Глава 7
Йорк, наши дни
Город стоял на горе в месте слияния двух рек. В самой высокой точке возвышаются квадратные башни кафедрального собора. Его окружают высокие стены. В свое время они встали мощным заслоном на пути пиктов, викингов, норманнов и шотландцев, но в наши дни не способны противостоять потоку уличного движения, что течет через городские ворота. На противоположном берегу, там, где когда-то были преуспевающие верфи и складские помещения, теперь тянутся ряды офисов и модных сетевых кафе и ресторанов.
Эбби сразу, как только сошла с поезда, прибывшего с вокзала Кингз-Кросс, почувствовала разительное отличие от Лондона. Лондон был теплым и тесным от постоянного соприкосновения десятка миллионов человек, живущих буквально бок о бок. Здесь же от холода у нее сразу раскраснелись щеки. Туман оставлял на лице капли влаги, а нависшие над головой облака обещали неминуемый ливень.
Она вышла из вокзала и под мелким дождем зашагала в город через проем в стене, пробитый для того, чтобы пропустить сквозь него участок объездной дороги. Снаружи притулились несколько надгробных памятников, словно пойманных в ловушку временем и кольцевой дорогой. Мост и гора привели Эбби к величественному памятнику Средневековья — кафедральному собору. Он был возведен для того, чтобы поражать воображение, и даже теперь возвышался над городом как некий гость из инопланетной цивилизации.
Туристический сезон уже заканчивался, но перед собором все равно толпилось немного зевак. Уличный музыкант играл на открытом пианино рэгтайм. Человек, одетый римским легионером, зазывал туристов, приглашая их сфотографироваться вместе с ним. Позади них, никем особо не замечаемый, задумчиво разглядывая сломанный меч, на троне восседал бронзовый император, слегка позеленевший от времени
Дождь тем временем усилился. Эбби вытерла капли со лба и с удивлением отметила, что волосы сильно намокли. Ее тело как губка впитывало падающую с небес влагу.
Позади собора раскинулся лабиринт мощенных брусчаткой улочек, переулков и тупичков, вдоль которых тесно лепились друг к другу высокие, узкие дома. Здания из коричневого кирпича, по всей видимости, были построены лет сорок назад, однако каким-то образом все еще подчинялись древней планировке улиц. Некоторые из них имели узкие, заостренные дверные проемы, над которыми нависали причудливые освинцованные козырьки. Эбби втиснулась в такой дверной проем дома под номером 36 и позвонила в звонок.
Дверь приоткрылась на несколько дюймов, насколько позволяла цепочка, и в щель выглянула невысокая женщина. Розовая кофта. Морщинистое лицо. Темные волосы с проседью собраны в свободный узел.
— Вы Дженни Рош? — спросила Эбби и вздохнула: — Вы сестра Майкла Ласкариса?
Женщине не нужно было ничего отвечать. Эбби поняла это по ее глазам, таким же ярким и живым, как у Майкла, правда, немного угасшим. Сказывались прожитые годы и недавняя потеря.
— Меня зовут Эбби Кормак. Я была с Майклом… Я знала его в Косово. Я была с ним, когда… Извините, что пришла, не позвонив заранее, но я не могла…
Женщина не слушала ее, даже не смотрела на незваную гостью. Взгляд ее был устремлен за плечо Эбби, на улицу и на дождь.
— Вы пришли одна?
— Да, но почему вы?..
— Будет лучше, если вы войдете.
Было трудно представить Дженни сестрой Майкла. Майкл был смелым, бесшабашным экстравертом. Дженни казалась хрупкой и удручающе серьезной. Если Майкл был неисправимо склонен к хаосу, то Дженни содержала свой дом в образцовом порядке. Эбби села на розовый диван, накрытый полиэтиленовой пленкой, и принялась отпивать чаи из тонкой фарфоровой чашки. Каждый квадратный сантиметр поверхности стен занимали фотографии в рамках. С них безмолвно смотрела целая конгрегация. Дети в шортах и цветастых платьицах, заснятые на летних каникулах. Патлатые подростки со смущенными улыбками. Гордые и счастливые взрослые с младенцами на руках. Интересно, кто это такие, подумала Эбби. В этом сверкающем чистотой доме ничто не говорило о присутствии детей, да и Майкл никогда не рассказывал ей о родственниках. Он всегда производил впечатление человека, привыкшего жить на широкую ногу, хотя, судя по этому скромному жилищу, в подобное было трудно поверить.
