Глава 44

Я приехал домой поздно, усталый и подавленный. Был один из тех вечеров, когда в воздухе висит тяжесть, а ночные шумы кажутся приглушенными и далекими. Сквозь туман виднелась равнодушная луна. Я походил по дому, поставил несколько пластинок, но музыки почти не слышал. Казалось, где-то раздается мерное тиканье, хотя в доме тикать было нечему. Звук пульсировал у меня в голове. Я был человек-часы, отсчитывающий секунды до чьей-то смерти.

Я вспомнил, как в первый раз увидел Эйлин Уэйд, и во второй, и третий, и четвертый. Но потом ее образ расплылся. Она перестала казаться мне реальной. Когда узнаешь, что человек – убийца, он сразу теряет реальность.

Есть люди, которые убивают из ненависти, или от страха, или из корысти. Есть убийцы хитрые, которые планируют все заранее и надеются, что их не поймают.

Есть разъяренные убийцы, которые вообще не думают. А есть убийцы, влюбленные в смерть, для которых убийство – это нечто вроде самоубийства. Они все слегка помешаны, но не в том смысле, какой имел в виду Спенсер.

Было почти светло, когда я, наконец, лег в постель.

Из черного колодца сна меня выдернуло дребезжание телефона. Я перевернулся, спустил ноги, нащупывая туфли, и понял, что проспал не больше двух часов. Чувствовал я себя, как полупереваренный обед. Я с трудом поднялся, побрел в гостиную, стащил трубку с аппарата и сказал в нее:

– Подождите минутку.

Положив трубку, я пошел в ванную и плеснул себе в лицо холодной водой.

За окном раздавалось мерное щелканье. Я рассеянно выглянул и увидел смуглое бесстрастное лицо. Это был садовник-японец, приходивший раз в неделю, которого я прозвал Жестокий Джек. Он подравнивал кусты – так, как это умеет делать только садовник-японец. Просишь его прийти раз пять, он все время отвечает: «на той неделе», а потом является в шесть утра и начинает стричь кусты под окном твоей спальни.

Я вытер лицо и вернулся к телефону.

– Да?

– Это Кэнди, сеньор.

– Доброе утро, Кэнди.

– La senora es muerta.

Умерла. Какое холодное черное бесшумное слово на всех языках. Она умерла.

– Надеюсь, ты тут ни при чем?

– Я думаю, лекарство. Называется демерол. Я думаю, сорок, пятьдесят в бутылочке. Теперь пустая. Не ужинала вчера вечером. Сегодня утром я влезаю по лестнице и смотрю в окно. Одета, как вчера днем. Я взломаю дверь. La senora es muerta. Frio como Agua de nieve.

Холодная как ледяная вода.

– Ты звонил кому-нибудь?

– Si. El доктор Лоринг. Он вызвал полицию. Еще не приехали.

– Д-ру Лорингу, вот как? Он всегда опаздывает.

– Я не показываю ему письмо, – сказал Кэнди.

– Кому адресовано письмо?

– Сеньору Спенсеру.

– Отдай полиции, Кэнди. Д-ру Лорингу не давай. Только полиции. И вот еще что, Кэнди. Не скрывай ничего, не ври им. Мы к вам приезжали. Расскажи правду. На этот раз правду и всю правду.

Наступила короткая пауза. Потом он сказал:

– Si. Я понял. Hasta la vista, amigo. – Повесил трубку. Я набрал номер «Риц-Беверли» и попросил Говарда Спенсера.

– Минутку, пожалуйста. Соединяю с регистрацией. Мужской голос сказал:

– Регистрация. Что вам угодно?

– Я просил Говарда Спенсера. Знаю, что сейчас рано, но это срочно.

– М-р Спенсер вчера уехал. Улетел восьмичасовым самолетом в Нью-Йорк.

– Извините. Я не знал.

Я прошел на кухню сварить кофе – целое ведро. Крепкого, густого, горького, обжигающего, беспощадного. Кровь для жил усталого человека.

