Книга: Квинканкс. Том 1
Назад: КНИГА I НЕУДАВШИЕСЯ ЗАМЫСЛЫ
Дальше: Глава 33

КНИГА II
СОГЛАШЕНИЯ

Глава 31

И снова мистер Сансью оказывается перед дверью дома номер 27 на Голден-Сквер. Когда он предстает пред лицом вдовы, та с холодной улыбкой спрашивает:
— Как, мистер Сансью, что привело вас сюда снова?
— Речь опять о миссис Мелламфи. Или, точнее, миссис Клоудир. Мэм, я в отчаянии. Припадаю к вашим стопам. Я должен ее найти.
— Благие небеса, мистер Сансью! Такие страсти! Неужели она скрылась, не оплатив счета?
Она указывает на стул, и мистер Сансью, садясь, с усилием растягивает губы в улыбке:
— О, как забавно, мэм. Ха-ха. Но я в затруднительном положении. В самом деле, очень затруднительном. Она исчезла, и я предполагаю, что она отправилась в Лондон. Мне необходимо ее найти.
— Ваша забота о ее благополучии делает вам честь. Но я так понимаю, что вы утратили то доверие, которым хвалились прежде?
Адвокат краснеет.
Правду сказать, мэм, она потеряла некоторую сумму на спекуляции, которую я ей рекомендовал.
— И вбила себе в голову, что вы поступили с нею нечестно?
Адвокат пытается скрыть удивление.
— Вы очень проницательны, мадам. Именно-именно. Ее подозрения, конечно, ни на чем не основаны.
— Конечно.
— Есть у вас хоть малейшее представление о том, где она может быть?
— На этот счет будьте спокойны. Она в Лондоне.
— О, слава богу.
— Я виделась и разговаривала с нею в этой самой комнате не более трех недель назад.
— Тогда, пожалуйста, скажите, где она находится.
— Не так скоро, мистер Сансью. Мы должны до конца друг друга понять. Сдается мне, во время нашей последней беседы вы были не вполне искренни.
— Мадам!
— Помните, я вас спросила, печетесь ли вы об интересах миссис Клоудир? Если бы я повторила этот вопрос, что бы вы ответили?
Собеседники разглядывают друг друга в упор.
— Ответил бы, что пекусь об ее интересах в той же мере, что и вы.
Молодая вдова улыбается.
— Весьма удовлетворительный ответ. Но прежде чем я вам что-нибудь скажу, мне нужно знать, зачем вы ее ищете и на кого вы работаете.
Мистер Сансью колеблется, и она добавляет:
— Ну, мистер, Сансью, будьте откровенны. Из корпорации вас за это не исключат, вы же знаете. — Не дождавшись ответа, она произносит: — Подозреваю, что ваш патрон — мистер Сайлас Клоудир.
— Вы правы, — удивленно кивает мистер Сансью. — А поскольку вам известно это, вы должны также понимать, насколько важно для него получить документ, находящийся в распоряжении миссис Клоудир.
— Документ, — неопределенно повторят: она.
— Тот самый, которым стараются завладеть Момпессоны, потому что он лишает их прав на поместье Хафем.
Он замолкает, видя, что миссис Фортисквинс внезапно отвернулась.
— Вам нехорошо, мадам? Не позвонить ли вашей горничной?
— Нет, я здорова, спасибо. — Чуть погодя она поворачивается к мистеру Сансью. — Мистер Сансью, я вам помогу. Но должна честно признаться, что тоже не имею понятия, где сейчас находится миссис Клоудир; знаю только, что в Лондоне.
— Тогда я откровенничал с вами впустую! — зло бросает адвокат и поднимается на ноги.
— Нет, мистер Сансью. Думаю, я все же сумею вам помочь. Как я понимаю, если вы ее найдете, то получите вознаграждение от мистера Клоудира?
Мистер Сансью кивает.
— В таком случае, мы с вами, разумеется, можем достигнуть соглашения.
Он снова садится.
— Но, — продолжает она, — крайне важное условие: миссис Клоудир не должна знать о моем участии.
Собеседник бросает на нее любопытный взгляд, и она добавляет:
— О, причина коренится в давно минувших событиях. Для вас они не представляют интереса. Но есть дела, в которых наши устремления сходятся.
— Дорогая мадам, — произносит маленький адвокат, — с сегодняшнего дня ваши интересы — это мои интересы.

Глава 32

В конце ноября, так и не получив ответа из Мелторпа, мы оказались в критическом положении: у нас не было денег, чтобы заплатить квартирной хозяйке за следующую неделю. Когда до этого дошло, я стал просить матушку, чтобы она как можно скорее честно поговорила с миссис Филлибер, но она не соглашалась. Бросив искать работу, она стала апатично дожидаться в нашей маленькой комнате, где становилось все холоднее, пока не придет время идти на почту. На обратном пути она покупала что-нибудь на ужин, а также компоненты для негуса (последний поглощал теперь большую часть наших денег).
Матушка отсрочила развязку, пообещав миссис Филлибер, что деньги вот-вот придут, но однажды в начале декабря (к тому времени мы уже за неделю задолжали) квартирная хозяйка решительно явилась в нашу комнату и выпалила:
— Денег не будет, так ведь?
— Как вы можете такое говорить! — воскликнула матушка. — Я ожидаю их завтра.
— Нет, — вмешался я. — Боюсь, завтра их не будет.
— Джонни! — крикнула матушка.
— Я не жестокий человек, — сказала миссис Филлибер. — Но у меня есть свои заботы и мне нужно получать плату. — Она с любопытством огляделась. — Не может быть, чтобы вам нечего было продать.
Матушка тревожно следила за глазами хозяйки, обводившими пустую комнату; я заметил, как она схватила и упрятала злосчастный кусок шелка.
Взгляд хозяйки, совершив круг, вернулся к нам.
— За одежду, которая на вас, можно выручить несколько фунтов, — проговорила она. — Это ведь летнее платье, к чему оно, когда зима на носу? Почему бы его не продать? Могли бы заплатить мне долг и еще обзавестись кое-каким платьишком на зиму.
Матушка никак не соглашалась поменять нашу собственную одежду на вещи хуже, да еще и ношеные, но мы с хозяйкой в конце концов ее уломали.
— Позвольте, продажей займусь я, — предложила миссис Филлибер. — Увидите, я выручу куда больше вашего. Обманывать вас я не стану, обещаю.
Я ей верил, и мы согласились на том, что она возьмет себе небольшую комиссию и, конечно, плату за комнату. По ее оценке, нам, после всех вычетов, должно было остаться пять или шесть фунтов, и это была обнадеживающая новость, потому что на эти деньги мы могли некоторое время продержаться.
Мы отдали хозяйке одежду, оставшись в верхнем платье. Перекинув одежду через руку, она уже собиралась пересечь порог, но внезапно остановила пристальный взгляд на матушке.
— Эта коробочка серебряная? — Хозяйка указывала на продолговатый футляр, висевший на поясе у матушки.
— Нет, всего лишь посеребренная.
— Наверняка я смогу за нее получить фунт-другой. И кое-что за ваше кольцо. — Она подняла глаза на шею матушки. — А вот этот медальон уж точно серебряный.
Матушка испуганно схватилась за украшение.
— С ним я ни за что не расстанусь.
— Не будь дурочкой, мама, — крикнул я.
— Вот как? Нежные воспоминания? — В голосе миссис Филлибер звучало любопытное участие.
— Я… да, — выдавила из себя матушка.
Хозяйка покачала головой:
— Ладно, милочка, быть может, когда-нибудь вам придется выбирать, продать медальон или умереть от голода. И когда такой час наступит, думаю, нужно будет запросить за медальон четыре или пять фунтов. Меньше, чем на три, не соглашайтесь. Не забудьте мои слова.
Она вышла.
— Вот что, мама, — сказал я, — глупо цепляться за этот медальон.
— Как ты со мной разговариваешь, Джонни!
— Но ты не понимаешь. У нас за душой ни гроша. А деньги из Мелторпа все не приходят. — Решившись на откровенность, я выложил то, что давно уже держал в голове: — И нам нужно подумать о том, чтобы продать кодицилл сэру Персевалу.
— Нет! Что угодно, только не это.
Мы поругались, и к приходу миссис Филлибер сидели надувшиеся и недовольные. Тем не менее нас обрадовала новость, что она исполнила обещанное и после вычета долга за комнату у нас остались деньги, чтобы продержаться еще не один месяц. Более того, меня восхитили покупки миссис Филлибер: белые вельветовые штаны с синей жилеткой и подходящим сюртучком со скругленными фалдами и на медных пуговицах, а также белая касторовая шляпа.
