Клон Кавендиша словно призрак блуждал среди них. Он бродил всюду, пробираясь через системы охраны, появляясь внутри лабораторий, взламывая компьютеры. Он заползал в их тайны, копался в умах. Адам поначалу не питал к ним отвращения. Ему всего лишь хотелось знать, что делает его другим.

В самом начале собственная плоть была ему забавой. Больше не пришпиленный к каталке Кавендиша, но напичканный его памятью, Адам словно уходил от самого себя. Порождение разума ученого, он при этом Кавендишем не являлся. Какое-то время они были словно сиамские близнецы, соединенные под одной черепной коробкой, вплоть до неотчетливого сокращения мышцы или дрожи в руках. Каждое воспоминание о том, что было более двадцати месяцев назад, Адам делил со своим создателем.

Вскоре после рождения Адама Кавендиш сделал все, чтобы держать своего доппельгенгера при себе день и ночь. В обязанности Адама входило одевать Кавендиша по утрам и умывать перед сном. Адам катал его кресло. На совещаниях он стоял сзади, безмолвный, словно некое выращенное в горшке экзотическое растение. Он готовил Кавендишу завтрак и обед. Даже его имя, откровенное клише, висело цепью у него на шее.

Их шахматные партии служили источником юмора для Кавендиша. Ни один не мог сделать и хода без ведома другого. Каждая игра заканчивалась патом. Но как-то раз Адам сделал свой собственный ход.

— Шах и мат, — прошептал он и поднялся, возвышаясь над доской.

Тогда впервые он почувствовал, как за спиной расправляются крылья. Огромные, они заполняли всю комнату. А сломленный болезнью Кавендиш, скрючившийся в своем кресле, был где-то далеко внизу.

С этого дня Адам систематически отсекал себя — плоть и разум — от своего творца. Это был опасный процесс, потому что его Кавендиш-сознание знало: Кавендиш-творец ждет именно такого прорыва. Единственное на свете, чего боялся Кавендиш, — это сила собственного разума. Больше всего он не хотел, чтобы его тайны выходили из-под контроля. Адам догадывался, что Кавендиш замышлял покончить с ним, как только увидит свое клонированное, живое тело. Он был экспериментом, предметом его тщеславия. Кавендиш всего-навсего хотел видеть себя непорочным и безупречным.

Адам знал, что это стало бы не первым убийством Кавендиша. Были и другие помимо той старой женщины, Голдинг. Своих врагов Кавендиш депортировал в необжитые земли Америки или помогал исчезнуть в ходе их собственных смертоносных экспериментов. По какой-то причине, не совсем понятной Адаму, над ним Кавендиш смилостивился. Позволил ему жить. И тем не менее Адам был осторожен.

Свободу ему дозировали — в буквальном смысле слова. Лос-Аламос изобиловал химиками из фармацевтических компаний. Адам раздобыл успокоительное, имеющее формулу органического соединения, которое не оставит следов в крови Кавендиша. Тот был гурманом и имел слабость к новой французской кухне — изысканно приготовленным легким порциям. Ему и в голову не придет мысль о снотворном. Вот так начал Адам свое восстание, избрав для него ночь.

Сначала это было игрой. Адам испытывал свое тело, проводя часы перед зеркалом. Гирями и анаболическими стероидами быстро нарастил мускулы. Он вкалывал себе синтетический тестостерон, чтобы изменить лимфатическую систему. Скоро его мышцы на бедрах и икрах крепко натягивали синие джинсы. Темными ночами он пробегал мили по лесным дорогам Лос-Аламоса. Кавендиш замечал изменения, но они не слишком бросались в глаза. Он давал комментарии по поводу вен на руках и бедрах Адама. А клон умел сыграть на своем нарциссизме. Он был достаточно осторожен, чтобы не демонстрировать свою невероятную силу, ограничиваясь лишь красотой тела. Он сделался Давидом для своего Микеланджело. Кавендиш даже иногда прикасался к нему, с изумлением думая, каким мог бы стать он сам.

Адам не бросился очертя голову в независимость. Порой к бегству следует готовиться открыто и неторопливо. Только через одиннадцать месяцев он познал женщину, и вскоре их у него стало много. Он испытал запретные чувства, поразившие его разум.

Неизбежно Адам заскучал. Это была наследственная черта, защитный механизм, побочный продукт необузданного гения. Человечество стало раздражать его. Ему доставляло удовольствие видеть покинутыми огромные города, величественные мосты, по которым лишь изредка пробегала бродячая собака. Чума, как приливные волны, накатывалась и отползала, дразня надеждой, а затем мутируя и вновь вгрызаясь в людей. Все человечество было мертво, за исключением Америки, но и та балансировала на грани.

