МАГ

Вольфганг хотел «подготовить» меня к встрече с Дакианом Бассаридесом. Но разве хоть что-то могло бы подготовить меня к событиям последних двух недель? И вот новое потрясающее откровение: вполне возможно, что мой невыносимо высокомерный отец на самом деле является отпрыском тайного любовника моей бабушки, а вовсе не законным наследником Иеронима Бена.

Видимо, Вольфганг понял, что мне необходимо слегка успокоиться и прийти в себя, поэтому мы в полном молчании прошли через лабиринт мощеных улочек к кафе «Централь». Я была сыта по горло всеми этими сюрпризами, всплывающими из прошлого моей великолепной семейки. Да вдобавок еще каждый новый факт порождал новые вопросы. Например, если Дакиан Бассаридес действительно мой дед и Иероним Бен знал об этом, то почему Иероним лелеял моего отца Огастуса как зеницу ока, предпочтя его не только приемному сыну Лафу, но и своим родным, законным детям Зое и Эрнесту?

С учетом новых поворотов сюжета получалось, что Дакиан Бассаридес то и дело оказывался на главных ролях. К примеру, если Пандора, по нашим с Сэмом предположениям, разделила свое наследство среди членов семьи Бен так, чтобы никто из них не знал, кто и что получит, то вполне вероятно, что теперь в живых остался только один человек, способный ответить, кому какие манускрипты достались, — ее душеприказчик Дакиан.

Я припомнила, что дядя Лаф, излагая свою версию семейной саги, описывал Дакиана как своего учителя музыки, красивого молодого кузена Пандоры, который разрешил им покататься на карусели в Пратере, а позже отправился за компанию с Пандорой, ее приятелем Везунчиком и детьми в Хофбург, взглянуть на копье Карла Великого и на меч Аттилы, царя гуннов.

Такова была историческая канва, не восполняющая никаких пробелов. Впрочем, один пробел Лаф, наверное, просто забыл восполнить. Вполне зримо воспринимая рассказ о той карусельной прогулке в Пратере, можно было сделать очевидный вывод, что Дакиан поддерживал с Везунчиком такие же дружеские отношения, как и с Пандорой. И позже в музее именно он ненавязчиво, но своевременно спросил о том, «какие еще реликвии нужно найти», благодаря чему выяснилось, что Гитлер числил среди священных предметов какие-то блюда и орудия и уже занимался их поисками в известных местах.

Но если кузен Пандоры и правда был в центре всех событий, как намекнул Сэм и как я сама уже начала понимать, то каким образом выпала Дакиану Бассаридесу эта звездная роль?

Кафе «Централь» находилось в стадии завершения ремонта. В глубине еще, видимо, проводились в неурочное время какие-то работы, о чем свидетельствовали остатки опилок. Но кафе значительно изменилось, стало светлым и просторным; исчезли запомнившиеся мне с последнего посещения Вены темные стенные панели, ворсистые обои и тусклые канделябры.

Когда мы проходили по залу, уличный туман уже рассеялся; бледный свет вливался через большие окна и поблескивал на стеклах оправленных медью витрин, украшенных изобилием венских кондитерских изделий. За мраморными столиками, разбросанными по нижнему залу, на жестких стульях сидели посетители, почитывая газеты, подшитые к полированным деревянным держателям и выглядевшие такими свежими, словно их только что накрахмалили и отутюжили. Раскрашенная гипсовая статуя почтенного венского обывателя традиционно украшала один из столиков возле двери: он все так же сидел в одиночестве перед гипсовой чашечкой кофе.

Мы с Вольфгангом прошли в глубину кафе, к находящемуся на более высоком уровне обеденному залу, где столы в открытых кабинках, удостоенные хрустящих белых скатертей, поблескивали столовым серебром и кувшинами со свежесрезанными цветами. Метрдотель провел нас к столику, убрал табличку «Заказан» и удалился, чтобы распорядиться насчет заказанных нами вин и минеральной воды. Когда прибыли напитки, Вольфганг сказал:

— Я надеялся, что он уже здесь.

