Глава двадцать седьмая

Мистера Скоугана поместили в небольшой парусиновой палатке. В черной юбке, красном корсаже и желто-красном в горошек платке, повязанном поверх черного парика, остроносый, с темным морщинистым лицом, он удивительно походил на старуху цыганку с картины Фрита «День скачек». Афиша, прикрепленная булавками к занавеси, закрывавшей вход в палатку, возвещала о «Сесострисе, колдунье из Экбатаны». Сидевший за столом мистер Скоуган встречал своих клиентов в загадочном молчании, мановением пальца указывая, что они должны сесть против него и протянуть ему руки. Затем он рассматривал представленную ему ладонь, пользуясь лупой и очками в роговой оправе. Изучая линии на руке, он пугающе качал головой, хмурился и прищелкивал языком. Иногда он даже говорил шепотом, словно самому себе: «Ужасно, ужасно!» или «Господи, помилуй!» — рисуя при этом в воздухе изображение креста. Клиенты, входившие в смешливом настроении, внезапно менялись в лице и начинали относиться к колдунье всерьез. Это была внушительного вида женщина! А вдруг в этом все-таки что-то есть? А вдруг, думали они, глядя, как ведьма качает головой над их руками, а вдруг... И с тревожно бьющимся сердцем они ждали слов оракула. После долгого молчаливого изучения мистер Скоуган поднимал голову и хриплым шепотом задавал жуткий вопрос вроде: «Бил ли вас когда-нибудь молотком по голове рыжий молодой человек?» Получив, как и следовало ожидать, отрицательный ответ, мистер Скоуган несколько раз кивал, приговаривая: «Так я и думала. Значит, все еще впереди, все впереди, хотя ждать осталось недолго». Иногда после продолжительного рассматривания ладони он просто шептал: «Там, где неведенье — блаженство, там глупо мудрым быть» — и отказывался сообщить какие-либо подробности о будущем, настолько ужасном, что оно ввергало его в отчаяние. Сесостриса имела успех и притягивала к себе, как притягивает что-то страшное. Люди выстроились в очередь перед палаткой, дожидаясь привилегии выслушать приговор.

Проходя мимо, Дэнис с любопытством взглянул на толпу просителей перед святилищем оракула. Ему ужасно захотелось посмотреть, как мистер Скоуган играет свою роль. Палатка была весьма шатким, кое-как поставленным сооружением. Между ее стенками и провисшей крышей зияли большие щели. Дэнис отправился к чайному шатру, взял там деревянную скамью и небольшой британский флаг и поспешил обратно к обители Сесо-стрисы. Поставив скамейку у задней стены, он влез на нее и с видом сосредоточенного усердия начал прикреплять флаг к одному из шестов палатки. Сквозь щели в парусине он теперь мог видеть внутри почти все. Повязанная платком голова мистера Скоугана была прямо под ним. Ясно слышались слова, произносимые жутким шепотом. Дэнис смотрел и слушал, как колдунья пророчила финансовые крушения, смерть от апоплексии, гибель от воздушных налетов в будущей войне.

— Разве будет еще одна война? — спросила пожилая дама, которой он предсказал этот конец.

— Очень скоро, — ответил мистер Скоуган со спокойной уверенностью.

Пожилую даму сменила девушка в белом муслиновом платье, украшенном розовыми лентами. На ней была шляпа с широкими полями, так что Дэнис не мог видеть ее лица. Но, судя по фигуре и округлости обнаженных рук, она была молода и недурна собой. Мистер Скоуган посмотрел на ее ладонь, потом шепотом сказал:

—Вы все еще невинны!

Молодая особа смущенно хихикнула и воскликнула:

— О Боже!

—Но вы не долго такой останетесь, — добавил мистер Скоуган замогильным голосом. Молодая особа снова хихикнула. — Рок, который определяет малое в не меньшей степени, чем великое, открыл мне это в линиях вашей руки. — Мистер Скоуган взял лупу и снова принялся рассматривать белую ладонь. — Интересно, — сказал он про себя, — очень интересно. Ясно как день. — И умолк.

—Что ясно? — спросила девушка.