Он загрузил в свой компьютер сцены ярчайших катастроф: эпизоды крушений «Боингов-747» в аэропортах или когда их сбивали в небе, торпедирования лодок с беженцами и даже попытку возвращения лайнера «Принсес круиз» с Бермуд, последний звонок колокольчика на Нью-Йоркской фондовой бирже, заключительный удар молотка, приостановивший деятельность Конгресса восемь месяцев назад. Группа участников Движения за выживание обустроила целую колонию в отдаленных массивах соснового леса в штате Вашингтон — деревню с тарзанками, привязанными к нейлоновым перилам канатных мостов. Адам обожал их сайт. Обезьяны возвращаются на деревья.

Он продолжал заниматься сексом, но уже не искал его. Секс давно перестал быть процессом открытия, сделавшись лишь физиологической потребностью, такой же, как дефекация. Интернет рухнул. Можно было «бродить по спутникам», но Адам уже пресытился. Со временем он сменил одно табу на другое: стал инкубом, тайком вторгающимся в сознание людей, крадущим их секреты, проникающим в души.

Посягательства эти начались как увлекательный аттракцион. Адам взламывал пароли, получал доступ к банкам памяти, подглядывал за людьми через их собственные камеры наблюдения: это было забавно, приносило удовлетворение и питало его все возрастающее презрение к человечеству. Акт своего исчезновения Адам довел до совершенства. Он издевательски возникал в электронном сознании людей только для того, чтобы мгновенно исчезнуть.

Подобная забава отличалась от «чумного серфинга», которым Адам тоже иногда занимался. Но вскоре и это потеряло вкус новизны. Адам взялся навещать технические зоны собственной персоной.

Его пропуском были наглость плюс верно подобранные биологические детали. По всем параметрам, за исключением собственных метаморфоз, он являлся своим отцом — Эдвардом Кавендишем. Отпечатки пальцев, особенности строения глаза, химический состав выдыхаемого воздуха, кровь, манера речи — все идентифицировало его как директора. Однажды охранник попытался доложить Адаму о нем же самом. Но клон, выдавая себя за директора, прервал доклад и выслал охранника вместе с семьей в зону заражения. С тех пор больше никто не осмеливался бросать ему вызов. Урок был усвоен. Не разрешать Кавендишу быть Кавендишем было смерти подобно.

В первые недели изучения опытных площадок он с любопытством все рассматривал. Эти безнадежные люди его удивляли. Явный избыток научных экспериментов не мог компенсировать тщетность их усилий. Многообразие подходов к решению проблемы изумляло Адама. Некоторые из них граничили с алхимией. В своей погоне за средством исцеления люди пробовали все и вся. Он чувствовал, как возвращается к нему скука.

Как-то ночью Адам решил выйти за рамки привычного. Он проник на территорию запретных технических зон, называемых Южным сектором. Комплекс занимал всю южную треть округа Лос-Аламос. Географически это была обособленная территория на пальцеобразном выступе отдельно стоящего плоского холма, вдали от города и от других технических зон. Здесь расположилась ЛБЗ-4, обнесенная несколькими заборами.

Уважение к этому комплексу граничило с ужасом. Он был настоящим полем смерти. Работники ЛБЗ-4 считались асами по охоте на вирусов. Единственная ошибка: одно крошечное отверстие в комбинезоне, одно неверное движение — и не только вы, но вся ваша команда исследователей и персонал обеспечения подвергались опасности заражения. При подобном чрезвычайном происшествии все здание подлежало стерилизации. Инфицированные направлялись в карантин, что было равносильно длительному заключению. Таким образом исследователи сами становились жертвами чумы, с которой пытались бороться. Здесь, в Южном секторе, такое случалось дважды. Один из корпусов списали вчистую — погребли под бетонным колпаком, как чернобыльский реактор. Пять подхвативших вирус бригад фактически стали материалом для опытов их коллег. Неопытных здесь попросту «съедали».

Первое проникновение в ЛБЗ-4, думал Адам, станет брошенным им вызовом. А еще он хотел войти туда, куда Кавендиш с его физической немощью и ослабленной иммунной системой ходить не осмеливался. Может, это станет неким ритуалом перехода, который действительно отделит его от хозяина?

Все это напоминало погружение на дно океана. В защитные костюмы подавался воздух, с ревом поступавший через шланги, вмонтированные в потолок. Шум стоял такой, что надо было либо вставлять в уши затычки, либо расставаться со слухом.

Пока Адам облачался в защитный костюм из оранжевой «рип-стоп» ткани, он поинтересовался, что здесь исследуют. Многочисленные лаборатории пытались нарушить либо прервать цикл заболевания на различных стадиях в тех или иных органах. Специализация конкретно этой лаборатории, поведала ему женщина, — «внутриутробная неприкосновенность».

— Плацентарный барьер, — поясняла она. — Пока плоды находятся в матке, вирус им не страшен. Они не обладают иммунитетом: они просто под защитой.

Как трогательно, подумал Адам.

— Значит, на свет они появляются абсолютно безвредными.

Женщина пожала плечами.

— Проходя по родовым путям, плоды инфицируются. Как я уже говорила, иммунитетом они не обладают.

— Тогда что вы ищете?