Вино помогло мне снять напряжение, но мысли Вольфганга явно витали где-то далеко. Он то и дело окидывал взглядом зал, как-то нервно складывая и раскладывая салфетку.

— Извини, — сказал он. — Поскольку мы прижгли позже, то, возможно, он уже где-то здесь. Позволь, я попытаюсь выяснить это. А ты пока можешь заказать нам легкие закуски или устриц для начала. Я пошлю к тебе официанта.

Встав, он еще раз окинул взглядом зал и удалился, оставив меня за столом в одиночестве.

Изучая меню, я спокойно потягивала вино. Не знаю, сколько прошло времени, но как раз, когда я подумала, не отправиться ли мне самой на поиски официанта, на стол упала чья-то тень. Подняв глаза, я увидела высокого мужчину, облаченного в зеленое суконное пальто. Широкополая шляпа затеняла лицо от света, льющегося из задних окон, поэтому я не могла разглядеть его черты. Кожаный рюкзачок, очень похожий на мой собственный, был небрежно закинут на одно плечо. Он поставил сумку на пол возле того места в нашей кабинке, которое недавно освободил Вольфганг.

— Вы позволите присоединиться к вам? — мягким голосом спросил он.

Не дожидаясь моего согласия, он расстегнул пальто и повесил его на ближайшую вешалку. Я беспокойно оглянулась, пытаясь понять, что могло задержать Вольфганга. Тихий голос добавил:

— Я только что виделся с вашим другом господином Хаузером в кухонных кулуарах. И взял на себя смелость попросить его оставить нас с вами наедине.

Я уже хотела возразить, но тут он устроился напротив меня и снял шляпу. Впервые мне удалось ясно увидеть его лицо. Я обомлела.

Таких лиц мне еще не приходилось видеть. Подвергшееся воздействию времени, подобно древнему камню, оно тем не менее являло собой неподвластный времени слепок яркой красоты и огромной выразительности. Его длинные, почти черные волосы, лишь слегка оттененные серебром, были убраны назад, открывая волевой подбородок и высокие скулы, и падали тяжелыми косами на спину.

Одет он был в стеганый кожаный жилет и рубашку с широкими белыми рукавами и открытым воротом, позволявшим видеть висевшие на шее бусы, затейливо вырезанные из разноцветных камней. Жилет украшала вышивка с изображениями птиц и животных ярких и насыщенных цветов: шафран, кармин, лазурь, темно-фиолетовый, алый, тыквенно-оранжевый и светло-зеленый — цвета первобытного леса.

Насыщенность цвета его старых глаз под густыми бровями могла сравниться лишь с редчайшими драгоценными камнями, полуночно-эбеновыми заводями, отливающими сливовой синью и изумрудной зеленью, в глубине которых горел загадочный темный огонь. Я слышала о нем много рассказов, но описание Вольфганга показалось мне самым точным.

— От твоего взгляда, моя дорогая, я окончательно смутился, — сказал он, вдруг переходя на родственное «ты».

Не успела я ответить, как он наклонился ко мне и небрежно забрал у меня из рук меню, реквизировав также и бокал с вином.

— Я позволил себе еще одну вольность, — сообщил он тихим выразительным голосом с необычным акцентом. — Привез немного вина из моих авиньонских виноградников на берегу Роны. Я заранее оставил вино на здешней кухне, чтобы — как это у вас говорится? — дать ему подышать. Перед уходом наш друг Вольфганг настоятельно просил, чтобы я хорошенько накормил тебя, поскольку вы не ели целый день. Надеюсь, ты не возражаешь против Tafelspitz?