Несколько рамок были пусты, подобно темным окнам домов. Из них совсем недавно вынули фотографии. История переписана заново.
— Полицейские сообщили мне, что вы тоже были там, — сказала Дженни. — Я хотела связаться с вами, но не знала как. Меня не пустили к вам в больницу. — Заметив на лице Эбби растерянность, она пояснила: — В Черногории. Я поехала туда, чтобы забрать тело.
— Да-да, мне говорили.
— Меня заставили его опознать, — сказала Дженни и вздрогнула. Чай в чашке угрожающе качнулся, но так и не выплеснулся через край. — Мой вам совет: никогда не позволяйте им делать это с вами. Он пробыл в воде три дня, прежде чем его выловили. Ужас. Мне было страшно на него даже взглянуть, но я не хотела, чтобы они подумали, будто я отказываюсь выполнить свой долг. Меня едва не стошнило.
— Они что-нибудь сказали вам? У них есть какие-то соображения о том, кто это сделал?
Дженни поднесла руку к горлу. Длинные тонкие пальцы перебирали золотое сердечко на цепочке.
— Нет. Я думала, что вам что-то известно.
— Не совсем. — Эбби откусила от печенья, стараясь не рассыпать крошки. — Я слышала кое-что, так, слухи: мол, к этому делу причастна некая преступная группировка. Я не знаю, много ли вам известно о Косово и вообще о Балканах, но этот край — что-то вроде Дикого Запада в Штатах. Слабые правительства, не способные обуздать преступность. Такое ощущение, будто сами правительства — марионетки в руках преступников. Майкл работал на таможне. Вполне возможно, он нажил себе врагов, даже не осознавая этого.
— Он ничего не говорил вам? Перед тем, как…
— Вы же знаете, каким был Майкл. Ему все казалось пустяками.
Ее слова вызвали кривую улыбку хозяйки. Казалось, будто Дженни вот-вот расплачется.
— Он всегда во что-нибудь встревал. Даже меня, хотя я старшая сестра, он пытался втянуть в разные авантюры, а потом обвинял меня в том, что я не останавливала его, когда что-то шло не так. — Ее лицо исказила гримаса. — Всегда что-то шло не так.
Дрожащими руками Дженни налила в чашки свежего чая. Носик чайника стукнулся о фарфор.
— Я не удивилась, что все закончилось именно так. Он никогда не относился к числу тех, кто спасает мир, но всегда любил приключения.
— Поверьте, нам не до приключений, — осмелилась разуверить ее Эбби. — И мы не спасаем мир. Майкл обычно говорил, что мы лишь пытаемся сделать из Косова такое же скучное болото, как и Европа. Говорил, будто мы подаем не лучший пример.
— Да, скучать он не любил, даже если бы очень захотел.
— Верно.
Повисла тишина. Женщины обменялись взглядами: два незнакомых человека, объединенных общим горем. Для Эбби это было выражением их общей беспомощности, но Дженни как будто подтолкнуло к какому-то решению. Она неожиданно встала и подошла к шкафчику из красного дерева, стоявшему в углу.
— Он знал, что с ним может что-то случиться.
С этими словами Дженни открыла ящик и, вытащив плотный желтый конверт, протянула его гостье. У Эбби екнуло сердце. На конверте стояла немецкая почтовая марка. Адрес был написан почерком Майкла. Сам конверт был вскрыт, аккуратно обрезан ножницами.
— Читайте, — сказала Дженни.
Эбби достала открытку, засунутую в сложенный пополам лист какого-то официального документа. Верх листа венчал герб с крестом и львом, под ним шло название учреждения: Rheinisches Landesmuseum Trier — Institut Fur Papyrologie. Ниже — короткое письмо по-немецки. Внизу подпись — доктор Теодор Грубер.
— Вы знаете, что здесь написано? — спросила Эбби.
Дженни покачала головой.
— В церкви есть человек, который понимает по-немецки, но я не хотела давать ему письмо. Оно слишком личное, верно? Нечто вроде послания из могилы.