— Сами не знаем…

Тут подошло время заткнуть уши поролоном.

Они надели шлемы и вошли в короткий туннель, залитый ультрафиолетом. У двери в рабочую зону женщина помогла Адаму подключиться к одному из шлангов, свисавших с потолка. Его костюм мгновенно наполнился прохладным воздухом. Взревел вентиляционный насос. Когда все подключились к шлангам, шедший первым мужчина открыл дверь. Адам ощутил, как создавшееся разрежение чуть повлекло его вперед.

У двери он изумленно застыл. Он предполагал увидеть стерильную камеру с перчатками для оператора и смотровое окно, выходящее на ряды образцов тканей в парафине или пробирках. Вместо этого их дожидалась жертва эпидемии. В центре комнаты на операционном столе лежала беременная женщина. Адаму показалось, что он видит плод сквозь ее кожу. Он неохотно двинулся вперед, онемев от ужаса. Веселье неожиданно кончилось.

Исследователи, безмолвные и глухие, заняли свои места вокруг стола. Они делали это уже много раз, и каждый знал свою роль. Адам оставался в сторонке, как проинструктировали. Глядя на выложенные в ряд инструменты, он уже почти догадался, что здесь случится.

Они работали не спеша. Правила безопасности требовали медленных, уверенных движений. Адам видел, как шевелятся губы ученых за стеклами шлемов, словно они вели некий отсчет. Об анестезии даже не вспоминали. Рассудок женщины витал где-то далеко. Скальпель двигался безостановочно.

Адам отвернулся, проклиная свое любопытство. Его била дрожь, но частью своего существа он страстно желал досмотреть самое ужасное и все-таки решился взглянуть. Сердце пациентки продолжало жить. Оно оказалось сильнее, чем их потребность в знании. Получив нужные образцы, исследователи остановили сердца женщины и младенца.

Каталку увезли. Сверху из распылителей сыпанул душ химикатов. Остатки крови смыло в сливное отверстие. Адам решил, что на этом все кончилось.

Минутой позже открылась дверь, и ввезли вторую мамашу.

В эту смену «обработали» восемь матерей. Шестнадцать человек, включая младенцев.

Ночью Адам возвращался домой бегом. Скорчившись под одеялом, так и не заснул.

Утром он сказал Кавендишу, что простудился. Весь день валялся в постели, раздавленный чудовищностью увиденного. Он не должен был переживать такие сильные чувства. Клоны — призрачные создания. Никто этого не говорил, но полагали, что они на ступень ниже людей. Он знал об этом из недр рассудка своего творца.

Днем Кавендиш велел доставить судок с куриной лапшой Адаму в комнату.

Ночью Адам пришел в Южный сектор, желая узнать больше.

С тех пор он часто навещал лаборатории ЛБЗ-4, погружаясь в их жестокую атмосферу, потрясенный и в то же время приятно возбужденный тем, что люди могут творить такое с подобными себе. Самая мрачная жуть, какую он только мог вообразить, совершалась здесь во имя науки.

Поток зараженных чумой, поступавший в лаборатории, не иссякал. Их собирали в городах и доставляли сюда на всех стадиях заболевания, некоторые даже не подозревали, что инфицированы. Ночь за ночью Адам наблюдал, как их приносят в жертву. Объекты исследования относились к категории «расходных материалов» — термин из американских медицинских исследований времен Второй мировой войны. Тогда расходными материалами были нацистские и русские шпионы. Теперь ими стали американцы… И люди проекта «Год зеро».

Самым большим ужасом для него было то, что творили с клонами «Года зеро». Здоровых молодых людей умышленно заражали. Вирус распыляли им в глаза, горло, уши. Вводили в царапины на коже или делали уколы. А потом их препарировали заживо.

Клоны кричали. Под броней своего скафандра, с заткнутыми ушами, Адам не слышал, что они говорили. Исследователи уверяли: то были не слова, а бессвязные звуки. Но это еще больнее ранило Адама. Он начал записывать их язык.

Относиться к клонам «Года зеро» с таким вниманием Адама заставляло то, что он сам был одним из них, более того — их первопричиной. Его создали, чтобы можно было сотворить их. Он был первым — их прошлым, но также и будущим. Клоны вышли не из его крови, но были его потомками, его расой. И он был их ребенком. В каждом из них он рождался вновь и вновь.

Та его часть, что была Кавендишем, обрекла эти бедные существа на участь быть рожденными, чтобы умереть. Он нес в себе память их создания и страданий. Адаму достаточно было лишь закрыть глаза, чтобы увидеть руку — его? свою? — подписывающую приказ. Глядя в зеркало, он видел еще одно подопытное животное. Не сложись судьба Адама столь причудливо, люди давно вспороли бы его своими ножами.

Он не мог освободить клонов, не жертвуя собой. Южный сектор был святой землей, исцеление — религией. Дать им волю — все равно что выпустить демонов в соборе.

И тогда в его голове стал складываться план.