Официант ненавязчиво поставил на наш столик новую бутылку и чистые бокалы, налил вина и мгновенно исчез, как только Дакиан вновь заговорил:

— Поскольку ты являешься моей единственной наследницей, то все мои виноградники и винные погреба однажды перейдут к тебе, так что я рад тому, что ты сейчас познакомишься с ними. А сам я в восторге от знакомства с тобой. Должен ли я официально представиться? Я твой предок, Дакиан Бассаридес. И на мой взгляд, такая очаровательная внучка дороже самых изысканных вин департамента Воклюз.

Святое дерьмо, подумала я, когда мы чокнулись бокалами. Только очередного наследства мне сейчас и не хватало. Если все мои наследства окажутся подобным последнему, то, боюсь, я не успею дожить даже до того, чтобы заплатить за них налоги!

— Я тоже в восторге от встречи с вами, — сказала я Дакиану Бассаридесу, совершенно не покривив душой. — Но мне хочется пояснить, что о наших родственных связях я узнала только что, поэтому, надеюсь, вы поймете, что я все еще потрясена. Моя бабушка Пандора умерла, когда меня еще не было на свете. О ней редко упоминали в нашей семье, и мне известно о ней так же мало, как и о вас. Однако если сказанное вами правда и вы действительно мой дед, то мне непонятно, почему это до сих пор скрывали от меня. Кто еще знает об этом?

— Конечно, это должно было стать потрясением для тебя, — сказал Дакиан, взмахнув длинными изящными пальцами, пальцами скрипача, как мне припомнилось. — Я объясню тебе все… и в том числе, наверное, кое-что такое, о чем ты предпочла бы не знать, хотя лично я всегда предпочитал даже самые неприятные факты самым сладким вымыслам. Но для начала скажи-ка, что ты уже успела услышать, чтобы я не повторялся.

— К сожалению, я знаю очень мало. Об этой ветви нашей семьи я слышала лишь то, что вы с Пандорой были родственниками, вернее, кузенами; что она училась музыке в Вене и жила в качестве компаньонки и воспитательницы в доме Бена, а вы учили играть на скрипке моего дядю Лафа. Он сказал, что уже в молодости вы были замечательным скрипачом.

— Отличный комплимент… Но вот и прибыл наш заказ, — сказал он. — За обедом я успею все рассказать тебе. Тут нет никаких особых секретов, как можно подумать.

Я наблюдала, как официант поставил на стол поднос с блюдами. Он снял крышку с моего Tafelspitz, и я увидела потрясающее на вид и источающее волшебный аромат традиционное австрийское блюдо из горячей отварной говядины, поданной с холодным яблочным соусом, хреном, горячей картошкой с острыми приправами, пюре из шпината и свежим зеленым салатом с белой фасолью. Но блюдо Дакиана мне было незнакомо. Я спросила, что это ему принесли.

— Как говорится, скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты, — пошутил он. — К примеру, в этой супнице нам принесли холодный венгерский суп из кислой вишни. А то блюдо, о котором ты меня спросила, по-сербски называется cevapcici. По сути, это что-то вроде котлет из рубленой говядины и баранины, приправленной чесноком, луком и паприкой; их жарят над углями из виноградных лоз, поэтому они приобретают своеобразный виноградный привкус. В Далмации считают, что такое жаркое изобрели сербы, но они лишь позаимствовали его. На самом деле эти котлетки придумали в Дакии, откуда происходит и мое имя. Древние племена даков обитали когда-то в Македонии, теперь входящей в состав Югославии. Владения этих племен простирались до самого Каспия, где они называли себя Daci — «волки». А нас, волков, всегда легко узнать по одному признаку: мы очень любим мясо.

Он нацепил на вилку первую котлетку и откусил от нее кусок великолепными белыми зубами.

Проглотив первый кусочек нежнейшей, тающей во рту говядины, я поняла, что действительно ужасно проголодалась. Дакиан выбрал отборные кусочки из разных блюд и предложил их мне на пробу. Я готова была с волчьим аппетитом проглотить все, что видела, но заставила себя вернуться к теме.

— Значит, ваши предки жили в Балканском регионе, а не в Австрии? — спросила я.

