее Элли. Они уже готовы к отъезду.
Дейрдре сделала все, как было велено, но прежде потребовала, чтобы ее дочь носила фамилию Мэйфейр. Ее заверили, что условие будет выполнено. Обливаясь слезами, она поцеловала девочку и передала ее в руки Элли, а потом уткнулась лицом в подушку и отчаянно разрыдалась.
— Ей лучше побыть одной, — сказал отец Лафферти. Более чем десятилетие спустя сестра Бриджет-Мэри объяснила, почему дочь Дейрдре назвали именно так — Роуан.
— Крестной матерью малышки была Карлотта, а крестным отцом, кажется, кто-то из свободных в тот момент от дежурства докторов. Они так торопились совершить обряд, что не стали тратить время на поиски кого-либо более подходящего. Карлотта заявила отцу Лафферти, что ребенку следует дать имя Роуан. Он очень удивился и возразил, что это не христианское имя, что оно звучит скорее как языческое.
А она высокомерно так, знаете, как только умела говорить Карлотта Мэйфейр, ответила: «Разве вам, отец Лафферти, не известно, что рябина защищает дом от ведьм и ограждает его от всякого зла? В Ирландии нет даже беднейшей хижины, где хозяйка не повесила бы над входом ветку рябины, дабы уберечь свою семью от колдовских чар. Так повелось еще со времен раннего христианства. Девочка будет зваться Роуан — это мое окончательное решение». Элли стояла рядом и только молча кивала головой — она никогда открыто не высказывала собственное мнение.
— Это правда? — спросил я. — В Ирландии действительно подвешивают над дверью ветки рябины?
— Да, — печально кивнула сестра Бриджет-Мэри. — Только едва ли от этого есть хоть какая-то польза.
Кто же настоящий отец Роуан Мэйфейр?
Исследование, проведенное в больнице, показало, что группа крови девочки соответствует группе крови Кортланда Мэйфейра, умершего менее чем за месяц до ее рождения. Позволю себе напомнить, что Кортланд, вполне вероятно, приходился отцом и Стелле Мэйфейр, а данные, сравнительно недавно полученные из клиники Бельвю, позволяют с большой степенью уверенности утверждать, что его дочерью была и Анта.
Еще находясь в стенах благотворительной лечебницы после рождения Роуан, Дейрдре окончательно «лишилась разума». Она часами рыдала в пустой палате, время от времени выкрикивая одно и то же:
— Ты убил его!!!
Те же слова она повторила и в часовне во время мессы:
— Ты убил его! Ты оставил меня одну, со всех сторон окруженную врагами! Ты предал меня!
Ее буквально силой вывели из часовни и поспешили отправить в психиатрическую лечебницу Святой Анны. К концу месяца Дейрдре впала в состояние полного ступора.
Сестра Бриджет-Мэри и по сей день уверена, что Дейрдре обращалась с этими упреками к своему невидимому любовнику.
— Разве вы не поняли? Это его, своего дьявола-любовника, она обвиняла в смерти преподавателя из колледжа и проклинала за то, что он избавился от соперника, ибо хотел, чтобы Дейрдре принадлежала только ему одному — демону, который бродит по ночам здесь, в Новом Орлеане, по улицам Садового квартала.
Согласитесь, объяснение весьма красноречивое, однако оно едва ли могло соответствовать действительности, если учесть, что никакого «преподавателя из колледжа» не существовало. Но что же — или кого — имела в виду Дейрдре? Неужели это Лэшер столкнул Кортланда с лестницы или напугал его так сильно, что тот упал сам? А если да, то почему?
Фактически на этом и закончилась жизнь Дейрдре Мэйфейр. В течение следующих семнадцати лет ее перевозили из одной психиатрической клиники в другую, везде держали взаперти, подвергали бесчисленным процедурам, электрошоковой терапии и пичкали несметным количеством самых разных лекарств. Иногда на очень короткое время она возвращалась домой, но это был уже только призрак той девушки, которую я когда-то знал…
Наконец, в 1976 году Дейрдре — измученную, постоянно напряженную, лишенную памяти бессловесную калеку с широко раскрытыми глазами — в очередной раз привезли на Первую улицу, и с тех пор она не покидала особняк.
