2
НОВЫЙ ДРУГ
I
Знакомство со Сьюки Праут
С самого детства, в силу некой особенности своего характера, я постоянно стремилась развивать свои способности и расширять познания. Особую страсть я всегда питала к словам. Поощряемая мистером Торнхау, я с раннего возраста приобрела привычку выписывать из книжек незнакомые слова и по много раз повторять вслух перед сном, покуда они не станут привычными и понятными.
Иногда я записывала и выучивала диковинные слова, услышанные в разговорах взрослых, но чаще просто открывала орфоэпический словарь мистера Уокера, выданный мне учителем, и выискивала в нем что-нибудь экстраординарное (одно из любимых моих слов).
Мистер Торнхау однажды сказал мне: если мы нечувствительны к высшим красотам языка, мы всего лишь жалкие безмолвные черви, обреченные на убогое существование и бесследное исчезновение; но при свободном владении всеми языковыми богатствами мы вполне можем соперничать с ангелами. (Я немедленно записала это изречение и по сей день использую листочек с ним в качестве книжной закладки.)
Еще я сызмалу обожала собирать разные факты — другая моя склонность, которую всемерно поощрял мистер Торнхау. Такая страсть сродни проклятию, признаюсь, но проклятию приятному — по крайней мере, я так считаю.
Стоило мне увидеть что-нибудь интересное, я тотчас загоралась желанием узнать один главный бесспорный факт, объясняющий природу данного предмета или явления. Затем я находила два или три вспомогательных факта (я называла их «маленькими пажами при короле Факте»), добавляющих веса первому. Потом я чувствовала, что приобрела некое полезное знание, и от души радовалась.
Мистер Торнхау постоянно учил меня объединять разрозненные факты и восходить от частного к широкому пониманию целого. Я пыталась, но без малейшего успеха. Частное неизменно завладевало моим вниманием, и я всегда устремлялась по пути поиска все новых и новых восхитительных частностей. Мне так нравилось срывать цветы знания один за другим и хранить все по отдельности, что всякие мысли о восхождении к синоптическому, или синтетическому (еще два замечательных слова) единству напрочь вылетали у меня из головы.
Несмотря на этот недостаток, исправить который не удалось даже мистеру Торнхау, я все детство с превеликим удовольствием собирала самые разные фактические знания, каковую привычку сохранила по сей день. В детстве это было для меня своего рода игрой, и мне совершенно не казалось странным, что маленькая девочка может получать от нее не меньше удовольствия, чем от возни с куклами или прыганья со скакалкой в саду.
Из вышесказанного может сложиться впечатление, что я провела в Maison de l'Orme одинокое детство, общаясь только с книгами. Но нет, у меня были друзья, хотя их всегда тщательно отбирала мадам.
Ближайшую дружбу я водила с девочкой примерно моего возраста по имени Амели Веррон, чей отец, государственный чиновник, жил рядом с нами на авеню д’Уриш. Мсье Веррон был вдовцом, и, мне кажется, мадам почитала своим долгом проявлять добрососедское участие к его единственному ребенку. По будням моя няня каждое утро водила нас с Амели на прогулку в Булонский лес, а по воскресеньям они с отцом приходили к нам на чай.
Амели — тихая, робкая девочка хрупкого телосложения — охотно позволяла мне верховодить во всех наших играх, и когда она умерла в четырнадцатилетием возрасте, в моей жизни образовалась пустота, которую никто не смог заполнить. Больше всего мы любили играть в школу: устраивали маленькую классную комнату в гостиной или, в погожие дни, под каштановым деревом в саду, и Амели сидела на скамеечке в окружении одноклассников — безмолвной компании тряпичных кукол и чучел — и с самым серьезным, сосредоточенным выражением личика старательно выводила буквы на грифельной доске, как подобает послушной маленькой ученице; а я важно расхаживала перед ней — закутанная в черную скатерть, изображавшую профессорскую мантию, — и громко диктовала имена меровингских королей (подражая мистеру Торнхау, несомненно) или еще какие-нибудь факты, недавно почерпнутые от учителя или из книг. Сейчас мне стыдно подумать, до чего же я, наверное, была несносна; но милая Амели никогда не жаловалась.
Воодушевленная игрой в школу, я вскоре поняла, что питаю страсть — и имею бесспорный талант — к публичной декламации, и начала воображать (к веселому изумлению мистера Торнхау), что стану актрисой, когда вырасту. Потворствуя моим артистическим наклонностям, мадам распорядилась соорудить в одной из верхних комнат маленькую сцену с картонной просцениумной аркой, раскрашенной в яркие цвета, и красным плюшевым занавесом. Я часто выступала там перед благодарной публикой в составе мадам, мистера Торнхау и Амели — читала наизусть длинные отрывки из «Потерянного рая» (любимой поэмы мистера Торнхау) либо представляла целые сцены из Мольера или Шекспира, играя сразу всех персонажей и наделяя каждого особыми повадками и манерой речи. Тогда я и помыслить не могла, какую добрую службу сослужат мне эти детские спектакли в конечном счете — как пригодится мое умение рядиться в маски разных персонажей впоследствии, когда мне придется выступать в роли горничной леди Тансор.