Мы все еще не оставили надежду на деньги из Мелторпа и даже обсудили дерзкий план: матушка съездит туда на внешнем месте в почтовой карете и выяснит, что случилось. Тем не менее это стоило бы не меньше пяти фунтов, и мы решили не рисковать.
В последующие недели не поступало никаких вестей, и под Рождество матушка простилась с надеждой найти работу без рекомендации. За несколько дней до праздников она заговорила о том, что неплохо было бы засвидетельствовать свое почтение миссис Фортисквинс и выяснить, как она воспримет наши нынешние обстоятельства и не сочтет ли нужным предложить нам помощь.
Я не мог отрицать, что в этой идее есть смысл, но выставил условие:
— Ни в коем случае не говори ей, где мы живем. Матушка согласилась и добавила, что надо бы ей что-нибудь подарить.
— Что? — спросил я.
Она взяла злополучную вышивку и грустно промолвила:
— Уверена, она это оценит. Всегда любила хорошие вещи.
В этот день мы питались экономно: матушка, с позволения миссис Филлибер, сварила у нее на кухне небольшого цыпленка и купила в кондитерской пирожков с изюмом. После полудня мы пустились в путь по тихим улицам.
На наш звонок в дверь вышла с приветливой улыбкой молоденькая служанка:
— О, миссис Мелламфи, рада снова вас видеть. Госпожи нет дома, но я знаю, она будет досадовать, что разминулась с вами; она часто повторяет, что только и ждет, когда вывернетесь.
Матушка послала мне торжествующую улыбку.
— Так нам можно подождать?
— О, мэм, боюсь, она уехала за город. До послезавтрева не вернется. Но, пожалуйста, оставьте свой адрес, она очень хочет вас найти.
— Уехала в самое Рождество? Надеюсь, не случилось ничего неприятного?
— О нет. — И служанка добавила, словно бы это все объясняло: — Она просто уехала в Кентербери.
Матушка отдала подарок и попросила служанку передать госпоже наши поздравления.
— Очень хорошо, миссис Мелламфи. Но, пожалуйста, не назовете ли ваш адрес?
Я предостерегающе дернул матушку за рукав.
— Мы вскоре переезжаем, — отозвалась матушка, вспомнив заранее заготовленный предлог. — Я сообщу миссис Фортисквинс наш адрес, когда сама буду его знать.
— Но, пожалуйста, мэм, скажите, где вы живете сейчас. Госпожа мне строго-настрого велела: если придет миссис Мелламфи, а меня не будет дома, узнай, где ее искать. Если вы не скажете, мне от нее попадет.
Матушка покраснела и испуганно взглянула на меня.
— Через день-другой мы отправим ей известие, — проговорил я важно, словно по нашим поручениям бегала добрая дюжина слуг. Затем, взяв матушку под руку, я повел ее прочь.
— Хорошо сказано, Джонни, — шепнула она мне.
— Интересно, зачем миссис Фортисквинс так понадобился наш адрес.
— Вероятно, она хочет нам помочь.
В ее голосе не чувствовалось убежденности; по-видимому, происшедшее она расценила как свидетельство того, что миссис Фортисквинс нельзя доверять.
Миновали месяцы, деньги наши снова подошли к концу, близилась новая катастрофа, выхода из которой я не видел, пока матушка упорно отказывалась продать либо футляр, либо кольцо.
Часто я думал о кодицилле, за который сэр Персевал, а потом мистер Барбеллион предлагали такие деньги. Тысяча семьсот фунтов положили бы конец всем нашим бедам, и было утешительно знать, что на крайний случай у нас остается это средство спасения. Но в то же время я стал смутно чувствовать, что, не зная, зачем Момпессонам так понадобился этот документ, расстаться с ним было бы ошибкой. Быть может, матушка не так уж не права, отказываясь его продать. Мне вспомнился день, когда она показала мне медальон и говорила, что обдумывает некое решение. Речь шла о том, что мы могли бы разбогатеть, но, несомненно, подвергнемся опасности, если она решится не предпринимать какие-то действия. Мне показалось, что теперь я понимаю: испуганная взломом, она думала о том, чтобы уничтожить кодицилл. Тогда, конечно, я был прав, подозревая, что документ мог бы принести нам большое богатство!
Матушка теперь подолгу сидела на кухне с миссис Филлибер; все чаще она поднималась в нашу комнату поздно ночью и будила меня длительными приготовлениями ко сну. После этого она все утро пролеживала в постели, жалуясь на головную боль.
К концу февраля от денег, вырученных за платье, ничего не осталось, и однажды утром к нам поднялась хозяйка, чтобы, как обычно, немного потолковать. Нехотя матушка согласилась продать футляр и отдала его миссис Филлибер, а документ бережно спрятала в кармашек под нижней юбкой, где носила записную книжку.
Я подумывал, не продать ли колечко, подаренное Генриеттой, и показал его миссис Филлибер.
Она взглянула на колечко пренебрежительно.
— Это всего лишь оловянный сплав и стекляшка, — фыркнула она. — И пенни не стоит.
Ее слова меня задели, я вспыхнул, но все же испытал облегчение, оттого что могу оставить у себя эту памятку; мир детской невинности, когда мы обменялись любовными клятвами, отодвинулся далеко-далеко, но черноглазую сентиментальную девочку я по-прежнему вспоминал с нежным чувством.
Продажа футляра принесла нам два фунта, благодаря которым мы продержались на плаву еще около месяца, но однажды утром, в середине марта, наше положение разом изменилось к худшему. Я вышел купить на завтрак булочек, а на обратном пути заметил человека, стоявшего на той стороне дороги. Мне вспомнилось, что несколько дней назад я видел его на том же месте, и я подумал о том, как это странно. Но, поднявшись наверх, я тут же об этом забыл, так как застал там неприятную сцену. В дверях нашей каморки стояла миссис Филлибер и громко требовала заплатить долг.
— Говорю вам, у меня нет денег, — восклицала матушка.
— Тогда продайте этот треклятый медальон. — Лицо хозяйки налилось кровью, а это, как мне уже было известно, не предвещало ничего хорошего.
— Не могу! Не хочу! — протестовала матушка.
— Ладно, тогда заложите его, и когда придут эти чертовы деньги — если они когда-нибудь в самом деле придут, — сможете его выкупить.
— Мне страшно. Я могу не получить его назад.
— Хорошо, милочка, вам придется найти какой-нибудь выход, а иначе выметайтесь. Вместе с этим паршивым мальчишкой.
Последней фразой она, вероятно, почтила меня: в тот самый миг я добрался до верхней лестничной площадки. Я вошел матушка прятала лицо в ладонях.
— Тогда, по крайней мере, не продадите ли кольцо? — Миссис Филлибер по-прежнему стояла в дверях.
— Мое обручальное кольцо? — Матушка удивленно подняла голову.
— Да-да. — И хозяйка добавила саркастически: — Или с ним связаны нежные воспоминания?
— Да, связаны, — тихо проговорила матушка. — Но лучше уж кольцо, чем медальон. Сколько оно стоит?
Миссис Филлибер вдвинулась в комнату, взяла слабенькую белую ручку моей матери в свою красную лапищу и стала рассматривать кольцо.
— Фунта два.
— Но оно стоит больше, я уверена. Взгляните, какая работа!
— Скупщики золотых вещей, милочка, смотрят только на вес. — Она изучила гравировку: — Что это за буквы?
— Переплетенные «П» и «М» в венке из роз.
— А к венку приделана буква «К», так ведь? Очень красиво, но другим людям это не нужно. Ювелир самым первым делом сотрет надпись.
Я никогда не замечал эти буквы. Что означало таинственное «К»?
— Я не могу обойтись без обручального кольца.
— Верно, — кивнула хозяйка. — Но его добыть нетрудно. — Она заранее хихикнула собственной шутке. — Куда проще, чем мужа. И удержать тоже.
— Хорошо, я его продам.
— Знаете, я кое-что придумала. Мы с вами пойдем сейчас к ювелиру по соседству — я его знаю как облупленного, он заплатит нам честную цену. И за какие-нибудь несколько пенсов он продаст вам медное колечко с такими же буквами. Ну, что скажете?
Матушка кивнула.
— Тогда надевайте шляпку и отправляемся.
— Я вам не нужен, да, мама? — спросил я.
— Нет-нет, Джонни. Оставайся дома. Я не задержусь. На обратном пути куплю чего-нибудь вкусненького на обед.
Я ее поцеловал, и она вышла с миссис Филлибер. Наблюдая за ними из окна, я вспомнил о давешнем незнакомце и заметил, что его больше нет.
Приблизительно через час громко зазвонил колокольчик у входной двери. Я решил, что это матушка опередила миссис Филлибер, имевшую при себе ключи, но в ответ на слова девочки-служанки послышались мужские голоса. Потом раздался топот на лестнице, кто-то бесцеремонно распахнул дверь моей комнаты, и внутрь ввалилась толпа незнакомцев.