Специально для нее боковую террасу нижнего этажа затянули сеткой от москитов. Год за годом независимо от погоды бедняжку ежедневно выводили туда и усаживали в кресло-качалку. Так она проводила многие часы — застыв без движения вполоборота к видневшейся за деревьями улице.
— Она не способна вспомнить даже то, что произошло всего лишь минуту назад, — пояснял один из наблюдавших ее докторов. — Живет только сиюминутными ощущениями. Нормальному человеку это трудно представить. Грубо говоря, разум у нее отсутствует вовсе.
Описания подобного состояния имеются в научной литературе, но лишь относительно очень старых людей, которые достигли крайней степени одряхления и медленно угасают в гериатрических клиниках, бессмысленно глядя на окружающий мир и при этом фактически ничего не видя и не воспринимая. Тем не менее Дейрдре продолжали вводить какие-то сильнодействующие лекарства, якобы предотвращающие «приступы возбуждения», — так, по крайней мере, говорилось докторам и медсестрам, которые были к ней приставлены.
Каким же образом, когда и почему Дейрдре Мэйфейр превратилась в «безмозглую идиотку», как называли ее обитатели Ирландского канала, в «милый пучок морковки», как ласково величала свою подопечную одна из сиделок? В первую очередь виновата в том, наверное, пресловутая шоковая терапия, которую применяли во всех психиатрических клиниках, где довелось побывать Дейрдре начиная с 1959 года. Свою лепту внесли и разного рода лекарственные препараты, транквилизаторы едва ли не нервно-паралитического действия, которыми щедро потчевали свою пациентку доктора, причем иногда в самых удивительных и даже немыслимых комбинациях, о чем свидетельствуют записи в ее медицинских картах.
Трудно судить, насколько оправданным было использование того или иного метода лечения. Примерно с 1962 года Дейрдре перестала разговаривать, во всяком случае хоть сколько-нибудь логически и связно. Как только действие транквилизаторов заканчивалось, она начинала плакать или кричать; время от времени ломала или разбивала вещи, а бывали периоды, когда она просто валилась на пол, закатывала глаза и беспрестанно выла.
На протяжении многих лет мы продолжали скрупулезно собирать любую информацию о Дейрдре Мэйфейр, стараясь хотя бы раз в месяц встречаться с кем-либо из врачей, медсестер, сиделок или иных людей, побывавших в особняке на Первой улице. Тем не менее полученные сведения не всегда позволяли составить целостную картину происходящего за его стенами. Добраться до больничных архивов было еще труднее — их сотрудники ревностно хранили врачебную тайну. Более того, как минимум в двух лечебных заведениях записи, касавшиеся Дейрдре, отсутствовали вообще.
Один из докторов признался нашему агенту, что по собственной инициативе уничтожил историю болезни Дейрдре, а врач другой клиники уволился оттуда вскоре после выписки своей странной пациентки, оставив после себя лишь несколько загадочных строк «Неизлечима. Страшная трагедия. Тетушка требует продолжения лечения, однако данное ею описание симптомов и поведения больной невероятно и не заслуживает доверия».
Естественно, мы по-прежнему вынуждены опираться и на светские сплетни, и на рассказы соседей и знакомых семейства Мэйфейр.
Несмотря на то что практически всю свою, так сказать, взрослую жизнь Дейрдре находится под воздействием лекарств и сознание ее затуманено, возле нее, если верить слухам, продолжает появляться «загадочный темноволосый мужчина». Сиделки из лечебницы Святой Анны видели «какого-то человека, входившего в ее палату». В техасской больнице, где Дейрдре пробыла совсем недолго, врач несколько раз сталкивался с «таинственным посетителем», который «словно испарялся», прежде чем доктор успевал задать ему вопрос, кто он и что делает в палате. В санатории на севере Луизианы сиделка жаловалась своему начальству, что видела привидение. Чернокожие санитары сталкивались с незнакомцем чаще других.
