Немногие из распятых делились впечатлениями о том, как они умирали на кресте и что было потом. Нельзя назвать противоестественным горячее желание жителей Лос-Аламоса узнать об этом поподробнее. Ведь они сами находились под угрозой исчезновения, поэтому донимали Натана Ли на улицах, по электронной почте или телефону, умоляя расспросить клонов об «этой смерти». Они мечтали хоть одним глазком взглянуть на нее такую, какой она описана в Библии: «немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь». Вот только Натану Ли было до жути боязно спрашивать об этом у клонов.

Этим летом Лос-Аламос почти утратил контакт с Америкой. Информационная технология не пришла в упадок, постепенно разрушаясь регион за регионом, как некоторые предсказывали. Все рухнуло в одночасье. Сегодня еще шли трансляции из Сент-Джорджа, Линкольна и Ларами: испуганные говорящие головы, бессвязные кадры видеопутешествий, — а назавтра экраны словно ослепли. Передачи элементарно прекратились. Впоследствии случались спорадические всплески — репортажи коротковолновиков-любителей, но спутники оставались битком набитыми устаревшими изображениями и данными, которые еще предстояло обработать. Происшедшее напоминало внезапный обвал в Америке, словно ее подключили к темноте, уже поглотившей Азию, Африку и Европу. И все равно Натан Ли цеплялся за надежду. Он отказывался верить, что молчание означает опустошение. Люди — города, целые регионы, племена — попрятались, вот и все. Там, за стенами, всюду оставалась жизнь. И его дочь. Жизнь — на этот вопрос он искал ответы, стараясь не думать о смерти.

Несколько раз Натан Ли все же спрашивал о ней у клонов: как они приняли свою смерть и что лежало за ней, но те уклонялись от ответа.

— Ты знаешь не хуже нас, — говорили они.

И дело было не в том, что они забыли. Лица мрачнели. В их глазах ему мерещилась затаенная ненависть. Они помнили, но против воли. Со временем Натан Ли осознал, что висеть на кресте было страшным унижением. Неважно, какие муки они испытали, именно память о перенесенном стыде жалила больнее всего. Голые и осыпаемые бранью — у них отобрали честь, доброе имя и земли. Их смерти обрекли на проклятие их семьи, и они знали это. Вот почему они замалчивали подробности.

Натана Ли поражала глубина чувства собственного достоинства у этих людей. Как их писец, он выслушивал диктуемые домой послания о нынешней жизни, и, как правило, они трактовали свое возрождение как величайшее благо или как шанс начать с нуля: новая земля, новые возможности. Они видели в себе пионеров или, как минимум, попутчиков. Пленение странными демонами было всего лишь этапом путешествия, который не будет длиться вечно. Они вели себя так, словно их скот, и фруктовые сады, и ремесло не пострадали в той, прошлой жизни. Некоторые подробно расписывали, как бы им хотелось, чтобы жены, или братья, или сыновья заботились о повседневных делах во время их отсутствия. «Больше трех шекелей не давай, — наставлял один свою жену. — И прошу, даже не заговаривай с Илией. Я никогда не доверял его бесстыжим глазам. И что бы ни стряслось, не зови его».

Дни напролет Натан Ли сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, выслушивая и записывая их откровения. К пятой неделе он уже понимал так много в их речи, что Иззи мог быть свободен по нескольку часов без перерыва. Иззи это было на руку: он постоянно крутился среди клонов. Когда во дворе неожиданно звенел смех, Иззи оказывался в центре веселья. Потом он всегда пытался объяснить шутки Натану Ли. Часто они были связаны с говорящей рыбой, или странствующими торговцами, или дочерьми скотовода — коротенькие зарисовки из жизни два тысячелетия назад.

Время от времени Натан Ли вставал походить, размять затекшие мышцы. В это утро Джошуа, худощавый человек с длинными пальцами рук и ног, описывал свою роль в великой битве. Мордехай, уродливый мужчина с большими ушами, каждый день похвалялся, как соблазнил жену римского центуриона. Он в деталях расписывал слушателям ее круглые бедра и стоны экстаза. Михей заявлял о своем достатке: мол, его гурт овец в пятьдесят голов к этому времени уже наверняка вырос до пяти сотен.