Не хочу, чтобы у вас складывалось впечатление, будто я была не по годам развитым ребенком, ибо это не так. Однако мадам и особенно мистер Торнхау предоставили мне все возможности, а равно все средства для полного развития способностей, дарованных мне Богом, и я ими воспользовалась.
Я часто не слушалась и вела себя плохо — порой настолько плохо, что даже у мадам иссякало терпение. Тогда меня запирали в мансардной комнатушке, вся обстановка которой состояла из кровати, стула да трехногого столика с кувшином воды на нем, и там я отбывала назначенный срок наказания — без книжек, письменных принадлежностей и любых других развлечений.
Я всегда сожалела о своих провинностях, нередко даже ненавидела себя за них. Я очень тяжело переживала, когда мадам или мистер Торнхау сердились на меня из-за моего скверного поведения, а потому, будучи изобличенной в каком-нибудь проступке, я всякий раз проявляла недюжинную изобретательность (если не сказать хитрость) в своих оправданиях — не для того, чтобы избежать заслуженного наказания, а для того, чтобы мадам и мистер Торнхау не думали обо мне плохо. Потом я клялась себе никогда впредь не поступать дурно, но, разумеется, сдержать клятву у меня не получалось, невзирая на мои благие намерения. Однако по мере взросления, повинуясь сильному чувству долга и настойчивому голосу совести, я начала понемногу исправляться, хотя даже в последующие годы мы с мадам изредка ссорились из-за моего непослушания. Пускай теперь она не могла отослать меня в «исправительную комнату», но чувство вины, мучившее меня после каждого моего проступка, стало действенной заменой наказанию, применявшемуся ко мне прежде.
И вот сейчас я вновь услышала властный голос долга. Мадам поручила мне дело огромной важности — Великое Предприятие. В чем бы оно ни заключалось, о чем бы она ни попросила меня, я была исполнена решимости оправдать ее ожидания.
С мыслями об Амели я вернулась из покоев миледи в свою комнату, достала блокнот, который вскоре станет хранилищем великого множества разнообразных фактов, касающихся огромной усадьбы Эвенвуд, и сделала в нем вторую запись (первая состояла из имени художника, чьей кисти принадлежал портрет корсара в вестибюле, и даты написания картины).
Гостиная леди Т. Небольшой овальный портрет. Маленький мальчик в голубых шелковых бриджах. Красивые длинные волосы. Подпись «сэр Годфри Кнеллер».Прим. Кнеллер — немец.
Я немного посидела, соображая, чем бы мне занять остаток дня, раз миледи отпустила меня до ужина. Мне следовало познакомиться с домоправительницей миссис Баттерсби, и я обещала мадам при первой же возможности написать по приезде. А еще мне хотелось продолжить исследование усадьбы. При последней мысли я вспомнила, что мистер Персей Дюпор вызвался выступить в роли моего проводника. Для меня стало полной неожиданностью, что он вообще заметил меня, не говоря уже о том, что завязал со мной беседу. Неужто он не шутил? Скорее всего, он просто посмеялся над новой горничной — хотел проверить, достанет ли у нее глупости принять предложение. Однако лицо молодого человека во время нашего разговора хранило серьезное, непроницаемое выражение, и голос звучал искренно. Ладно, была не была, пойду к нему в библиотеку и выставлю себя дурочкой, коли придется.
Затворив за собой дверь своей комнаты, я услышала, как кто-то с пыхтеньем поднимается по лестнице. Через несколько секунд на лестничной площадке внизу появилась миниатюрная веснушчатая девушка лет двадцати двух — двадцати трех на вид, со шваброй и плещущим ведром воды. Она была в длинном полосатом фартуке и натянутом низко на лоб колпаке наподобие пекарского, из-под которого выбивались несколько тугих светло-каштановых кудряшек.
Увидев меня, она остановилась, поставила ведро на пол и, расплывшись в улыбке, сделала реверанс.
— Доброго вам утра, мисс.
Я спустилась к ней, и она чуть посторонилась.
— Ты кто? — спросила я, невольно улыбаясь при виде столь очаровательного маленького создания.
— Сьюки Праут, мисс. Старшая служанка.
— Очень рада познакомиться с тобой, Сьюки Праут, старшая служанка. Я мисс Горст, новая горничная леди Тансор. Но ты можешь звать меня Алисой.
— О нет, мисс! — испуганно воскликнула Сьюки. — Так не положено, миссис Баттерсби ни в жизнь не позволит. Она сочтет такое обращение к вам слишком фамильярным и задаст мне головомойку, коли услышит. Я буду называть вас «мисс», мисс, если вы не против.
Мне очень хотелось рассмеяться, но забавное личико Сьюки хранило столь серьезное выражение, что я все-таки сдержалась. Не желая вызывать гнев миссис Баттерсби (о ней у меня уже сложилось нелестное мнение), я предложила Сьюки в отсутствие домоправительницы называть меня «мисс Алиса».
