Глава 35

Я пролежал так полчаса, пытаясь сообразить, что делать дальше. Часть моей души желала, чтобы он напился в дымину – посмотреть, что получится. Я думал, что ничего страшного с ним не случится в его собственном кабинете и в его собственном доме. Он мог снова упасть и разбиться, но для этого нужно пить долго. Он вливал в себя виски, как в бочку. И почему-то пьяные никогда сильно не расшибаются. Его снова могло обуять чувство вины. Скорее всего, на сей раз он просто заснет.

Другая часть души хотела бежать отсюда навсегда, но к этому внутреннему голосу я никогда не прислушивался. Если бы прислушивался, то остался бы в родном городке, работал бы в скобяной лавке, женился на дочке хозяина, завел пятерых ребятишек, читал бы им по воскресеньям юмористический раздел из газеты, давал подзатыльники за непослушание и собачился бы с женой из-за того, сколько им выделить карманных денег и какую программу разрешать смотреть по телевидению. Я мог бы даже разбогатеть – в масштабах городка: восьми комнатный дом, две машины в гараже, курица по воскресеньям и «Ридерз Дайджест» на столике в гостиной, у жены чугунный перманент, а у меня бетонные мозги. Нет уж, друзья, угощайтесь сами. Мне подавайте большой, мрачный, грязный, преступный город.

Я встал и вернулся в кабинет. Он сидел, вяло уставившись перед собой тусклыми глазами. Бутылка виски была уже наполовину пуста. Он взглянул на меня, как лошадь глядит через забор.

– Вам чего?

– Ничего. Все в порядке?

– Не приставайте. У меня на плече сидит человечек, рассказывает мне сказки.

Я взял с тележки еще сандвич и стакан пива. Прожевал сандвич и выпил пиво, прислонившись к письменному столу.

– Знаете что? – внезапно спросил он вполне ясным голосом. – У меня когда-то был секретарь. Для диктовки. Отказался от него. Мешало, что он сидит и ждет, когда я начну творить. Ошибка. Надо было бы его оставить.

Пошли бы слухи, что я гомосексуалист. Умники, которые не умеют писать и поэтому пишут рецензии, раздули бы это и сделали мне рекламу. Ворон ворону глаз не выклюет, понимаете. Все до единого педики, черт бы их побрал.

Педераст в наш век – главный арбитр по вопросам искусства, приятель.

Извращенцы теперь – главные люди.

– Почему теперь? Их вроде всегда хватало. Он на меня не посмотрел.

Говорил сам с собой. Но слышал, что я сказал.

– Конечно, еще тысячи лет назад. Особенно в эпохи расцвета искусств.

Афины, Рим, Ренессанс, елизаветинский период, романтизм во Франции – всюду их полно. Читали «Золотую ветвь»? Нет, слишком толстая книга для вас. Ну, хоть сокращенный вариант. Надо прочесть. Доказывает, что наши сексуальные привычки – чистая условность, вроде черного галстука к смокингу. Вот я. Пишу про секс, но у меня он весь в оборочках и нормальный.

Он взглянул на меня и усмехнулся.

– Знаете что? Я обманщик. В моих героях по два с половиной метра росту, а у героинь мозоли на заду от валяния в постели с задранными коленями.

Кружева и оборочки, шпаги и кареты, элегантность и беспечность, дуэли и благородная смерть. Все вранье. Они употребляли духи вместо мыла, зубы у них гнили, потому что их никогда не чистили, от ногтей пахло прокисшей подливкой. Французское дворянство мочилось у стен в мраморных коридорах Версаля, а когда вы, наконец, сдирали с прекрасной маркизы несколько слоев белья, первым делом оказывалось, что ей надо бы принять ванну. Об этом и надо писать.

– Что ж не пишете? Он фыркнул.

– Тогда жить пришлось бы в пятикомнатном доме в Комптоне, и то, если повезет. – Он потянулся к бутылке и похлопал по ней. – Скучаешь, подружка, поговорить тебе не с кем.

Он встал и вышел из комнаты, почти не шатаясь. Я стал ждать, ни о чем не думая. На озере затарахтела моторная лодка. Вскоре она появилась в поле зрения – нос высоко задран над водой, а на буксире шел крепкий загорелый парень на акваплане. Я подошел к стеклянным дверям и увидел, как она сделала лихой разворот. Слишком быстро, чуть не перевернулась. Парень на акваплане заплясал на одной ноге, теряя равновесие, потом свалился в воду. Лодка затормозила, человек подплыл к ней ленивым кролем, потом обратно по буксиру и перекатился животом на акваплан.