— Выходит, нет среди них убийц или воров? — спросил как-то Натан Ли Иззи.

— А вы тоже заметили? — откликнулся Иззи. — Никогда не встречал в одном месте столько патриотов, благородных вельмож, политических узников и мучеников веры.

Натан Ли словно вновь перенесся в Катманду — бурлящий котел фантазий и реальности, бесчестья и славы.

Но больше всего его по-прежнему занимали одиночки-нелюдимы, державшиеся в стороне от всех. Они вели себя так, словно не испытывали нужды ни похваляться, ни отправлять письма. Они стояли у огня, ели, нарезали по двору круги, но говорили редко. Среди них был и беглец. Натан Ли считал, что именно ему есть что рассказать, больше чем остальным: ведь этот человек успел мельком взглянуть на мир за пределами неволи. Но до сих пор он добровольно выдал лишь свое имя — Бен. Хотя он никогда и никому не говорил о своем побеге, остальные узники догадались об этом эпизоде. По шрамам на лице и теле.

Тема побега становилась все популярнее. Взгляды узников постоянно стреляли вдоль верхушек стен. Не ведая, что Натан Ли с Иззи по сути были их тюремщиками и что двор буквально утыкан микрофонами, клоны не таясь обсуждали способы выбраться на волю. Натан Ли обнаружил, что картина Иоанна с кораблем маскирует глубокие пазы, которые могут быть использованы как точки опоры для ног.

Как-то днем небольшая делегация подошла к Бену, прикидываясь, что молятся, и Натан Ли, заинтересовавшись, навострил уши. Они обратились к беглецу с почтением, как к маал-паа-наа, то есть к учителю.

— Каково оно там, за стенами? — спросили они.

— Там железный город. За ним — пустыня, — неприветливо и мрачно ответил Бен.

— Есть ли там вода? Волки?

— Погибшая земля, — сказал он. — Даже деревья мертвые.

— А деревни?

— Все опустели.

— Мы готовимся. — Они приглашали его участвовать.

— А что вы будете делать там?

— Искать наши дома, что же еще?

Он презрительно фыркнул.

— Помоги нам, маал-паа-наа.

На всякий случай Натан Ли предупредил об этом разговоре капитана. Он не хотел, чтобы охранники переусердствовали.

— Все пока только на словах, — сказал он. — И потом, они доверяют мне. Если что-то начнется, я сразу узнаю, и побег удастся предотвратить.

Капитан не выглядел встревоженным.

— Приятно видеть в них крупицы энергии.

Миранда слышала о готовящемся побеге. Она заговорила об этом как-то вечером у кромки крыши здания «Альфы». Они с Натаном Ли частенько удирали сюда ненадолго — перекусить на свежем воздухе, чтобы затем вернуться к работе. Там, наверху, постелив старенькое дешевое индейское одеяло на гравий, они любовались видом на западную оконечность долины, огнями Лос-Аламоса за мостом на севере. Обычно они хватали что было под рукой и бежали по лестнице наверх. Сегодня угощались яблоками и ореховым маслом.

— А что, если и вправду рискнут? — спросила Миранда. — Тебя не было, когда удрал Бен. В городе поднялась настоящая паника. А сам он едва не погиб.

— Не волнуйся. Побег одиночки — это взрыв отчаяния либо внезапно подвернувшийся шанс. Массовое бегство — совсем иное. Много времени требуется на то, чтобы прийти к согласию. Такое случается редко.

Натан Ли рассказал ей о группе маоистов, сговорившихся бежать из Бадригхота, его тюрьмы в Катманду.

— Они без конца совещались, — рассказывал он. — Это длилось месяцами. И вот конспираторы подготовили до мелочей продуманный план. Но без веры он бесполезен. Прежде всего необходима внутренняя убежденность, что свобода возможна. Маоистам не удалось перепилить железные цепи. Они даже не добрались до стены. С клонами будет то же самое.