— Ты боишься миссис Баттерсби, Сьюки? — спросила я, заметив, что тревога не покидает девушку.
— Боюсь ли? Нет, не совсем так, мисс. Но она такая строгая, что ей лучше ни в чем не перечить. И она может сильно обидеть словом, коли рассердится, даром что никогда не кричит на вас в отличие от старой миссис Хоррокс. Только оно почему-то даже хуже, что миссис Баттерсби никогда не повышает голоса, если вы меня понимаете, мисс. Возможно, другие так не считают, хотя все до единого, даже мистер Покок, беспрекословно подчиняются ей — в смысле на половине слуг. Мистер Покок говорит, все дело в характере — правда, я толком не понимаю, что он имеет в виду.
— И все же я хочу, чтобы наедине ты называла меня «мисс Алиса», нравится это великой Баттерсби или нет, — настойчиво сказала я. — Ты выполнишь мою просьбу?
Сьюки согласилась, пусть и неохотно.
— Значит, договорились, — улыбнулась я. — Я очень рада познакомиться с тобой, Сьюки Праут, старшая служанка. Надеюсь, мы станем добрыми друзьями.
— Друзьями? Горничная ее светлости хочет водить дружбу с потешной Сьюки Праут!
Она восторженно взвизгнула и зажала рот ладошкой.
— Тебя так называют, Сьюки? — спросила я.
— О, я не обращаю внимания, — ответила она со спокойным вызовом. — Ведь я и вправду маленькое потешное существо. Будь я повыше росточком да поумнее, полагаю, меня называли бы иначе — так что проку жаловаться?
— Я не считаю тебя потешной, Сьюки. На самом деле ты кажешься мне самым милым и разумным человеком из всех, кого я здесь видела.
Ее круглые веснушчатые щеки слегка зарделись.
— Ты можешь ответить на один занимающий меня вопрос, Сьюки? — спросила я, когда она уже подхватила ведро. — Почему была уволена мисс Пламптр?
Снова поставив ведро на пол, Сьюки кинула опасливый взгляд вверх-вниз по лестнице и понизила голос до шепота.
— Это был страшный скандал, мисс. Говорили, она украла дорогущую брошь, которую ее светлость оставила на туалетном столике в один из дней, когда уезжала в Лондон. Мисс Пламптр, понятно, все отрицала, но Баррингтон побожился, что видел, как она выходила из господских покоев незадолго до того, как пропажа обнаружилась, а когда стали обыскивать ее комнату, брошь-то и нашли. Удивительное дело, но она и тогда продолжала отпираться, и это ужасно рассердило ее светлость. В общем, мисс Пламптр была выдворена прочь, без всяких рекомендаций. И заметьте, у нее вечно не получалось угодить госпоже. Но в конечном счете оно оказалось к лучшему: ведь теперь на место горничной взяли вас, мисс.
Этажом ниже хлопнула дверь, и Сьюки испуганно вздрогнула.
— Мне надо идти, мисс… то есть мисс Алиса… пока миссис Баттерсби не застала меня тут.
Сделав легкий реверанс, моя новая подруга подхватила ведро и швабру, еще раз пожелала мне доброго утра и поспешила своим путем.
II
Столовая для слуг
Я дошла до упомянутой мистером Персеем каменной винтовой лестницы, ведущей из Картинной галереи в библиотеку.
На верхней ступеньке я в нерешительности остановилась.
Мне безумно хотелось своими глазами увидеть знаменитую библиотеку Дюпоров, по словам моего учителя славившуюся во всей Европе. Но пристало ли мне принимать лестное предложение мистера Персея? Что скажет леди Тансор? Пожалуй, я просто тихонько гляну, там ли мистер Персей, а уж потом решу, как мне поступить.
Я проворно сбежала по ступенькам и оказалась в узком коридоре с диковинным потолком, сплошь разрисованным затейливыми ракушечными узорами. Справа от меня находилась застекленная дверь на террасу, что была видна из окон моей комнаты; в другом конце коридора я увидела дверь поменьше, выкрашенную белым, подошла к ней и по возможности тише приоткрыла.
Представшее моему взору зрелище ошеломило меня.
Передо мной простирался огромный бело-золотой зал. Восемь французских арочных окон с видом на террасу и сады поднимались к украшенному изысканной лепниной потолку, и сейчас в них лились потоки утреннего света. В простенках между окнами и вдоль всей противоположной стены стояли высокие книжные шкафы с решетчатыми дверцами, а по обеим сторонам от центрального прохода тянулись ряды стеллажей и выставочных витрин. Я в жизни не видела такого огромного собрания книг и исполнилась благоговейного трепета при мысли о громадных затратах времени, труда и средств, потребовавшихся для того, чтобы собрать такую библиотеку.
За бюро в дальнем конце зала, спиной ко мне, сидел мистер Персей Дюпор, погруженный в чтение.
Что же мне делать? Несмотря на жгучее желание воспользоваться великодушным предложением мистера Персея, я все же приняла решение ретироваться отсюда и самостоятельно обследовать какую-нибудь другую часть дома. Я осторожно затворила дверь, а в следующий миг увидела молодого джентльмена, входящего в коридор с террасы.
Я с уверенностью опознала в нем мистера Рандольфа Дюпора.
Между братьями не было ни малейшего сходства. Мистер Рандольф — на добрую голову ниже брата и заметно шире в плечах, хорошо и крепко сложенный — производил впечатление энергичного человека, пышущего здоровьем. Загар и прямая осанка изобличили бы в нем заядлого любителя конных прогулок, даже не будь он в длинном, поношенном сюртуке для верховой езды и равно поношенных сапогах, заляпанных грязью.
Приветливое лицо под шапкой кудрявых темно-рыжих волос и теплые карие глаза наводили на мысль, что мистер Рандольф обладает спокойным и открытым нравом. При виде меня он лучезарно улыбнулся.
— Так-так! — воскликнул он, закрывая за собой дверь и направляясь ко мне. — Кто бы это мог быть? А, понял! Матушкина новая горничная, верно? Здравствуйте, здравствуйте! Рад с вами познакомиться, мисс Гирст… Гарст… Горст. Ну да, точно! Мисс Горст!
Он залился непринужденным заразительным смехом, и я невольно тоже рассмеялась.
— Но знаете, нам ведь не следует смеяться, — сказал мистер Рандольф, доверительно понизив голос и внезапно посерьезнев. — Я пришел к брату с печальной вестью. Слейк умер.
Увидев мое недоумение, мистер Рандольф пояснил, что хранитель библиотеки, профессор Люсьен Слейк, сегодня утром скончался от апоплексического удара.
— Ну прямо гром среди ясного неба. — Он печально покачал головой. — Совершенно неожиданно. Спроси вы меня, я бы сказал, старый Слейк здоров-здоровехонек. Только вчера с ним виделся — выглядел бодрячком. И вот на тебе. Смерть приходит, когда вздумается.
Высказав эту отрезвляющую мысль, мистер Рандольф пожелал мне доброго утра и проследовал в библиотеку.
Оставив братьев наедине, я решила продолжить свои исследования на вольном воздухе.
Выйдя на террасу, я прошла через арку с калиткой и спустилась по низким ступенькам на залитую солнцем ровную лужайку с расставленными повсюду крокетными воротцами. Вдоль дальней границы лужайки тянулась полуразрушенная зубчатая стена, и открытая дверь в ней — обитая железом, темная от времени — словно поманила меня к себе.
Через считаные секунды я оказалась в сущем раю.
Я стояла в древнем четырехугольном дворике, похожем на внутренние дворики средневековых соборов или одного из колледжей в Оксфорде или Кембридже, какие мистер Торнхау показывал мне на картинках. С трех сторон его ограждали темные крытые аркады, а с четвертой — восточная стена старинной часовни, с большим расписным окном. Посреди дворика бил фонтан, порождая тонко звенящее эхо.
Центральная часть, выложенная лепестковидными плитками, была заставлена урнами и вазонами с густыми развесистыми кустами августовской герани, папоротника и барвинка. Между ними стояли несколько коротких желобчатых колонн — одни с бюстами пустоглазых римских императоров (я сразу узнала Луция Септимия Севера, чье имя завораживало меня в детстве); другие пустые и полуразрушенные, обвитые блестящим зеленым плющом.
Перейдя на противоположную сторону дворика, я села на чугунную скамейку и прижалась затылком к теплой каменной стене часовни.
Плеск воды самым пленительным образом смешивался с нежной воркотней двух белых голубей, только что спорхнувших с высоты на крышу причудливой голубятни в виде уменьшенной копии эвенвудской усадьбы. Наслаждаясь царящей здесь атмосферой, я начала думать о мадам — чем-то она сейчас занимается? — а потом о мистере Торнхау, оставшемся теперь без своей ученицы. В какой восторг пришел бы он от Эвенвуда, особенно от этого райского уголка!
Именно мистер Торнхау впервые прочитал мне легенды о короле Артуре и показал подобного рода прелестные дворики, изображенные ярчайшими красками на иллюстрациях в средневековом часослове. И вот теперь я находилась в точно таком месте, похожем на сказочный Камелот, — в реальном месте, доступном чувственному восприятию, но одновременно похожем на сон и словно бы пребывающем вне Времени.
Ослепительно раскрашенные часы с циферблатом в виде солнца, установленные над входом во двор, пробили половину первого, напомнив мне, что с момента, когда Баррингтон принес мне поднос с завтраком, прошло уже немало времени. Я проворно вскочила на ноги и отправилась на поиски комнаты старшего дворецкого, где надеялась пообедать.
Мне не пришлось искать долго: уже через несколько минут я натолкнулась на Сьюки, выливавшую ведро в сточную канаву.