— Уверяю вас, это не человек, — твердо заявила нам одна из темнокожих женщин. — Я могу определить это с первого взгляда. Я вижу духов. Я умею их вызывать. Я знаю, кто он, а он знает, кто я, и никогда не подходит ко мне близко.
Как и во времена детства Дейрдре, рабочие отказываются приходить на Первую улицу и из уст в уста передаются все те же истории о том, что в доме обитает «какой-то человек», который не желает, чтобы там что-либо менялось.
Тем не менее кое-что все же было сделано. В особняке обновили электропроводку и в нескольких комнатах установили кондиционеры. Все работы, однако, велись под строгим и неусыпным контролем самой Карлотты Мэйфейр.
Старый садовник по-прежнему ухаживает за газонами и в случае необходимости подкрашивает проржавевшую ограду.
Однако в целом особняк, почти скрытый от посторонних глаз огромными ветвями разросшихся дубов, постепенно ветшает. По ночам возле когда-то построенного Стеллой, а теперь заросшего лилиями и дикими ирисами бассейна поют лягушки. Деревянные качели Дейрдре давно упали со стоящего в самой глубине сада огромного дуба и превратились в кучу искореженных обломков, едва заметных в высокой траве.
Многие из тех, кто, проходя мимо дома, останавливался, чтобы поглазеть на Дейрдре, неизменно сидящую в своем кресле-качалке на боковой террасе, видели рядом с ней «очень симпатичного молодого человека, наверное родственника». Сиделки, ухаживавшие за больной, часто увольнялись только потому, что их пугал «этот странный мистер», который вдруг появлялся возле их подопечной и так же внезапно исчезал — «ну прямо как привидение». Иногда им казалось, что за ними кто-то наблюдает, но, обернувшись, они лишь краем глаза успевали заметить неясную тень.
— Около нее все время толчется какой-то призрак, — заявила в агентстве по найму молоденькая сиделка, объясняя причину своего ухода из особняка — Однажды он появился прямо среди бела дня — знаете, ничего ужаснее в жизни своей не видела. Ноги моей больше не будет в том доме!
Я пригласил девушку на ленч, и в разговоре она вспомнила еще несколько подробностей:
— В целом мужчина как мужчина. Темные волосы, карие глаза, одет хорошо; темный костюм, белая рубашка. « Но… Господи, мне стало вдруг так страшно! Он просто стоял рядом с ней, освещенный солнцем, и смотрел на меня… Я уронила поднос и закричала…
Подобных отказов медицинского персонала различного уровня от работы в семействе Мэйфейр было немало. Мы не теряем из виду этих людей, по возможности встречаемся с ними и записываем их свидетельства. При этом, однако, сами стараемся не посвящать их в подробности и не открывать истинных причин нашего интереса к тому, что, где и когда им довелось видеть или слышать.
Вывод, сделанный нами на основе полученной информации, был, мягко говоря, малоутешительным, даже пугающим. Вполне возможно, разум Дейрдре оказался разрушенным до такой степени, что она полностью утратила контроль над Лэшером и таким образом подсознательно позволила ему появляться рядом с ней не только в любое время, но и во вполне материализованной форме.
Иными словами, она превратилась в лишенного разума медиума, в беспомощную ведьму, находившуюся во власти того, кто всегда был рядом.
Существовала и иная вероятность. Лэшер мог появляться лишь затем, чтобы заботиться о Дейрдре, утешать ее и доставлять ей минуты счастья теми способами, о которых мы даже не подозреваем.
В 1980 году мне в руки попала хлопчатобумажная накидка Дейрдре, выброшенная за ненадобностью в мусорный ящик на заднем дворе особняка. Я увез ее в Лондон и передал в руки Лорен Грант, наиболее сильному психометрику нашего ордена.