Берни Олз позвонил мне пару часов спустя.

– Ну, умник, – произнес он. – Давай к нам, на мученья.

Все было, как в прошлый раз, только пораньше, днем, и мы сидели в кабинете капитана Эрнандеса, а шериф находился в Санта-Барбаре, открывал там праздник, Неделю Фиесты. В кабинете собрались капитан Эрнандес, Берни Олз, помощник коронера, д-р Лоринг, который выглядел так, словно его взяли за незаконный аборт, и работник прокуратуры по имени Лофорд, высокий, худой и бесстрастный. Поговаривали, что его брат – хозяин подпольной лотереи в районе Центральной авеню.

Перед Эрнандесом лежало несколько исписанных листков почтовой бумаги нежно-розового цвета, с необрезанными краями, текст написан зелеными чернилами.

– Мы собрались неофициально, – начал Эрнандес, когда все устроились поудобнее на неудобных жестких стульях. – Без стенограммы и магнитофона.

Говорите, что хотите. Д-р Вайс – представитель коронера, который будет решать, понадобится ли слушать дело. Д-р Вайс?

Это был толстый, бодрый человек, вроде бы знающий специалист.

– По-моему, не понадобится, – сказал он. – Пока что все указывает на наркотическое отравление. Когда прибыла скорая помощь, женщина еще дышала, но очень слабо, была в глубокой коме, все рефлексы отрицательны. На этой стадии редко удается спасти одного из ста. Кожа была холодная, дыхание почти не прослушивалось. Слуга решил, что она мертва. Она умерла примерно час спустя. Насколько я понимаю, она была подвержена сильным приступам бронхиальной астмы. Д-р Лоринг выписал демерол на случай припадка.

– Есть сведения или выводы о количестве принятого демерола, д-р Вайс?

– Смертельная доза, – ответил он с легкой улыбкой. – Сразу это определить нельзя, не зная ее анамнеза, степени сопротивляемости организма. По ее признанию она приняла две тысячи триста миллиграммов, что в четыре-пять раз превышает смертельную дозу для людей, не являющихся наркоманами. – Он вопросительно взглянул на Лоринга.

– Миссис Уэйд не была наркоманкой, – холодно сообщил д-р Лоринг. – Ей была предписана доза одну-две таблетки – пятьдесят миллиграммов каждая.

Максимально я бы разрешил не более трех-четырех в сутки.

– Но вы ей выписали пятьдесят одним махом, – заметил капитан Эрнандес.?

Не считаете, что опасно держать дома это лекарство в таком количестве? И часто у нее бывали приступы астмы?

Д-р Лоринг презрительно улыбнулся.

– Для всякой астмы характерны перемежающиеся приступы. У нее ни разу не наступил так называемый «статус астматикус», когда пациенту грозит опасность задохнуться.

– Хотите что-нибудь добавить, д-р Вайс?

– Ну... – медленно произнес д-р Вайс, – если бы она не оставила записки, и мы бы совсем не знали, сколько она приняла, можно было бы считать это случайностью. Сверхдоза по ошибке. Здесь недолго перебрать. Точно будем знать завтра. Господи боже, Эрнандес, вы ведь не собираетесь скрывать ее записку?

Эрнандес насупился, уставившись в стол.

– Я просто поинтересовался. Не знал, что астму лечат наркотиками.

Каждый день узнаешь что-то новое. Лоринг вспыхнул.

– Я же сказал, капитан, – это была крайняя мера. Врач может и не успеть.

Астматические приступы возникают весьма неожиданно.

Эрнандес скользнул по нему взглядом и повернулся к Лофорду.

– Что скажут у вас в конторе, если я передам это письмо в газеты?

Помощник прокурора бесстрастно посмотрел на меня.

– Что здесь делает этот парень, Эрнандес?

– Я его пригласил.

– Откуда мне знать, что он не перескажет какому-нибудь репортеру все, что здесь говорится?