Она поприветствовала меня радостной улыбкой и робким взмахом руки, а потом опасливо осмотрелась вокруг, словно проверяя, нет ли поблизости посторонних свидетелей столь возмутительно развязного поведения.
Я спросила, может ли она проводить меня в комнату старшего дворецкого.
— Конечно, мисс, — ответила Сьюки, ставя ведро на землю. А потом, еще раз боязливо оглянувшись через плечо и понизив голос до заговорщицкого шепота, добавила: — То есть мисс Алиса.
Она провела меня к двери в дальнем конце двора, потом вниз по лестнице, по коридору и в столовую для слуг — пещероподобное помещение, освещенное рядом круглых окошек, расположенных высоко в продольной стене. У противоположной стены возвышался громадный камин с печью, а за большим столом перед ним сидели с полдюжины человек прислуги, занятых едой.
— Вам туда, мисс Алиса, — прошептала Сьюки, указывая на застекленную матовым стеклом перегородку в дальнем конце столовой залы.
Я двинулась через помещение, чувствуя на себе любопытные взгляды слуг. Двое из них поприветствовали меня улыбкой, а один старый седобородый джентльмен встал и величественно поклонился, когда я проходила мимо.
У открытой двери в комнату старшего дворецкого я остановилась.
За столом там сидели три человека, поглощенные серьезной беседой.
— Сегодня в девять утра, — произнес один из них — малорослый мужчина средних лет с зализанными на лысину жидкими прядями рыжеватых волос. Он оказался дворецким, мистером Пококом.
— Пятый удар, — продолжал он. — Факт, достойный упоминания в надгробной надписи.
— Да быть такого не может, мистер Покок. Пятый удар. Ну прямо.
Это насмешливое замечание прозвучало из уст тучного молодого человека в ливрее, чья физиономия хранила сардоническое выражение.
— Ни малейших сомнений, — отвечал мистер Покок, решительно кивая. — Мы вызвали доктора Пордейджа, а он, как вам известно, Генри Кресвик, никогда не ошибается.
Третий мужчина — пожилой, с изрезанным морщинами лицом и пышными седыми бакенбардами — высказал мнение, что все это, конечно, замечательно, но призвал мистера Покока не забывать про грачей. Через секунду это странное замечание получило объяснение.
— Грачи-то знают, мистер Покок, завсегда знают. Я их видел своими глазами — пять или шесть штук, когда он поднимался на Горку вчера утром. Они вились, порхали вокруг него, точно черные вестники смерти. Я сразу сказал Сэму Уотерсу: к завтрему он помрет — так оно и вышло.
Тогда я поняла, что они обсуждают внезапную смерть профессора Слейка.
— Уж поверьте мне, — продолжал пожилой мужчина, — грачи завсегда знают. Отродясь не слыхал, чтобы они ошибались. Такое же было и с отцом миледи в тот день в пятьдесят третьем году. Я видел, как он уезжает верхом в Стамфорд, а прям позади него кружит целая стая тех самых черных бесенят, что вчера следовали за профессором. Я сказал тогда: быть беде. Вы этого не помните, Роберт Покок, поскольку еще не служили здесь в ту пору. Но я сказал: быть беде — и оказался прав.
Основательно приложившись к высокой оловянной кружке, пожилой мужчина — мистер Маггз, садовник, как я узнала впоследствии, — вознамерился изречь еще что-нибудь по данному поводу, но тут в комнату вошла молодая женщина с бутылкой вина и пустым стаканом на подносе.
III
Домоправительница
Несколько мгновений она стояла в дверном проеме, разглядывая меня с чрезвычайно странной улыбкой — как если бы она знала меня, хотя я никогда прежде ее не видела. Заметив, что что-то привлекло ее внимание, все остальные разом повернулись ко мне.
— Прошу прощения за беспокойство.
Я изрядно смутилась под внимательным взглядом четырех пар любопытных глаз, но теперь я была актрисой, как мечтала в детстве, а значит, могла убедить свою публику, что являюсь тем, кем на самом деле не являюсь. Итак, играем роль послушной мисс Горст, новой горничной миледи.
Мистер Покок с приветливой улыбкой поднялся на ноги.
— Мисс Горст, полагаю, — промолвил он. — Входите, входите — если мне будет позволено высказаться от вашего имени, миссис Баттерсби.
Он вопросительно взглянул на молодую женщину с подносом — та кивнула, поставила поднос на буфет и прошла к месту во главе стола. Не делая попытки поприветствовать меня или представиться мне, она еще несколько секунд стояла, пристально рассматривая меня, а потом села.
Так значит, это и есть грозная миссис Баттерсби. Исходя из того немногого, что рассказала мне Сьюки, я нарисовала в воображении самовластную старуху с тираническими замашками, недалекую сварливую мегеру, непоколебимую в своих рутинных взглядах; но особа, сидевшая передо мной, не имела ничего общего с образом, сложившимся в моем представлении.
