Глава 2
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ
4 ноября 1845 года
Я пришла в этот мир жалкой калекой, родившись горбатой и хромоногой. В памяти у меня до сих пор сохранился жуткий звук моих тяжелых, неровных шагов. Я слышала его всю жизнь, с трудом ковыляя по каменным полам нашего фамильного дома.
В детстве я узнала нежную материнскую любовь, но достаточно рано мне открылось и другое: мать любила меня совсем не так, как моих братьев. Когда мне не исполнилось еще и восьми, она умерла. Отец и братья тоже меня любили. Можно сказать, они обожали эту грустную, увечную девочку с большими, влажными, как у лани, глазами. Но в их любви я всегда чувствовала жалость.
Да, они жалели меня. Ведь я была обречена всю жизнь провести в четырех стенах. Судьба отказала мне в другой любви. Разве у убогой калеки мог быть возлюбленный? А муж и дети? Я росла настолько одинокой, что впала в легкое умопомешательство. Я придумывала возлюбленных; я завела себе воображаемого спутника, определив на эту роль своего брата Стефана. На самом деле он погиб еще в детстве. Но в моем воображаемом мире Стефан был жив. Я превратила его в своего сына. Он послушно ходил со мной из комнаты в комнату. Я любила читать ему вслух – ведь в книгах описывалась жизнь за стенами моей роскошной тюрьмы.
Невзирая на хрупкое, болезненное тело, мой разум был живым и пытливым. Письменный стол, книги, перо и чернила – все это вошло в мою жизнь очень рано. Обычно женщины из рода Цепешей получали лишь зачатки образования, но моя мать придерживалась иных взглядов. Она сама была хорошо образованной женщиной и вдобавок писала стихи. Мать рано обучила меня грамоте. В восемь лет я говорила не только по-румынски, но уже неплохо знала французский и немецкий языки. Отец принялся учить меня латыни. Когда я стала постарше, мы с Аркадием часто играли "в слова" и говорили между собой на иностранных языках. Свой дневник, желая скрыть написанное от чужих глаз, я вела на английском. И еще я все время мечтала о других странах, хотя и знала, что мне там не бывать.
До чего же я ненавидела тогда зеркала! Все они показывали тщедушную девочку с болезненно бледным лицом. Я почти не выходила на солнце, а лес и горы видела только из окон. Я ненавидела острые черты своего лица, излишне крупный нос с горбинкой и огромные карие глаза, жаждавшие любви. Разве кто-нибудь мог полюбить меня такой? И если бы некрасивое лицо было моим единственным недостатком! Оно служило лишь уродливым дополнением к телесным увечьям – ссохшейся, вывернутой ноге и искривленной спине, отчего одно мое плечо заметно возвышалось над другим.
Я и сейчас ненавижу зеркала, но уже по иной причине: они не желают показывать произошедших со мной перемен. Сколько бы я ни стояла перед зеркалом, оно будет упрямо отражать пустоту. Как же мне хочется увидеть и прекрасное лицо, и удивительной красоты тело, наряженное в модное платье! Мною восхищаются, но сама я лишена этой возможности. Те, кто с восторгом смотрит на меня, едва ли поверят, что всего несколько месяцев назад я была жалкой калекой. Теперь же у меня сильное, стройное тело с совершенными формами и идеально прямая спина. Возможно, я – самая прекрасная женщина в мире. Для подтверждения моего предположения не требуется зеркало, ибо свою правоту я вижу в глазах мужчин.
Кто же превратил гадкого утенка в прекрасного лебедя?
Это сделал Влад, которого я по своей тогдашней наивности считала отцовским дядей. В свое время он поклялся никогда не совершать превращение над кем-либо из его семьи. Влад нарушил клятву из любви ко мне. Я всегда открыто восхищалась им, правильнее сказать, я обожала его и никогда этого не скрывала. Влад сумел разглядеть мятущуюся душу, плененную в увечном теле.
Один его поцелуй пробудил меня к новой жизни, но за нарушение договора он заплатил потерей власти над разумом моего брата. Влад пошел на громадный риск: он знал, что Аркадий обязательно попытается бежать. Само существование моего благодетеля оказалось под угрозой.
Тем не менее Влад, не колеблясь, заплатил эту высокую цену и стал моим возлюбленным. Он нежно и ласково ухаживал за мной, постепенно разжигая во мне любовный огонь, а потом искусно провел меня над пропастью смерти в иную жизнь, о которой я не смела и мечтать.
Благодаря ему я стала бессмертной. Теперь я не боюсь ни старости, ни страданий (за исключением мук голода). Уродливое тело осталось в той, прежней жизни. В нынешней существуют лишь красота, чувственные наслаждения и экстаз убийства своих жертв. Смертные мужчины восхищаются мною, боготворят меня, любят и мечтают, чтобы я им отдалась.
Узнав, что в первый год после превращения я еще могу забеременеть, я не отказывала никому, кто меня домогался. Только, скорее всего, я бесплодна, и здесь Влад бессилен чем-либо помочь... Но даже если это и так, я буду предаваться любви столько, сколько захочу. Мне никто не посмеет отказать в наслаждении. Всякий мужчина сочтет за счастье быть моим любовником. Я верю: у меня будет ребенок, пусть и не мой собственный.