— В общем-то, хотя меня назвали Дакианом, на самом деле мои предки принадлежали к народу рома. Трудно сказать, каково происхождение рома, — сказал он, пожав плечами.

— Что значит «рома»? Их имя связано с Римом? Или имеется в виду Румыния?

— Рома — название нашего языка, уходящее корнями в санскрит, и именно так мы сами иногда называем себя. Но в разные времена в разных странах нас называли по-разному: Bohemes, Cingari, Tsiganes, Gitanos, Flamencos, Tartares, Zigeuner…

У меня по-прежнему был недоумевающий вид, и Дакиан пояснил:

— В основном нас называют цыганами или джипси, поскольку когда-то считалось, что наши предки пришли из Египта, хотя есть множество других мнений насчет нашей прародины: называют Индию, Персию, Центральную Азию, Северную Монголию, Южный полюс и даже разные мифологические места, которых вовсе не существовало в реальности. Есть также мнение, что мы явились из космоса. И некоторые считают, что надо отправить нас обратно как можно быстрее!

— Значит, вы с Пандорой — цыгане?

Признаюсь, я была смущена. Час назад у меня была мать ирландка и отец, по моим представлениям, наполовину австриец, наполовину датчанин. А теперь вдруг вскрылось мое незаконное происхождение от пары цыган, которые бросили моего отца после рождения. Но совершенно сбитая с толку относительно моего собственного происхождения, я ничуть не сомневалась в правдивости слов Дакиана Бассаридеса относительно его предков: он выглядел именно таким диким и необузданным, как все его описывали.

— Мы никогда не делимся подробностями нашего происхождения с Gadje, то есть с чужаками, с людьми, не принадлежащими нашему роду, — серьезно предупредил меня Дакиан. — Именно поэтому я отослал пока нашего друга Хаузера. Но на твой вопрос я отвечу: да, наши предки — цыгане. Хотя Пандору, можно сказать, вырастили и воспитали Gadje, душой и сердцем она всегда оставалась одной из нас. Я знал ее с раннего детства. Уже тогда она так великолепно пела, что явно обладала задатками великой оперной дивы. Возможно, тебе известно, что слово «дива» в переводе с санскрита означает «ангел», хотя на персидском так называют дьявола? И оба этих начала проявлялись понемногу в натуре Пандоры. Что же касается происхождения народа рома, то согласно нашим древним сагам исконную родину, подарившую земле наших предков, до сих пор можно увидеть на ночном небе: это созвездие Ориона, легендарного охотника-великана. А точнее, три звезды, что образуют пояс Ориона — по-гречески omphalos, «пупок» или «пуповина» Ориона. Их еще называют Тремя Царями, поскольку они сияют, как звезды волхвов, пришедших в Вифлеем. В Египте Ориона отождествили с богом Озирисом, в Индии — с Варуной, в Греции — с Ураном, а древние скандинавы — с Веретеном времени. Во всех странах он известен как вестник или главный показатель перехода в каждую новую эпоху.

Сюжет так усложнился, что я едва не забыла, с чего, собственно, мы начали. Но не только космическая пыль затемняла про исхождение Дакиана. Как же могли они с Пандорой быть цыганами, если — судя по всему, что я слышала, — нацисты считали, что на тотемном столбе эволюции цыгане находятся ниже всех — католиков, коммунистов, гомосексуалистов и евреев?

— Если вы с Пандорой были цыганами, — сказала я, — то как же она могла жить так, как жила, и где жила, общаясь с известным типом людей как до, так и во время Второй мировой войны?

Дакиан поглядывал на меня со странной полуулыбкой.

— И как она выжила? Я так и думал, что ты почти ничего не знаешь о ней.

— Естественно, — согласилась я. — Но я спрашиваю о том, как Пандора и Лаф умудрились прожить всю войну в великолепных венских апартаментах — я же сама не раз гостила у него и знаю, о чем говорю, — и вести такую роскошную жизнь. Как она могла затесаться в круг нацистов? Я имею в виду не то, что она, скрыв цыганское происхождение, втерлась в высшее венское общество. Я имею в виду, как могла она позволить себе жить в Вене, когда ее родной народ… — Я перешла на полушепот. — В общем, как она могла оставаться здесь в роли любимой оперной звезды Гитлера?

