ВЕСТНИК
Вера (фракийцев) в бессмертие требует следующего ритуала… Каждые пять лет они бросают жребий, выбирая одного человека на роль вестника к Салмоксису… чтобы попросить то, что они хотят… При этом часть людей держат копья, устремленные наконечниками вверх, а остальные, взяв избранного посланца за руки и за ноги, подбрасывают его на эти копья. Если он умирает, то считается, что бог благосклонно отнесся к их просьбам, но если он выживает, то его обвиняют в дурной репутации и посылают вместо него другого вестника.
Я слышал и другой рассказ от греков… Жил на Самосе некий человек по имени Салмоксис, он был рабом в доме Пифагора… После получения свободы, скопив состояние, он вернулся в свою родную Фракию… где пригласил к себе вождей и научил их, как избежать смерти, чтобы ни он сам, ни они, ни их потомки никогда не умирали.
Геродот. История
Исреди учеников, избежавших большого пожара, были Лидий, Архипп и Салмоксис, тот самый раб Пифагора, который, говорят, научил пифагорейской философии кельтских друидов.
Ипполит, епископ Римского Порто. Философумена
И спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
Иов, 1, 15-17, 19
Камулодунум, Британия. Весна 60 года
FRACTIO
Иисус взял хлеб и благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите: это есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив… сказал: пейте из нее все; ибо это есть Кровь Моя…
Матфей, 26, 26-28
И сделает Господь Саваоф на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин, из тука костей и самых чистых вин. И уничтожит на горе сей покрывало, покрывающее все народы, покрывало, лежащее на всех племенах. Поглощена будет смерть…
Исаия, 25, 6-8
Густой ковер расстилавшихся перед ней сочных изумрудно-зеленых лугов смягчил ее душу, ожесточившуюся за очередную долгую зиму, проведенную под игом римлян. Высокая и гордая, стояла она на высоком травянистом холме в плетеной колеснице, легко держа поводья. Свежий утренний ветер взметнул над ее широкой спиной распущенные, ниспадавшие волнами до талии рыжие волосы.
Прошлый год прошел значительно тяжелее, чем предыдущие пятнадцать лет римского владычества. Молодой император Нерон оказался куда более алчным, чем его отчим Клавдий, которого, поговаривали, отравил сам Нерон.
Теперь коренных бриттов жестоко притесняли стихийные потоки римских колонистов и гарнизоны легионеров. Лишь несколько месяцев назад, когда умер ее муж, ее саму, благородную княгиню царских кровей из племени икенов, и двух ее юных дочерей изнасиловали римские легионеры, вытащили из дома и принародно избили железными прутьями. Ее обширные земельные владения захватили по приказу императора Нерона, а все фамильные богатства и сокровища наряду со всей остальной награбленной добычей увезли в Рим. Но, несмотря на эту трагедию, она понимала, что с ней обошлись лучше, чем с другими: множество простых бриттов заковывали в цепи и отправляли на строительство римских городов, римских крепостей, римских акведуков и римских дорог. Какой же реальный выбор теперь остался у бриттов? Только свобода или смерть.
Разгоряченные лошади били копытами землю и выдували пар из ноздрей, а она стояла вместе со своим дочерьми в коляске, молча обозревая окружающие ее толпы, множество бриттов, заполнивших огромное поле и смотревших на нее в ожидании речи.
Когда они наконец все утихли, она привязала поводья к дуге колесницы и распахнула полы разноцветного плаща. Вытащив зайца, она подняла его высоко над головой для общего обозрения. Этого снежно-белого священного зайца вырастили и выкормили друиды именно для нынешнего дня. Восемьдесят тысяч собравшихся на поле мужчин, женщин и детей затаили дыхание. Только лошадиное ржание нарушало каменное безмолвие. Затем она отпустила зайца.
Сначала животное уселось на зеленом холме, обалдев от вида собравшейся внизу многотысячной толпы, застывшей в ожидании, как лес молчаливых камней. Потом заяц стремительно припустил вниз по склону холма и помчался прямо к краю поля, белым пятном пролетая над зеленым покрывалом земли. Он бежал на юго-запад, где заходило солнце, и, увидев это, тысячи людей в едином порыве издали ликующий воинственный клич, а их тартаны, взлетевшие в воздух, казались метелью из клетчатых пледов в ясном небе.