Да, это Влад положил конец мучениям, называвшимся моей человеческой жизнью, и подарил мне новый мир, полный блистательных чувственных удовольствий. Я не вправе относиться к нему без любви и благодарности, даже если потом он и возненавидит меня. Я всегда буду в долгу перед ним.
Влад ни в чем мне не отказывает. Ему доставляет удовольствие покупать мне наряды и исполнять мои прихоти. Он не устает любоваться моей красотой. Единственное, что разделяет нас, – это мой брат Аркадий, которого я привыкла называть детским именем Каша.
Я люблю Влада за то, что он сделал и делает для меня, но за то, как он обошелся с моими отцом и братом, я его ненавижу. Дальнейшее существование Влада зависит от того, сумеет ли он поработить душу Аркадия. Точно так же, как прежде для продления жизни и поддержания сил ему было необходимо получить власть над душами моего отца, деда и всех старших сыновей в каждом поколении Цепешей.
Однако договор запрещал Владу делать вампирами кого-либо из близких. Я уже писала: он дорого заплатил за мое превращение. Но еще большую цену ему пришлось заплатить за бессмертие Каши, ибо теперь он заперт в своих владениях и в ближайшие четверть века не сможет их покинуть.
Влад и сам говорит, что у него есть не более двадцати пяти лет. За это время он должен уничтожить моего несчастного брата, иначе мы оба лишимся бессмертия, силы, красоты и... погибнем. Поскольку Владу никак не покинуть Трансильванию, он вынужден рассчитывать на помощь других, включая и меня.
Двадцать пять лет... Но брат всегда был мне самым близким и верным другом. Разве я могу допустить, чтобы с ним стряслась беда?
Остается лишь тешить себя надеждой, что через четверть века мне надоест эта блистательная жизнь и я достойно уйду из нее. Для Влада же подобный исход абсолютно неприемлем. К тому же вдруг Аркадий еще раньше обретет силу и уничтожит моего спасителя и первого возлюбленного? Каша искренне верил, что любит меня, но в отличие от Влада в его чувстве ко мне было слишком много жалости и сострадания. Влад же единственный, кто не относился ко мне как к увечной.
Но если я не помешаю планам Аркадия (по правде говоря, я сама направила брата туда, где из него сделают серьезного и опасного противника), что будет со мной? Влад меня сотворил, и если погибнет он – мой бог, – погибну и я. Или нет? А вдруг он лжет, утверждая, что наше существование взаимосвязано?
Единственное решение – защищать их обоих, пока это в моих силах.
Меня не покидает страх, поскольку мне известен нрав Влада. Если он узнает правду о венских событиях, то непременно расправится со мной. Сам он не в состоянии меня уничтожить, но он всегда сможет поручить это кому-нибудь из смертных, падких на деньги... Здесь я не совсем права. Чтобы погубить вампира, нанятый человек должен обладать недюжинным умом и определенными навыками. Тут не сыграешь на обыкновенном человеческом корыстолюбии. Но рано или поздно Влад найдет такого человека, если... если только мой брат не опередит его, сделав то же самое.
Впрочем, чего я боюсь? От меня Влад ни за что не узнает подробности нашего разговора с братом, от самого Каши – тем более. Бедняжка Дуня в это время спала и ничего не слышала.
Как мне не хотелось возвращаться в Трансильванию! Расставаясь с Веной, я плакала. Меня словно изгоняли из рая, полного красоты, роскоши и всевозможных удовольствий. Будучи смертным человеком, я не могла проехать в экипаже и нескольких минут, поскольку дорожная тряска сразу же отдавалась болью во всем теле. Мне было не выдержать даже поездку в Бистриц. А Вена оставалась для меня недосягаемой мечтой, чудесной сказкой, которую рассказывали отец и Аркадий.
И наконец я сама попала в эту сказку, окунулась в ее волшебство. Ах, эти шумные, запруженные народом улицы, изысканные наряды, кондитерские, где пирожные похожи на драгоценные камни, восхитительные театры. А что за люди наполняют эти театральные залы!.. Их теплые тела безупречно вымыты, они источают аромат духов, облачены в восхитительные вечерние туалеты и украшены драгоценностями. Они приятнее пирожных и гораздо вкуснее. Сидеть рядом с ними, вдыхать их удивительный запах – запах молодой, сильной крови, дополненный ароматом неведомых мне блюд и тонких вин, ощущать биение их горячих сердец... Как же все это меня завораживало и опьяняло!
А венские мужчины! Могу без преувеличения сказать, что абсолютно во всех обращенных на меня взглядах горело желание. Но выбирала я. О, сколько раз я мысленно повторяла; "Вот это жизнь!" И если я смогла окунуться в нее, лишь став неумершей, что ж, такой я предпочту и остаться. Своей прежней жизнью в увечном теле я сыта по горло.
Каково после Вены возвращаться в мрачный, темный замок Влада? В жуткую, звенящую тишину? Все слуги давно разбежались. Деревня тоже опустела. Узнав, что Влад нарушил договор и сделал меня бессмертной, крестьяне бросили дома и подались кто куда. Глупцы! Видно, они испугались, что Влад нарушит договор и с ними и начнет охотиться на них.