—Мне не следует говорить вам это. — Мистер Скоуган покачал головой. Медные серьги, которые он прикрепил к своим ушам, тихонько звякнули.

—Ну пожалуйста, пожалуйста! — попросила она.

Колдунья, казалось, пропустила ее слова мимо ушей.

—А вот что дальше, не совсем ясно. Судьба не говорит о том, ждет ли вас впереди замужество и будет ли у вас четверо детей или вы попытаетесь сниматься в кино и у вас не будет ни одного ребенка. Конкретно указан только один этот довольно важный эпизод.

—Какой? Какой? Ну, расскажите мне!

Фигура в белом муслине нетерпеливо склонилась к мистеру Скоугану. Тот вздохнул.

—Ну что ж, — сказал он, — если вы настаиваете, пусть так. Но если случится что-то неожиданное, вините только свое любопытство. Итак, слушайте. — Он поднял острый, с ногтем, похожим на коготь, указательный палец. — Вот что говорит судьба. В следующее воскресенье, в шесть часов вечера, вы будете сидеть на втором перелазе той тропинки, что ведет от церкви к нижней дороге. В этот момент там появится человек, мужчина. — Мистер Скоуган снова посмотрел на ее руку, словно для того, чтобы освежить в памяти детали этой сцены. — Мужчина, — повторил он, — невысокого роста, с острым носом, нельзя сказать, чтобы красивый, и не совсем молодой, но интересный. — Это слово он произнес медленно и с присвистом. — Он спросит вас: «Не можете ли вы показать мне дорогу в рай?» И вы ответите: «Да, могу» — и пойдете с ним к ореховой рощице.

Он замолчал.

— Это действительно правда? — спросил белый муслин.

Колдунья только пожала плечами.

—Я просто говорю вам, что прочитала в линиях вашей руки. С вас шесть пенсов. Да, сдача у меня найдется. Спасибо. До свидания.

Дэнис спрыгнул со скамейки. Кое-как привязанный к шесту, вяло повис британский флажок в безветренном воздухе. «Если бы я так умел», — подумал он, относя скамейку назад к чайной палатке.

За длинным столом, наливая из чайника чай в толстые белые чашки, сидела Анна. Перед ней на столе лежала аккуратная стопка отпечатанных листков. Дэнис взял один и посмотрел на него с нежностью. Это были его стихи. Их отпечатали в пятистах экземплярах, и листки четвертного формата выглядели очень приятно.

— Много продали? — спросил он небрежно.

Анна недовольно склонила голову набок.

—К сожалению, пока только три. Но я даю экземпляр бесплатно каждому, кто выпьет чаю больше, чем на шиллинг. Так что в любом случае тираж расходится.

Дэнис не ответил, но медленно пошел из палатки. Он смотрел на лист, который держал в руках, и на ходу, смакуя, читал про себя напечатанные на нем строчки:

Он аккуратно сложил листок и положил его в карман. У этой вещи были свои достоинства. Решительно были. Но как неприятно пахнет толпа! Он закурил папиросу. Коровы пахнут лучше. Через калитку в стене парка он прошел в сад. Там центром шума и суматохи был бассейн.

— Второй заплыв в соревнованиях девушек!

Это был мягкий голос Генри Уимбуша. Его окружала толпа крепких и гладких, похожих на тюленей фигур в черных купальных костюмах. Серый котелок Уимбуша — аккуратный, круглый и неподвижный в центре движущегося моря — был островком аристократической невозмутимости.

Держа на расстоянии одного-двух дюймов от глаз свое пенсне в черепаховой оправе, он громко читал имена в списке.

—Мисс Долли Майлз, мисс Ребекка Баллистер, мисс Дорис Гейбелл!..

Пятеро молодых особ выстроились в ряд на краю бассейна. Со своих почетных мест на другой его стороне старый лорд Молейн и мистер Калламей смотрели на них с живым интересом. Генри Уимбуш поднял руку. Воцарилась напряженная тишина.

—Когда я скажу «Марш!» — прыгайте. Марш! — скомандовал он. Почти одновременно все оказались в воде, подняв фонтаны брызг.

Дэнис пробивался через толпу зрителей. Вдруг кто-то дернул его за рукав. Он взглянул вниз. Это была старая миссис Бадж.

— Очень рада снова вас видеть, мистер Стоун, — сказала она своим сиплым низким голосом. Она дышала несколько прерывисто, как старая астматичная болонка. Это именно миссис Бадж, прочитав в «Дейли миррор» о том, что правительству нужны персиковые косточки, — зачем они были ему нужны, она так никогда и не узнала,— сделала собирание персиковых косточек своей «работой на войну». В ее фруктовом саду росло тридцать шесть персиковых деревьев, а в четырех ее теплицах они плодоносили и зимой, так что она имела возможность есть персики практически круглый год. В 1916 году она съела 4200 персиков и послала косточки правительству. В 1917 году военные власти призвали в армию трех ее садовников, и вследствие этого, а также по причине плохого для фруктовых деревьев года, в критический период, когда и решались судьбы нации, она сумела съесть лишь 2900 персиков. В 1918 году она добилась больших успехов, ибо между первым января и днем заключения перемирия съела 3300 персиков. После перемирия миссис Бадж позволила себе несколько расслабиться: теперь она съедала не более двух-трех персиков в день. Она жаловалась на то, что ее здоровье понесло ущерб, но понесло ущерб во имя правого дела.

В ответ на ее приветствие Дэнис пробормотал что-то неразборчивое и вежливое.

— Так приятно видеть, как веселятся молодые люди, — продолжала миссис Бадж. — Да и немолодые тоже, если на то пошло. Посмотрите на старого лорда Молейна и на милого мистера Калламея. Ну не приятно ли видеть, как они веселятся?

Дэнис посмотрел. Он не был уверен в том, действительно ли это приятно. Почему бы им не пойти посмотреть бег в мешках. Два пожилых джентльмена в эту минуту были заняты тем, что поздравляли победительницу соревнований. Пожалуй, это уж чрезмерная любезность: в конце концов, она выиграла только один заплыв.

—Прелестная малышка, не правда ли? — хриплым голосом спросила миссис Бадж, продолжая часто и тяжело дышать.

— Да, — кивнул Дэнис в знак согласия. Шестнадцать лет, стройная, но зрелая, подумал он и решил запомнить эту фразу как удачную.

Старый мистер Калламей надел очки, чтобы поздравить победительницу, а лорд Молсйн, склонившись над тростью, обнажил свои длинные, цвета слоновой кости зубы в голодной улыбке.

— Превосходное выступление, превосходное, — глубоким голосом говорил мистер Калламей.

Победительница ежилась от смущения. Она стояла, заложив руки за спину, нервно потирая одну ногу о другую. Ее мокрый купальный костюм сверкал, вся она была похожа на статую из черного полированного мрамора.

— В самом деле, очень хорошо, — сказал лорд Молейн. Его голос, казалось, исходил прямо из-за зубов — зубной голос, словно внезапно начала говорить собака. Он снова улыбнулся, а мистер Калламей поправил очки.

—Когда я скомандую «Марш!» — прыгайте. Марш!

Бултых! Начался третий заплыв.

—Знаете, я так и не научилась плавать, — сказала миссис Бадж.

— В самом деле?

— Но я умела держаться на поверхности.

Дэнис представил себе, как она держится, — вниз и вверх, вниз и вверх на большой зеленой волне. Надутый черный пузырь... Нет, это плохо, совсем плохо...

Поздравления принимала новая победительница. Она была ужасно коренастая и толстая. Та, предыдущая, была высокая, гармонично изваянная от колен до груди Ева кисти Кранаха, но эта... — скверный Рубенс.

— ...скажу «Марш!» — прыгайте. Марш!

Мягкий голос Генри Уимбуша еще раз произнес эту формулу. Еще одна группа девушек нырнула в воду.

Несколько устав поддерживать беседу с миссис Бадж, Дэнис кстати вспомнил о том, что обязанности распорядителя призывают его в другое место. Он протолкался через ряды зрителей и пошел по безлюдной дорожке. Он снова думал о том, что его душа — это тонкая, бледная перепонка, когда его мысли прервал высокий, свистящий голос: кто-то прямо у него над головой произнес одно-единственное слово: «Омерзительно!»