Предводительствовал ими краснолицый человек с шишковидным носом, в треуголке и с серебряным жезлом. Он оглядел комнату, взмахом руки обвел немногие наши пожитки, разбросанные вокруг, и, обращаясь ко мне, проревел:
— Это имущество миссис Мелламфи, прежде проживавшей в Мэнор-фарм-коттедже, Мортси, у деревни Мелторп в графстве — и так далее и так далее?
Я стоял как громом пораженный.
— Да-да, ее, — нетерпеливо вмешался другой незнакомец.
Он был высокий, с длинным унылым лицом, которое показалось мне знакомым, но в суете я не мог вспомнить, где мы встречались.
— Ну-ну, мистер Эспеншейд, не будем пороть горячку, — осадил его человек в треуголке. — Нужно придерживаться правильной процедуры.
— Плевать на ваши процедуры, — вскипел мистер Эспеншейд. — Я узнаю мальчишку. Но женщины здесь нет. Я ведь говорил, чтобы вы дали мне осмотреть дом. — Он пересек комнату и крепко схватил меня за руку. — По крайней мере, мальчишку мы поймали.
— Отпустите, — проговорил я.
Он все сильнее сжимал мою руку, и мне стало больно. Теперь, успев прийти в себя, я понял, что незнакомцев всего трое.
— Я с восьми часов гляжу во все глаза и не видел, чтобы она этим утром выходила из дома, — произнес незнакомец, который до сих пор молчал, — плотный субъект в зеленом сюртуке, с лицом, похожим на лондонский кирпич, — плоским и красноватым. Он обратился к человеку в треуголке: — Тогда я пошел и вам об этом доложил, мистер Фьюстер.
— Вот тут-то она и вышла, ты, дурья башка! — взъярился мистер Эспеншейд.
Этого самого здоровяка я и видел на противоположной стороне улицы!
Мистер Фьюстер с немалым достоинством заметил:
— Подобные выражения, мистер Эспеншейд, здесь неуместны. Такие случайности бывают, с этим ничего нельзя поделать.
Мистер Эспеншейд пробормотал что-то себе под нос и стал трясти меня за руку:
— Где она?
Я помотал головой.
— Куда делась твоя мать?
Служанка, Сьюзен, последовала за троицей наверх и теперь стояла в дверях, бледная от испуга.
— Сходи за своей госпожой, — распорядился мистер Фьюстер.
— Пожалуйста, сэр, ее нет дома. Она тоже ушла.
Он обратился ко мне:
— Говорите, где ваша мать.
— Кто вы такие? — вскричал я. — И какое имеете право сюда врываться?
— Прав у нас более чем достаточно, молодой человек. — Мистер Фьюстер подтянулся и выпятил грудь — еще немного, показалось мне, и с нее посыплются начищенные медные пуговицы. — Я помощник шерифа по ведомству комиссии мирового суда с Мальборо-стрит. А этот джентльмен, — он указал на субъекта в зеленом сюртуке, который церемонно мне поклонился, — мистер Биглхоул, имеющий честь быть моим помощником.
— Бейлифы, — мрачно бросил мистер Эспеншейд.
— Чего вы от нас хотите?
— Мы исполняем решение суда.
Я судорожно вздохнул. Бейлиф извлек из кармана лист бумаги и тщательно его расправил.
— У меня имеется ордер на задержание миссис Мелламфи, прежде проживавшей и так далее, и доставку ее пред лицо комиссии мирового суда графства Миддлсекс; а также на арест всего принадлежащего данной особе имущества. Ордер был выписан местным магистратом, завизирован магистратом в Лондоне, и приказ на арест вручен мне.
Видя мое изумление, мистер Эспеншейд пояснил:
— Говоря простыми словами, они арестуют вашу матушку и все ее добро.
— Но за что? — спросил я.
— Я действую на основании ордера, выданного с целью взыскания долга, — сказал бейлиф.
— Ничего не понимаю. У нас нет долгов!
— Ой ли? — насмешливо спросил он. — С вами не согласны следующие истцы, по ходатайству которых я действую. — Он развернул бумагу и принялся зачитывать список фамилий: — Генри Яллоп, Энн Пидж, Элизабет Пассант, Майкл Тред го лд…
— Мы зря теряем время, — воскликнул человек, который меня держал. — Нужно искать женщину.
Мистер Фьюстер замолк, смерил его укоризненным взглядом и продолжил чтение:
— Джеймс Пассант, Бартоломью Киттермастер и Джейн Парчмент.
— Все торговцы из Мелторпа! — удивился я. — Но им было заплачено.
— Похоже, что нет, юный джентльмен, — отвечал бейлиф.
— Им должна была заплатить Биссетт из денег, вырученных за мебель!
— Биссетт? Я как будто слышал эту фамилию.
Он перевернул бумагу и стал искать.
— Ага, вот. «Данный ордер выдан на основании сведений, полученных от миссис Биссетт, и так далее, и так далее, о нынешнем местопребывании означенной персоны в доме номер тридцать один на Мэддокс-стрит в округе Сент-Джеймс».
— Биссетт нас выдала! — вырвалось у меня.
— Не забывайте о своем главном деле, — вмешался Эспеншейд.
Услышав его — потому, вероятно, что думал о Биссетт, — я внезапно с ужасом вспомнил, почему он мне знаком: это был человек, следивший за мной в тот день, когда я встретился с Гарри, а также беседовавший с Биссетт перед «Розой и Крабом»!
— Прошу меня не понукать, — негодующе отозвался мистер Фьюстер. Он обратился ко мне: — А теперь скажите, где сейчас ваша мать.
— Не знаю.
Мистер Эспеншейд схватил меня еще крепче и стал трясти. Тут я услышал шаги на площадке. Трое мужчин тоже их услышали, и все мы молча повернулись к двери. Она открылась, насколько это было возможно (бейлиф и его подручный мешали распахнуть дверь настежь), и женский голос спросил:
— Что здесь творится?
Я узнал голос нашей квартирной хозяйки, но мистер Эспеншейд, выпустив меня, кинулся в другой конец комнаты. Он распахнул дверь, и миссис Филлибер (по-видимому, как раз ее толкнувшая) ввалилась в комнату, едва не упав. Мистер Эспеншейд схватил ее сзади за руки.
— Как вы смеете, — запротестовала она и попыталась высвободиться.
Он дал ей войти в комнату, но по-прежнему держал за руки.
— Не прячьте же лицо, черт возьми! — Воскликнул он.
— Боже правый, кто вы такой?
— Это моя арестованная! — возмутился мистер Фьюстер. — Отпустите ее немедленно!
Воспользовавшись случаем, я переместился ближе к двери, так что между мной и выходом оставался только помощник бейлифа.
— Держите ее, Биглхоул! — крикнул Фьюстер.
— Это моя госпожа, — внесла свою лепту в общий гам Сьюзен.
Помощник бейлифа, повинуясь приказу начальника, шагнул вперед; мистер Эспеншейд рассмотрел миссис Филлибер, убедился, что она не та, кто ему нужен, отпустил ее и стал искать глазами меня. В тот же миг я оказался на пороге.
— Держите мальчишку! — выкрикнул мистер Эспеншейд.
— У меня нет ордера на его задержание, — отозвался мистер Фьюстер.
— К черту ордер. Он предупредит свою мать!
Мистер Эспеншейд рванулся ко мне, но я вылетел из комнаты и сбежал по лестнице. Выскакивая из входной двери, я слышал за спиной его стремительный топот; на улице я завернул за первый же угол, потом за следующий. Я пробежал всю улицу и на углу, прежде чем свернуть, оглянулся: преследователь все еще не отставал. Зная, что не смогу тягаться с ним в скорости бега, я нырнул в темный проулок и вжался в стену; сердце мое громко колотилось. К моему облегчению, он пробежал мимо, даже не заглянув в проход. Я чуть выждал и осторожно выбрался на улицу; в голове сидела лишь одна мысль: необходимо как можно скорее предупредить матушку, что домой возвращаться нельзя.
Настороженно оглядываясь, я окольными путями пробрался обратно, в переулок напротив нашего дома. Отсюда были видны все входящие и выходящие, меня же, я рассчитывал, преследователи издалека не заметят. Мистер Эспеншейд стоял на крыльце и вертел головой туда-сюда, двое бейлифов разговаривали с извозчиком, чья двуколка стояла под окнами.
Если матушка будет возвращаться по Поллен-стрит, у меня за спиной, я смогу заметить ее раньше, чем мистер Эспеншейд, если же она пойдет по Мэддокс-стрит, мы увидим ее одновременно. Поскольку спастись от преследователей тем же способом, что и я, она бы не сумела, я не мог просто стоять и ждать, пока она попадет в приготовленную для нее ловушку.