Лет тридцати на вид, невысокого роста, но стройная и изящная. Светло-каштановые волосы, собранные под прелестным кружевным чепцом, и маленькое лицо с правильными чертами, которое, несмотря на легкую полноту щек и подбородка, многие сочли бы красивым. Особенно меня поразили ее руки с длинными тонкими пальцами и тщательно ухоженными ногтями — совсем не похожие на загрубелые деревенские руки миссис Баттерсби, рисовавшейся в моем воображении.
Не меньше удивили меня ее манеры. Я ожидала увидеть вульгарную грубость и провинциальную ограниченность, но она держалась с изысканным достоинством и имела уверенный вид особы, обладающей живым и критичным умом. Облик миссис Баттерсби производил двойственное впечатление, тревожное и пленительное одновременно, благодаря своеобразной складке губ — один уголок приподнят, другой опущен, — словно изогнутых в постоянной полуулыбке, циничной и вместе с тем очаровательной. Казалось, будто она носит разделенную пополам маску — одна половина веселая и приветливая, другая хмурая и недовольная, а обе вместе приводили наблюдателя в растерянность, заставляя гадать, какое же у нее настроение на самом деле. Впоследствии я выяснила, что миссис Джейн Баттерсби совершенно не свойственны прямота и определенность: все свои мысли она предпочитала держать при себе, а если и выражала, то только исподволь, туманными намеками.
— Приятно с вами познакомиться, мисс Горст, — наконец промолвила она — непонятно, с улыбкой или без улыбки. — Я рада, что вы решили принимать пищу здесь с нами, как делала ваша предшественница. Не желаете ли жареного мяса?
Миссис Баттерсби говорила тихим, мягким голосом, с изысканными интонациями, медленно и отчетливо произнося каждое слово. Она кивнула молодому человеку по имени Генри Кресвик, и он, отрекомендовавшись камердинером мистера Персея Дюпора, выдвинул для меня стул, подал мне тарелку, стакан и столовые приборы, а потом положил мне мяса с картошкой.
Все молча смотрели на меня, пока я поглощала жаркое с гарниром и пила ячменный отвар — леди Тансор, как я вскоре узнала, разрешала слугам пить вино или пиво лишь за ужином и в строго ограниченных количествах.
Казалось, никто не решался завести со мной разговор, покуда миссис Баттерсби не подаст пример — а она упорно хранила молчание. Только когда моя тарелка опустела, она спросила меня, понравился ли мне Эвенвуд.
Я ответила, что в жизни не видела места чудеснее.
— Оно действительно чудесное, — сказала домоправительница, своей странной полуулыбкой смягчая суровость тона, ясно свидетельствовавшую об истинных ее чувствах. — Чудесное для тех, кому больше нечего делать, кроме как любоваться окружающими красотами. Но для всех прочих Эвенвуд — место тяжкого труда.
Затем она повернулась к мистеру Пококу.
— В старой детской опять протекла крыша и вся штукатурка с потолка обвалилась. Мне пришлось послать туда Сьюки Праут сегодня утром. Я еще месяц назад сообщила леди Тансор, что надо приказать Баджеру заняться ремонтом, но она так ничего и не предприняла, а Баджер пальцем о палец не ударит, покуда не получит распоряжения от нее лично.
— Мистер Баверсток говорит, дом приходит в прискорбное запустение, — произнес мистер Покок, качая головой. — Денег у миледи достаточно, но вот желания привести Эвенвуд в порядок — никакого. Мистер Баверсток говорит, она даже не слушает, когда ей докладывают о хозяйственных надобностях. При старом лорде Тансоре до такого не дошло бы, да и покойный полковник, благослови его Господь, взял бы дела в свои руки, вне всяких сомнений. Я надеялся, мистер Персей обо всем позаботится, но он слишком занят своими стихами.
— С другой стороны, — заметил мистер Маггз, — у нее нет такого влияния в обществе, какое имел старый лорд. Вот он был по-настоящему крупной шишкой, если хотите знать. Ни одно дело в стране не обходилось без него. При нем в Эвенвуд наведывались самые высокопоставленные особы, даже премьер-министр, чтобы просто узнать мнение его светлости по разным государственным вопросам. Сама королева однажды приезжала, со своим немчурой Альбертом. А нынче большие люди из Лондона забыли сюда дорогу. — Он в свою очередь печально покачал головой. — Нет, она не такая важная персона, как покойный лорд Тансор, и никогда такой не станет.
— Довольно, Тимоти Маггз.
Сконфуженный строгим замечанием, мистер Маггз попытался спрятаться от спокойно-повелительного взгляда миссис Баттерсби, откинувшись на спинку стула и трижды пыхнув своей длинной глиняной трубкой.
— А где вы служили прежде, мисс Горст?
Вопрос задал Генри Кресвик.
— Я занимала должность горничной у мисс Элен Гейнсборо.
— Мисс Гейнсборо? — Теперь голос подала миссис Баттерсби. — Из Хай-Бичез?
— Нет, — ответила я, уверенно прибегая к сочиненной мадам истории о моей воображаемой бывшей работодательнице. — Со Стэнхоп-террас в Лондоне.