Итак, мы остались с ним вдвоем и вынуждены рассчитывать лишь на свои силы. Замок все больше ветшает. Я часто стою у окна и смотрю в сторону ущелья Борго, мечтая увидеть карету, наполненную живыми людьми, у которых горячая кровь и бьющиеся сердца. Но еще немного, и снег занесет дорогу, сделав ее непроходимой. Значит, наш нынешний гость – это все, чем мы располагаем до самой весны.
Последний гость... Подземные загоны пусты. Если бы мой брат не воспротивился уготованной ему роли и стал пособником Влада, в подземелье сейчас было бы полно людей. Тогда можно было бы не беспокоиться о пропитании на зиму.
Похоже, нам придется голодать... слабеть и терять свою красоту.
Как мне хочется сбежать из этой глуши в Вену! Иногда я жалею, что предупредила Аркадия (до чего же я дошла!), ибо моя щедрость может дорого мне стоить. Пусть я не вижу своего отражения в зеркалах, но я почувствую, когда начну дурнеть. Как я это переживу?
Теперь я прекрасно понимаю желание Влада перебраться в Лондон. Трансильвания уже не та, какой была раньше, и с каждым днем нам становится все труднее. Даже сейчас, теплой и сухой осенью, в замке нет новых гостей. А что будет дальше... Как здорово было бы вновь оказаться в громадном городе, полном ничего не подозревающих людей!
Мы уже давно могли бы уехать в Англию, но Каша, точнее, его бунт и побег – они стали для нас непреодолимой преградой. Владу придется оставаться в Трансильвании дотех пор, пока его наемники не уничтожат моего брата или пока за отведенные нам двадцать пять лет Каша вдруг не погибнет сам.
А ведь я могла освободить Влада! Он велел мне найти людей, которые согласились бы уничтожить Кашу. Я их нашла, но эти ничтожества не обладали нужными навыками, а в их убогих мозгах с трудом копошились мысли об обещанном золоте, но никак не о деле.
Неужели мне самой придется стать орудием гибели Аркадия?
Нет. Нет... во всяком случае, не сейчас. Я еще не готова расстаться с волнующей новой жизнью. И я должна оберегать Влада, поскольку никому из своих близких не хочу причинять вреда.
В замок я приехала поздним вечером, терзаемая грустью и голодом. Путь был нелегким, поскольку мы ехали в основном на лошадях. Кучер, которого мы наняли в Бистрице, согласился довезти нас только до ущелья Борго и сразу же повернул на Буковину. Влад позаботился об экипаже, но управлять лошадьми предстояло кому-то из нас троих: мне, Дуне или Жану.
Дуня едва держалась на ногах – дорога сильно утомила ее, да и Жан после наших неистовых ночей был не в лучшем состоянии. К тому же пока он спал, я украдкой насыщалась его вкусной кровью. Забравшись в экипаж, Дуня и Жан сразу же заснули. Мне не оставалось ничего иного, как самой усесться на козлы. Лошади побаивались меня и потому бежали резво, так что в замок мы приехали достаточно скоро. Я разбудила Дуню, затем перенесла спящего Жана в замок.
Только потом я поняла свою непростительную ошибку: нельзя было оставлять Жана без присмотра. Однако стеречь его у меня не было сил. Пока мы добирались сюда, я использовала любую возможность, чтобы насытиться. В последний раз я сделала это, когда мы ехали из Бистрица до ущелья Борго. Моей жертвой стал пожилой венгр (уверена, кучер ничего не заподозрил и спокойно ехал до самой Буковины, где с ужасом обнаружил, что его единственный пассажир – остывший труп). А после насыщения всегда хочется спать.
Я была настолько сонной, что не потащила своего любовника в гостевые покои наверху, а оставила его на первом этаже. Там тоже есть комнаты для гостей, которыми Влад давно не пользуется. (Честно говоря, я надеялась, что проснусь раньше, чем Влад обнаружит присутствие Жана.) Обычно я сплю в потайной комнате, где стоят наши с Владом гробы. Но в тот вечер я кое-как доплелась до ближайшего погреба и забралась в первый попавшийся сундук.
Я спала почти сутки и проснулась только на следующий вечер, когда солнце уже успело сесть. Жана в комнате для гостей не оказалось. Зная, что Влад имеет обыкновение мучить своих жертв, я недовольно поморщилась: теперь мне вряд ли удастся защитить моего незадачливого любовника. Найдя спящую Дуню, я растолкала ее и велела идти со мной в тронный зал. Она, как всегда, испугалась и начала упираться, но я знала, что Влад потребует ее присутствия, и не хотела его злить.
Как я и ожидала, он восседал на троне.
Полгода назад, когда Аркадий сбежал в Вену, внешне Влад вполне мог сойти за его ровесника. Он и сейчас оставался на редкость обаятельным: бледное лицо с суровыми чертами, черные брови, большие, чуть раскосые глаза. Но теперь сходства с моим братом поубавилось. Полуголодное существование состарило Влада. В иссиня-черных волосах появилась седина, лицо вновь прочертили морщины (неужели после долгой, голодной зимы то же самое случится и с моим обликом?).