Эбби посмотрела на открытку с тремя разными картинками. На одной были старинные закопченные ворота в кольце объездной дороги, как будто пострадавшие от огня. На второй — официального вида здание из красного кирпича на обсаженной деревьями аллее. На третьей — строгий бородач в сюртуке. Карл Маркс, как явствовало из нижней подписи.
На оборотной стороне открытки стояло всего два слова. «Моя любовь». Больше ничего. Неужели это предназначалось мне? — подумала Эбби.
Она положила открытку и письмо обратно в конверт и протянула его Дженни.
— Что вы будете делать?
— А что я могу сделать?
— На штемпеле стоит номер телефона. Вы можете позвонить по нему.
— Я не могла. — Дженни как будто уменьшилась в размерах и снова сунула конверт в руку Эбби. — Берите. Если это что-то значит, то вам это будет легче узнать.
Силы Дженни таяли прямо на глазах. Ее лицо выглядело осунувшимся. Эбби почувствовала, что пора уходить.
— Где сейчас Майкл?
Это была неудачная фраза. От взгляда Дженни ей захотелось превратиться в пластиковую пленку, которой был накрыт диван.
— Я имела в виду… я думала… всего лишь побывать на его могиле, пока я здесь.
Дженни взяла у Эбби чашку и поставила ее на бронзовый поднос. Руки ее дрожали, и Эбби испугалась, что она разобьет тонкий фарфор.
— Его кремировали. Мы развеяли его прах над бухтой Робин-Гуд-бэй. Он не хотел никаких памятников и всегда говорил: уходя уходи.
Эти слова прозвучали как намек, что встречу пора заканчивать. Она заторопилась к выходу. Дженни пробормотала что-то о том, что ей нужно забрать племянницу с заседания детской организации скаутов. Эбби призналась, что хочет успеть на поезд. Интимность, на короткое время сблизившая их, исчезла, но на пороге Дженни удивила ее, обняв одной рукой. Это был неловкий жест, как будто сестра Майкла не привыкла к подобным проявлениям чувств. Наверно, ей тоже тяжело одной, подумала Эбби. Надо держаться.
— Сообщите мне, если что-нибудь узнаете.
Пока она сидела у Дженни, дождь пошел еще сильнее. Юркнув в тесный проулок между двумя домами, где сверху не капало, она вытащила письмо Майкла и посмотрела на часы. Сейчас пять часов дня — в Германии шесть. Рабочий день там закончился. Но ждать она не может.
Эбби достала телефон и, моля бога, чтобы денег на счету хватило, набрала номер.
Ей ответили по-немецки.
— Доктора Грубера, пожалуйста.
— Момент, сейчас соединю.
Голос сменился негромким механическим сигналом, напомнившим ей больницу в Черногории. Эбби вздрогнула. А в следующий миг заметила, как на дальнем конце улицы от одного из домов отделилась какая-то тень и зашагала в ее направлении. Мужчина в длинном черном плаще и старомодной шляпе трильби. Сумеречное освещение и дождь затуманивали зрение. Бесформенный плащ делал его похожим на темное пятно.
— Алло! — раздался в трубке мужской голос.
— Доктор Грубер?
— Ja.
Тень зашагала дальше по улице. Этот человек мог идти куда угодно, но что-то в его движениях подсказывало Эбби, что он направляется именно к ней. Она огляделась по сторонам в поисках возможной помощи, но улица была пуста. Даже дома как будто повернулись к ней спиной. Окна были завешаны белыми шторами и напоминали пустые рамки для фотографий в доме Дженни.
Вы пришли одна? Почему Дженни задала этот вопрос?
— Алло! — прозвучал в трубке нетерпеливый голос, возможно даже слегка раздраженный. Эбби развернулась и быстро зашагала вперед, продолжая разговор на ходу.
— Доктор Грубер? Вы говорите по-английски? Меня зовут Эбби Кормак, я подруга Майкла Ласкариса. Вы знали его?
Осторожная пауза.
— Я знаком с мистером Ласкарисом.
— Он… — Эбби оглянулась через плечо. Человек в плаще все так же следовал за ней. — Он умер. Я перебирала его бумаги и нашла письмо, которые вы написали ему. Я подумала…
Если ты с ним знаком, то почему он никогда не упоминал твое имя? Если вы с ним знакомы, то с какой целью он приезжал в Трир? Может, ты подскажешь мне, кто мог убить его?