Мистер Биглхоул вскарабкался в двуколку и уехал прочь, оставшиеся на улице бейлиф и мистер Эспеншейд о чем-то беседовали. Затем, к моей радости, они взошли на крыльцо и скрылись за дверью. У меня в распоряжении было несколько секунд, пока они будут подниматься к нам в комнату, и я знал, что делать, хотя это и противоречило инстинктивному желанию убежать и спрятаться. Внезапно мне вспомнился девиз Хаффамов: «Безопасность ищи в самом сердце опасности». Имелось только одно место, откуда я мог бы видеть почти столько же, сколько они, но сам был бы от них полностью скрыт. Я перебежал улицу, взлетел по ступенькам и остановился у входной двери. Это был почти такой же удобный наблюдательный пункт, как верхние окна.
Несколько минут я тревожно вертел головой, высматривая матушку, но тут на крыльцо поднялся один из жильцов. Он мне кивнул и, казалось, удивился, что я торчу здесь как часовой, но я сделал ему знак молчать. Он постучал, дверь открылась. К счастью, Сьюзен не огляделась, иначе она, заметив меня, могла бы вскрикнуть от неожиданности.
Наконец я обнаружил матушку: узнал ее шляпку, мелькавшую в толпе, среди голов. Сердце мое стремительно забилось, но я принудил себя идти обычным шагом. Тротуар был запружен прохожими, и я мог рассчитывать, что преследователи, глядя сверху и сзади, меня не узнают. Я боялся, что матушка завидит меня издалека и таким образом себя выдаст, но, на счастье, она меня не замечала. Поравнявшись с нею, я произнес на ходу:
— Повернись кругом и иди за мной.
У меня хватило времени только заметить, как удивленно поднялись ее брови, и вот она уже оказалась позади. Я не осмеливался оглянуться, чтобы проверить, идет ли она следом. Прислушиваясь, не раздадутся ли звуки погони, я дошел до ближайшего угла и свернул на Риджент-стрит. Ждать пришлось долгие минуты (на самом деле, наверное, секунды), пока, к моему несказанному облегчению, из-за угла не появилась матушка.
— Что это за игра, Джонни? — Матушка беспокойно улыбалась.
— Это не игра! Это бейлифы. Нам нужно уносить ноги.
Я выбежал на дорогу, чтобы остановить проезжавший мимо наемный экипаж. Извозчик остановил лошадей и, как мне показалось, двигаясь с нарочитой медлительностью, сошел вниз, чтобы опустить подножку; я принудил изумленную матушку забраться в экипаж. «Езжайте дальше!» — крикнул я, опуская шторки, извозчик поднял подножку и взгромоздился на козлы.
Экипаж тронулся, и я объяснил матери, что случилось, хотя Биссетт не упомянул. Она пришла в ужас, и только тут я начал понимать, в какой мы попали переплет.
— Но откуда у них взялся ордер? — спросила она.
Я промолчал.
— Должно быть, что-то случилось с Биссетт, — продолжала она. — Вот почему она не писала. Что же с ней стряслось?
Однако пускаться в долгие рассуждения не приходилось. Положение было отчаянное, все наше имущество сводилось к тому, что было при нас.
— Сколько у тебя осталось денег? — спросил я.
Она вынула из ридикюля пухлую записную книжку.
— Обручальное кольцо мы продали за два фунта и два Шиллинга. А это медное колечко обошлось в три пенса. — Она с принужденной улыбкой протянула руку, показывая мне кольцо. — Я попросила нанести на него мои инициалы.
Я увидел грубо выгравированные буквы «МК». (Что означало это «К»?)
— Миссис Филлибер взяла с меня долг и десять шиллингов за следующие две недели, так что осталась приблизительно гинея.
— Жаль, что ты заплатила за целых две недели, — вздохнул я.
— Она настаивала, Джонни, — робко пояснила матушка.
Помимо этого, у нас было платье, на нас надетое, и медальон, стоивший, по словам миссис Филлибер, несколько фунтов.
— Хотела бы я знать, неужели Биссетт нас предала? — проговорила матушка. — Похоже, что так, ведь, кроме нее, никто не знал нашего адреса. — Она вздрогнула: — Выходит, Биссетт состояла в заговоре с мистером Барбеллионом и нашим врагом!
— Потом, мама. Не время сейчас об этом думать.
Побледневшая и испуганная, матушка забормотала что-то себе под нос. Я улавливал только обрывки: «Враг… Сайлас… нас уничтожить».
Я заметил, что она дрожит. Подняв шторку и выглянув, я не узнал улицы.
— Нужно остановиться, — сказал я, — иначе мы проездим все наши деньги.
Я высунул голову наружу и окликнул извозчика. Мы вышли и заплатили один шиллинг шесть пенсов. Когда извозчик стал складывать подножку, я спросил:
— Будьте любезны, не скажете ли, где мы находимся?
Он молча вскарабкался на козлы. Я повторил вопрос. Он буркнул что-то себе под нос, взмахнул вожжами и укатил прочь.
Перед нами лежала длинная унылая улица с обшарпанными домами, освещенная всего одним масляным фонарем, который помещался в середине. Мы стояли у края дороги и испуганно глядели друг на друга: никогда прежде мы не оказывались в такой поздний час в чужом месте.
— Где мы? — спросила матушка.
— Не знаю.
Она задрожала.
— Ох, Джонни, что с нами будет?
— Пойдем. Все не так плохо. Мы сумели убежать. Никто не знает, где мы.
— Даже мы сами. — Меня напугал ее смех, но еще больше я испугался, когда он перешел в рыдания.
Я обнял матушку за плечи.
— Утро вечера мудренее. Теперь нам нужно найти, где переночевать.
Солнце садилось, холодало. Матушка была в уличной одежде, но я выбежал из дома без верхнего сюртука и шляпы.
— У нас хватит денег, чтобы снять ночлег, — сказал я. — Но нужно узнать, куда нас занесло.
Я обратился с вопросом к приличному на вид работяге, который проходил мимо.
— Это Смиффл, — отозвался он.
То же слово, как я вспомнил, бормотал и извозчик, и еще я видел что-то подобное на своей карте.
— Поблизости от Коулман-стрит?
— В двух шагах. — Он указал, как туда пройти.
— Слышала, мама?
— Нет, — глухо отозвалась она.
— Мы в Смитфилде, значит, совсем рядом с улицей, где живет мисс Квиллиам, то есть жила. Пойдем-ка туда.
Она молчала, и, поняв, что нужно брать дело в свои руки, я повел ее туда, куда указал встречный.
Уже вечером мы добрались до нужной улицы и позвонили в колокольчик у двери дома номер 26, высокого угрюмого здания, соседи которого, казалось, поглядывали друг на Друга искоса, с неприязнью, прикрытой хорошим воспитанием.
Узнав от служанки, что имя мисс Квиллиам здесь неизвестно, матушка судорожно вздохнула и пошатнулась. Девушка посмотрела на нее сочувственно и пригласила нас войти и подождать, пока она справится у госпожи. В обширном холле, где витал аромат цветов, расставленных в вазах на изящных пристенных столиках, тьму разгоняли только восковые свечи, но я разглядел все же красивую мебель: шкафчики красного дерева, старинные дубовые часы, ряды стульев вдоль стен. Матушка рухнула на один из них, я стал растирать ей руки.
Вскоре служанка вернулась в сопровождении дамы лет пятидесяти, с резкими чертами лица, которая окинула нас пристальным взглядом. Было совершенно очевидно, что по своему положению в обществе она превосходит не только миссис Филлибер, но даже и миссис Марраблес; я представлял себе, какое неприятное впечатление мы на нее производим: я без шляпы и сюртука, матушка чуть жива.
— Я миссис Малатратт, — представилась она. — Моя служанка сказала, что вы справлялись о мисс Квиллиам?
— Да, мы ее знакомые, — отозвался я вместо матушки.
Миссис Малатратт удивленно подняла брови.
— Эта леди… нехорошо себя чувствует? — спросила она.
— Просто очень устала.
Она внимательно на меня посмотрела и обернулась к матушке; та подняла глаза и попыталась улыбнуться, но, не сумев, прикусила губу и склонила голову.
— Мисс Квиллиам здесь больше не живет, — пояснила миссис Малатратт. — Она покинула этот дом почти год назад, когда получила должность при сэре Персевале и леди Момпессон. — Ей доставило видимое удовольствие произнесение этих имен и титулов.
— Спасибо, — отвечал я. — Но нам также известно, что совсем недавно она оставила эту должность.