Губы Влада были тоньше, чем у Аркадия, а их форма и изгиб свидетельствовали о жестокой и чувственной натуре обладателя. Глаза его также отличались от наших не только своим изумрудным цветом, но и тяжелыми веками и густыми ресницами.
В этот вечер глаза Влада горели столь ненавистным мне хищным огнем.
Пока я открывала тяжелую дверь, отделявшую его покои от остального замка, Дуня, словно испуганный ребенок, вцепилась в мою одежду. Тут раздался голос Влада:
– А-а, это ты, Жужанна? Ты вовремя пришла. Посмотришь, как развлекается наш гость. Кстати, спасибо тебе за заботу!
Влад сразу догадался, что я привезла ему из Вены подарок. Да и могла ли я не отблагодарить его за проявленную щедрость? Однако я надеялась, что еще разок сумею полакомиться беднягой Жаном, прежде чем он попадет к Владу.
Я быстро вошла, удерживая Дуню справа от себя и заслоняя собой жуткую картину, открывавшуюся слева. Черный бархатный занавес был отдернут, обнажая зловещий "театр смерти" с его кандалами, цепями, дыбой и блестящими кольями.
Мы подошли к основанию трона, на котором восседал Влад, наслаждаясь зрелищем средневековой камеры пыток. К трону вели три ступеньки из темного полированного дерева с золотыми инкрустированными буквами, которые складывались в слова "Justus et pius", что означало "Справедливый и благочестивый". Над троном, на стене висел древний щит, сильно пострадавший от времени. С большим трудом можно было различить на нем изображение расправившего крылья дракона – символа Влада Колосажателя.
Я поднялась по ступенькам и подставила щеку для холодного поцелуя Влада.
– Здравствуй, моя дорогая! – произнес он, взяв меня за руку и любуясь мною.
Он одновременно играл две роли: умудренного и заботливого главы большого семейства, обрадованного встречей со своей юной внучкой (или правнучкой), и пылкого возлюбленного.
– Как ты обворожительно прекрасна!
Я улыбнулась, зная, что эти слова он говорит совершенно искренне.
Вена дала мне немало превосходной, вкусной крови, и сейчас я без всякого зеркала ощущала свою красоту. Моя женская притягательность значительно возросла. Впервые за много месяцев я увидела в глазах Влада нескрываемое желание.
Надо сказать, что после моего превращения наша страсть угасла. Иногда, правда, мы предавались холодной любви, ибо охота и насыщение распаляли нас, а переход наших жертв через пропасть, разделявшую жизнь и смерть, возбуждал (но должна признаться, что, став вампиршей, я не научилась получать удовольствие от некрофилии, и совокупление с другим вампиром не доставляет мне никакой радости). Что касается Влада, то плотские утехи его почти не интересуют. Он желает властвовать, управлять, порабощать и внушать страх. А во мне желание пробуждается только рядом с живыми людьми, когда я ощущаю их тепло, ловлю запах крови. Меня приводит в неописуемый экстаз таинственная взаимосвязь между моим голодом, необузданной страстью и смертью очередной жертвы. Но когда я забираю у любовника его теплую кровь, силы и, наконец, саму жизнь, моя любовь остывает столь же быстро, как его мертвое тело.
Я улыбалась, видя, что Влад восхищается моим новым платьем из атласа и серебристого шелка, сшитым у модного венского портного. Но восхищение длилось недолго. Взгляд Влада снова обратился к несчастному Жану. Мой недавний любовник, раздетый догола, был подвешен за руки.
– Мсье Бельмонд, – по-французски обратился к нему Влад. – Полагаю, вы уже успели познакомиться с Жужанной – моей племянницей и... супругой. Не правда ли, она удивительно прекрасна?
Я неохотно перевела взгляд на жалкое, испуганное существо, в котором с трудом узнала прежнего Жана. Он висел, слегка касаясь каменной стены, запачканной кровью многочисленных жертв, и трясся всем телом. Этот-то щеголь, привыкший жить за счет женщин! Жан считал себя редкостным счастливчиком, предвкушая выгодную женитьбу на богатой графине. Сославшись на то, что перед свадьбой он должен непременно познакомиться с моей семьей, я легко уговорила его поехать сюда. (Знал бы он, какое знакомство его ожидает!) И пока мы добирались в замок из Вены, в гостиницах, поездах, каретах и даже в дилижансе, который вез нас из Бистрица, я беззастенчиво наслаждалась поджарым, мускулистым телом Жана и его кровью. Теперь настал черед Влада.
Кандалы впились в запястья Жана. Его голова клонилась набок, а выпирающие ребра напоминали изображения распятого Христа. Обаятельный молодой мужчина, белокожий блондин, который еще совсем недавно питал меня своей кровью и ни разу не оплошал, удовлетворяя мои желания... Сейчас его светлые глаза были полны ужаса. Нежную, ухоженную кожу покрывали кровоподтеки – Жана хлестали плетью. Зловещая игра уже началась. Я заметила, что его ноги тоже были закованы в кандалы и разведены.
– Любимая! – закричал Жан.
Он напрягся, будто силился выскочить из своих оков. Его телосложение восхитило бы любого скульптора. Во рту сверкали ровные белые зубы. Мне вдруг безумно захотелось поцеловать Жана в его алые губы.