— Но они могли бы. И ты хочешь этого.

— Не будет ничего.

— А чему ты так радуешься? — спросила Миранда. — Даже если им удастся бежать, их прикончит вирус.

— Ты говорила, их иммунная система имеет перед нашей преимущество, — напомнил Натан Ли. — У них останется три года.

— Все равно они обречены. Три года, а потом все. — Она махнула рукой.

— Три года, — повторил Натан Ли. — Это же немалый срок!

Она нахмурилась:

— Освободить их и тем самым обречь на гибель от чумы? Да это же все равно что сделать им инъекцию вируса.

— Я не призываю выпустить их на волю.

— Но думаешь. Что я, не вижу? Только это станет для них смертным приговором.

— Для них, — возразил он, — это будет целая жизнь.

Она страдальчески прикрыла глаза, будто он метался по комнате, распахивая ставни и впуская не нужный сейчас яркий свет.

— Три года, — сказала Миранда. — Потом они умрут. Не выживет ни один. Мы это знаем наверняка. Их двойники-клоны были подвергнуты воздействию вируса в лабораториях Южного сектора два и три года назад. Поначалу нас грели высокие надежды, потому что мы решили, будто у них иммунитет. Но потом выяснилось, что они защищены лишь от некоего слабого штамма, распространенного в начале эры. А тот, что гуляет нынче по миру, совсем не слабый. Здесь они в безопасности.

— До поры до времени, — сказал он.

— Когда найдем вакцину, у них будет вся жизнь впереди. Тридцать лет, сорок…

Натан Ли намазал ореховым маслом дольку яблока. Откусил. Миранда безоговорочно верит в излечение. «Когда», а не «если».

— Ты поставь себя на их место, — сказал он. — Встретившись с тем, с чем столкнулись они сейчас, ты бы приняла эти три года, ни минуты не колеблясь. Как и я.

Она странно посмотрела на него:

— Предложи я тебе гарантированные три года против возможных тридцати, ты взял бы три?

— Гипотетически?

— Да как угодно.

Он вдруг почувствовал необычайную легкость и отвагу, будто не осталось никаких сомнений.

— Только представь, что мы можем увидеть там, на воле, Миранда.

— Мы? — переспросила она.

Миранда наконец услышала. Она молчала, как будто давая слову повисеть в воздухе. Она могла истолковать его речи так, как хотела. Было ли это приглашение или единственное откровение, на которое он решился, беседуя с ней… или с собой?

Натан Ли всегда помнил о Грейс, каждую минуту. Это вконец лишило его сил, и свою немощь он ощущал как худшее из предательств. Его поиск обратился в муку, любовь — в болезнь, а то и хуже — в абстракцию. Он обожал свою дочь, а кого еще было любить? Теперь Натан Ли был не способен идти дальше — с Грейс либо без нее. Порой он ощущал, что задыхается, сознавая при этом: говорить вот так о свободе очень рискованно. Он страшился, что его чувства изменятся, кем же тогда он будет? Но разве мог он не мечтать?

Так и не дождавшись от Натана Ли подлинного признания, Миранда сказала:

— Вот, значит, что ты тогда сделаешь. Сбежишь?

— Я бы назвал это по-другому… — ответил он и неожиданно спросил: — Ты была в Париже?

— В Париже?

Он торопливо заговорил:

— Он будет нашим — нам все станет доступно. Или Барселона, или Вена. Лето в Альпах. Или Сирия, я знаю там интересные развалины. А Петра — потрясающее место! Удивительный полуденный свет. Красные скалы…

— Ты сейчас пытаешься соблазнить меня?

Голос ее был решительным, похоже, она анализировала создавшуюся ситуацию.

Он тотчас дал задний ход:

— Ты же сказала, мы говорим гипотетически.

— Не было такого.

— Нет, было.

— Это ты сказал.

Она говорила искренне, ни намека на игривость. Он просчитался.

— Я учусь летать, — заявил Натан Ли, избавившись от «мы». — Взял в библиотеке книги об этом. Есть даже такие программы-симуляторы. Маленький самолет с крылом неизменяемой геометрии. Можно передвигаться — от одного аэродрома до другого.