Уэйд вернулся со второй бутылкой виски. Моторка набрала скорость и ушла вдаль. Уэйд поставил новую бутылку рядом со старой. Сел и насупился.

– Черт побери, неужели вы все это выпьете? Он прищурился.

– Катись отсюда. Иди домой, помой там пол в кухне или еще что. Свет загораживаешь. – Язык у него опять еле ворочался. Успел приложиться в кухне, как обычно.

– Нужен буду, позовите.

– Я еще так низко не опустился, чтоб ты мне был нужен.

– Ладно, спасибо. Побуду, пока не вернется м-с Уэйд. Знаете такого ?

Фрэнка Марстона?

Он медленно поднял голову. Глаза у него разъезжались. Видно было, с каким трудом он берет себя в руки. Но на сей раз получилось. Лицо его утратило всякое выражение.

– Никогда не слыхал, – сказал он тщательно и очень медленно. – Кто он такой?

Когда я заглянул к нему в следующий раз, он спал с открытым ртом.

Волосы влажные от пота, виски от него несло на милю. Губы растянуты, словно в гримасе, язык, обложен и на вид совсем сухой.

Одна из бутылок была пуста. В стакане на столе оставалось около двух дюймов виски, а другая бутылка была полна на три четверти. Пустую я поставил на тележку, выкатил ее из комнаты, потом вернулся, закрыл стеклянные двери и опустил жалюзи. Моторная лодка могла вернуться и разбудить его. Я прикрыл дверь в кабинет.

Тележку я привез на кухню – белую с голубым, просторную и пустую. Я так и не наелся. Съел еще один сандвич, допил пиво, потом налил себе чашку кофе.

Пиво выдохлось, но кофе был еще горячий. Затем я опять вышел во дворик.

Прошло довольно много времени, и озеро снова вспорола моторка. Было почти четыре часа, когда я услышал далекий гуд перешедший в оглушительный вой.

Надо бы запретить это по закону. Может, и есть такой закон, но парень в моторке плевать на него хотел. Бывают люди, которые обожают нарушать чужой покой. Я спустился к берегу.

На этот раз трюк удался. Водитель на повороте притормозил, и загорелый малый на акваплане откинулся назад, борясь с центробежной силой. Доска почти вышла из воды, скользя на одном краю, затем моторка выровняла курс, спортсмен удержался на акваплане, они умчались, и тем все кончилось. Волны от моторки подкатились к моим ногам? Они бились об опоры причала и подбрасывали вверх-вниз лодку на привязи. Когда я повернул обратно к дому, они еще не успокоились.

Войдя во дворик, я услышал, что со стороны кухни доносится перезвон курантов. Когда он раздался снова, я решил, что звонок-куранты может быть только у парадной двери. Я подошел к ней и открыл.

На пороге стояла Эйлин Уэйд, глядя в другую сторону. Обернувшись, она сказала:

– Прошу прощения, я забыла ключ. – Затем увидела, что это я. – Ах, я думала, это Роджер или Кэнди.

– Кэнди нет. Сегодня четверг.

Она вошла, и я закрыл дверь. Она поставила сумку на стол между диванами. Выглядела холодно и отчужденно. Сняла белые кожаные перчатки.

– Что-нибудь случилось?

– Ну, он слегка выпил. Ничего страшного. Спит на диване в кабинете.

– Он вам сам позвонил?

– Да, но не поэтому. Пригласил меня на ленч. К сожалению, мне пришлось есть одному.

– Так. – Она медленно опустилась на диван. – Знаете, я совсем забыла, что сегодня четверг. Кухарка тоже выходная. Как глупо.

– Кэнди перед уходом подал нам ленч. Ну, я, пожалуй, побегу. Надеюсь, моя машина вам не помешала подъехать? Она улыбнулась.

– Нет, проезд широкий. Чаю хотите? Сейчас сделаю.

– Хорошо. – Не знаю, почему я это сказал. Никакого чаю я не хотел.

Сказал, и все.

Она сбросила полотняный жакет. Шляпы на ней не было.

– Только взгляну, как там Роджер.

Я смотрел, как она идет к двери в кабинет и открывает ее. Постояв чуть-чуть на пороге, она закрыла дверь и вернулась.

– Все еще спит. Очень крепко. Мне нужно на минутку наверх. Сейчас приду.

Я смотрел, как она забрала жакет, перчатки и сумку, поднялась по лестнице и вошла к себе в комнату. Дверь закрылась. Я решил, что надо пойти в кабинет и убрать бутылку. Если он спит, она ему не нужна.