Он снова дернулся. Кандалы глухо лязгнули, ударившись о каменную стену.
– Моя Жужанна! Ради нашей любви, ради Бога, помоги мне! Помоги!
Внизу, скрытый полумраком, спокойно делал свое дело палач Жана – рыжеволосый уродец Ваня, недавно появившийся в замке. Он был горбатым и хромым на обе ноги (судьба обошлась с ним еще безжалостнее, чем со мной). Однако Ваня не вызывал у меня ни малейшей симпатии, я не могла без отвращения смотреть на его красное лицо. От этого грубого животного в облике человека исходил тяжелый, гнусный запах немытого тела, смешанный с перегаром. Его маленькие поросячьи глазки кровожадно поблескивали. Ваня усердно смазывал затупленный конец деревянного кола.
Я поняла, какая участь ожидает моего незадачливого "жениха", и поспешила отвернуться. Я не верила, что Жан Бельмонд искренне меня любит. Он польстился на мою красоту и богатство, но затем, получив и то и другое, оказался бы неверным мужем. И хотя я тоже не питала к нему любви, мысль о его страданиях была для меня невыносима.
На губах Влада появилась едва заметная довольная улыбка, но глаза по-прежнему глядели холодно и жестоко.
– Не торопись, – сказала я ему по-румынски, чтобы Жан не понял.
Скрывая свое отвращение, я кокетливо потрепала Влада по руке.
– Позволь мне насладиться первой. Дядя, прошу тебя...
Я теперь принадлежу к неумершим и потому нахожусь вне суда живых. Я уже проклята и не боюсь суда никакого Бога. Но я не утратила чувства сострадания к своим жертвам. Если я должна их убивать, пусть их смерть будет сладостной; если я должна грешить, пусть грех приносит удовольствие, а не боль. По крайней мере, кровь тогда бывает куда вкуснее.
– Может, и позволю, – улыбаясь, ответил Влад. – Но, по-моему, ты уже достаточно насладилась им. Вначале я хочу узнать о главном. Что с Аркадием? Все ли удалось, как было задумано? Ты разыскала его? Сходила к нему?
– Да.
Влад резко подался вперед и, понизив голос, спросил:
– И ты выполнила мои повеления? Договорилась с тем человеком?
– Да, – опять ответила я.
Мне казалось, что стыд остался в моей прежней жизни, но нет. Я вспомнила, как все было на самом деле, и меня обожгло стыдом. Человека, к которому меня направил Влад, я легко соблазнила и насытилась его кровью, лишив при этом жизни.
Улыбка Влада стала еще шире, отчего обнажились его острые клыки.
– Прекрасно, Жужа... А теперь скажи...
Он больно сжал мне запястье и притянул к себе.
– Ты своими глазами видела, что Аркадий повержен? С ним поступили так, как я велел? Да?
Я опустила голову, чтобы его всепроникающие зеленые глаза ничего не могли прочесть в моем взгляде. Обманывать его не имело смысла, поскольку это грозило мне еще более суровым наказанием, ибо Влад все равно распознает, где правда, а где ложь. После секундной заминки я сказала:
– Я уверена, что с Аркадием покончено. Я все тщательно объяснила тому человеку и хорошо ему заплатила. Но я выпила слишком много пьяной крови и уснула еще до наступления утра.
Влад вскочил на ноги и в гневе столкнул меня вниз.
– Лгунья! – рявкнул он.
От ярости его глаза сделались красными, будто зеленый лес вдруг охватил пожар.
– Ты же поклялась мне, что проследишь за всем и все увидишь собственными глазами! Ты не выполнила самого главного! Неужели ты настолько глупа, что не понимаешь очевидных вещей? У нас очень мало времени, и мы не должны были упустить представившуюся возможность. Пощадив брата, ты навредила нам обоим! И после этого ты еще осмеливаешься говорить, что любишь меня?
Наверное, столкни он смертного человека, тот, упав, сломал бы себе шею. Но мне этот жестокий толчок не причинил ни малейшего вреда Мягко, как кошка, опустившись на пол позади съежившейся Дуни, я расправила плечи и гордо вскинула голову, сознавая свою неотразимую красоту.
– Я не лгунья! – крикнула я в ответ, пытаясь разжечь в себе гнев, чтобы хоть таким образом приглушить отчаянный страх.
Наверное, Влад мог бы расправиться со мной (иногда он угрожает это сделать), однако я подозреваю, что его, как и меня, терзает неуверенность относительно возможных последствий.
– Аркадий не перестал быть моим братом, и моя кровь еще не настолько остыла, как твоя. Как ты можешь требовать, чтобы я была свидетельницей расправы над тем, кого люблю?
Лицо Влада окаменело, глаза превратились в узкие щелки. Он сверлил меня взглядом. Я понимала: сейчас он обдумывает, насколько может быть правдиво мое оправдание. Я хотела, чтобы Влад поверил в мое слабоволие; пусть решит, будто я струсила и потому не видела сцены казни.
Мы молча жгли друг друга яростными взглядами, потом Влад медленно произнес:
– Как я могу теперь верить твоим словам? Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
Нарушив договор, Влад утратил способность проникать в мои мысли и в мысли Аркадия. Он это понимал не хуже меня. Но у него оставалась еще одна возможность: Дуня.