Ибо они увидели, что пророческий заяц устремился прямо в сторону Камулодунума. Собравшиеся здесь войска Боудикки быстрым маршем достигнут его под прикрытием ночи. И на рассвете в священной оргии прольются потоки римской крови, смывая следы шестнадцатилетних жестоких издевательств над бриттами и их землями.
Остров Мона, Британия. Весна 60 года
CONSIGNATIO
Здесь в конце мира, на последнем пятачке свободы, жили мы доныне спокойно, охраняемые нашей удаленностью и неизведанностью. Теперь уже докатилась опасность до самых наших дальних пределов… обманчива защита моря и скал и посулы воинственных римлян с их высокомерной уступчивостью или скромной сдержанностью. Хищники мира… Ненасытно алчные, они завоевали уже и восток, и запад… и свои грабительские набеги, бессмысленную жестокость и кровопролитные убийства называют они в заблуждении своем империей. Превращая мир в выжженную пустыню, они кричат о мирном царстве.
Тацит. Агрикола. Слова британского вождя Калгана о римлянах
Первостепенное право людей — умирать и убивать захватчиков родной земли и с особой суровостью наказывать своих же соплеменников, погревших руки у вражеских очагов.
Уинстон Черчилль. История англоязычного народа
Светоний Павлин хорошо понимал, что проблему не решить кратковременным захватом или подчинением коренных жителей. Он начал службу в Атласских горах, подавив берберов, восставших против римского владычества. После многочисленных военных походов Светоний был отлично подготовлен к любым
трудностям войны и к подавлению ожесточенного сопротивления в рукопашных схватках.
Но за эти два года, с тех пор как император Нерон назначил его наместником Британии, Светонию пришлось понять, что местные друиды отличались от всех прочих. Вождями и пророками здесь могли быть как мужчины, так и женщины, и, исполняя священные жреческие обряды, они почитались своим народом почти как боги. Пожив на этой земле, Светоний окончательно убедился в том, что покорить здешние племена можно только одним путем: путем полного уничтожения.
Их главное святилище располагалось на берегу Камбрии на острове Мона, что означало «священная корова» — прозвище Бригды, подобной Деметре богини плодородия. Веруя в защитные силы этой богини, они полагали, что их павшие в бою воины восстанут из ее возрождающего котла. Подземный ход к этому котлу проходил под озером около священной рощи на Моне.
Светонию Павлину понадобилось два года тайной слежки и обманных маневров для выявления момента их наибольшей беззащитности и неспособности к бегству, чтобы выбрать самый подходящий день для нападения на эту береговую твердыню. В конце концов он выяснил, что ежегодно все главные друидические жрецы собирались в первый день римского месяца мая. Этот день у кельтов назывался «Белтен» — праздник яркого огня или костров, которые они жгли накануне ночью для очищения священных рощ в преддверии ежегодного прихода Великой Матери в месяц плодородия. В этот самый священный день года отдыхали даже друиды, и, следовательно, как надеялся Светоний, в этот день они будут менее всего готовы отразить нападение.
В его распоряжении имелась флотилия плоскодонных судов, построенных для перевозки его воинов через узкий, но обычно бурный пролив. В сумерках в канун майского праздника они под прикрытием тумана собрались на южном берегу Британии, чтобы отплыть к острову, где находилось главное кельтское святилище.
Когда римские корабли тихо скользили к его берегу, очистительные ритуалы уже начались, хотя еще не совсем стемнело. В безмолвных, подступавших к самой воде лесах мелькали темные фигуры с зажженными факелами. Солнце медленно погружалось в кроваво-красное море, когда римские отряды, протащив свои посудины по широкой полосе прибоя, быстро высадились на берег. Но вдруг все они замерли при виде неожиданно возникших перед ними кельтов.
На берегу появилось несметное множество одетых в черное людей, неотвратимо наступающих на римлян, точно черная стена человеческой плоти. Впереди, воздев к небесам руки, шли жрецы и во всю мощь своих легких выкрикивали угрозы и проклятия. За ними, подобно стаям насекомых, носились, размахивая горящими факелами, женщины с разлетавшимися, спутанными волосами. Потом, повинуясь какому-то тайному призыву, женщины с криками выбежали вперед на каменистый берег и, точно фурии, бросились прямо на римских солдат.