– Да, он любитель поболтать. Вы с этим столкнулись, когда его засадили.

Лофорд усмехнулся, потом откашлялся.

– Я читал так называемое признание, – четко произнес он. – И не верю ни единому слову. Известно, что на ее долю выпало эмоциональное напряжение, потеря близкого человека, употребление наркотиков, стресс военного времени в Англии, под бомбежками, тайный брак, появление этого человека, и так далее.

У нее, несомненно, возникло болезненное чувство вины, и она пыталась очиститься от него способом перенесения.

Он замолчал и поглядел вокруг, но увидел лишь абсолютно непроницаемые лица.

– Не могу говорить за прокурора, но, по-моему, даже если бы эта женщина осталась в живых, это письмо не дает оснований передавать дело в суд.

– Поскольку вы уже поверили одному письму, вам не хочется верить другому, которое ему противоречит, – язвительно бросил Эрнандес.

– Потише, Эрнандес. Всякий орган правосудия должен принимать в расчет общественное мнение. Если бы ее признание попало в газеты, у нас были бы неприятности. Наверняка. Немало развелось всяких реформистских болтунов, которые только и ждут шанса воткнуть нам нож в спину. Большое жюри и так уже в истерике из-за того, как отделали на прошлой неделе нашего лейтенанта из отдела по борьбе с пороком.

Эрнандес сказал:

– Ладно, это ваши заботы. Подпишите мне расписку.

Он собрал розовые листки, и Лофорд подписал квитанцию. Затем взял письмо, сложил, сунул во внутренний карман и вышел.

Д-р Вайс встал. Добродушный, уверенный, бесстрастный.

– Прошлое слушание по делу семьи Уэйдов провели слишком быстро, – сказал он. – Думаю, на этот раз не стоит его проводить вообще.

Он кивнул Олзу и Эрнандесу, церемонно пожал руку Лорингу и ушел. Лоринг встал, готовясь уйти, потом заколебался.

– Итак, я могу сообщить некоему заинтересованному лицу, что дальнейшего расследования не предвидится? – чопорно осведомился он.

– Простите, что так надолго оторвали вас от пациентов, доктор.

– Вы не ответили на мой вопрос, – резко бросил Лоринг. – Предупреждаю вас...

– Катись отсюда, – сказал Эрнандес.

Д-р Лоринг еле удержался на ногах от ужаса. Затем повернулся и быстрыми неверными шагами вышел из комнаты. Дверь закрылась, и прошло с полминуты, прежде чем нарушилось молчание. Эрнандес встряхнулся и закурил. Потом поглядел на меня.

– Ну? – сказал он.

– Что «ну»?

– Чего вы ждете?

– Значит, это конец? Крышка? Капут?

– Объясни ему, Берни.

– Конечно, конец, – сказал Олз. – Я уже совсем было собрался вытащить ее на допрос. Уэйд не мог сам застрелиться. Слишком высокий процент алкоголя в мозгу. Но, как я вам говорил, для убийства не хватало мотива. У нее в письме, может, и не все правда, но оно доказывает, что она за мужем шпионила. Знала расположение дома для гостей в Энсино. Эта дамочка Леннокс отбила у нее обоих мужчин. Что произошло в доме для гостей, оставляю на ваше воображение. Один вопрос вы забыли Спенсеру задать. Был ли у Уэйда маузер ППК. Да, у него был небольшой автоматический маузер. Мы сами спросили сегодня Спенсера по телефону. Уэйд в пьяном виде терял рассудок. Несчастный подонок либо думал, что убил Сильвию Леннокс, либо действительно ее убил, либо догадывался, что ее убила его жена. В любом случае он рано или поздно все это выложил бы. Конечно, пьянствовать он начал уже давно, но ведь он был женат на красивом ничтожестве. Мексиканец про это знает. Он, мерзавец, вообще почти все знает. Она была воплощенная мужская мечта, но и сама жила в мечте или во сне. Часть ее души была здесь, но другая часть – в прошлом. А если ее иногда к кому-нибудь и тянуло, то не к мужу. Понятно я объясняю?