Он посмотрел на мою несчастную горничную и поманил ее пальцем. Дуня застонала и снова вцепилась мне в платье. Но властный взгляд изумрудных глаз заставил девушку повиноваться. Я ободряюще погладила ее по руке. Дунино лицо было мокрым от слез.
Бедняжка покорно поднялась по ступеням к трону. Все ее движения тоже были замедленными, как у лунатика, бредущего куда-то во сне. Влад сел. Откинув волосы, Дуня подставила ему свою шею. По-видимому, она опустила ее слишком низко, и Влад, одним пальцем взяв ее за подбородок, запрокинул ей голову, чтобы не пришлось наклоняться самому.
Потом он припал к ее шее. Хотя его длинные волосы закрыли от меня это зрелище, Дунин протяжый стон свидетельствовал о том, что Влад прокусил ей кожу на шее (уже в который раз!). Я чувствовала, как он погружался в блаженное, ни с чем не сравнимое состояние. В этом таилась опасность: с каждым глотком жажда становится только сильнее, и все труднее оторваться от своей жертвы.
– Пожалей ее, – вмешалась я. – Дуня очень устала. Пока мы ездили в Вену, я и так часто пила ее кровь.
Влад послушался; его сейчас больше интересовали Дунины мысли, нежели утоление голода. Бедный Жан наверняка видел, что губы и зубы Влада стали красными от крови, и понял, какая участь ожидает его. Он тяжело сопел, боясь стонать.
Наш последний разговор с Аркадием Дуня проспала, и это меня спасло. По глазам Влада я поняла: он принял мое объяснение.
– Что ж, теперь я хотя бы знаю, что ты действительно виделась с Аркадием и привела его в нужное состояние. И еще: я могу понять, когда ты распутничаешь с другими мужчинами, но с чего вдруг тебя потянуло на кровосмесительное соитие с родным братом? И зачем ты подложила под него эту девчонку? Если вы обе понесли от него и у каждой из вас родится мальчик...
Влад не договорил, но я мысленно закончила его фразу: "...в таком случае, возможно, не понадобится разыскивать Аркадия или его сына".
– Бери моего ребенка, – торопливо предложила я. – И Дуниного тоже. Они оба будут служить тебе: один вместо Аркадия, а другой – вместо его сына.
Влад задумчиво склонил голову и прикрыл глаза, потом смерил меня тяжелым взглядом и усмехнулся.
– Едва ли это возможно. До чего же ты наивна, Жужанна. Соитие далеко не всегда кончается беременностью. А если ни ты, ни она не понесли от Аркадия? Что тогда?
На этот вопрос у меня не было ответа.
– Я разгадал твой замысел. Ты решила, что нашла способ, как спасти и брата, и меня.
Он умолк. В его глазах снова вспыхнул гнев. Даже у меня – сильной и бессмертной – по спине поползли мурашки. За себя я не боялась, поскольку знала, что Влад не поднимет на меня руку. Но моего несчастного мсье Бельмонда он проведет по всем кругам издевательств и боли.
Вкрадчивым голосом, который был во сто крат хуже крика, Влад спросил меня:
– Жужанна, тебе нравится твоя теперешняя жизнь?
– Да, – прошептала я.
– И ты продолжаешь любить своего брата?
– Да...
– Выбирай, моя дорогая, поскольку одно мешает другому. Либо мы с тобой проживем столько, сколько отпущено простым смертным, а потом договор рухнет и мы оба погибнем. Если сын Аркадия умрет, не будучи связан с нами, нам конец. Если мы не сумеем уничтожить Аркадия – нам тоже конец. Один шанс расправиться с ним ты уже упустила. Как много еще таких шансов представится нам в ближайшие пятьдесят – шестьдесят лет? Думаешь, это долгий срок? Нет, дорогая. Для нас это миг, за который обычный смертный успевает лишь кивнуть головой или моргнуть глазом! Боюсь, ты еще не научилась мыслить, как бессмертная.
Не дав мне вставить ни слова, он продолжал:
– Отвечай: ты хочешь умереть в этом замке, превратившись в старую развалину? Голодной, уродливой, никому не нужной? Ты согласна превратиться в еще более жалкое существо, чем была в прежней жизни?
– Нет, – испуганно прошептала я.
– Но ты сама обрекаешь себя на подобную участь, Жужанна, из-за своей слабости и дурацкой любви к брату.
Он провел пальцем по стенкам чаши, стоявшей в углублении на подлокотнике трона Они потемнели от крови Каши, от крови нашего отца, деда и всех тех, чьими душами Влад покупал свое бессмертие. Подняв чашу, он провозгласил:
– Я уничтожу Аркадия. С твоей помощью или без нее, но я его уничтожу. А потом я вкушу крови его сына, и он вкусит моей и станет моим рабом!
Внешне Влад казался воплощением уверенности, но своим обострившимся восприятием я почувствовала другое: глубинный страх! Он боялся, и это почему-то безумно испугало меня. Наверное, мне сейчас было бы спокойнее находиться рядом с раненым львом, рычащим от боли и гнева.
Влад едва ли догадывался об этом. Прищурившись, он глянул поверх чаши на меня.
– Дочего же твой брат глуп, если думает, что сумеет меня одолеть! А ты, моя дорогая Жужа, знай – я люблю тебя. Но если ты обманешь меня, любовь обратится в ненависть. "Justus et pius" – не пустые слова для меня.
Влад вернул чашу на место и обратился к Ване:
– Начинай.
Что-то промычав, Ваня своими длинными жилистыми руками приподнял длинный, в человеческий рост, кол. Семеня боком, будто маленький проворный краб, он подтащил его поближе к дыбе, где начинался специально укрепленный желоб.
Казалось, одному человеку не справиться с подобной задачей, особенно такому увечному, как Ваня. Но, к моему удивлению, он, похрюкивая от натуги, все сделал, как надо. Ванины глазки масляно поблескивали. Он предвкушал возможность всласть поиздеваться над красивым и сильным человеком, который при иных обстоятельствах раздавил бы его словно муху. Кол с громким стуком лег в желоб, который оканчивался на уровне ягодиц Жана.
Жан все понял и стал кричать.
– Дядя, не надо! – взмолилась я. – Прошу тебя...
Влад повернулся ко мне. Его взгляд был полон укоризны, и я поняла, что все мои просьбы будут тщетны. Он решил проучить меня за отступничество, сделав свидетельницей чужих мучений. Голос Влада звучал сурово, неумолимо и в то же время с оттенком сожаления, как у отца, который вынужден наказывать любимого ребенка.
– Ты подвела меня, Жужанна. Ты, кого я любил больше всех. Разве я когда-нибудь тебя подводил? Или в чем-то тебе отказал?
Он выпрямился и встал во всем своем великолепии. Грозный, внушительный – таким, должно быть, видели его подданные четыреста лет назад. Уже долгие годы Влад именовал себя графом, но сейчас моему изумленному взору предстал настоящий валашский господарь, воевода, не единожды спасавший свой народ от нашествия турок. Кто-то называл этого человека Цепеш, что в переводе с румынского означает "Колосажатель", а кто-то – Дракула, то есть "сын дракона". Девиз "Justus et pius", сверкающий золотом на ступенях, которые вели к трону, уже не казался пустой бравадой. Влад и в самом деле был справедливым и благочестивым. Он показался мне ангелом – падшим, но не утратившим удивительного внутреннего света. Влад научил меня тому, что на современном языке называется гипнозом. Однако на какое-то мгновение даже я оказалась зачарованной его красотой, величием и начисто позабыла про бедного мсье Жана Бельмонда.
– Я жесток, но справедлив. Разве не так? – тихо спросил у меня Влад.
Тем временем Ваня поднимал кол все выше и выше, пока тупой конец не уперся Жану в задний проход.
Бессвязные выкрики несчастного француза стали еще более истеричными.
Влад сошел вниз (портреты королей, виденные мною в венских галереях, просто меркли в сравнении с ним) и обратился к своей жертве:
– Сумасшедший, я? Вы сознаете, кому наносите оскорбление?
Бельмонд не выдержал, и заплакал навзрыд. По его красивому (все еще красивому) лицу хлынули слезы.
– Нет... нет... Прошу прощения, мсье. Скажите, что вы желаете, и я с радостью это исполню. Все, что угодно. Абсолютно все! Только не мучайте меня...
– Я – хозяин и господин этих земель, – молвил Влад.
Его лицо сияло, словно он был посланцем Бога, а не дьявола. Глядя на Влада, я вспомнила, как когда-то этот неземной свет зажег во мне пламя страсти.
– Я заплатил за эти земли своей плотью, кровью, слезами. Вы слышали, что я говорил Жужанне?
Пыхтя от усердия и не сводя с жертвы красных поросячьих глазок, Ваня поднял кол чуть выше. Совсем ненамного, не более чем на полдюйма. Бельмонд дернулся, вскрикнул и слезливо запричитал:
– Простите меня, граф. Простите меня... Я – глупый человек. Я не знал...
– Я спрашиваю: вы слышали, что я ей сказал?
Жан, выпучив глаза, лихорадочно подыскивал слова.
– Я... я не уверен... Я... вы... жестоки, но справедливы.
Влад улыбнулся.
– Прекрасно, мсье Бельмонд. Я сказал правду. А теперь я вас спрашиваю: наказать за нанесенное оскорбление – это справедливо?
У Жана дрогнули губы. Он понимал, что от ответа, возможно, будет зависеть его спасение, и очень боялся попасть впросак. Лоб Бельмонда покрылся испариной. Я вдыхала этот острый запах его пота и чувствовала, как нарастающий голод сражается с моим намерением попытаться спасти Жана.
– Осмелюсь сказать... наверное, лучше простить оскорбившего вас. Это более по-христиански. – Его голос понизился до шепота: – Прошу вас, мсье, во имя любви Господа, простите меня.
Я могла бы вновь вступиться за нашего несчастного гостя и попросить Влада о снисхождении, но не стала этого делать. Влад ненавидит слабость, и мои просьбы лишь усугубили бы страдания Жана. Я промолчала. Очнувшаяся Дуня кое-как доковыляла до меня. Ноги отказывались ее держать. Дуня опустилась на колени и зарылась лицом в мое платье. Я гладила ее по волосам, сознавая бесполезность своих попыток успокоить эту бедную девочку.