До того момента Лорен ничего не знала о Мэйфейрских ведьмах, однако в данных обстоятельствах телепатия могла сыграть определенную роль, поэтому я постарался максимально закрыть от нее собственный разум.
— Я вижу сияние счастья, — едва коснувшись накидки, сказала Лорен, — эта вещь принадлежала человеку безгранично счастливому. Женщине, живущей словно во сне. Она грезит о зеленых садах и сумеречных небесах, она видит перед собой великолепные закаты. Ветви деревьев опускаются почти до земли. С одной из них свисают качели. Это девочка? Нет, подождите, это уже вполне взрослая женщина. Дует теплый ветерок. — Лорен погладила пальцами материю и еще сильнее прижалась к ней щекой. — О да! У нее есть прекрасный любовник. Красавец в духе Стирфорта из «Давида Копперфильда», Он удивительно нежен, а когда его руки касаются этой женщины, она буквально льнет к нему и готова ради него на все. Но кто же она? Ей можно только позавидовать. На ее месте захотела бы оказаться любая женщина в мире. Хотя бы на несколько мгновений!
Действительно ли такова была подсознательная жизнь Дейрдре Мэйфейр? К сожалению, узнать это от нее самой нам не суждено никогда.
Пожалуй, относительно одежды здесь уместно будет упомянуть одну деталь: что бы ни было надето на Дейрдре — ночная рубашка или накидка, начиная с 1976 года на ее шее неизменно сиял фамильный изумруд Мэйфейров.
Мне самому неоднократно удавалось видеть ее издали. До 1976 года я успел побывать в Новом Орлеане трижды, а после возвращался в этот город много раз, чтобы собрать как можно больше новой информации.
Часть времени я обязательно проводил на улицах Садового квартала и, конечно же, прогуливался мимо особняка Мэйфейров. Я побывал на церемониях погребения мисс Белл, мисс Милли и мисс Нэнси, а также последнего из сыновей Кортланда — Пирса, скончавшегося от инфаркта в 1984 году.
На всех этих церемониях я сталкивался с Карлоттой Мэйфейр. Наши взгляды встречались. Трижды, проходя мимо, я вкладывал ей в руку свою визитную карточку. Она не сделала ни единой попытки встретиться со мной. Однако не было больше с ее стороны и угроз — во всяком случае, явных.
Карлотта Мэйфейр уже очень стара. Волосы стали совершенно седыми, а худоба производит впечатление болезненной. Однако она по-прежнему ежедневно появляется в своей конторе. Ей давно уже не по силам подняться по ступеням трамвая, поэтому приходится брать такси. В их доме на Первой улице осталась лишь одна чернокожая служанка, если, конечно, не считать преданной нянюшки Дейрдре.
В ходе каждого своего пребывания в Новом Орлеане я находил все новых и новых «свидетелей», готовых рассказать мне о «темноволосом мужчине» и загадочных событиях, происходивших в особняке Мэйфейров. Все рассказы звучали очень похоже.
Хотя Дейрдре Мэйфейр еще жива, ее история на самом деле практически окончена.
Пора перейти к детальному описанию жизни единственной дочери и наследницы Дейрдре Роуан Мэйфейр, которая ни разу не была в родном городе с того самого момента, когда через шесть часов после ее рождения реактивный лайнер поднялся в воздух и увез девочку на противоположный край континента.
В настоящий момент попытку собрать воедино имеющиеся у нас разрозненные данные следует, безусловно, считать преждевременной, однако та информация, которой мы располагаем, уже позволяет с большой степенью уверенности сделать весьма важный вывод: судя по всему, Роуан Мэйфейр, которой практически ничего не известно о ее настоящей семье, о ее исторических корнях и тем более о полученном ею наследии, возможно, является наиболее сильной и могущественной из всех когда-либо существовавших Мэйфейрских ведьм.