Командиры отрядов Светония беспомощно смотрели, как их солдаты застыли на берегу в благоговейном страхе перед стаей этих разъяренных гарпий, вылетевших, казалось, прямо из Гадеса. Светоний бросился навстречу этим обезумевшим атакующим женщинам; он выкрикивал приказания, перемежая их проклятиями в адрес солдат, пораженных шумовой атакой друидов, и наконец командиры отрядов собрались с духом и последовали его примеру.
По рядам римлян пронеслись команды: «Убейте их!» Орущие женщины с горящими факелами по-прежнему неслись на солдат, оглохших от безумных криков друидических жрецов. Вероятно, в самый последний момент солдаты опомнились и начали наступление.
Иосиф Аримафейский стоял рядом с Ловернием на краю скалы. Ему невольно вспомнился другой вечер, когда они с другом вот так же стояли рядом на скалистом берегу и смотрели, как пламенеет море, — тот закат, что встречали они четверть века тому назад на другом берегу другой страны, когда начиналась вся эта история. Тогда, наверное, все еще можно было остановить. И сейчас, слыша доносившиеся с берега вопли, он в ужасе повернулся к Ловернию.
— Мы должны вмешаться! — воскликнул Иосиф, хватая своего друга за руку. — Мы должны помочь им! Нужно как-то остановить атаку! Они же не смогут защитить себя! Римляне тоже запалили факелы, они подожгут их волосы и одежды! Они же уничтожат их!
Друид стоял недвижимо. Он лишь слегка поморщился, когда сквозь ужасный гвалт услышал звуки топоров, лязгающих по камням, и впервые понял, чего именно добивались римляне: они задумали уничтожить священную рощу.
Ловерний даже не взглянул на Иосифа. Не смотрел он и на происходившую на берегу кровавую бойню, уничтожавшую не только его соплеменников, но и все, во что они верили и оберегали как святыню; не только их образ жизни, но даже их богов. В этих закатных сумерках он так внимательно смотрел в морскую даль, словно видел там иное место и иное время в далеком прошлом или даже в еще более далеком будущем. Когда наконец он заговорил, его глухие и странные слова донеслись до Иосифа словно из какого-то темного и бездонного колодца.
— Когда Езус умер, ты обрел силу мудрости, — напомнил он Иосифу. — Ты понял, что можно сделать, и взялся за это дело. Почти тридцать лет ты непрестанно стремился постичь смысл его жизни и смерти. Истинная мудрость, однако, заключается не только в понимании того, что можно или нельзя делать, но в осознании того, что должно быть сделано. А также крайне важен — не сам ли ты говорил мне так в те давние времена? — kairos: переломный момент.
— Пожалуйста, Ловерний, это и есть переломный момент. О боже! — воскликнул Иосиф.
Но при всех его отчаянных призывах он ясно видел, что просить безнадежно. Рухнув на колени, он опустил голову на руки и начал молиться под нарастающий треск срубленных деревьев, смешанный с душераздирающими криками умирающих. Он слышал, как эта ужасная какофония призрачной дымкой разносится над безмолвными водами. Спустя какое-то время он почувствовал, как на голову ему легла успокаивающая рука Ловерния, и до него донесся странно умиротворенный голос, словно друид нашел зерно тайной надежды, открывшееся лишь ему одному.
— Боги требуют жертв, — сказал он Иосифу. — Мы должны непременно сегодня же вечером собрать все, что нам дорого, и принести жертву священным водам каменистого озера ЛлинКерриг-бах.
— А что еще? — прошептал Иосиф.
— Если это не повернет ход событий, — печально сказал Ловерний, — то, возможно, нам придется отправить вестника.
Вестник с юга прибыл на этот отдаленный берег острова на рассвете, когда Светоний Павлин увидел, как рухнуло последнее дерево. То было могучее дерево, старейшее из всего множества деревьев в роще, с которой всю ночь сражался его легион, чтобы завершить опустошительное уничтожение.