Домоправительница на миг задумалась, потом улыбнулась чуть шире.
— Знаете, мисс Горст, я что-то не припомню дамы с таким именем на Стэнхоп-террас. Я недолгое время жила там поблизости и знала, кажется, всех окрестных жителей. Странно, не правда ли?
— Мисс Гейнсборо поселилась там недавно, — беспечно ответила я, для отвода глаз отпивая глоток ячменного отвара. — Вдобавок она много путешествует. Я не охотница до путешествий, а потому стала искать другое место.
— А! — промолвила миссис Баттерсби. — Тогда понятно.
Я повернулась к мистеру Пококу.
— Прошу прощения за вопрос, но не о профессоре ли Слейке вы говорили, когда я вошла?
— Экая вы умница-разумница, мисс. — Дворецкий тепло улыбнулся. — Узнали новость чуть ли не раньше нас.
Когда я пояснила, что о смерти профессора мне сообщил мистер Рандольф Дюпор, лицо миссис Баттерсби приняло в высшей степени подозрительное выражение.
Или я сболтнула лишнее? Казалось, домоправительница держалась мнения, что вновь прибывшей горничной не пристало заводить речь о смерти профессора.
— Так значит, вы узнали новость от мистера Рандольфа Дюпора? — осведомилась она.
Она произнесла эти слова любезным тоном и, разумеется, с улыбкой, но у меня опять возникло ощущение, будто меня обвиняют в каком-то проступке. Несмотря на ее вопросы насчет мисс Гейнсборо, я была уверена, что не вызвала у нее сколько-либо серьезных подозрений: я чувствовала, что хорошо сыграла свою роль в своем первом публичном представлении в Эвенвуде. Посему я застенчиво улыбнулась и поведала о своей случайной встрече у библиотеки с мистером Рандольфом, шедшим к брату с известием о смерти профессора.
— А, — иронически обронил мистер Маггз, — мистер Книжный Червь и мистер Рот-до-Ушей!
Генри Кресвик одобрительно загоготал в ответ на такое проявление остроумия, что заставило мистера Покока смерить суровым взглядом сначала его, потом мистера Маггза.
— Право слово, Тимоти Маггз, хватит уже, — недовольно сказал дворецкий.
— Так это ж чистая правда, Роберт Покок, — возразил мистер Маггз. — Любой, у кого есть глаза, со мной согласится. Они двое сызмальства были Книжный Червь да Рот-до-Ушей и всегда такими останутся.
— Какое мнение сложилось у вас о мистере Рандольфе Дюпоре? — спросила миссис Баттерсби, не сводившая с меня пытливого взгляда все время, пока продолжался вышеизложенный обмен репликами. — Он вам понравился?
— О да! В высшей степени приятный джентльмен, — ответила я с невольной горячностью.
— Он и вправду такой, — подтвердил мистер Покок. — Спросите любого, кто из братьев нравится ему больше, и всякий назовет мистера Рандольфа.
— Полагаю, мисс Горст здесь не исключение, — заметила миссис Баттерсби, чья двусмысленная улыбка опять сбивала с толку, заставляя гадать, уж не осуждает ли она меня за то, что я осмелилась выразить предпочтение младшему сыну своей нанимательницы.
Тут разговор прервал звонок колокольчика.
Мистер Покок громко окликнул одного из слуг, находившихся в смежном помещении, и тот в ответ прокричал:
— Желтая гостиная. Видимо, мистер Персей. Другой вышел.
— Баррингтон здесь?
— Нет, — последовал ответ. — Только Пеплоу.
— Тогда пошли к нему Пеплоу, — велел мистер Покок.
Дворецкий уже опустился на стул и вознамерился глотнуть ячменного отвара, но в следующий миг миссис Баттерсби поднялась на ноги, и он тотчас снова встал, вместе с Генри Кресвиком и мистером Маггзом.
— Что ж, мисс Горст, — сказала домоправительница, теперь улыбаясь широко и открыто, — я рада знакомству с вами и надеюсь, вскоре вы почувствуете себя членом нашей маленькой семьи. Если вам что-нибудь понадобится — обращайтесь к Пококу или ко мне. Вы сейчас к леди Тансор?
— Она отпустила меня до ужина.
— В таком случае вам надо наилучшим образом использовать нынешний погожий день, — с улыбкой заметила она.
Не промолвив более ни слова, миссис Баттерсби повернулась и удалилась в дверь, через которую вошла.
Я тоже двинулась было прочь, но почти сразу остановилась и обратилась к Маггзу.
— Я случайно услышала, как вы говорили об отце леди Тансор. Он тоже умер от удара?
— Старый Картерет? От удара? — воскликнул мистер Маггз. — Вовсе нет! Он был убит, мисс, хладнокровно убит из-за денег, когда въезжал верхом в парк.
— Нет, здесь вы ошибаетесь, Маггз, — вмешался мистер Покок. — Не из-за денег. Я кое-что слышал об этой истории, и, насколько я понимаю, денег при нем тогда не было, только сумка с документами.