Дэнис быстро поднял голову. Дорожку, по которой он шел, защищала живая изгородь из ровно подстриженных тисов. За изгородью склон круто поднимался к подножию террасы и к дому. Тот, кто стоял выше по склону, мог без труда видеть все, что делалось за темной стеной тисов. Взглянув вверх, Дэнис увидел прямо над собой две головы, торчащие из-за изгороди. Он узнал железную маску мистера Бодиэма и бледное, бесцветное лицо его жены. Они смотрели поверх его головы, поверх голов зрителей на пловчих в бассейне.

—Омерзительно! — повторила миссис Бодиэм с тихим присвистом.

Священник обратил свою железную маску к синей тверди неба.

—Доколе? — сказал он, словно про себя. — Доколе?

Он опустил глаза, и взгляд его упал на поднятое удивленное лицо Дэниса. Последовало быстрое движение, и мистер и миссис Бодиэм исчезли за оградой.

Дэнис продолжил свою прогулку. Он шел мимо карусели, по забитым людьми улицам палаточного городка. Перепонка его души, как полотнище на ветру, хлопала под порывами смеха и шума. На отгороженной веревкой площадке Мэри руководила состязаниями детей. Малыши кишели вокруг нее, пронзительно вереща, другие крепко держались за юбки и брюки своих родителей. Разгоряченное лицо Мэри блестело от пота. Источая потоки энергии, она устраивала состязания в беге «на трех ногах», привязывая малышей друг к другу попарно: правую ногу одного к левой ноге другого. Дэнис смотрел на нее с восхищением.

—Вы изумительны! — сказал он, подойдя к Мэри сзади и трогая ее за руку. — Я никогда не видел такой энергии.

Она повернула к нему лицо — круглое, красное и простое, как заходящее солнце. Золотой колокол ее волос качнулся и замер.

— Знаете ли вы, Дэнис, — сказала она тихим, серьезным голосом, слегка задыхаясь, — знаете ли вы, что здесь есть женщина, которая родила троих детей за тридцать один месяц.

—Неужели? — сказал Дэнис, делая в уме быстрые вычисления.

— Это ужасно. Я ей сказала о Мальтузианской лиге. Нужно действительно...

Внезапный новый бурный взрыв пронзительного визга возвестил о том, что кто-то выиграл соревнования. Мэри снова стала центром опасного водоворота. Пора, подумал Дэнис, идти дальше: как бы его не попросили что-нибудь сделать, если он еще здесь задержится.

Он снова пошел в сторону палаточного городка. Все настой чивее давала о себе знать мысль о чае. Чай, чай, чай. Но чайная палатка оказалась битком набита. С необычным для нее угрюмым выражением раскрасневшегося лица Анна яростно наклоняла большой чайник. Коричневая струя лилась и лилась в подставляемые ей чашки. В другом углу Присцилла в своем королевском токе с важным видом вселяла в деревенских мужество и надежду. На мгновенье шум в палатке стих, и Дэнис услышал ее низкий добродушный смех и мужской голос. Совершенно очевидно, сказал он себе, что это место не для того, кто хочет чаю. Он нерешительно остановился у выхода из палатки. Вдруг в голову ему пришла прекрасная мысль: если он вернется в дом, если пройдеттихо, никем не замеченный, если тихонько войдет в столовую и бесшумно откроет дверцы буфета — о, тогда, там!.. В его прохладной глубине он найдет бутылки и сифон; возьмет бутылку кристального джина и четверть содовой и — чаши, что пьянят и веселят...

Через минуту он уже быстро шел по тенистой тисовой аллее. В доме стояла приятная тишина и прохлада. Осторожно неся почти до краев наполненный стакан, он вошел в библиотеку. Там, поставив стакан на угол стола рядом с собой, он устроился в кресле с томиком Сент-Бёва. Нет ничего лучше «Бесед по понедельникам», решил он, для успокоения и утешения взволнованной души. Эта его тонкая перепонка была слишком грубо потревожена утренними переживаниями. Она требовала отдыха.