— Верно, — нехотя произнесла миссис Малатратт, словно бы желала подольше подержать на языке блестящие имена. — Нельзя ли узнать, с кем я имею удовольствие разговаривать?
— Наша фамилия Мелламфи.
— Если вы знакомые мисс Квиллиам, то, признаюсь, меня удивляет, что вам неизвестен ее адрес.
— Мисс Квиллиам не ожидала нашего скорого приезда в Лондон, — отозвался я, стараясь не очень отклоняться от истины. На лице хозяйки дома выразилось вежливое удивление, и я добавил: — Возможно, она писала туда, откуда мы прибыли, чтобы сообщить свой новый адрес.
— Понятно. — Нарочито вежливый взгляд миссис Малатратт говорил о том, что она не поверила ни слову из моих объяснений.
Раз уж она нам не верит, решил я, то руки у меня развязаны, можно немного приврать.
— Мы прибыли в Лондон только сегодня, после долгой поездки. — Я упомянул название графства и добавил: — Из окрестностей Хафема, где мы с сэром Персевалом… — Я поколебался и продолжил: — Жили по соседству.
— В самом деле?
— Из-за недоразумения наш багаж отослали не по тому адресу, в другой конец Лондона. Мы отправились туда на наемном экипаже, но, когда проезжали по этой улице, я вспомнил, что, по словам мисс Квиллиам, она прежде здесь жила. Матушка очень устала, поэтому я остановил карету, чтобы спросить, нельзя ли здесь переночевать.
— Очень хорошо, — кивнула миссис Малатратт, и я, испытывая одновременно торжество и стыд (уж очень легко лилась с моего языка ложь), понял, что пусть не обманул ее, но представил объяснение, какое как раз и требовалось. — Но, простите, с поисками мисс Квиллиам я ничем вам не помогу. Как вы сказали, она покинула Момпессон-Парк прошлым летом — в конце июля, если не ошибаюсь, — и провела у меня ночь или две. Уезжая, она сказала, что сообщит адрес, куда пересылать письма, но так и не сообщила.
Значит, вам о ней ничего не известно?
— Только то, что она была здесь всего лишь две недели назад — просила меня еще немного подержать у себя два ее сундука. Я была рада ей услужить. Адреса она не оставила, но, если я правильно ее поняла, она поселилась в другом конце города.
В Вест-Энде! Я испуганно повернулся к матушке. Она не поднимала глаз, однако я поймал выразительный, но непонятный взгляд служанки. Потом та посмотрела на хозяйку — как мне показалось, с робостью и неприязнью.
Миссис Малатратт глядела оценивающе.
— Если желаете здесь переночевать, я могу сдать вам комнату, но только до завтра. Это будет стоить три шиллинга.
Я знал, что мы могли бы устроиться где-нибудь за шиллинг или восемнадцать пенсов, но искать другое пристанище было уже поздно. Матушка все так же прятала лицо в ладонях, поэтому я решился.
— Плата вперед, — добавила миссис Малатратт.
Я порылся в матушкином ридикюле и под записной книжкой и таинственной связкой бумаг нашел несколько оставшихся монет.
— Проводи их в Голубую комнату, Нэнси. — С легким кивком миссис Малатратт величественно удалилась.
Я помог матушке подняться на ноги, и мы последовали за служанкой в назначенную нам комнату — красиво обставленную, с большой кроватью и нарядными дамастными занавесками.
Нэнси отвела меня в сторону и вполголоса спросила, не принести ли нам чего-нибудь поесть. Потом шепнула:
— Это была неправда, то, что она сказала.
— О чем вы?
— И это неподходящее место для вас и вашей маменьки. Сказала бы больше, да не смею. — Она выскользнула из комнаты. Вскоре она принесла нам немного хлеба и молока, но, словно бы раскаиваясь в своей откровенности, избегала моего взгляда и поспешила уйти.
С трудом я уговорил матушку немного поесть, но не смог помешать ей снова заговорить о предательстве Биссетт.
— Стоимость мебели покрыла бы все наши долги. Что же она сделала с деньгами?
— Отложим это до завтра, мама, — взмолился я. — Пора спать.
— Почему она так поступила, Джонни? — вдруг спросила она. — Я никогда ее не прощу. Никогда. После всего, что я для нее сделала.
Наконец она вытянулась на постели и погрузилась в прерывистый сон. Я лежал в бледном лунном свете, проникавшем меж занавесок, смотрел на спящую матушку и мучился дурными предчувствиями. Какая связь существовала между Биссетт и мистером Эспеншейдом? И если это она выдала наш адрес — конечно же, так оно и было, — то кто ей заплатил? И почему? Эти вопросы не давали мне спать, но позднее меня несколько раз будили грохот кареты под окнами и стук входной двери.

 

На следующее утро матушка как будто повеселела, но я понимал, что она намеренно старается взбодриться, и это меня раздражало. Я думал о том, как она поведет себя, когда предательство Биссетт откроется во всей полноте.
Нэнси принесла нам скудный завтрак, и я поведал матушке в точности, что произошло в доме миссис Филлибер, и подтвердил, что это Биссетт наслала на нас бейлифа.
— Значит, я была права насчет нее, — спокойно кивнула матушка.
— Да, но есть еще кое-что. С бейлифами был человек — они называли его мистер Эспеншейд, так вот, прежде я его видел.
Я описал, как он однажды следил за мной в Мелторпе, и как потом он разговаривал с Биссетт.
Матушка пришла в ужас, тем более что я так долго молчал о своих подозрениях против нашей бывшей служанки. Теперь я рассказал матушке, как после первого визита мистера Барбеллиона заподозрил, что Биссетт вступила с ним в соглашение, и как, отправясь в почтовую контору, помешал, вероятно, их беседе.
— Вот уж действительно плохие новости, Джонни. — Матушка потянулась за моей рукой. — А теперь я должна тебе кое-что сказать. Я призналась ей, что мы собираемся в Лондон.
— Ох, мама!
— Это произошло ночью, когда мы уезжали из деревни. Она так обижалась, что я скрываю от нее, куда мы едем. Я проговорилась, пока ты собирал вещи.
— И не сказала мне! — воскликнул я. — Помню, я еще удивился: когда я вернулся, она перестала злиться. Ох, мама! Наверное, она сообщила тому человеку, мистеру Эспеншейду, и он последовал за нами в Лондон.
— Конечно же нет! — воскликнула матушка.
— Ну ладно, может быть, и нет, — уступил я. — В конце концов, если наш враг и его люди знали, где мы живем, то почему они выжидали, пока ты не сообщила Биссетт адрес миссис Филлибер?
Эту тайну мы не могли разгадать.
— Теперь нам нечего ждать денег из Мелторпа, — заметил я немного погодя.
— Что же нам делать, Джонни?
— Мы должны продать медальон.
— Нет, я не могу с ним расстаться!
— Не будь дурочкой! Это всего лишь старый кусочек металла.
— Ты не понимаешь. — Голос матушки дрогнул. — Это все, что мне осталось от…
Она осеклась.
— От чего? — спросил я. Она не ответила, и я со злобой бросил: — Тогда я не знаю, что с нами станет.
— Джонни, есть ведь еще кое-что? Помнишь документ, который хотели купить сэр Персевал, а потом мистер Барбеллион?
— Да, конечно. Ты говоришь о кодицилле?
— Да. Мы можем снова предложить его сэру Персевалу.
— Я думал, ты не хочешь с ним расстаться? — упрекнул я матушку. Я часто размышлял о документе и решил, что если так много народу жаждет его заполучить, то благоразумнее будет не расставаться с ним так просто.
— Это будет нелегко, потому что я дала обещание, — нерешительно продолжала матушка. — Торжественную клятву. Моему отцу. Как раз перед его смертью. Но, думаю, теперь, когда у нас ничего не осталось, он сам признал бы, что другого выхода нет.
— Мама. Мне пришла мысль. Помнишь миссис Дигвид и ее мальчика — они были у нас в позапрошлое Рождество?
— Да, конечно.
— Так вот, что, если нам их найти?
— Зачем?
— Мы теперь такие же бедные, как они. Они, по крайней мере, знают, как прожить в бедности, и мы с тобой живо должны этому научиться.
— Но как их отыскать?
— Помню, они жили на Кокс-Сквер в Спитлфилдзе; это, наверное, недалеко отсюда. Почему бы не пойти и не поискать их?
— Что ж, почему бы и нет? В конце концов, какая разница, куда пойти? И какая разница, что с нами будет? Теперь наша песенка спета.
— Хватит глупости говорить, — сердито бросил я.