Дакиан посмотрел на наши бокалы, будто только сейчас заметил, что они опустели; он сам наполнил их вновь. Зная педантичность венских официантов в таких вопросах, я могла лишь предположить, что им дали указания не мешать нашему разговору.

— Значит, вот что тебе рассказали? — спросил он, словно разговаривая сам с собой. — Как интересно. Хотелось бы мне знать, где ты услышала эту сказку, очевидно придуманную не без участия многих творческих умов. — Внимательно взглянув на меня, он добавил: — Поистине творческих. Вполне уместных для такого же, как ты, потомка народа, происходящего из созвездия Ориона.

— Неужели вы подразумеваете, что все это ложь?

— Я подразумеваю, что любая полуправда — это одновременно и полуложь, — медленно сказал он. — Никогда не путай людские домыслы с реальностью. Достойна исследования только та правда, что приводит нас ближе к центру.

— К центру чего? — спросила я.

— Круга самой истины, — ответил Дакиан.

— Значит, вы собираетесь помочь мне развеять эти полуправдивые домыслы и пролить немного света на мою собственную реальность?

— Да… хотя весьма сложно правильно ответить на неправильно поставленные вопросы.

Неожиданно он подался вперед и накрыл своими руками мои руки, спокойно лежащие на столе по обе стороны от тарелки. Я почувствовала, как некий энергетический поток пробежал по моим жилам до самых костей, насыщая теплом все клеточки моего тела. Но я не успела никак отреагировать на него.

Дакиан Бассаридес не отводил от меня пристального взгляда. Наконец он сказал:

— Ты точно такая же, как она. Вольфганг Хаузер предупредил меня, но все же я оказался не готовым к такому сходству. Довольно долго я наблюдал за тобой издалека, собираясь с духом, чтобы подойти к этому столику и познакомиться с тобой. Трудно объяснить, что со мной происходило… нечто вроде головокружительного падения во временной туннель…

Он задумчиво умолк.

— Вы, должно быть, очень сильно любили ее.

Как уже говорилось, я только что во всей мучительной полноте осознала, какие проблемы возникли из-за него и какую роль он сыграл в жизни моих родственников. Мне невольно приходилось затронуть довольно неприятные вопросы. Я просто должна была все выяснить.

— Если вы с моей бабушкой выросли вместе и любили друг друга, если она вынашивала вашего ребенка, то зачем же тогда вышла замуж за Иеронима Бена? Я думала, что она презирает его. И еще, как она могла убежать с Лафкадио, бросив новорожденного на произвол судьбы?

— Как я уже сказал раньше, сложно отвечать на неправильно поставленные вопросы, — усмехнулся он. — Ты не должна принимать на веру все, что тебе говорят, — по крайней мере, все, что ты услышишь от меня. В конце концов, я же цыган! Но я объясню все, что смогу, поскольку полагаю, что ты имеешь полное право узнать обо всем. Безусловно, ты должна узнать все, если рассчитываешь защитить те документы, что спрятаны в твоем рюкзаке под столом.

От неожиданности я поперхнулась вином и, закашлявшись, потянулась за водой, раздумывая, уж не обладает ли Дакиан видением рентгеновского аппарата или способностями читать мысли. жест, поскольку он сделал знак официанту, прокаркав по-немецки что-то неразборчивое.

— Я заказал нам десерт, — сказал он, — кое-что очень вкусное и шоколадное. Его назвали в честь знаменитого цыганского скрипача прошлого столетия. Риго Джанкси разбил сердца всех венских аристократок, и не только благодаря исполнению Паганини!

Он рассмеялся и покачал головой, но, убрав от меня руки, продолжал пристально смотреть на меня.