— Но грабители думали, что у него есть деньги, — возразил скептически настроенный мистер Маггз. — В этом-то вся штука, а вот грачам было все равно, так оно или иначе. Грачам без разницы, каким образом и по какой причине бедные смертные вроде Пола Картерета сходят в могилу. Они просто знают заранее, что человек помрет, вот и все дела.
Разговор еще с минуту продолжался в таком же духе: мистер Маггз выражал неколебимую уверенность в пророческих способностях грачей, а мистер Покок пытался придать беседе более рациональный характер.
Я опять собралась выйти, но тут мистер Покок предложил показать мне черную лестницу, ведущую прямо к моей комнате.
— Разумеется, горничная ее светлости вольна ходить по парадной лестнице, — сказал он, — но по черной оно быстрее.
Выйдя в дверь, которой немногим ранее воспользовалась миссис Баттерсби, мы зашагали по узкому коридору с белеными стенами, увешанными эстампами и старыми картами графства, и вскоре оказались у подножья деревянной лестницы.
— Ну вот мы и пришли, мисс, — сказал Покок. — Дальше уже не заблудитесь, просто считайте этажи. Выйдете рядом с вашей комнатой.
Он двинулся обратно по коридору, но не успел отойти далеко, когда мне в голову пришла еще одна мысль.
— О, мистер Покок!
Дворецкий остановился и обернулся.
— Вы можете ответить на один вопрос? В гостиной миледи висит портрет маленького мальчика в костюме кавалера. Кто он такой?
— А! — произнес мистер Покок, возвращаясь ко мне. — Девятнадцатый барон Тансор в детстве. Энтони Чарльз Дюпор, портрет работы сэра Годфри Кнеллера. Он родился в тысяча шестьсот девяносто втором году — я точно помню дату, поскольку мой отец появился на свет ровно век спустя.
— Спасибо, мистер Покок.
— Не стоит благодарности, мисс. Всегда рад услужить.
— В таком случае скажите, существовал ли когда-нибудь — или существует ли поныне — некий мистер Баттерсби?
— Нет-нет. — Дворецкий помотал головой. — Она урожденная Баттерсби. Просто здесь исстари принято называть домоправительниц миссис Такая-то или миссис Сякая-то, замужем они или нет. А, понимаю: по вашему мнению, фамилия Баттерсби не подходит такой привлекательной женщине со многими достоинствами и вдобавок молодой. Знаете, мисс, вы не одна так считаете.
— Вы правы, — согласилась я. — Фамилия действительно ей не подходит. Но если мистера Баттерсби не существует, представляется удивительным, что к настоящему времени все еще не появился мистер Какой-нибудь-другой. Полагаю, у нее нет недостатка в поклонниках.
— Об этом мне ничего неведомо, — суховато сказал мистер Покок. — Она особа скрытная, наша миссис Би. — Потом он подступил чуть ближе и продолжил более доверительным тоном: — Мы знаем только, что прежде она служила в одном знатном семействе в Саффолке, а еще раньше где-то в Лондоне. Но никого близких у нее нет, насколько нам известно.
— Значит, никаких родственников?
— Никаких достойных упоминания, мисс. Отец и мать, очевидно, умерли. Братьев или сестер нет. Только незамужняя тетка в Лондоне, которую она изредка навещает.
В следующий миг звонок колокольчика, донесшийся из столовой для слуг, заставил мистера Покока оборвать наш разговор и поспешить прочь. А я, заинтригованная почерпнутыми у него сведениями, потопала вверх по деревянным ступенькам и через три этажа вышла на лестничную площадку рядом со своей комнатой.
С полчаса я лежала на кровати, глядя на голубое небо за окнами и размышляя об утренних событиях.
Потом я поднялась и черкнула несколько строк мадам: сообщила, что у меня все в порядке, и пообещала вскорости написать подробнее. Затем снова сошла вниз и положила письмо на столик для исходящей корреспонденции; во избежание лишних вопросов со стороны слуг, на конверте я написала лондонский адрес некой леди, о которой расскажу позже.
В три без малого я вышла из дома, чтобы продолжить свои исследования в оставшееся свободное время.
Сентябрьское солнце по-прежнему озаряло многочисленные шпили и башни, дымовые трубы и башенки, придающие Эвенвуду своеобразный ощетиненный вид, и отбрасывало приглушенные тени на коротко подстриженные лужайки и песчаные дорожки. С южной стороны усадьбы я обнаружила большой прямоугольный пруд, огороженный высокими стенами и густо заросший по берегам ярко-желтым очитком. Здесь я долго сидела, наблюдая за рыбами, лениво скользившими в недвижной темной воде, а потом воротилась в дом.
Умывшись, причесавшись и разгладив ладонями платье, я спустилась на второй этаж и постучала в дверь господских покоев, едва часовенные куранты пробили пять.
Назад: 1 В ПОКОЯХ МИЛЕДИ
Дальше: 3 КОНЕЦ ПЕРВОГО ДНЯ