Тут напускное равнодушие с нее слетело, и она расплакалась. Мне пришлось долго просить прощения, прежде чем она успокоилась. Пока она готовилась к уходу, я осуществил замысел, пришедший мне ранее: составил записку к мисс Квиллиам, где напоминал, при каких обстоятельствах мы встречались, и сообщал, что мы с матушкой находимся сейчас в Лондоне без друзей и без средств к существованию; в заключение я просил ее оставить адрес, по которому мы бы могли ее найти. Записку я отдал Нэнси, которая взялась передать ее в руки мисс Квиллиам, когда та вернется, и хранить для нас ее ответ.
На улице мы спросили у кого-то дорогу к Кокс-Сквер. Чем дальше мы заходили, тем беднее становились улицы на нашем пути, и мы совсем пали духом. В воздухе висел тяжелый сладкий запах соседней пивоварни, на каждом углу встречались пивные; полуголые ребятишки, кишевшие в сточных канавах, клянчили у нас деньги, стоило им разглядеть, как мы одеты: в этой округе даже наше убогое платье сходило за нарядное. В прохожих меня удивляли в первую очередь не поношенные одежки, а лица — бледные, землистые, часто изрытые оспой, — и глаза: у многих они были пустые, словно их обладатель перестал что-либо замечать. Меня поражало множество распухших носов и подбитых глаз; «куриная грудь», опущенные плечи, кривые ноги — все это попадалось на каждом шагу.
Ветхое жилье сменялось еще более ветхим: облупившиеся, треснувшие двери, гнилой, в зеленых отложениях камень под сломанными водосточными желобами, многие окна разбиты и заткнуты тряпьем. Мы миновали множество щелей в стенах, где исчезал или откуда появлялся народ.
На «Петтикат-лейн», куда нас направили, мы обнаружили, что отсюда наш путь лежит через такой же щелевидный проход. Очутившись наконец в темном дворе, с кучами мусора в самом центре, мы обменялись изумленными взглядами.
— Там был шестой номер, да? — спросила матушка.
Я кивнул, потому что из-за вони не решался открыть рот. На дверях номеров не было.
— Где шестой номер? — спросил я какую-то девочку. Она указала на один из входов, с ломаными ступенями и ветхой полуоткрытой дверью. Мы вскарабкались по ступеням и постучали.
Какой-то мальчик крикнул:
— Стучите громче, лакею небось не слышно.
— Милые мои, — обратилась к нам проходившая мимо женщина. — Ступайте прямо внутрь и ищите нужную комнату.
Не зная, чего ожидать, мы ступили в темный холл. Слева была приоткрытая дверь, мы подошли к ней, и матушка крикнула:
— Миссис Дигвид?
— Входите, — отозвался женский голос.
Это нас очень ободрило, мы толкнули дверь и вошли в комнату. Женщина, находившаяся внутри, встретила нас весело и приветливо, но это была не миссис Дигвид. Лет ей было приблизительно сорок пять, одежда опрятная, лицо открытое и милое. Через ее плечо я видел комнату: светлую и чистую, небольшую, но полную народа. В углу, на самодельной кровати, спал какой-то мужчина, молодая женщина с двумя девочками готовили на огне пищу, двое детей помладше играли угольками на треснутом каменном полу перед очагом. Когда мы вошли, все с любопытством подняли глаза, но тут же вернулись к своим делам.
— Фамилия вашей семьи ведь не Дигвид? — спросил я, потому что матушка, казалось, была слишком поражена увиденным.
— Даже и не слышала о таких, — отозвалась женщина. — Наша фамилия Сакбатт.
Боковым зрением я уловил, что матушка резко повернулась ко мне, но я не шевельнулся, не желая видеть ее разочарование.
— Значит, в этом доме их нет?
Вот уж не знаю. — Женщина с интересом нас разглядывала. — Входите, присядьте. По виду вы совсем вымотались. Мег, убери вещи со скамейки.
Когда она отвернулась, матушка брезгливо сморщила нос, но я кивнул, показывая, что мы должны принять приглашение. Мы сели: я на очень ненадежный стул, а матушка на единственный приличный предмет мебели — потрепанную чиненную скамью.
— Дайте подумать. — Миссис Сакбатт начала загибать пальцы. — Здесь, внизу, Снизумы, Глатты и Мактонги. Но насчет всего остального дома не ведаю. Есть…
— Вы хотите сказать, что каждая семья занимает одну комнату? — прервала ее матушка.
— Да, — с явной гордостью кивнула миссис Сакбатт. — Здесь у нас никто не ютится по углам, хотя, как было сказано, за весь дом не ручаюсь.
Обернувшись ко мне, матушка сделала большие глаза.
Не замечая этого, миссис Сакбатт продолжала:
— Во втором этаже в передней комнате Клинкенбирды, в задних — Митьярды, у них целых две комнаты, зато они, конечно, и платят больше нас.
— Вы хотите сказать, что платите за это? — выдохнула матушка.
— А как же, — удивилась миссис Сакбатт. — Ничего-то вы не знаете. Вы что, ирландцы?
— Нет, мы только что из деревни, — объяснил я.
— Четыре шиллинга в неделю. А то как же, всюду приходится выкладывать денежки, таких мест, где не платят, раз-два и обчелся: Холи-Лэнд, Чертова Лужайка, Рукери у Митра-Корт на Хаттон-Гардинг и другие, но я бы туда ни ногой, разве уж совсем некуда будет податься.
Мужчина пробормотал что-то во сне и повернулся на другой бок.
Миссис Сакбатт продолжала:
— А тут так: каждую божью неделю мистер Эшбернер, помощник хозяина, обходит дом, и если не заплатишь, выметайся на улицу.
Я заметил, что матушка вздрогнула. Узнала фамилию? Нелепая мысль. Каким образом?
— Он собирает квартирную плату и здесь, и на Белл-лейн, — говорила миссис Сакбатт.
— Белл-лейн! — воскликнула матушка, — Это где-то по-близости?
— Соседняя улица, — отвечала добродушная женщина.
Матушка побледнела. Неужели ей было знакомо это место?
— Вам нехорошо? — всполошилась миссис Сакбатт. — Вид у вас неважный. Хотите воды? Или чуток джина?
К моей досаде, матушка согласилась.
— Нам пора, мама, — вмешался я. — Спасибо за помощь, миссис Сакбатт. Мы поспрашиваем по дому.
— Почему бы вашей матушке не подождать здесь, пока вы ходите? — спросила миссис Сакбатт. — Она вроде совсем с ног валится.
— Да, Джонни, я очень устала.
Я согласился, миссис Сакбатт поставила на буфет два стакана и вытащила один из ящиков. Раздался плач: к нашему изумлению, там обнаружился младенец; он лежал в старой коробке для яиц, на соломенной подстилке, и посасывал мешочек со сливами.
— Как, — воскликнула матушка, — ребенку это не на пользу!
Миссис Сакбатт улыбнулась во весь рот.
— Бог с вами, это ведь кроха, младенчик. Ничего ей не будет.
Матушка вынула младенца из ящика и принялась укачивать на коленях, миссис Сакбатт наполнила из глиняного кувшина два стаканчика, а я вышел и вскарабкался по обшарпанной лестнице, чтобы стучаться во все двери подряд. Поиски мои ни к чему не привели, фамилию Дигвид никто не слышал; обходя комнаты, я понял, что жильцы тут то и дело меняются и воспоминания некому хранить. Я задумался о том, откуда приходят эти люди и куда уходят — ведь плачевней их положения, как я решил, ничего не бывает; трудно было себе представить, как можно опуститься еще ниже.
С каждым этажом признаки бедности множились: на верхних этажах обитали по две семьи в одной комнате. (Комнаты были большие, потому что дома на площади строились в давние времена как приличное жилье для торговцев.) На втором этаже мне в ноздри хлынула вонь от клея, который жившее там семейство использовало при изготовлении коробок для сигар. Окно было подперто, чтобы не закрывалось, битым цветочным горшком, и, добавляясь к этой вони, внутрь проникал дым из труб. В следующей комнате не было никого, за исключением мальчика с младенцем на руках, похожим на тюк лохмотьев. На шатком столике из еловой древесины мокли в ведре тряпки, из камина сыпалась гарь, на полу стояла треснувшая чайная чашка.
Как правило, мебели в комнатах было раз-два и обчелся: единственный остов кровати с мешком соломы и жидким грязным покрывалом; разбитое оконное стекло заменяли во многих случаях куски ткани, промасленные, чтобы пропускали свет. Несмотря на все это, жильцы нередко старались украсить свое обиталище; повсюду встречались цветочные горшки с растениями, а то и с мертвыми, давно засохшими стеблями.