В своем воображении он пускался в полет среди величественных развалин небоскребов Нью-Йорка и дальше, через Атлантику, воровал, держал в руках фантастические сокровища, исследовал неизвестные регионы.

— Париж будет похож на древний Ангкор-Ват, — сказал он. — А Лувр обрастет мхом и лишайниками. От тел останутся одни кости. Можно будет пожить на пляжах греческих островов.

Миранда нахмурилась.

Он поправился:

— Или выспаться на вершине пирамиды. Все дороги открыты.

О путешествии через страну мертвых он кое-что знал. Не забывая об осторожности, можно было обогнуть весь земной шар. Мир проглотит его, но не раньше, чем он сам наестся им досыта.

— Так ты уедешь? — спросила она.

— Назовем это мечтой, — ответил он.

Любить кого-то живого — вот что важно, или хотя бы того, кто рядом. Он гнался за своей виной, пытаясь ее обогнать. Двигался словно по инерции. Если медлить и думать о том, что творится в душе, он безнадежно отстанет.

— Но ты не можешь, — сказала она.

Его сердце взыграло. Неужели она протягивает ему руку?

— По мне скучать некому, — решил проверить он.

— А как же город?

Недоверие Миранды заставило его пойти на попятный. Он никогда раньше не слышал, чтоб она говорила так, будто держит в своих руках жизнь этого города.

— Лос-Аламос?

— Да, — упорствовала она. — У нас каждый человек на счету. Ведь здесь всё.

— Что всё?

— Всё. — Миранда зачерпнула ладошкой воздух. — Спасение.

Она была предельно серьезна.

— Я думал, ты сейчас скажешь, что-то вроде «остатки цивилизации», — поддразнил он.

— И это тоже, — добавила она без паузы. — Когда погибнут все другие города, наш окажется последним.

— Достойные слова. Для надгробия, — сказал Натан Ли.

Он мечтал о заключительной большой экспедиции по руинам. А она хотела быть сиделкой цивилизации вплоть до ее последнего вздоха. От этого он ощутил, как ему одиноко, и ей, наверное, тоже.

— Ну как ты не понимаешь? — сказала она. — Придут выжившие.

— Ах, эти… — сказал он.

Недостающие звенья.

— Команды спутникового наблюдения зарегистрировали уже более семисот эпизодов выживания. В основном костры, но также огни фар и тепловое излучение от автомобильных моторов. Они есть, они двигаются, живут.

«И наследуют Землю, — подумал Натан Ли. — Чтобы заняться тем, что собираюсь делать я».

— Те, кто уцелел, — за тридевять земель, по ту сторону океана, — сказал он. — Им сюда не добраться. Они понятия не имеют о нашем существовании.

— Но отыщутся выжившие и в Америке, — тихо возразила она. — Если нашей стране суждено вымереть. Эпидемия произведет отбор.

— А почему ты думаешь, что они придут сюда?

Миранда махнула в сторону огней.

— Нас видно издалека.

— Кто они будут, эти оставшиеся в живых?

— Они станут нашей последней надеждой, — проговорила она, и ее ответ был похож на мантру. — Может быть, они выработают антитела к нынешнему вирусу Корфу…

— Нет, — прервал он Миранду. — Я говорю: кто они будут?

Она смутилась.

— Американцы. Люди с материка или мигранты с севера — из Канады…

— Поосторожней в своих мечтаниях, — сказал он. — Ты хочешь, чтобы они были овцами. А если это будут волки?

Она не ответила.

— Да ты и представить себе не можешь, каково там…

Миранда отвернулась от него, обратив лицо к любимому городу.

— Возможно, тебе следует начать бояться, — сказал он.

Она поднялась на ноги.

— Я думала о тебе лучше, — сказала она.

Натан Ли слушал, как хрустели ее шаги по гравию. Хлопнула дверь. После ее ухода он остался сидеть на кромке крыши, гадая, что же на самом деле скрывалось за пределами его мечты.