Обхват его составлял более шестидесяти футов, и, как прикинули военные корабельщики, из него вполне могла бы выйти полновесельная трирема. Уже поваленное на землю, оно равнялось по высоте тем трехэтажным строениям, что сооружались на африканском побережье, когда Светоний заправлял в Мавритании. И сейчас он задумался о том, сколько же лет могло быть такому дереву. Интересно, так же ли велико число его годичных колец — если бы их удалось подсчитать, — как число жизней, загубленных сегодня ночью римскими отрядами? Действительно ли гибель этого дерева и всей священной рощи приведет к смерти друидов — как сами они, похоже, верили?
Отбросив философские мысли ради более практических вопросов, Светоний отправил своих людей складывать в кучи тела мертвых друидов и устраивать костры для их сожжения. Потом, вспомнив главный приказ императора Нерона, он отправил группу солдат обследовать остров. Ведь Нерон написал, что у него есть основания верить своему отчиму (и двоюродному дедушке) Клавдию, считавшему, что именно на острове Мона друиды хранят свои главные сокровища. И Нерон хотел, чтобы ему немедленно сообщили о любых ценных находках.
Распорядившись насчет поисков сокровищ, Светоний вспомнил о почтительно ожидавшем посланнике и велел привести его. После долгого путешествия гонец выглядел изрядно потрепанным. Более того, Светонию доложили, что мокрый грязный вид парня вызван тем, что он со своей лошадью только что переправился через узкий пролив. Выдохшуюся лошадь, еще испускавшую пену, несмотря на купание в канале, увели подальше, а вестника доставили к губернатору.
— Погоди немного, передохни, парень, — успокоил Светоний гонца. — Даже ради доставки важнейших известий не стоит испускать последний вздох.
— Камулодунум… — хрипло выдавил вестник. Светоний осознал наконец, как ужасно выглядит посланец: на его потрескавшихся губах запеклась кровь и земля, глаза бессмысленно блуждали, а коротко остриженные волосы растрепались, как у друидов, чьи безжизненные тела покрывали берег. Щелкнув пальцами, Светоний приказал принести бурдюк с чистой водой и передать его посланнику. Когда тот напился и прочистил горло, губернатор велел ему продолжать. Но взгляд у парня все еще был безумным. Конечно, все люди Светония закалились в военных походах, но он подумал, уж не лишились ли они временно рассудка при виде всех этих убитых мужчин и женщин, по которым они практически ходили.
— Успокойся, — решительно сказал Светоний. — Очевидно, ты на бешеной скорости проделал весь этот путь — более двух сотен миль. Ты привез мне какое-то срочное известие из Камулодунума?
— Все мертвы, — прохрипел посланец. — Тысячи… десятки тысяч… все погибли. И весь город, храм Клавдия — все сгорело дотла!
Он начал рыдать.
Светоний, поначалу изумившись, быстро пришел в ярость. Взмахнув рукой, он резко хлестнул парня по лицу.
— Ты солдат, мужчина! — напомнил он. — Во имя Юпитера, возьми себя в руки. Что случилось в Камулодунуме? Там произошло землетрясение? Пожар?
— Восстание, наместник, — сказал гонец, глотая воздух. — Икены и тринованты… может, еще какие племена из этого Корнуолла… мы толком не поняли…
— А чем же занимался в это время девятый легион Гиспана? — ледяным тоном поинтересовался Светоний. — Зашивал дырки на тогах, пока племена босоногих островитян поджигали селения, находящиеся под его защитой?
— Там не было никаких босоногих племен, наместник. На нас напало множество хорошо вооруженных воинов — двести тысяч или даже больше, — сообщил ему солдат. — И меня послал к вам сам командующий, Петилий Цериал, приказав как можно быстрее добраться до вас. Половина девятого легиона уже уничтожена: двадцать пять сотен человек, среди которых был и я, попытались выбраться из города. Римский прокуратор Декиан бежал вместе с его подчиненными на материк, а Петилий заперся в крепости, рассчитывая, что вы пришлете ему подкрепление.
— Чепуха. Как могла горстка необразованных, безмозглых бриттов уничтожить половину римского гарнизона и повергнуть в бегство самого прокуратора? — воскликнул Светоний, даже не скрывая презрения к народу, который стал ему ненавистен. Он сплюнул и добавил: — Как они могут быть хорошими воинами, если не в состоянии стать даже хорошими рабами?