Влад прервал сбивчивые словоизлияния пленника.
– Вы на что намекаете? – загремел он. – Что я не христианин? Кто же я? Уж не турок ли, с которыми я сражался несколько веков назад? Второе оскорбление! Советую вам, мсье: просите о пощаде. Умоляйте, чтобы вам сохранили жизнь!
Бедный Жан, всхлипывая и шмыгая носом, стал неистово просить о пощаде. Я достаточно хорошо знаю французский язык. Мы с Жаном говорили преимущественно по-французски, и я его прекрасно понимала. Но сейчас я не могла разобрать ни единого слова Влад, не торопясь, поднялся на помост, где находилась дыба, и склонил голову, вслушиваясь в это бессвязное бормотание.
Неожиданно лицо Влада смягчилось, и он почти дружеским голосом сказал Жану:
– Довольно. Скоро вас освободят от цепей.
Жан вздрогнул и снова заплакал, повторяя:
– Да благословит вас Господь, мсье. Да явит Он вам свою вечную милость.
Влад с отеческой нежностью провел рукой по блестевшему от пота лбу Бельмонда, откинув назад прилипшие пряди. Потом он повернулся и глянул вниз, где уже наготове стоял Ваня, подпирая плечом блестящий от масла кол.
Кивком головы Колосажатель подал ему знак.
Ваня что есть силы взметнул кол вверх... Даже если моя жизнь продлится вечно, я молю Бога, чтобы никогда более не слышать подобных криков (впрочем, это тщетные мольбы – я слышала их прежде и наверняка услышу снова). Жан пронзительно вопил. Мне казалось, что его вопль мгновенно достиг врат рая. Я лишь мельком увидела, как изогнулось его тело, когда кол пропорол ему внутренности. Смотреть дальше я была не в силах и закрыла глаза. Надсадно закричала Дуня, вторя несчастному Жану, и я поспешила заткнуть ей уши. Мы крепко прижались друг к другу, будто сестры по несчастью.
Потом стало тихо. Я решилась открыть глаза и увидела, что Жан потерял сознание. Ваня, трясясь от возбуждения, лихорадочно пытался поднять кол. Влад пришел ему на помощь. Сначала он освободил руки Жана от кандалов, а затем они вдвоем подняли кол с насаженной жертвой и укрепили его посреди "театра смерти", на помосте, построенном специально для этих целей. Глаза Влада горели, как два полуденных солнца. Он отступил на шаг, дабы полюбоваться на гнусное дело своих рук.
Голова проткнутого колом Бельмонда свешивалась набок, руки раскачивались, словно у марионетки. Под тяжестью собственного веса тело медленно и неотвратимо сползало вниз по колу, само разрывая и ломая все, что оказывалось на пути у затупленного конца.
Если Ваня сумел воткнуть кол под нужным углом, к рассвету тот выйдет из открытого рта мертвого Бельмонда.
– Приведи его в чувство! – приказал Влад.
Ваня засуетился и подхватил шест, к которому была прикреплена грязная тряпка. Палач обильно полил ее сливовицей и поднес к губам Жана. Знал ли он, что уродливо копирует действия римского воина, протянувшего умирающему Христу губку с желчью?
Жан застонал и пришел в себя. Говорить он уже не мог, а только стонал, корчась от нестерпимой боли. Я знала, чем это кончится, и с ужасом ждала развязки. Однако голод, пока еще легкий, все настойчивее заявлял о себе. Мое тело требовало крови. В Вене я привыкла пировать каждую ночь, а здесь, в Трансильвании, мне, похоже, скоро придется познакомиться с настоящим голодом. Дуня сейчас была очень слаба, и мое желание подкрепиться могло ее убить. А Жан после всего, что с ним сделали...
Но я не имела права сердиться, ведь я привезла Жана в подарок Владу, а у него были свои пристрастия. Морщась от голода и отвращения, я досматривала заключительный акт жуткого спектакля. Влад повернул лицо умирающего к себе.
– Давай, открывай глаза, – зловеще прошипел он. – Очнись, взгляни и хорошенько запомни того, кто вершит над тобою суд.
С этими словами Влад вонзил свои зубы в шею Жана. Стыдно признаться, но меня это сильно возбудило. Жан вскрикнул, теперь уже совсем тихо. Времени оставалось в обрез. Нужно успеть напиться, пока он жив и кровь не начала остывать.
Голод затуманил мне разум и заглушил все остальные чувства. Оттолкнув Дуню, я бросилась к помосту и одним прыжком взлетела вверх. Я встала у Влада за спиной и завистливо смотрела, как он насыщается. Я забыла о том, что раньше брезговала кровью испуганных людей. Главное – чтобы крови хватило на нас обоих. Пока Влад пил, жалобные стоны Бельмонда стихли. Он опять потерял сознание, но на этот раз даже Ванины ухищрения не смогли привести его в чувство.
Наконец Влад уступил мне место. Он торжествовал, видя, как я припала к прокушенной им вене.
Я пила, проклиная свою слабость и безволие. Да, я пила, но эта кровь была горькой, очень горькой...