Через час Натан Ли, тяжело дыша, достиг окраин Южного сектора. Он часто приходил сюда, и каждый раз вот так — прячась за деревьями, как вор в ночи. Было холодно, но пробежка согрела его. Как и всегда, Южный сектор сиял за лесом подобно острову света. Для места с такой мрачной репутацией он был непристойно ярок. Ослепительно горели «солнечные» прожекторы. Ограда сверкала, как посеребренная стена.

Будто на пост, Натан Ли регулярно приходил сюда. И всякий раз — тупик. В Южном секторе был Окс. Он хранил тайну Грейс. У Натана Ли были с собой кусачки и нож, чтобы дать ей свободу. Но не хватало силы духа. Он словно сбился с курса. Никогда прежде мир не казался ему таким безбрежным. А что, если Окс — лишь отговорка и он уже утратил ясность цели? Что, если Грейс уже мертва? Он постоянно вел борьбу со своими сомнениями.

Натан Ли приближался к кромке леса. Над мерцающим барьером тройного забора торчали макушки зданий. Он подошел еще ближе. Перспектива строений сжалась. Теперь ему были видны только вышки с охранниками, ряды колючей проволоки и предупредительные знаки.

Очищенная земля нейтральной полосы казалась ослепительно белой: здесь никогда не допускалось ни малейшей тени. Клоны хотели вырваться наружу. А ему надо было пробраться внутрь.

Его схватят. Как пить дать. Расчищенная полоса словно на ладони. Она заминирована, напичкана сенсорами, видеокамерами и патрулируется. И все равно он наверняка бы шагнул в полосу света. Но он не верил в свою судьбу.

— Натан Ли…

Он не обратил внимания на шепот. Это лес. Ветер.

Его имя прозвучало вновь. На этот раз Натан Ли пригнулся и посмотрел назад: Миранда.

Она шевельнулась на фоне плотной стены листвы. Тени легли полосами на ее силуэт. Глаза в сумраке — два зеленых огонька.

Выследила. Натана Ли встревожила не ее хитрость, а собственная беззаботность. Где она научилась так красться в ночи? Тропинок вокруг нет. Бывая здесь каждую ночь, он всякий раз сам толком не знал, с какой стороны приблизится к этому месту.

— Ты что творишь? — зашипел он.

Лес изменил ее. Это была Миранда, но совсем иная. Она отступила в глубокую тень и держалась очень уверенно. Под его ногой хрустнула ветка. Он потерял ее из виду. Миранда двигалась, и он вновь увидел ее. Тени струились, как потоки воды.

Он шел за ней — все дальше от Южного сектора. Свет почти иссяк. Миранда сбавила шаг, но не остановилась, а лишь дала ему догнать себя. Она продолжала идти в пересечении теней.

— Как ты нашла меня? — спросил он.

Она цыкнула. Выследить его нетрудно. И она проделывает это уже не в первый раз. Натан Ли был ошеломлен. Значит, Миранда наблюдала, как он прятался там, на границе света и тени. Он чувствовал себя дураком.

— Я пришел сюда поразмышлять, — сказал он.

Миранда так и не остановилась. Он с трудом поспевал за ней.

— Зачем ты губишь себя?

— Вовсе нет.

— Но собираешься.

— Собираюсь, — ожесточенно бросил он. — Все, чего я хочу, недостижимо. Я обманываю себя.

— Это глупо!

Ее охватила ярость, и она отпихнула его. Он споткнулся.

Миранда хотела было опять толкнуть его, но на этот раз Натан Ли перехватил ее запястье. И почувствовал, что вот-вот упадет, держится из последних сил. Миранда вполне могла вырвать руку. Вместо этого она притянула его к себе.

Позже они выдумали игру: один обвинял другого, что тот сорвал украдкой первый поцелуй. Затем по очереди предъявляли на него права. А потом все повторяли, снова и снова пересказывая начало, пока не соткалась история их отношений. Все любовники делают это: сплетают вокруг себя новый мир. Единственная разница в том, что у кого-то на это меньше времени, чем у других. Вот почему они так боялись не успеть.