Не говоря ни слова, он вытащил что-то из внутреннего кармана жилета и протянул мне. На мою ладонь лег маленький золотой медальон овальной формы, его анималистическая гравировка была подобна вышивке, украшавшей жилет Дакиана С обеих сторон имелись маленькие фермуары, и, когда я щелкнула одной из этих застежек, открылась половинка медальона. Там находилась какая-то фотография, очень старая, подобная тем вручную раскрашенным дагерротипам, что изготавливались в конце прошлого века. Но в отличие от большинства фотографий того времени с их коричневатой и тусклой глянцевитостью это изображение отличалось такими живыми красками, словно его сделали с помощью современной фототехники.

Лицо в овальном углублении явно принадлежало молодому Дакиану Бассаридесу. С оттенком благоговения я увидела в нем описываемое всеми магнетическое очарование. В этой временной капсуле из его молодости первозданная примитивность Дакиана проявлялась как стихийная сила. Длинные черные волосы рассыпались по плечам, а расстегнутая рубашка позволяла видеть обнаженную грудь и крепкую стройную шею. Его красивое лицо с прямым и тонким носом, горящими темными глазами и слегка приоткрытым ртом, казалось, излучало дикую, темную сущность, и у меня в памяти сразу всплыла упомянутая Лафом черная пантера — спутница древнего бога.

Я нажала на другую застежку, открыла вторую створку — и едва не выронила медальон. Мне вдруг почудилось, что я увидела в зеркале собственное отражение.

Лицо в этом углублении имело такую же, как у меня, «ирландскую» бледность, буйную массу темных волос и светло-зеленые глаза. Но кроме того, малейшие детали — даже узнаваемая ямочка на подбородке — были у нас с ней безупречно одинаковыми. Разумеется, наряд ее выдавал моду другого места и времени, но тем не менее у меня возникло ощущение, словно, прогуливаясь по улице, я неожиданно встретила свою родную сестру— двойняшку.

— Вольфганг Хаузер сообщил мне о них, когда мы встретились на здешней кухне, — пояснил он, прочтя мои мысли. — Увидев твой рюкзак во время проверки служащими двух таможен и охраной МАГАТЭ, он счел странным, что ты притащила с собой столько рабочих документов. И ему оставалось лишь сделать логичный вывод. Но мы еще обсудим его. Отвечая на твои вопросы, я скажу, что Пандора действительно была моей возлюбленной и матерью нашего сына и единственного ребенка, однако она вовсе не была моей кузиной. Она была моей женой. В том медальоне, что ты держишь в руках, наши свадебные фотографии.

— Вы с Пандорой были женаты? — ошеломленно произнесла я. — Но когда же…

— Как ты видишь, на той фотокарточке ей может быть лет восемнадцать или двадцать, — сказал он. — Но на самом деле в день нашей свадьбы ей было тринадцать, а мне — шестнадцать. Мы жили в иные времена: девушки в таком юном возрасте уже считались женщинами, а ранние браки всегда были традиционными для рома. И в тринадцать лет Пандора стала женщиной, уж поверь мне. Потом, когда мне исполнилось двадцать, а ей — семнадцать, она ушла, и наш сын Огастус родился в доме Иеронима Бена.

У меня появилось множество новых вопросов, но в этот момент официант принес нам шоколадный десерт, названный в честь цыганского скрипача, вазочку с Schlagobers и бутылку граппы, известного итальянского бренди, что опьяняет в два раза сильнее, чем коньяк. Когда официант удалился, я жестом показала, что не хочу больше ничего выпивать — я и так уже с трудом соображала. Дакиан все равно налил нам граппы, потом поднял свою рюмку и чокнулся с моей.

— Выпей немного граппы. Ты поймешь, что она тебе просто необходима, чтобы воспринять конец моих откровений, — сказал он.

— А вы еще не закончили? — выдохнула я еле слышно, хотя, глянув вокруг, обнаружила, что мы единственные клиенты в этом зале ресторана, а официанты с наброшенными на руки салфетками тихо болтают между собой, сгруппировавшись на безопасном расстоянии.