— Однако у них полно оружия, лошадей и колесниц, — сообщил ему солдат. — Их женщины сражаются наравне с мужчинами, и гораздо более ожесточенно. Я сам видел их зверства в Камулодунуме, наместник, это какой-то ужас. Они убивали стариков и молодых, простых жителей и солдат, матерей и даже детей без всякого разбора, будь перед ними римляне или помогавшие нам бритты. Я видел трупы римских женщин с грудными младенцами, привязанными к груди! А мужчин распинали прямо на улицах — да простят мне боги эти слова, но их тела заживо разрубали на части, рассекали рты тех, кто еще дышал…
Вестник умолк, в глазах его сверкали боль и ужас, очевидно почти не притупившиеся за время изнурительного путешествия.
Светоний вздохнул.
— Даже не представляю, какого же гениального полководца нашли они для руководства этим походом! — презрительно бросил он.
— Их вела Боудикка, наместник, царица икенов, — ответил посланник.
— Эти дикари последовали в бой за женщиной? — спросил Светоний, впервые выказав неподдельное изумление.
— Пожалуйста, наместник, — сказал посланец. — Командующий Петилий просит вас поторопиться. Судя по тому, что я видел, их восстание далеко не закончилось; кажется, они черпают новые силы в крови убитых. Камулодунум уже разрушен. Сейчас они движутся к Лондиниуму.
Лондиниум, Британия. Ранняя весна 61 года
COMMIXTIO
Было, есть и будет множество видов массового уничтожения человеческих жизней. Самые главные разрушители — огонь и вода; остальные, менее существенные, порождаются тысячами других несчастий.
Платон. Тимей
Насколько понимал Иосиф Аримафейский, Лондиниум не был ни крупнейшим, ни старейшим или важнейшим городом в Британии. Но до недавнего времени он являлся одним из красивейших городов, расположенных в широкой и спокойной долине большой реки. Ныне, когда он прогуливался в последний раз по ее берегам, там уже не осталось и следа от Лондиниума: вся эта процветающая римская провинция превратилась в кучи раскаленного пепла.
Иосиф видел, как за рекой римляне вели на работу по каменистому берегу закованных в кандалы местных жителей. И он понял, как много утрат принесло разрушение этой твердыни и как долго придется расплачиваться бриттам за их попытку — пусть даже оправданную — отомстить захватчикам. Римлянам нужно было собраться с силами, и они покидали этот разоренный и открытый для набегов город. Сейчас, после разрушения трех римских городов, включая Веруламий, восстание бриттов было подавлено. Мятежников, совершенно неподготовленных для противостояния отлично экипированным и обученным римским легионам, отбросили к их собственным повозкам и разгромили, методично и безжалостно уничтожая вместе с людьми их лошадей и домашних животных.
Боудикка и ее дочери расстались с жизнью — добровольно приняли яд, предпочтя милость богов ожиданию милости римлян. И поскольку восставшие, охваченные жаждой возмездия и военным пылом, покинули свои дома поздней весной, не посеяв зерна, то земли отстояли голыми и голод свирепствовал всю зиму.
Благодаря бесконечным запасам рабского труда любая римская провинция могла стать еще более могущественной и процветающей, чем в былые времена. Римляне вскоре вновь отстроят Лондиниум, и на сей раз — догадывался Иосиф — они создадут каменные твердыни, отказавшись от старых глиняных сооружений. У них будут отлично укрепленные крепости и гарнизоны. Любая слабая видимость цивилизованных отношений, прежде проявляемая этими дикарями, теперь была развеяна по ветру.
В ночь уничтожения священной рощи на острове Мона, когда Иосиф бросил завещанные ему Учителем священные реликвии в Ллин-Керриг-бах вместе с сокровищами друидов и смотрел, как они исчезают в темных водах озера, он понял, что наступил конец некой эры. У них было много планов и задумок, но что же в итоге осуществилось? Что станет с реликвиями, которые просил их сохранить Учитель? Появятся ли они когда-нибудь вновь на земле, как и сам Учитель?