— …что вы можете помнить его, — беспомощно закончила она фразу.
Эбби свернула за угол и оказалась на улице, вдоль которой тянулись бесконечные магазины. Мимо нее, разбрызгивая воду в лужах, проехала машина. Она ускорила шаг.
— Я помню его, — ответил доктор Груббер. — Мне жаль, что он умер. Не так давно он приезжал ко мне.
— Что он хотел?
Шум дождя затруднял разговор, но Эбби показалось, что в голосе собеседника прозвучала новая нотка.
— Я директор института папирологии. Знаете такое слово: папирология? Изучение папирусов. Древних документов.
— Да. Знаю. — Она снова помолчала. — Я не знала, что Майкл интересуется древними рукописями.
— Не знали?
Эбби снова оглянулась. Тень никуда не исчезла. Ее преследователь явно сократил расстояние между ними. Лицо незнакомца выделялось светлым пятном между полями шляпы и поднятым воротником плаща, однако в пелене дождя было невозможно что-то толком разглядеть.
— Вы слушаете меня? Вы сейчас можете разговаривать?
— Да. Все отлично. Я…
Она снова свернула за угол и неожиданно для себя оказалась прямо перед собором. Дождь разогнал туристов и уличного музыканта. Ей показалось, будто в дверях мелькнула фигура в доспехах римского легионера, но, скорее всего, это был обман зрения. За ее спиной по мостовой раздавались быстрые шаги.
— Где вы, фрау Кормак?
— В Англии.
— Вы можете приехать ко мне?
— В Германию?
— Да, в музей, в Трир. Я думаю, что при личной встрече мне будет проще вам кое-что объяснить.
Теперь она перешла на бег, молясь о том, чтобы собор был еще открыт. Разве храмы не служат прибежищем для тех, кому грозит опасность? Грудь под повязкой отчаянно чесалась. Честное слово, будь у нее такая возможность, она сорвала бы с себя бинты.
— Прошу вас, вы можете сказать мне?..
— При личной встрече будет лучше.
— Но все-таки…
— Герр Ласкарис оставил мне инструкции. Полная конфиденциальность. Я не могу…
Тень снова растворилась в сумерках среди дождя, однако Эбби чувствовала, что преследователь где-то рядом. Взбежав по ступенькам, она толкнула массивную дверь.
— Я приеду. Спасибо. До свидания.
По крайней мере, здесь были люди. Служители в красных мантиях и туристы в мокрых куртках. Задрав головы, посетители разглядывали своды древнего храма.
Откуда-то сверху доносились голоса невидимых хористов, исполнявших псалом. Эбби выключила телефон и остановилась, давая громаде собора возможность принять ее под свои своды.
К ней тотчас подошел один из служителей.
— Вы пришли на службу? Вечерня только что началась.
Эбби в замешательстве посмотрела на него и кивнула. Служитель провел ее на огороженные дубовыми панелями хоры, своего рода церковь внутри церкви, и усадил на последнем ряду скамей с высокими спинками. Здесь было больше людей, больше тепла. В проходах мерцали свечи, а скрытые осветительные приборы отбрасывали на высокие своды и ниши мягкие круги света.
Хор запел «Nunc Dimittis», и прихожане встали. «Господь, позволь рабу твоему упокоиться с миром». Эбби встала и закрыла глаза. По ее лицу текли слезы и капли дождя. Окружающие наверняка заметят ее заплаканное лицо, впрочем, какая разница. В ее памяти возникла маленькая беленная известью церквушка в Илинге и серьезный пожилой человек в белой сутане и золотистой столе, стоящий на кафедре. Ее отец.
«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
— Что бы ты подумал обо мне сейчас? — прошептала она.
Псалом закончился. До Эбби донеслись приглушенные голоса, похожие на щебетание птиц. Это прихожане вновь сели на скамьи. Она открыла глаза и посмотрела на дверь хоров, массивные деревянные ворота под частоколом органных труб, чтобы убедиться, что ее преследователя там нет. Двери были закрыты, и войти внутрь никто не мог. За ними чернела непроглядная тьма.