После всех этих разговоров про веру в то, что не соответствует действительности, я вдруг поняла, во что я верила: во все самое худшее, от чего я старалась отстраниться до нынешнего дня. Я молила, чтобы действительность доказала мою неправоту, но особой надежды на это у меня не было. На мгновение я прикрыла глаза, а когда открыла их, Дакиан Бассаридес уже сидел рядом со мной, загораживая мне выход из кабинки. Он положил руку мне на плечо, и вновь я ощутила энергетику этого человека. Он сидел так близко, что я почувствовала исходящее от него теплое благоухание, подобное запахам полыни и дыма костров, влажному и густому аромату соснового леса, где обитают божественные пантеры.

— Ариэль, я понимаю, что мои слова потрясли и, возможно, даже испугали тебя, но эти откровения являются лишь частью того, ради чего я прибыл сюда из Франции, — серьезно сказал Дакиан. Забрав у меня медальон, он бережно закрыл его и вновь спрятал в карман своего жилета. — Какими бы неприятными ни казались тебе эти новости, ты обязана выслушать все, что я должен сообщить. В данный момент желание отрешиться от всей нашей истории было бы крайне опасным для всех нас, и особенно для тебя.

— О моих желаниях речь уже не идет, — с горечью сказала я. — Я просто вряд ли способна переварить еще что-то.

— О нет, в твоих способностях я не сомневаюсь, — возразил он. — Ты единственная внучка Пандоры, да и моя тоже. Известно тебе или нет, но ты родилась, как говорится, чтобы встретиться со своей судьбой; и твое путешествие на встречу с ней уже началось. Но для нашего народа понятие судьбы неоднозначно. Мы не считаем, что нам от роду уготован некий «удел», вынуждающий следовать предписанному свыше сценарию; скорее, мы верим в то, что каждый из нас имеет некую судьбу, заранее предопределенную жизненную модель, которую наша душа пожелает однажды выполнить. Однако для приобщения к такой новой форме собственного бытия — как говорится, для перехода на уровень избранных — ты должна глубоко осознать, что именно это твоя судьба, и соответственно стремиться к ней, подобно тому как лебедь, выращенный среди цыплят, должен осознать собственное предназначение — научиться плавать и летать, иначе он останется всего лишь бескрылой курицей, всю жизнь копающейся в земле.

Его сравнение почему-то вдруг ужасно разозлило меня. Как он мог даже предположить, что кому-то в нашей «лебединой» фамильной стае потребовалась еще большая «избранность»? Взбодрившись большим глотком граппы, я повернулась к нему.

— Послушайте, — раздраженно сказала я. — Возможно, моя «судьба» уготовила мне стать единственной внучкой Пандоры, возможно, моя «судьба» быть так сильно похожей на нее. И возможно, правда даже то, что я появилась на свет сразу после ее смерти. Но все это еще не означает, что я являюсь ее перевоплощением или двойником, и не означает, что ее судьба каким-то образом связана с моей. И мне абсолютно не свойственна склонность к каким-либо новым «формам» или «моделям», которые вынудили бы меня хотя бы один раз поступить так ужасно и жестоко, как она поступала по отношению к вам и ко всем, с кем общалась.

Дакиан уставился на меня широко открытыми глазами. А потом вдруг разразился каким-то странным сухим смехом.

— Вот потому-то я и предупреждал тебя, что нельзя верить всему, что говорят, и виноваты во всем опять-таки неверно поставленные вопросы, — сказал он.

Поскольку я продолжала молчать, он добавил:

— Ты должна понять, что никому из нас не была уготована роль пешки, все мы действовали по собственной воле. Как Иероним Бен, так и я. Как, впрочем, и Пандора, Лафкадио, Эрнест и Зоя. Как и у тебя, у нас был выбор. Но выбор уже есть решение, а решения влекут за собой события. Если произошло некое событие, то уже невозможно повернуть время вспять и изменить его. Однако никогда не поздно изучить уроки истории.