Я не ответил.

– Вы ведь сами с ней чуть не спутались, правда?

И на это я не ответил.

Олз и Эрнандес оба горько усмехнулись.

– Не такие уж мы кретины, – продолжал Олз. – Поняли, что в этой истории с ее раздеванием есть доля правды. Вы насели на Кэнди, и он не стал спорить.

Он был сбит с толку, обижен, он любил Уэйда и хотел знать все точно. А узнав, пустил бы в ход нож. Все это он считал своим личным делом. Он за Уэйдом не шпионил, не стучал на него. Жена Уэйда шпионила и нарочно путала карты, чтобы заморочить мужу голову. Все сходится. В конце, по-моему, она его стала бояться. И Уэйд не сбрасывал ее ни с какой лестницы. Она случайно поскользнулась, а он хотел ее поймать. Это Кэнди тоже видел. – Все равно не понятно, почему она хотела, чтобы я жил у них в доме.

– Могу назвать несколько причин. Есть такой известный прием. Любой полицейский сталкивается с ним сто раз в жизни. Вы были неизвестной величиной – помогли Ленноксу бежать, дружили с ним и, возможно, были посвящены в его тайны. Что он знал и что он вам сказал? Он взял с собой револьвер, из которого убили Сильвию, и знал, что из него стреляли. Она могла подумать, что он так поступил ради нее. То есть знал, что стреляла она. Когда он покончил с собой, она решила, что наверняка знал. Но как быть с вами? Вы по-прежнему оставались неизвестной величиной. Она хотела вытянуть из вас все, что можно. Обаяния у нее хватало, а тут и предлог подвернулся, чтобы с вами познакомиться. А если бы ей понадобился козел отпущения, вы и на это годились.

– Слишком уж много она, по-вашему, знала, – возразил я.

Олз сломал сигарету пополам и стал жевать половинку. Вторую засунул за ухо.

– Еще одно объяснение – ей был нужен мужчина, здоровенный парень, который сумел бы ее задушить в объятиях и воскресить ее мечту.

– Она меня ненавидела, – сказал я. – Это не подходит.

– Конечно, – сухо вставил Эрнандес. – Вы ее оттолкнули. Но это она бы пережила. А потом вы взорвали перед ней мину, да еще при Спенсере.

– По-моему, ребята, вы недавно были у психиатра.

– Черт побери, – сказал Олз, – не знаете вы, что ли? Да они от нас не вылезают. Двое у нас просто на зарплате. Наш бизнес стал филиалом врачебного рэкета. Так и лезут в тюрьму, в суд, на допросы. Пишут доклады по пятнадцать страниц, почему какой-нибудь недоносок ограбил винную лавку, или изнасиловал школьницу, или сбывал наркотики в старших классах. Через десять лет мы с Эрнандесом вместо того, чтобы стрелять в тире и подтягиваться на турнике, будем заниматься тестами Роршаха и словесными ассоциациями. На дело будем выезжать с детектором лжи и сывороткой правды в черном чемоданчике. Жалко, не попались нам те четверо макак, которые обработали Большого Вилли Магоуна.

Мы бы им устроили адаптацию и научили любить своих мамочек.

– Так я пойду, пожалуй?

– Не убедили мы вас? – спросил Эрнандес, щелкая резиновой ленточкой.

– Почему, убедили. Дело умерло. Она умерла, все умерли. Все улажено, официально и аккуратно, как полагается. Осталось идти домой и про все забыть. Так и сделаю.

Олз достал из-за уха полсигареты, взглянул на нее, словно удивляясь, как она туда попала, и швырнул через плечо.

– Что вы скулите? – сказал Эрнандес. – Если б у нее запас револьверов не кончился, она бы и вас добавила для круглого счета.

– Между прочим, – угрюмо заметил Олз, – телефон вчера тоже работал.