Прошло почти тридцать лет со дня смерти Учителя. Иосифу скоро стукнет семьдесят, но все, что он так долго и тщательно хранил, казалось, навсегда поглотили темные воды. А когда, к примеру, он вернулся сюда на юг в прошлом году, то обнаружил, что его скромная земляная церковь в Гластонбери сгорела дотла во время народных волнений, как и множество других строений в южной Британии.
Все, ради чего он жил, а Учитель отдал свою жизнь, казалось, исчезло, как облака, тающие на горизонте. Даже слова Учителя, которые Иосиф и Мария всячески пытались сохранить, вновь теперь запечатаны в глиняные сосуды и сокрыты в пещерной темноте этих камбрийских холмов. Учитель надеялся, что его заветы и деяния сохранятся в памяти навеки, но из-за отсутствия похвальной традиции, принятой у друидов, — передачи древних знаний из уст в уста — смысл всей их жизни, включая самого Учителя, скоро исчезнет вовсе, затерянный где-то в пустынных землях, и будет проявляться лишь в смутных воспоминаниях и легендах.
Верно гласит пословица: историю пишут победители. Но историей становится то, что уже случилось, что было в прошлом и закончилось, подумал Иосиф. А как насчет будущего? Именно ради того, чтобы выяснить это, он вернулся на север. Конечно, за минувшие тридцать лет друиды помогли Иосифу распространить учение Учителя здесь, в Британии, так же как и за проливами — в Эйре и даже в Галлии, но сегодня римляне охотятся за самими друидами, словно за дикими зверями.
Однако древняя культура кельтов, их глубинное религиозное понимание жизни и земли и особая мистическая убежденность, которую они всячески поддерживали в себе и других, вселила в Иосифа надежду на то, что они помогут ему вновь вернуться к миссии, возложенной на него Учителем много лет назад. Может, даже к самому Учителю. Именно поэтому он предложил себя в качестве вестника.
Впервые за тридцать лет Иосиф со всей определенностью осознал приближение события огромной важности, хотя не мог предвидеть, чем оно обернется — добром или злом.
Черное озеро, Британия. Праздник костров, 61 год
ОТПРАВЛЕНИЕ ВЕСТНИКА
Всех благ, моя дорогая Клеа, разумные люди должны просить у богов.
Плутарх. Исида и Осирис. Обращение к Клеа, дельфийской пророчице
В полночь римские часовые наконец ушли, и можно было спокойно развести костер. Большая часть племени бриттов пряталась поодаль, под сенью темного леса.
Иосиф вместе с тремя другими избранниками стоял у костра и молча смотрел, как Ловерний, чье лицо бронзовело в отблесках пламени, смешал озерную воду с приготовленной ими мукой из пяти злаков, сделал лепешку, завернул ее во влажные листья и испек на углях. Развернув испекшуюся лепешку, он поджег ее с одного конца, потом разломил на пять кусков — четыре просто испеченных, а один обгоревший — и положил их в чашу.
Он поднес эту чашу каждому избраннику, и каждый взял по куску. Ловерний вынул свой кусок последним. Разжав руку, Иосиф обнаружил, что ему не достался обгоревший кусок лепешки. Он взглянул на остальных со смешанным чувством облегчения и тревоги, заметив, как его спутники по очереди отводили глаза от его руки. Затем лицо родного сына Ловерния, Белина, высокого и красивого мужчины с каштановой шевелюрой и бородой, озарилось широкой улыбкой, подсвеченной отблесками костра. Он открыл свою руку с обугленным куском лепешки и показал его всем. Его улыбка была такой сияющей, что на мгновение он напомнил Иосифу Учителя. Иосифу совершенно не хотелось осложнять проведение этого ритуала, однако он никак не ожидал, что избранным окажется Белин.
— Нет! — с удивлением услышал Иосиф свой собственный голос.
Ловерний спокойно положил руку на плечо Иосифа, потом крепко обнял своего сына с таким видом, словно гордился им.
— Позволь мне стать вестником вместо твоего сына, — тихо возразил Иосиф Ловернию. — Ему ведь всего тридцать три года, у него еще вся жизнь впереди. А я прожил почти семьдесят и не смог осуществить возложенной на меня миссии.
Ловерний откинул назад голову и рассмеялся, что показалось Иосифу не слишком уместным в данной ситуации.