Обойдя все двери, я решил попытать счастья в других домах на площади, так как мог и ошибиться номером, а кроме того, даже если Дигвиды уехали, кто-нибудь поблизости мог знать нынешний их адрес. В первой комнате, на нижнем этаже соседнего дома, жил подметальщик улиц; переднее помещение там отличалось чистотой, но заднее, которое я увидел через плечо его жены, было целиком занято кучей золы, и лишь в самом конце стояла пустая клетка для птиц. Не дождавшись ответа на стук, я сам открыл соседнюю дверь и обнаружил старуху с ощипанным цыпленком в руках, явно стухшим; она закричала на меня, и я поспешил захлопнуть дверь. В следующей комнате было пусто и голо, если не считать кучи тряпья и ломаного столика, а также девочки лет пяти и совсем маленького ребенка — оба сидели на полу.
Ходить дальше не имело смысла. Многие из здешних жителей ослабели от голода, или отупели от пьянства, или говорили на непонятном мне языке, из тех же, кто владел английским и соизволил откликнуться на мои расспросы, никто мне не помог, и я в отчаянии подумывал уже прекратить поиски.
Наконец я постучался в дверь чердачного помещения в доме номер 10, какая-то женщина, едва ее приоткрыв, сказала в щелку: «Никогда не слышала о таких, молодой господин», но за спиной у нее прозвучал слабый стариковский голос: «Дигвиды? Ага, помню-помню».
— Ничего ты не помнишь, — обернулась женщина и стала закрывать дверь.
— Да нет же, помню, — настаивал ворчливый голос. — Они жили как будто в четвертом доме отсюда.
Женщина все еще придерживала дверь, в направленном на меня взгляде сквозил скептицизм.
— В шестом номере? — переспросил я. — Да-да, именно. Предостерегающе покачав головой, женщина освободила для меня проход (я заметил, что на груди она держала младенца).
Комната была маленькая, но аккуратно прибранная, стены, хоть и под резко скошенным потолком, сверкали свежей побелкой. У очага сидел и смотрел на нас чистенький старичок с седой бородкой.
— Садитесь, садитесь, дружочек. — Старик обнажил в улыбке весь свой набор зубов: два блестящих желтых обломка.
Я сел напротив, на указанный им древний стул.
— Дигвиды, говорите? — начал он. — Ну да, хорошие были люди: хозяин угощал меня табачком, хозяйка давала припарки от ревматизма, а их малец бегал с поручениями. Но они уехали. Сколько же лет тому? Дайте помозговать. Они хворали лихорадкой, времена тогда были трудные.
— Да, да, — оживился я. — Это они. Припоминаю. Той зимой я еще сломал ногу. Года четыре минуло или пять.
Я был разочарован: вроде бы все сходилось, но, получается, это все же были не они. Тут, однако, нетерпеливо вмешалась женщина:
— Как же, отец, всего-то год прошел или два.
— Угу, — согласился он. — Может быть, и так. Двое ребятишек померли. Верно?
Я кивнул, вспомнив письмо и новость, нами до конца непонятую.
— А куда они отсюда отправились? Он сдвинул брови.
— Да вот не приходит на память. Вроде я и вовсе этого не знал.
И это после всех моих стараний? На глаза у меня навернулись слезы.
— А кому это может быть известно?
— Погодите, — произнес старик. — Похоже, знаю. Я с ними и познакомился-то через Барни. То был брат Дигвида, а может, его жены. Так ли, иначе ли, этот Барни — как его по фамилии, ведать не ведаю — имел двух напарников, и я тоже делал на них кое-какую работенку. А было это поболе десятка годов назад. Джерри Избистер и Палвертафт, вот как их звали. — Он помолчал, словно бы что-то припоминая, а потом странно на меня взглянул. — Хотите, скажу, каким таким дельцем они занимались?
Я помотал головой.
— Ладненько, так вот они много лет работали артелью. Другие, конечно, там тоже были. Взять хоть Блускина. Его захочешь — не забудешь. Я помогал им раз или два, не больше: мне такие дела не по вкусу, но там я и познакомился с Барни.
Эти слова меня заинтриговали, и мне захотелось задать несколько вопросов, но я не решился прервать его, и без того сбивчивый, рассказ.
— Уже после моего ухода, слышал, им привалила удача. Барни, Палвертафту и опять же Избистеру. Потом он и Палвертафт перебрались на тот берег.
Я удивленно взглянул на дочь старика, и та обозначила одними губами:
— В Боро.
— Но, сдается мне, Джерри получает от Барни вести, — продолжал старик. — Месяца три назад он попался мне на Филд-лейн, с конем и повозкой, и что-то он про Барни говорил.
— Это было раньше, папа. — Женщина бросила мне многозначительный взгляд. — Ты ведь пролежал больше года со сломанной ногой.
— Привет, Сэмюел, сказал он мне, — продолжил старик, не обращая внимания на дочь. — Ты с лица огурец, да и только. Так и сказал, — довольно хихикнул старый Сэмюел. — Огурец, да и только.
— Не знаете ли, как найти кого-нибудь из них?
— Ведать не ведаю, про Барни я только и слышал, чт «он ходил в морское училище в Грейвзэнде.
Он захихикал, дочь растерянно покачала головой.
— А другие? Где живут Избистер и Палвертафт?
— Избистер — на Парламент-стрит, рядом с Бетнал-Грин. Только вот в котором доме: восьмом или девятом?
— А Палвертафт?
— Говорили, он обосновался в ночлежке, у Олд-Минта; Старая усадьба, зовут этот дом.
— Отец, — вмешалась дочь, — да с тех пор уже десять лет прошло.
Видя, что больше ничего здесь не узнаю, я поблагодарил хозяев и встал.
— Приходите снова, дружочек, — выкрикнул старик. — Может, вспомню чего еще.
Выпуская меня, дочь вышла за дверь и сказала:
— Сидит целый день в четырех стенах, поболтать не с кем, вот и несет, что бог на душу положит. Не обращайте внимания.
Я поблагодарил ее и вернулся к матушке. Она повеселела: щеки вновь зарумянились, а когда я рассказал о своих успехах, она вскрикнула от радости и захлопала в ладоши. Я попытался разъяснить, что обнаружил не более чем окольный путь к миссис Дигвид, но она не слушала. Она словно бы забыла, что поиски миссис Дигвид прежде не вызывали у нее интереса, и теперь была готова отправиться в путь немедленно. Миссис Сакбатт подтвердила мои предположения относительно двух адресов, которые я узнал: Бетнал-Грин располагался поблизости, а Монетный двор (Минт) — в другом конце столицы.
— Бетнал-Грин! — воскликнула матушка. — Как же, как же. У дяди Мартина был там летний домик. Замечательно! Туда мы и отправимся!
Казалось, так распорядилась сама судьба, и потому мы попрощались с любезной хозяйкой и пустились в путь. Мы прошли Уэнтуорт-стрит, завернули на Брик-лейн — накрапывал дождик, но матушка, не обращая на него внимания, улыбалась и хохотала.
— Не люблю, когда ты такая, — буркнул я.
Улыбка сползла с лица матушки, словно бы я ее ударил.
— А тебе нужно, чтобы я всегда была несчастной.
— Конечно нет. Просто надо держать себя в руках.
— Зачем? Теперь уже ничто не имеет значения!
— Глупости.
— Только не ссориться! — Остановившись, она обняла меня. — Все будет хорошо, Джонни. Я знаю. Мы отыщем Дигвидов и остановимся у них. Потом, быть может, найдем себе работу. Или, если придется, отправимся к сэру Персевал у и продадим ему кодицилл. Увидишь. Все у нас уладится.
— Конечно, — кивнул я, высвобождаясь из ее объятий. Хотя день уже клонился к вечеру, мимо нас то и дело с грохотом проезжали повозки, а по тротуару, покрытому множеством трещин и выбоин, сновали бедно одетые пешеходы.
Добравшись до Бетнал-Грин-роуд, я попытался справиться по карте (она, к счастью, была у меня в кармане курточки, когда я покинул дом миссис Филлибер), но район имел мало общего с планом: где на бумаге были обозначены парки, в действительности стояли дома — целые улицы. Столица росла так быстро, что карта уже устарела, хотя была напечатана лишь за несколько месяцев до моего рождения.
— Эта дорога хорошо мне знакома, — заметила матушка, осматриваясь. — Когда я была приблизительно в твоем возрасте, мы часто ходили тут летом, по воскресеньям. Здесь было так тихо. Увидишь, отсюда уже начинается загородная местность. Мы нанималл карету, слуга дяди Марти отправлялся вперед и приготавливал в летнем домике стол, так что, когда мы приезжали, нас уже ожидало угощение.
Вскоре, однако, я заметил, что она смущена: ни парков, ни деревенского пейзажа вокруг не было. Завидев справа церковь, матушка сказала:
— Да, эту церковь я видела раньше. И все же она так не похожа на прежнюю.