– Ну, конечно, – сказал я. – Вы бы примчались со всех ног и выслушали бы запутанный рассказ, где она призналась бы только в мелком обмане. Сегодня утром вы имеете полное, как я надеюсь, признание. Вы не дали мне его прочесть, но ради любовного письмеца вряд ли бы вы стали вызывать прокурора.

Если бы по делу Леннокса вовремя как следует поработали, кто-нибудь раскопал бы его послужной список, узнал, где его ранили, и все остальное. А попутно всплыла бы и связь с Уэйдами. Роджер Уэйд знал, кто такой Фрэнк Марстон. И еще один частный сыщик знал, на которого я случайно вышел.

– Возможно, – согласился Эрнандес, – но полицейское следствие так не ведут. Если дело уже закрыто, его не ворошат снова. Даже если никто не нажимает, чтобы скорее с ним покончить. Я расследовал сотни убийств. В большинстве случаев все концы сходятся, и закон вступает в силу. Бывает, что и остаются какие-то неясности. Но когда есть мотив, средство, возможность, бегство, письменное признание и сразу за ним самоубийство, этого более чем достаточно. Ни одна полиция в мире не станет выделять дополнительного времени и людей, чтобы оспаривать очевидное. В пользу Леннокса было всего два аргумента: во-первых, некоторые считали, что он славный парень и не способен на убийство; во-вторых, были и другие, кто мог прикончить Сильвию.

Но другие не удирали, не писали признаний, не пускали себе пулю в лоб. Это все сделал он. А что касается «славного парня», то примерно шестьдесят-семьдесят процентов убийц, которые расстаются с жизнью в газовой камере, на горячем стуле или на виселице, были, по мнению их соседей, безобидны, хорошо воспитанные люди, как миссис Роджер Уэйд. Хотите прочесть, что она написала в своем письме? Ладно, читайте. Мне нужно в мэрию.

Он встал, открыл ящик и выложил на стол папку.

– Здесь пять фотокопий, Марлоу. Если попадетесь мне за чтением, вам не поздоровится.

Он подошел к двери, потом обернулся и позвал Олза:

– Хотите, вместе побеседуем с Пешореком?

Олз кивнул и вышел за ним вслед. Оставшись один, я открыл папку и увидел черно-белые фотокопии. Потом, дотрагиваясь только до краев, пересчитал их. Их было шесть штук, каждая по несколько страниц, сколотых вместе. Я взял одну копию, свернул ее в трубку и спрятал в карман. Потом стал читать следующую, лежавшую в папке сверху. Дочитав, сел и стал ждать.

Примерно через десять минут Эрнандес вернулся один. Он снова сел за стол, перебрал фотокопии и убрал папку в ящик.

Он вскинул на меня бесстрастный взгляд.

– Довольны?

– Лофорд знает, что вы сделали копии?

– Я ему не говорил. Берни – тоже. Берни сам их изготовил. А что?

– А вдруг одна копия пропадет? Он презрительно улыбнулся.

– Не пропадет. Но все равно, мы тут ни при чем. В прокуратуре тоже есть копировальная машина.

– Вы ведь не слишком любите прокурора Спрингера, капитан?

Он удивился.

– Я? Я всех люблю, даже вас. Убирайтесь отсюда к черту, мне работать надо. Я встал. Внезапно он спросил:

– Оружие при себе имеете?

– Как когда.

– У Большого Вилли Магоуна было два револьвера. Интересно, почему он их не пустил в ход.

– Наверно, думал, что его и так испугаются.

– Возможно, – небрежно заметил Эрнандес. Взял резиновую ленточку и стал растягивать на больших пальцах. Тянул все сильнее и сильнее. Наконец, она не выдержала и лопнула. Он потер палец, по которому ударил конец резинки. – Если долго тянуть, никто не выдержит, – сказал он. – Даже самый страшный на вид.

Ну, пока.

Я вышел за дверь и быстро покинул здание. Дурачком я был, дурачком и остался.