Профессор Натаниэль Чейз сидел за столом в дубовом кабинете старинного — семнадцатый век — особняка и смотрел сквозь свинцовые окна, как утренние сумерки отступают перед летним восходом. Он никогда не пропускал этого ежедневного поединка.

Нарядный фазан, разбуженный первыми отблесками дня на росистой траве, прохаживался по лужайке. Скромные курочки семенили за ним и временами с притворным равнодушием отходили поклевать разбросанные садовником скорлупки кокосовых орехов.

Фазан гордо расправил крылья, блеснувшие яркой медью. Головка и шея изумрудно-зеленые, горлышко и щеки отливали пурпуром. Белая полоска опоясывала шею, как воротничок пастора, лоб и сережки были темно-красными. Присмотревшись, профессор решил, что, видимо, в нем есть примесь крови редкого зеленого фазана.

Чейз преуспевал. Он получил больше, чем смел надеяться. Этот блестящий ученый считался одним из лучших умов Кембриджа и получил мировое признание. Он создал целую школу, но его труды по искусству и археологии раскупали не только студенты. Однако огромное состояние и окружавшая его роскошь не были плодами ученых занятий. Он много лет назад оставил Кембридж и посвятил себя поискам, определению, скупке и продаже редкостей. Эта деятельность обеспечила ему постоянное место в списке богатейших людей и подспудную репутацию грабителя могил.

Шестидесятилетний мужчина снял очки в темной оправе и положил их на антикварный стол. Его ждало неотложное дело, но тем не менее сначала можно было досмотреть утреннее представление за окном.

Покорный гарем оторвался от расклевывания семечек и уделил властелину желанное внимание. Петух сплясал короткий бодрый танец и повел желто-коричневых курочек к рядам ухоженной бирючины. Чейз взял с подоконника маленький бинокль. Прежде всего в поле зрения оказалось голубовато-серое небо. Он перевел взгляд ниже и увидел размытые силуэты птиц, покрутил колесико наводки, пока изображение не стало четким и ярким, как это холодное летнее утро. Фазан, окруженный самками, разразился отрывистыми криками удовольствия. Чуть справа под кустами виднелось неглубокое гнездо.

Все чувства Чейза обострились. Зрелище за окном растрогало его почти до слез. Петух среди поклонниц, на вершине жизни, в сверкании ярких красок и расцвете мужской силы, в предвкушении семейного счастья. Профессор вспомнил прежние дни, те чувства, то тепло.

Все миновало.

Во всем огромном доме не было изображений его покойной жены Мэри и жившего своей жизнью сына Гидеона. Дом был пуст. Дни, когда профессор расправлял перья, остались позади.

Он положил бинокль у изящной оконной рамы и вернулся к бумагам. Взял в руки старомодную авторучку, эксклюзивная серия «Пеликан-Кэлум», и с удовольствием повертел в руке, наслаждаясь идеальной балансировкой. Одна из пятисот восьмидесяти ручек, выпущенных серией, по числу пятисот восьми десяти миллионов километров орбиты Меркурия. Астрономия в жизни Натаниэля Чейза играла важную роль. «Слишком важную», — подумал он.

Профессор окунул перо в массивную антикварную чернильницу, дал «Пеликану» напиться и вернулся к работе.

Еще час он писал на тонкой бумаге с примесью хлопка и личными водяными знаками. Тщательно перечитал законченное письмо, представляя, какое впечатление оно произведет на получателя. Промокнул написанное, аккуратно вложил в конверт, запечатал сургучом и оттиснул на нем собственную печать. Традиции надо соблюдать. Особенно сегодня.

Он положил письмо на середину большого стола и откинулся назад. Завершение дела принесло ему грусть и облегчение.

Солнце уже поднялось над деревьями на дальней стороне сада. В другой день он вышел бы прогуляться, возможно, позавтракал бы в беседке, понаблюдал бы за птицами и зверьками, потом позволил бы себе вздремнуть перед обедом. В другой день.

Он выдвинул нижний ящик стола, посмотрел в него, чуть помедлил. Затем решительным движением вынул револьвер времен Первой мировой войны, приставил к виску и спустил курок.

За забрызганным кровью окном под серым небом раскричались фазаны.