По сторонам ряд за рядом тянулись двухкомнатные и четырехкомнатные домики, беспорядочные улицы, глухие дворы; матушка взглядывала на меня с все большим недоумением.
— Мы заблудились? — спросил я.
— Не понимаю, мы должны были уже прийти. Ничего этого я не помню.
— Думаю, мы пришли, мама. Смотри, тот двор называется Малберри-Гарденз. А эти дома новые, хотя и ветхие на вид.
Ее голос прозвучал тихо и глухо:
— Наверное, ты прав.
— Смотри, вот летние домики.
На заброшенном, заросшем травой участке в двух шагах от большой дороги стояло несколько одноэтажных деревянных строений с верандами и опорами для полотняных тентов, которые в свое время трепетали под летним бризом. Теперь, однако, дома гнили, стены были покрыты зеленью и едва не рушились: они простояли уже сорок или пятьдесят лет. Я удивился, заметив в одном из домиков тусклый свет; мы видели, как туда входят и оттуда выходят люди.
Чем ближе мы подходили к домику, тем приметнее сникала матушка; когда она уцепилась за мою руку, я почувствовал, что она дрожит.
— А где был домик дяди Марти? — спросил я. — Не помнишь? Может, он до сих пор стоит?
— Я не хочу его видеть! — воскликнула матушка. — Ох, Джонни, все так ужасно, я не могу это вынести!
Мы ускорили шаги и, минуя в сумерках улицу за улицей, добрались до Грина. Там мы спросили дорогу и с немалыми трудностями нашли Парламент-стрит, которая представляла собой кучку крохотных домиков, жавшихся, как заговорщики, вокруг маленькой мрачной площади. Как у большей части жилищ, возведенных в последние годы, крыши их поднимались над парапетами, подобно высоким шляпам, а чересчур большие окна глядели с фасадов как выпученные глаза. Мы без труда нашли нужный дом, потому что перед восьмым номером стояла повозка с надписью: «Джереми Избистер: перевозки для всех».
На наш стук дверь открыл плотный небритый мужчина лет сорока. Между маленькими, налитыми кровью глазками торчал большой, но сломанный нос, платок на шее не блистал чистотой. Враждебно смотревшие на нас гляделки походили на черные глазки, глубоко засевшие в белой очищенной картофелине. Тщательно выбритый череп тоже был похож на шишковатую картошку. Большая голова была втянута в плечи, как головка черепахи, готовой при малейшей опасности спрятать ее под панцирем.
— Кто вы? — спросил он.
— Мы знакомые Дигвидов, — ответил я.
— Дигвид! — испугался мужчина. — Это он вас послал?
— Нет. И мы знакомы не с ним, а с миссис Дигвид.
Он всмотрелся в нас:
— Никогда о такой не слышал. Что вам от нее нужно? И кто вас сюда послал?
— Если вы мистер Избистер, то нам сказали, что вы знаете человека по имени Барни, а он приходится миссис Дигвид родственником.
Мне показалось, что его крохотные глазки расширились, но со словами: «Не знаю никакого Барни. Это все, что вам нужно?» он начал закрывать дверь.
Матушка вскрикнула и качнулась в мою сторону, мне пришлось подставить ей плечо.
Мужчина поглядел на нее с любопытством:
— Она как будто едва держится на ногах. Вам что, некуда идти?
Я покачал головой.
— В карманах, небось, пустовато?
Я снова качнул головой:
— Мы надеялись приютиться у миссис Дигвид.
Во взгляде здоровяка выразилось одобрение:
— А вы сообразительный парнишка. Пари держу — умеете читать?
— Да.
— По-печатному или по-писаному — как угодно?
— Да.
— И писать красивым почерком, как пишут джентльмены?
— Тоже, — кивнул я.
Он приоткрыл рот и всмотрелся в меня, но ничего не добавил, и я отвернулся, по мере сил поддерживая матушку. Мы прошли несколько шагов, и он нас окликнул:
— Погодите! Вам нужно где-то переночевать?
Я обернулся, но не решился ответить.
— У меня есть свободная комната, — продолжал он, — обычно я ее сдаю. Последние жильцы уехали дня два назад. За десять пенсов она в вашем распоряжении.
— Думаю, мама, нам нужно идти, — прошептал я.
— О Джонни, давай останемся. Я так устала.
Мистер Избистер тревожно прислушивался к нашему разговору.
— Можно ее посмотреть? — спросил я.
Он шагнул в дом, прокричав на ходу:
— Молли!
Обернувшись, он нетерпеливым кивком пригласил нас войти. За порогом, в темном коридоре, мне в ноздри ударил странный непонятный запах; это был не капустно-карто-фельный запах бедности, ставший мне уже привычным, а нечто более грубое. Пока мы теснились в узком коридоре, из задней комнаты появилась крупная неряшливая женщина.
Она, видно, что-то пекла и теперь вытирала о передник испачканные в муке руки, но при этом мне чудилась в ней какая-то неуловимая нечистота. С мучнисто-белого рыхлого лица (похожего на непропеченные хлеб и булочки, которые она, как мне предстояло узнать, беспрерывно стряпала) глядели глубоко посаженные черные глазки. То и дело вытирать руки о грязный передник было ее привычкой; мне все казалось, что она готовится пустить в ход кулаки.
— Чего вам надо? — раздраженно спросила она.
Мужчина кивнул в нашу сторону:
— Им нужна комната на ночь.
Женщина окинула нас презрительным взглядом.
— А деньги у вас есть?
— Сначала мы бы хотели посмотреть комнату.
— Задняя комната на втором этаже, — отозвалась женщина.
— За два шиллинга и шесть пенсов можете снять ее на неделю, — внезапно предложил мужчина.
— Ну вот еще! — зло бросила женщина.
Муж взял ее под руку и начал что-то говорить вполголоса, а мы с матушкой пошли наверх. Комнатка была маленькая и темная, с одним заросшим копотью окошком, которое глядело в грязный задний двор. Там имелись старинная кровать на колесиках, без матраса, и соломенный тюфяк на полу. Мы обменялись тревожными взглядами.
За одну ночь это слишком дорого, — заметил я, морща нос от запаха сырости и еще чего-то неприятного, которым был пропитан дом. — Мне не понравились эти люди. Думаю, нам не стоит здесь оставаться.
— Но уже поздно, и я валюсь с ног. Я не могу, Джонни. Не могу снова тащиться по этим улицам. Да и куда нам идти?
— Хорошо. Но только на одну ночь.
Когда мы спустились, мистер Избистер стоял в темном коридоре и улыбался.
— Не окажете ли мне и моей жене честь опрокинуть вместе по стаканчику лучшего девятипенсового, мэм?
Мать кивнула и шагнула к гостиной, но мистер Избистер вытянутой рукой придержал дверь.
— Нет-нет, гостиная не для этого случая.
Он повел нас в кухню, где каждый получил по большому стакану джина и был провозглашен тост за здоровье. Я к джину не прикоснулся.
— Ну, мои дорогие, — произнесла миссис Избистер с ухмылкой, которая насторожила меня еще больше, чем прежняя ее враждебность, — как вам понравилась комната?
— Мы хотели бы снять ее на одну ночь, — отозвался я.
— Вижу-вижу, кто у вас главный! Но ведь он, благослови его Бог, совсем еще дитя?
— Да, — подтвердила матушка. — Иногда он меня просто запугивает. — Она посмотрела на меня с упреком.
— Ничего подобного.
— Я люблю детей. — С ужасом я увидел, как большая сдобная пятерня миссис Избистер протянулась, чтобы погладить меня по макушке. — Мы похоронили троих. Мы с мистером Избистером, — добавила она печально.
Мистер Избистер тяжело вздохнул и спросил:
— Еще стаканчик, мэм?
Матушка пододвинула стакан, он его наполнил, все снова чокнулись.
— Платить сейчас? — спросила матушка, открывая ридикюль.
— Успеется. Мы поверим вам в долг.
— Нужно же кому-нибудь доверять в этом мире? — вмешалась миссис Избистер. — Мы с мистером Избистером все время это твердим.
Матушка кивнула и улыбнулась мне, словно предлагая разделить ее хорошее мнение о наших новых квартирных хозяевах.
— Комната очень милая, — сказал мистер Избистер. — Спать будете как сурки.
Избистеры снабдили нас рваными простынями и одеялами, для меня был приготовлен соломенный тюфяк. Матушка заснула быстро, а я бодрствовал около часа; когда, совсем уже поздно, я услышал, как, поднимаясь в свою спальню, спорили о чем-то пьяные Избистеры, мне стало еще страшнее.
Назад: КНИГА I НЕУДАВШИЕСЯ ЗАМЫСЛЫ
Дальше: Глава 33