~~~

После дня и ночи, проведенных за рулем, Цугель подъехал к Флоренции. Он надеялся, что никогда больше сюда не вернется, но ситуация изменилась.

Однако лишняя осмотрительность не помешает. Рано или поздно в Вевельсбурге зададут себе вопрос, с чего это он вдруг так неожиданно уехал, да еще в тот самый вечер, когда покончил с собой Герман Хайнц. И если тот успел предупредить, что рукопись у него, что вполне возможно, то, не найдя документа, кто-нибудь решит, что тут замешан Цугель. Хотя вряд ли кто поймет мотив. Гестапо и СС достаточно быстро бросятся в погоню, чтобы вернуть себе книгу, и единственной возможностью от них уйти будет Америка, о которой мечтал Вольпе. Но будут нужны деньги, и де Мола их даст.

Он поселился в безымянном отеле, который облюбовали артисты, заплатил за неделю вперед, наголо сбрил себе волосы и брови. Это был единственный доступный ему способ маскировки. Доехав на трамвае до центра, он сошел на улице Торнабуони, в нескольких шагах от магазина де Мола, и представил себе, какое у того будет лицо, если он его узнает. Может, конечно, и напасть, но у Цугеля при себе был «люггер». Он не так удобен, как «беретта», зато обладает большей убедительностью.

А де Мола надо было убедить, что речь идет только о деловой стороне вопроса, а не о личных обидах. Хотя мог бы и поблагодарить Цугеля, что тот не застрелил его тогда в Лугано. Он не выстрелил, повинуясь интуиции, и оказался прав: кому бы иначе он теперь перепродал книгу? А если он встретит Вольпе? Ничего не изменится, если, конечно, Вольпе будет молчать.

Магазин никуда не делся, только вместо имени де Мола на вывеске было написано «Книжная академия». Уже у входа лейтенанта обволокли запахи старинной бумаги, клея и какой-то смолы.

— Добрый день.

Навстречу ему поднялся стриженный под бобрик человек с висевшими на шнурке очками. Лицо его было Цугелю незнакомо.

— Я хотел поговорить с синьором де Мола.

— Мне очень жаль, но доктор де Мола больше не занимается этим магазином. Здесь теперь другой владелец.

— А синьор Вольпе еще работает?

— Нет. Извините, но, сказать по правде, я такого даже не знаю.

Цугель, по свойственной ему привычке, принялся лихорадочно соображать, но на ум ничего не приходило.

Оба исчезли… Вот этого он не предусмотрел.

Однако ответ пришел сразу и совершенно неожиданно:

— Сюда все еще приходит почта на имя доктора де Мола. Кто-то ее забирает и, видимо, относит ему, вот только не знаю, куда именно. Если хотите, можете оставить письмо.

— Спасибо, вы очень любезны.

Это была та самая мысль, которой ему недоставало.

— Садитесь. Здесь, конечно, не очень удобно, но бумага и ручка всегда найдутся.

Цугель тщательно запечатал конверт, надписал его и вышел. Струйки мелкого, нудного дождика потекли по безбровому лицу, как слезы. Противнее всего было ощущать бритый череп. Вода стекала с него за шиворот так быстро, что рубашка сразу намокла. В трамвае он попытался вытереть голову рукавом, но черная кожа мало подходила для этих целей.

Надо поскорее избавиться от этого пальто, в нем он похож на немца или на итальянца, который, как мартышка, пытается подражать фашистам. Полные то страха, то зависти взгляды прохожих были более чем красноречивы. Стоит отказаться от этого символа и подумать о каких-нибудь других. Об американском орле, например. В конце концов, обе птицы похожи, только у американского орла нет над головой короны из свастики.

Едва Цугель вышел за дверь, человек в очках позвонил по телефону.

— Он здесь был и оставил письмо для Джакомо.

— Вскрой его! Что там написано?

Воцарилось долгое молчание, потом послышалось:

— Книга у него, Гавриил. Он собирается торговаться. Оставил свой адрес.

— Я же говорил, что надо надеяться! Я предупрежу Джакомо. Он снова вступает в игру.

В магазине радио продолжало во весь голос петь о любви, чередуя эти рулады с пылкими пассажами о преступлениях евреев. Все они сводились к тому, что всякое терпение небезгранично, рубеж уже перейден. Многие семьи спрашивали себя, в чем их вина. Но были и такие, кто предполагал, что это старые грехи теперь выплывают из тени веков, как древнее проклятие. В тесном кругу «Омеги» не сомневались: что-то готовится, и это «что-то» достаточно быстро омрачит весь мир.