— Всю свою жизнь я успешно избегала изучения истории моей семьи, — сообщила я. — Если мне так отлично удавалось это раньше, то к чему начинать сейчас?

— Хотя бы потому, что невежество нельзя назвать успехом, — сказал он.

Уж не мою ли партию он исполнял? Я подняла руки, показывая свою готовность выслушать дальнейшие откровения.

— Перед самой свадьбой, — начал Дакиан, — мы с Пандорой, к нашему ужасу, узнали, что одну очень ценную собственность ее семьи — нечто имеющее громадную ценность — заполучил с помощью обмана человек по имени Иероним Бен. Пандору охватило желание вернуть собственность, и мы оба приняли на себя некую миссию, осознавая, какие несчастья могут произойти в случае ее провала. Нам не сразу удалось разыскать вора, а когда наконец мы нашли его, то поняли, что для осуществления наглей задачи необходимо получить доступ в его дом и завоевать доверие членов его семьи. Я подружился с Лафкадио в зальцбургской школе, а Пандора познакомилась с Гермионой и ее детьми и в итоге переехала в венский дом Бена. Но никто из нас даже подумать не мог о том, что именно тогда, когда наши усилия должны были увенчаться успехом, Гермиона вдруг так серьезно заболеет. Опухоль мозга оказалась неизлечимой, и она быстро умерла, а Иероним в ту же самую ночь изнасиловал Пандору и заставил ее немедленно выйти за него замуж. Этот человек был отъявленным негодяем. Но, выходя за него замуж, она уже была моей женой. Какое-то время я не мог смириться с тем, что она подвергла нас всех такой судьбе, ибо что может быть хуже осознания того, что твою беременную жену ограбил и вдобавок выгнал из дома другой мужчина, похитив ее ребенка?

— Похитив? — Я была потрясена. — Да что же, бога ради, все это значит?

— Это значит, что твоего отца никто не бросал, — просто сказал он. — Когда Иероним Бен обнаружил, что Пандоре удалось вернуть то, что она искала, он вышвырнул ее на улицу, закрыл дом и сбежал с нашим сыном. Огастуса держали в заложниках ради выкупа, который мы с Пандорой никогда не смогли бы заплатить, даже если бы располагали нужными средствами.

— Какого выкупа?! — воскликнула я.

И тут, разумеется, я обо всем догадалась. Никто из нас даже не посмотрел на рюкзак, лежавший рядом со мной под столом. Я так расстроилась после его слов, что довольно долго переваривала их.

— Вероятно, дорогая моя, ты не знаешь, что именно содержится в твоем рюкзачке, — сказал Дакиан, — но, должно быть, очень четко поняла, насколько велика ценность и опасность его содержимого. Если бы ты не поняла этого, то могла бы продать или сжечь эти бумаги или оставить их в Америке перед отъездом сюда. Ты никогда бы не отважилась провезти их через полмира. И когда Вольфганг Хаузер сказал, что, по его мнению, наследство Пандоры сейчас находится у тебя, я принял решение рассказать тебе все о нашей семье, включая цыганское происхождение, — потому-то и отослал его прогуляться. Понимаешь, узнав, что бумаги находятся в твоем распоряжении, я понял то, о чем, к счастью, не догадался он. В общем, я попросил его встретиться с нами через четверть часа неподалеку отсюда.

Он помолчал и посмотрел прямо мне в глаза. Я застыла, услышав его следующие слова.

— Видишь ли, об огромной важности этих документов ты могла узнать только от того, кто имел достаточно глубокое понятие об их истинном значении. Поскольку со мной ты еще не виделась, а все остальные посвященные уже унесли этот секрет в могилу, то я позволю себе предположить, что ты узнала об этом от их последнего владельца. И я всерьез думаю, что твой кузен Сэмюэль жив и что ты говорила с ним совсем недавно.