Джеку Тимберленду исполнилось тридцать один, но всякий, кто не знал, дал бы ему двадцать семь. Было в нем что-то, просто не сочетавшееся с определением «за тридцать». В кругу Джека возраст носили вроде большого значка, какой прицепляют на грудь малышу в день рождения: «Мне уже 5». Только у тридцатилетних значок гласил: «Я — шлепанцы, ковры, собака, семья, „Вольво“. Я — зануда».

А Джек не был занудой. Особенно, зарядившись, как Пит Догерти и Эми Уайнхауз, вместе взятые. Он не был богат. А его отец был. Из тех богачей, которых в банке встречают с почетом. С состоянием, уходящим в глубь времен, может быть, даже к саженцу в саду Эдема, где прогуливался Адам. Рано или поздно все должно было достаться Джеку, а пока он обходился пятимиллионофунтовой квартиркой в Мэрил-бон и карманными деньгами, которых только-только хватало на «Астон Мартин», оплату клуба, кое-какие инвестиции да изредка — на веселую ночку.

Джек был единственным сыном и наследником лорда Джозефа Тимберленда и водился с самыми модными манекенщицами, девушками с третьей страницы и непослушными дочерьми стареющих рок-звезд. Конечно, неплохо, когда твой лучший друг — фотограф из «Хит», иначе для чего же еще нужны друзья?

В этот вечер он оделся в охотничий наряд. Поблескивающий голубой костюм из хлопка с шелком, простая темно-синяя рубашка и новые туфли из итальянской кожи. Он уже высмотрел себе достойную добычу. Малышка, прохлаждавшаяся в ВИП-отделении «Чайнауайта» и державшаяся так, словно купила все заведение. Безупречные зубы выдали в ней американку еще до того, как она начала слишком громко хохотать и болтать со свитой. Острые скулы и теплые карие глаза, продуманно небрежные пряди длинных темных волос и сказочные ноги, затянутые в дикарские, в стиле дашики, зелено-розово-коралловые легинсы и едва прикрытые винтажной мини-юбочкой. Она выглядела как звезда экрана в роли хиппи.

От одного взгляда на нее кровь ударяла в голову.

И тут она взглянула в его сторону.

Ох, ты! Он чуть не полыхнул как нефтяная скважина и поплыл к ней, не в силах сопротивляться притяжению ее сексапильности. Малышку окружала толпа народа, парни и девчонки, она же как будто виде а его одного.

— Эгей, парень, стой-ка!

Голос и большая черная рука, упершаяся ему в грудь, возникли невесть откуда.

— Простите? — Джек небрежно скосил глаза на черные пальцы, растопырившиеся как крокодильи челюсти у его тонкой белой шеи. — Вы ведь не будете возражать?..

Он на своем вежливом и безупречном английском обращался к человеку, такому огромному, что его плечи загораживали горизонт.

— Вам придется малость отступить, сэр. Леди принимает друзей, посторонним вход воспрещен.

Джек нервно хмыкнул:

— Только свои, без посторонних? Вы бы позволили мне просто представиться молодой леди. Я…

Крокодил щелкнул зубами. Пальцы-челюсти сомкнулись на горле у Джека и протолкнули его, задыхающего, к месту в дальнем углу ВИП-зоны.

Пока он хватал ртом воздух, мужчина с кроткими седыми волосами присел на пятки и заглянул Джеку в глаза.

— Сынок, нам очень жаль, что пришлось это сделать. В виде извинения мы закажем тебе бутылочку по твоему выбору, а ты посидишь здесь и выпьешь ее. О’кей?

— Это мой клуб, — хрипло возмутился Джек и, к собственному удивлению, встал. Правда, встав, он никак не мог сообразить, что делать дальше. Путь вперед преграждал человек-крокодил и еще один монстр в черном костюме. Чтобы через них перебраться, понадобилась бы лестница.

За горным хребтом их мускулатуры его взгляд снова нашел молодую красотку-американку. Она шепнула что-то сидевшей рядом блондинке и — надо же! — направилась к нему.

Именно к нему, никаких сомнений. Она смотрела ему прямо в глаза. Кто бы она ни была, она явно собиралась с ним заговорить.

Гора грозно надвинулась на него, но Джек даже не заметил. Говорят, любить больно. Кажется, Джеку предстояло узнать, насколько больно.