— В таком случае, друг мой, — сказал он Иосифу, — какой же из тебя вестник? Какую пользу ты можешь принести нам, уж я не говорю о богах? А Белин — прекрасный избранник, безупречно сильный и здоровый. И он сумеет стать отличным слугой, выполняя божественные распоряжения. Спроси его сам, разве не счастлив он, что ему выпала честь стать нашим вестником?
На Иосифа внезапно нахлынули воспоминания о последней трапезе Учителя, когда тот омыл ноги всем ученикам. Странно, почему же при одной мысли о каких-то глубоких побуждениях он не испытывает чувства вдохновения, а ему просто хочется плакать? Белин улыбнулся Иосифу почти блаженной улыбкой, показывая свой почерневший кусок. Проглотив его, он подошел и крепко обнял Иосифа, слегка встряхнув его, как делал когда-то давным-давно Ловерний.
— Иосиф, Иосиф, — сказал он. — Пойми же ты, я не умираю. Я обретаю вечную жизнь. Ты должен радоваться за меня. Если я увижу твоего Езуса в мире ином, то передам ему твои надежды и любовь.
Иосиф закрыл рукой глаза и заплакал, но Белин лишь глянул на Ловерния, удивленно пожав плечами. Его выражение говорило: столько лет прожив среди друидов, он все еще думает как язычник или римлянин.
Они вызвали жестами своих соплеменников из леса, и Иосиф попытался взять себя в руки. Один за другим члены кельтского племени покидали тенистые заросли, подходили за благословением к костру и, относя свои золотые или медные драгоценности к берегу озера, опускали их в воду. Когда вся утварь, браслеты, украшения и даже рабские цепи исчезли в его темных глубинах, они направились, выстроившись в одну шеренгу, за Ловернием, который повел их от костра по берегу озера к низине с топким торфяным болотом. Над луной шептались облака, пропуская на землю струи жутковатого света.
Подойдя к краю обширных торфяных болот, Белин опустился на колени и воздел руки к небу. Двое молодых мужчин, бывших наряду с Иосифом среди добровольцев, сняли с него плащ и остальные одежды. Ловерний дождался, пока его сына полностью раздели, и вручил ему повязку, обшитую лисьим мехом. Белин надел ее на руку, опустил голову и сложил руки за спиной, чтобы их связали кожаными ремнями. На шею ему также накинули кожаную петлю. Не поднимая головы, Белин тихо сказал:
— Мать-земля, в твои руки я вверяю дух мой.
Иосифу показалось, что эти слова ледяным ножом полоснули его по сердцу. Затаив дыхание, он смотрел, как Ловерний взял кожаный мешок и извлек оттуда острейший охотничий топор. Подняв его над головой, он обратил взор к небесам. И в этот момент выкатившаяся из-за облаков луна залила землю бледным светом. Кельты в молчании стояли на краю болота; Иосифу они казались лесом молящихся деревьев. Ловерний нараспев произнес своим низким грудным голосом:
— Смерть от огня. Во имя божественного грома мы вверяем тебя Таранису.
Белин даже не шелохнулся, когда над ним быстро и уверенно взмахнули топором, хотя Иосифу показалось, что он услышал его вздох сразу после того, как лезвие топора нанесло смертельный удар по черепу. Белин упал вперед, лицом в землю.
Двое молодых мужчин вышли вперед и, когда Ловерний одним резким движением вытащил топор из головы своего сына, затянули петлю на его шее.
— Смерть от воздуха, — сказал Ловерний. — Мы вверяем тебя Езусу.
В тишине Иосиф услышал громкий хруст, звук сломанной гортани.
Двое мужчин — теперь уже им помогал и Иосиф — подняли обмякшее, но прекрасное тело Белина с опущенной головой над солоноватыми водами. И наконец Ловерний произнес последние слова, которые следовало произнести в ту ночь:
— Смерть от воды. Мы вверяем тебя Тевтату.
Иосиф смотрел, как погружается в болото и бесследно исчезает принятое землей тело.
Но за мгновение до полного исчезновения Иосифу вдруг привиделось — на краткий миг — странное движение в этих непроницаемых черных водах. Ему показалось, что он видел, как Бог, раскинув руки, принял тело Белина в свои объятия. И Бог улыбался.
