Глава 40

КК лежала на кровати в каюте самолета. Они находились в воздухе уже почти восемь часов, летели на восток над гористыми засушливыми районами. Время от времени она бросала взгляд в иллюминатор на звезды, убеждаясь, что их курс остается неизменным. Они направлялись в сердце Азии, и Кэтрин знала, в какое место; она не помнила названия и точные координаты, но видела эту метку на карте.

Именно туда и нужно Иблису… она поправила себя: не Иблису, а Филиппу Веню. Симон умолял их сделать все возможное, предупреждал: карта не должна оказаться у Филиппа. А теперь… У нее было такое чувство, будто она своими руками передала ее Веню.

Кэтрин задумалась: знал ли Симон, кто он такой, — но тут же прогнала эту мысль. Она сердцем чувствовала, что ее ближайший друг не стал бы скрывать такую ужасающую тайну.

Впервые КК узнала о Веню перед тем, как они с Симоном проникли в его офис, чтобы похитить древнее письмо. Она знала о его безжалостности, о том, что его повсюду подозревают в связях с криминальным миром, но и предположить не могла, что он ее отец.

Филипп ловко похоронил свое криминальное прошлое на кладбище Святого Фомы в Шрусбери. Финбар Райан воистину умер тогда, много лет назад; Кэтрин видела его погребение, стоя рядом с матерью. Ее отец исчез с лика земли только для того, чтобы возродиться как Филипп Веню, который поменял кобуру на портфель.

А после смерти матери у него вдруг случился приступ психопатической отцовской любви, и он отправил Иблиса, сделав его ее попечителем и учителем. Кэтрин не знала, какими мотивами руководствовался папаша или почему он ни разу не попытался встретиться с ними или прислать денег. Она была благодарна за то, что он не появился в их жизни собственной персоной.

Но у нее сердце болело при мысли о том, что он определил ее путь в жизни, что он прислал Иблиса и превратил ее в преступницу, используя ее любовь к сестре. Мать говорила, что ее отец — человек, который способен только брать, что он исполнен цинического равнодушия ко всему на свете. Она прекрасно понимала, что мать взяла их на кладбище, чтобы они могли своими глазами видеть, как его похоронят.

Но ее ярость по отношению к Веню (она не могла заставить себя думать о нем как об отце) и злость по отношению к Иблису были ничто по сравнению с болью и разочарованием, связанными с сестрой. Она воспитала Синди, пожертвовала всем ради нее, помогала ей, заботилась. Сестренка бессчетное число раз плакала у нее на плече, жалуясь на жизнь, на сиротство, на неприятности в школе, на мальчишек — и даже не задумывалась о том, что той-то поплакаться некому. КК слушала рассказы сестры о ее несчастных влюбленностях, но ни разу не сказала, что в ее собственной жизни этого никогда не было — ни счастливой, ни несчастной любви.

По мере того как Синди росла, ее жизненными мотивациями все больше становились деньги и успех; она вечно говорила о том, как будет заботиться о старшей сестре, когда заработает свои миллионы. Ее обуяла подростковая жажда наживы, ей хотелось иметь все, и в конечном счете это захватило ее целиком. Исказило представление об истинных жизненных ценностях и сделало легкой добычей Иблиса, который заманил ее в мир пустых обещаний, иллюзорного богатства, в мир Филиппа Веню.

Перебирая в уме всю эту неразбериху и обман, КК исполнялась гневом, мешавшим ей думать. Гневом к Иблису, из-за которого так сложилась ее жизнь, к Синди, которая предала ее. Но более всего к кукловоду — человеку, который манипулировал ими, человеку, в ненависти к которому ее воспитывала мать.

Тот факт, что он жив, что она проникла в его офис, чтобы похитить письмо великого визиря… Кэтрин вдруг поняла, почему первая похищенная и проданная ею картина «Страдание» Гоетии висела там на стене. Это был трофей, выставленный с гордостью, — так тренер выставляет фотографии воспитанного им чемпиона.

А потом пришло осознание последнего — худшего из всего, что случилось. Именно Веню отправил ее на смерть в тюрьму «Хирон», прекрасно зная, что она его плоть и кровь. Есть ли в мире что-либо более чудовищное, чем отправить на смерть собственного ребенка?

Разные мысли теснились в голове. Кэтрин всю свою жизнь прожила, руководствуясь ложными мотивами, и вдруг оказалась у разбитого корыта. Она перебирала в памяти прожитые годы, жертвы и самоограничение, стремление вести нормальную жизнь, желание встретить человека, который протянул бы руку и вытащил ее из этой ямы, обнял бы ее, любил бы ее и исправил бы все в этом мире.

Потом ее мысли обратились к Майклу. Она так близко подошла к настоящей любви, которая наполнила радостью ее сердце и душу. У них так много общего, и если даже она злилась, бывала испуганной или усталой, все равно любовь неизменно связывала их сердца неразрывными узами. Кэтрин бывала в разных местах, в разных ситуациях, где можно найти любовь, но никогда не ожидала, что это случится именно так. И что она встретит человека, благодаря которому будет чувствовать себя во всех смыслах настоящей женщиной, чувствовать уверенность и не стыдиться прошлого. Он не настаивал на том, чтобы она как-то изменилась. И любил ее самой простой и самой сложной любовью. Утешал, когда она нервничала, успокаивал, когда была испугана, вызывал в ней желание. КК тосковала по нему сейчас, ей нужно почувствовать его успокаивающие объятия, услышать убаюкивающие слова…

Она теперь получала наказание за те краткие мгновения любви, за то, что позволила себе — пусть и ненадолго — забыться, за эту единственную минутку эгоизма; за все это тащат ее теперь на край земли два самых презренных человека из всех, кого она знала: один ее породил, другой — воспитал. А единственный человек, на которого, как ей казалось, она может положиться, которого вырастила, — ее собственная сестра предала и объединилась с теми, кого Кэтрин презирала.

Женщина подошла к холодильнику, нашла итальянскую колбасу и сыр. Откупорила бутылку вина. Она не собиралась умирать от голода; нужно быть в форме, когда придется разбираться с Синди. Кэтрин положила еду на маленький столик и села. Залезла себе под рубашку и вытащила медальон, сняла с шеи, положила на стол и прочла слова надежды: «Всегда есть завтра». Впервые с того дня, когда она встретила Майкла, КК усомнилась в этом утверждении — не только в отвлеченном афоризме, а в том, что она вообще когда-нибудь увидит его.

Она пошарила в ящиках столика, нашла бумагу и ручку. Наконец, дала волю своему сердцу, налила вина и стала писать: