26
СТАРИК С БИЛЛИТЕР-СТРИТ
I
Первая и последняя встреча
Я должна была явиться к обеду в половине второго, и до назначенного времени оставалось всего десять минут, когда Чарли открыл дверь на мой настойчивый стук.
— Леди Тансор уже вернулась от мистера Орра? — спросила я.
— Да, мисс, — ответил он, лихо козыряя. — Полчаса назад.
Я бегом бросилась в свою комнату, переоделась, заново причесалась и торопливо спустилась в столовую залу ровно в тот момент, когда прозвенел колокольчик к обеду.
— Чем вы занимались утром, дорогая? — спросила Эмили, принимаясь за суп.
Я сказала, что гуляла.
— Гуляли? Сегодня погода не располагает к прогулкам.
— О, мне все равно, — беспечно говорю я. — По-моему, Лондон очарователен при любой погоде.
— Весьма оригинальное мнение, — отвечает она, промокая салфеткой губы. — И куда же вы ходили?
Ответ у меня уже готов.
— В Риджентс-парк, а потом в «Пантеон-базар».
— «Пантеон-базар»! Как интересно! Сама я ни разу там не была, разумеется. «Пантеон» предназначен для народа попроще, вам не кажется? Не забывайте, дорогая, вам теперь следует посещать только самые респектабельные заведения.
— О, это вполне респектабельное заведение, — весело отвечаю я, не показывая виду, что уязвлена презрительным тоном Эмили.
— Ну конечно. Я не имела в виду ничего такого, дорогая.
Она кладет салфетку на стол и пригубливает бокал с ликером.
— Но мне не хотелось бы, чтобы мою компаньонку — и подругу — видели в заведениях подобного сорта. Одно дело магазины, знаете ли, и совсем другое — торговые ряды. Вам следует посещать только лучшие из первых. Вы никогда не встретите в торговых рядах мисс Миранду Фокс-Мор или мисс Элеонору де Фрейтас. Они ни при каких обстоятельствах не пойдут туда. Вы купили что-нибудь?
— Нет, — ответила я. — Я хотела купить вам подарок в благодарность за вашу доброту, что вы взяли меня с собой в Лондон, но там такой огромный выбор! Я так и не решила, что вам может прийтись по вкусу.
— В любом случае, я ценю ваше доброе намерение, — промолвила она с холодным облегчением. — К слову о добрых намерениях, дорогая: вы прекрасно выглядите в моих старых платьях, но вам пора обзавестись собственным гардеробом. На следующей неделе, перед отъездом, мы с вами отправимся на Риджент-стрит и посмотрим, что здесь можно сделать.
После обеда, во исполнение нерушимых планов Эмили, мы в свежевымытой карете поехали в Музей практической геологии, вызвавший у нее бурный восторг, а меня повергший в смертельную скуку. Оттуда мы покатили в Вестминстерское аббатство, где мне понравилось гораздо больше и где я с удовольствием задержалась бы на несколько часов, но уже скоро Эмили потащила меня обозревать следующую достопримечательность — после посещения каждой из них она ставила галочку в заранее составленном списке всех мест, которые считала нужным показать мне, новому человеку в столице.
День пролетел быстро, и вскоре нам настало время ехать на Сент-Джеймс-стрит, на торжественный ужин в доме сэра Маркуса Леверета, нашего бывшего посла в Португалии, — и ужин оказался поистине торжественным.
У меня голова шла кругом от множества известных и привилегированных особ, коим меня представляли: герцоги и графы, послы и почетные члены, иностранные принцы и набобы, судьи и банкиры, генералы и адмиралы, жены, дочери, матери и титулованные вдовы, все в великолепных нарядах, с изысканными прическами, в ослепительно сверкающих драгоценностях. Немало было там и красивых молодых холостяков — все завидные женихи, но ни один не вызвал у меня ни малейшего интереса.
Наступила пятница, и еще одно тягостное утро с утомительными разъездами в тряской карете по слякотным улицам, окутанным грязной пеленой тумана с копотью. После обеда, однако, Эмили пожаловалась на недомогание и послала за своим лондонским врачом, доктором Мэнли.
— Мне очень жаль, Алиса, — сказала она после ухода доктора, — но боюсь, нам придется отказаться от наших планов на сегодня. Я понимаю, вы разочарованы, как и я, но ничего не попишешь. Доктор Мэнли настоятельно рекомендует мне отдохнуть, так что вам придется развлекать себя самой. Вы же не возражаете, дорогая, правда? Пока мне не станет лучше.
Натурально, я удручена сверх всякой меры: ну как же, ведь я лишилась счастливой перспективы трястись в карете по грязным шумным улицам, чтобы полчаса потаращиться на какую-нибудь очередную городскую достопримечательность, а потом провести весь вечер, стараясь понравиться виднейшим представителям английского высшего света.
Здесь, пожалуй, мне следует сделать одно признание, свидетельствующее о не всегда удобной сговорчивости моей совести. Испытывала ли я нравственные угрызения, когда мне столь щедро расточала милости двадцать шестая баронесса Тансор, одна из самых красивых и богатых женщин в Лондоне, вызывающая всеобщее восхищение? Да. Но находила ли я, невзирая на укоры совести, тайное удовольствие в привилегиях, проистекающих из моей дружбы с этой незаурядной особой? Безусловно. Какая девятнадцатилетняя барышня, с малым знанием светского общества, не почувствовала бы себя польщенной подобными знаками внимания? Как и любая другая неискушенная молодая девица, я была подвержена соблазнам суетного мира, пленяющего взор мишурным блеском, и исполнена желания отдаться им при случае.
Да, мне не хватало воли оставаться самой собой, когда меня всячески баловали, ублажали, обихаживали, и я позволяла себе от души наслаждаться происходящим — лишь одно омрачало удовольствие: подобно второй тени, суровый призрак Долга неотступно следовал за мной по золоченым залам, сидел рядом со мной за ломящимися от яств столами, и проникал в мои сны, настойчиво призывая отказаться от тщеславия и эгоизма в пользу прежней целеустремленной решимости, заставляющей забывать обо всем, помимо миссии, возложенной на меня судьбой.
Оставив Эмили в спальне, я удалилась к себе, чтобы поразмыслить, как бы получше распорядиться своей неожиданной свободой.
Я понимала: куда бы я ни решила отправиться, мне следует поставить в известность сержанта Свонна. Однако, не питая особой симпатии к своему защитнику, я в конечном счете рассудила, что не подвергнусь никакой опасности, коли буду держаться людных улиц.
Пока я листала путеводитель Мюррея, меня вдруг осенила оригинальная мысль, приведшая меня в возбуждение.
Я разыщу мистера Джона Лазаря, если он еще жив.
Воодушевленная внезапной идеей, я накинула плащ, сбежала вниз по лестнице и, задыхаясь, попросила Чарли нанять для меня кеб.
— Докуда, мисс? — осведомился он.
— Биллитер-стрит, Сити. Будьте так добры, Чарли, — ответила я, прикладывая палец к губам.
Он подмигнул, козырнул и вышел прочь.
Дом стоял неподалеку от перекрестка с Леденхолл-стрит — наполовину деревянное покосившееся здание с грязными мутными окнами и обитой гвоздями дверью устрашающего вида, над которой болталась облупленная вывеска с изображением парусного корабля и намалеванной краской надписью «Дж. С. Лазарь, судовой агент».
Я постучала, подождала немного, потом постучала еще раз, но никто так и не отозвался. Я подумала, что мистер Лазарь все-таки умер, а дом пустует, и уже собралась уходить, но тут дверная ручка медленно повернулась.
На пороге передо мной стоял хилый, сгорбленный старик, о чьи ноги ласково терся молодой бело-рыжий кот.
— Добрый день, мисс. Чем могу быть полезен?
Вопросительное выражение его лица внезапно изменилось.
— Прошу прощения, мисс, — сказал он, убирая со лба жидкую прядь седых волос. — Не имел ли я чести встречать вас прежде?
— Полагаю, нет, сэр, — ответила я. — Но вы мистер Джон Лазарь, верно?
— Да, он самый.
Так он жив! Он стоит передо мной — человек, которому мой отец был обязан жизнью.
— Не обессудьте, мисс, — промолвил старик, — если я поинтересуюсь, какое у вас ко мне дело.
— Я здесь потому, что вы некогда знали моего отца, — ответила я. — Я Эсперанца Горст, дочь Эдвина Горста.
— Дочь Эдвина Горста! — вскричал он. — Ужели такое возможно? Входите, входите, пожалуйста!
С многословными изъявлениями радушия мистер Лазарь провел меня в низкую комнату, пыльную и темную. Все стены там от пола до потолка были увешаны картинами с изображением кораблей, сухопутными и морскими картами, выцветшими рисунками экзотических птиц и цветов, разнообразными топографическими видами атлантических островов, где мистер Лазарь побывал за долгие годы профессиональной жизни.
Он предложил испить чаю, я согласилась, и мы беседовали целый час или даже дольше. Мистер Лазарь рассказал множество мелких, но чрезвычайно интересных для меня подробностей о времени, проведенном с моим отцом на Мадейре. Он сохранил самые живые воспоминания о тех далеких днях, но они не добавили почти ничего нового к сведениям, почерпнутым мной из его мемуаров. Я в свою очередь поведала старику все, что знала о жизни моих родителей после бегства с Мадейры и о смерти моего отца в Константинополе в 1862 году.
Один вопрос занимал меня больше всего.
— Мистер Лазарь, — наконец решилась я, — вы, случайно, не знаете, что за бумаги содержались в шкатулке, которую мой отец попросил вас отвезти в Англию и отдать на хранение своему поверенному?
— Они носили конфиденциальный характер, и потому я, разумеется, не расспрашивал, — ответил старик. — Но из однажды оброненного вашим батюшкой замечания я понял, что в шкатулке содержались своего рода мемуары — возможно, дневниковые записи или более пространное повествование о его жизни.
Сердце так и подпрыгнуло у меня в груди.
— А не помните ли вы имя поверенного?
Я говорила спокойным голосом, но вся обмерла в ожидании ответа.
— Мистер Кристофер Тредголд, — без малейшего колебания сказал старик. — Кажется, бывший работодатель вашего отца. Он вышел из фирмы после того, как с ним приключился удар. Однако у меня сложилось впечатление, что он выступал скорее в качестве друга, нежели юридического представителя.
— В таком случае следует предположить, — заметила я, — что бумаги остались на хранении у мистера Тредголда.
— Этого я не могу знать, понятное дело, — промолвил мистер Лазарь.
— И вы больше не общались с мистером Тредголдом?
— Боюсь, нет. Не желаете ли еще чаю, дорогая?
Я понимала, что наш разговор очень утомил мистера Лазаря и что последний вопрос он задал единственно из врожденной учтивости, а посему вежливо отказалась и встала, собираясь откланяться.
— Теперь я вижу, что вы похожи на него не только внешне, — сказал славный старик, когда я вышла на холодную грязную улицу. — Вы и характером пошли в отца — человека в высшей степени незаурядного, знакомство с которым, пусть и короткое, я считаю одним из знаменательнейших событий в своей жизни. Я никогда больше не встречал такого, как он, и никогда уже не встречу, конечно же. Да хранит вас Бог, дорогая. Заходите еще при случае, коли желаете. Гости нынче редкость в моем доме.
Я твердо намеревалась еще не раз наведаться на Биллитер-стрит — не только для того, чтобы попробовать выпытать еще какие-нибудь сведения у человека, знавшего Эдвина Горста, но и потому, что я прониклась искренней приязнью к немощному престарелому джентльмену, некогда вернувшему моему отцу волю к жизни, надежду и целеустремленность. Однако, как мне стало известно впоследствии, вскоре после моего визита он скончался, и, таким образом, первая наша встреча оказалась и последней.
II
Преследование
Я покинула дом на Биллитер-стрит в глубокой задумчивости и, поглощенная своими мыслями, даже не заметила слежки за собой.
Только на Фенчерч-стрит, случайно оглянувшись на часы церкви Святого Дионисия, я увидела своего преследователя — коренастого мужчину лет сорока, с круглой красной физиономией, не по возрасту седыми волосами и совершенно прямыми густо-черными бровями. Я сразу его узнала: Диггз, слуга мистера Армитиджа Вайса, приезжавший с ним на Рождество в Эвенвуд.
Я прибавила шагу, но мой преследователь не отставал.
Что ему нужно? Грозит ли мне опасность от него? Во всяком случае не здесь, на полной народа улице.
Как и при встрече с грабителем на дороге из Истона, я вдруг исполнилась негодования. Да как смеют Диггз и его хозяин запугивать меня, столь нагло преследуя на людных улицах! Мгновенно осмелев, я решила было повернуться и встретиться с Диггзом лицом к лицу — даже начала искать взглядом какое-нибудь орудие, но потом, к счастью, здравый смысл возобладал.
Кеб — нужно найти кеб.
Опять шел дождь, сгущались сумерки, по тротуарам текли толпы людей, возвращавшихся со службы из Сити, и свободных кебов нигде поблизости не наблюдалось. Поначалу мне казалось, что я иду правильно, ведь я постаралась хорошенько запомнить путь по карте в Мюрреевском справочнике. Однако вскоре я углубилась в кварталы убогих доходных домов и тогда поняла, что заблудилась.
Помню удары кузнечного молота по наковальне и громкое шипение пара, доносившиеся из мануфактурной мастерской поблизости; крики и площадную брань у дверей кабака; враждебные подозрительные взгляды встречных.
Где я? Где искать безопасности? Медленно наползающий мрак, глухие стены и зловещие темные переулки, ледяные струи дождя в лицо и мучительное чувство беспомощности.
Наконец я все же вышла на Флит-стрит и пустилась бегом. Диггз по-прежнему не отставал, но я уже приближалась к спасительному — как я надеялась — месту.
Еще не достигнув стоянки кебов, я увидела, что там нет ни одного экипажа. Следует ли мне разыскать мистера Пилгрима на Шу-лейн, как он настойчиво советовал сделать в случае, если мне вдруг снова понадобится помощь? Безусловно, сейчас именно такой случай. Но где же находится Шу-лейн?
В следующий миг из тумана выплыли два кеба и остановились на стоянке. Возница второго экипажа, с кнутом в руке, начал спускаться с козел.
— Пожалуйста! — задыхаясь, выпалила я. — Помогите мне! Меня преследуют.
Кучер стянул с лица шарф.
— Ба, снова вы, мисси. И что же стряслось на сей раз? — спросил не кто иной, как мистер Соломон Пилгрим собственной персоной.
Испытывая огромное облегчение, но все еще трепеща от страха, я боязливо оглянулась на Диггза.
— Вон тот седой мужчина…
— А ну-ка, забирайтесь в кеб, — промолвил мистер Пилгрим, открывая передо мной дверцу.
Я так и сделала. Через несколько секунд Диггз подошел и враждебно уставился на моего спасителя.
— Занято, — прорычал дородный кучер, закрывая дверцу и с самым угрожающим видом сжимая в кулаке рукоять кнута.
Ничего не сказав, лишь метнув напоследок воинственный взгляд, Диггз неторопливо зашагал прочь. Я высунулась из окошка и смотрела ему вслед, покуда он не растворился в текущей по тротуару толпе.
— Опять попали в неприятности, мисси? — спросил мистер Пилгрим, качая крупной круглой головой. — Похоже, он и вправду шел за вами.
— Я не знаю, кто он такой и почему преследовал меня, — сказала я, стараясь сохранять самообладание, хотя у меня ныло под ложечкой от страха. — Но я страшно рада видеть вас, мистер Пилгрим, и снова благодарю вас за доброту.
— Всегда к вашим услугам, мисси, и вы в любое время найдете меня здесь, как я говорил. Вы пойдете дальше пешком — чего я вам не советую делать — или Солу Пилгриму отвезти куда-нибудь?
Я на мгновение задумалась. Нет, на Гросвенор-сквер я пока не поеду.
— Кингз-Бенч-уок, Темпл, — сказала я. — Дом номер четырнадцать.
III
Разговор на Кингз-Бенч-уок
До дома мистера Роксолла мы доехали за считаные минуты.
Я тепло попрощалась с мистером Пилгримом и уже скоро сидела в кабинете мистера Роксолла, рассказывая о своем недавнем приключении, — правда, я не обмолвилась, почему я покинула Гросвенор-сквер одна, не поставив в известность сержанта Свонна. И не упомянула, что и впредь намерена поступать так же в случае необходимости.
— Надеюсь, вы простите меня, дорогая, — сказал мистер Роксолл, когда я закончила, — если я осмелюсь заметить, что вы несколько разочаровали меня, снова безрассудно подвергнув себя опасности. Но сделанного не воротишь, и, слава богу, на сей раз все обошлось.
Он держался доброжелательно, но я ясно видела, что он недоволен.
— Разумеется, я не могу — и не стану — требовать, чтобы вы заблаговременно предупреждали сержанта Свонна о любых ваших одиночных вылазках. Я лишь настоятельно прошу вас — ради собственного своего спокойствия, если не ради вашего — принять в соображение, что этого требует благоразумие. А теперь давайте закончим этот неприятный разговор и перейдем к делу. Насколько я понимаю, нам есть что обсудить?
Обрадованная возможностью приступить наконец к цели своего визита, я сказала, что меня интересует, удалось ли узнать у Конрада Крауса еще что-нибудь существенное, но прежде чем мистер Роксолл успел ответить, раздался стук в дверь и вошел инспектор Галли.
— Вот кто нам все и расскажет, — промолвил отставной юрист, подымаясь с кресла, чтобы поприветствовать гостя.
— Мисс Горст совершила сегодня маленькую эскападу, — сообщил он инспектору. — Не так ли, мисс Горст?
Натурально, мне пришлось рассказать мистеру Галли, как меня преследовал слуга мистера Вайса.
— Артур Диггз? — спросил инспектор.
Мистер Роксолл поинтересовался, известно ли что-нибудь про Диггза в сыскном отделе.
— Самую малость, — ответил инспектор. — Бывший моряк. Последние три года служит у Вайса. Больше ничего.
— Но почему он преследовал меня? — спросила я.
— Гадать не имеет смысла, — сказал мистер Роксолл, — так давайте и не будем. Хотя я лично предполагаю, что таким образом мистер Вайс хотел дать вам понять, что не спускает с вас глаз. — Яппа он присылал в Эвенвуд с той же целью.
Потом разговор перешел на Конрада Крауса.
— Мне удалось прояснить еще кое-какие моменты, связанные с прошлыми делами леди Тансор и миссис Краус, — доложил мистер Галли. — Вероятно, вам любопытно узнать, что мы имеем к настоящему времени? Отлично, значит, так… Постараюсь покороче.
Он достал блокнот и откашлялся.
— Первое. Мисс Картерет отбывает на Континент, с полного одобрения своего знатного родича; дата отъезда — девятнадцатое января тысяча восемьсот пятьдесят пятого года или около того; знакомый знатного родича рекомендует в спутницы немецкоговорящую горничную, недавно овдовевшую; имя немецкоговорящей особы — миссис Барбарина Краус; вместе с ними едет сын миссис К., Конрад, девятнадцать лет, здоровый рослый парень, но с умственными недостатками.
Второе. Пункт назначения мисс Э. К. — Карлсбад, где проживает свекор миссис К.; дата прибытия — начало февраля пятьдесят пятого; заявленная цель визита — принимать воды; настоящая цель визита — найти мужа; подходящая партия вскоре найдена в лице полковника Тадеуша Залуски, отставного офицера польской армии, неимущего.
Третье. Мисс Э. К. и полковник З. сочетаются браком; дата бракосочетания — двадцать третьего марта пятьдесят пятого года, согласно информации, полученной из местных источников; в самом скором времени брачному союзу ниспосылается счастливый дар (шутейный вопрос: уж не действие ли богемских вод?): в городе Осек рождается сын, нареченный Персеем; дата рождения — Рождество пятьдесят пятого года.
Четвертое. Семейство Залуски возвращается в Англию с трехмесячным наследником; знатный родич, премного довольный, встречает их в Эвенвуде седьмого апреля пятьдесят шестого года; миссис З. купается в милостях знатного родича; в ноябре того же года рождается второй сын, Рандольф; окончательный триумф миссис З. — преемственность рода Дюпоров обеспечена.
Пятое. Мисс Э. К., ставшая миссис З., по королевской лицензии становится миссис З.-Д. (Залуски-Дюпор), законно назначается преемницей своего знатного родича; по смерти последнего (в ноябре шестьдесят третьего) мужнина фамилия отсекается, бывшая мисс Э. К. становится Эмили Грейс Дюпор, двадцать шестой баронессой Тансор, владелицей Эвенвуда.
— Еще что-нибудь? — спросил мистер Роксолл.
— Неприятности в городе Франценбаде, связанные с Конрадом и — прошу прощения, мисс Горст, — одной местной девушкой, — ответил инспектор. — Ситуация накаляется. Обращение в полицию. Бегство миссис К. с отпрыском. Миссис З. остается без горничной. Вот вкратце и все — больше Конрад ничего не может или не хочет рассказать нам.
— А бумага — драгоценная бумага Конрада, пахнущая фиалками? — спросила я. — О ней мы знаем что-нибудь?
Послюнив пальцы, инспектор Галли снова полистал блокнот.
— Письмо, надо полагать. Содержание неизвестно. Адресат? Тоже неизвестен, но можно предположить, что знатный родич, лорд Тансор.
Соединив воедино все сведения, вытянутые из Конрада, инспектор изложил нам следующую версию событий.
Конрад ждет, чтобы взять письмо и отнести в почтовую контору; но, запечатывая конверт, миссис Залуски случайно опрокидывает на него флакончик духов, и Конраду приходится ждать, когда он высохнет.
Парень отправляется в почтовую контору, но письмо так и не уходит по адресу, поскольку он безумно влюблен в прекрасную и недосягаемую миссис Залуски и в простодушной своей любви оставляет пропитанное духами письмо у себя. Читать он не умеет, но бумага исписана ее рукой и пахнет ею, а все остальное не важно.
В конце концов миссис Краус и сын — видимо, оставленные своей госпожой на произвол судьбы после происшествия во Франценбаде — после многих тягот возвращаются в Англию. Конрад прячет письмо в своей комнате, но каждый день достает из тайника, потому что исходящий от него запах фиалок напоминает о прекрасной сказочной королеве.
Так все и продолжалось бы, если бы мать однажды не обнаружила драгоценный листок бумаги.
— По всей видимости, помимо слабого запаха фиалок, — сказал мистер Росксолл, — в письме содержалось нечто такое, что миссис Краус смогла использовать в качестве сильного оружия против своей бывшей работодательницы, на которую она явно затаила зло. Вне всяких сомнений, содержание письма является ключом ко всему нашему делу — ключом, отмыкающим все тайны. Но оно стало также и смертным приговором для миссис Краус. Сколь бы неприятной особой она ни была, она не заслуживала такой участи. С ней поступили чудовищно, друзья мои, просто чудовищно.
Он потряс головой.
— А что за человек была миссис Краус? — спросила я, вспомнив противную старуху в гостинице «Дюпор-армз».
— По словам инспектора, — ответил мистер Роксолл, — в своих стараниях выбиться в люди она не брезговала никакими средствами. Ее отец, как вы, кажется, упомянули, Галли, был немецким иммигрантом, часовщиком по профессии. Она получила начальное образование, таким образом освоив кое-какие навыки, необходимые для благовоспитанной девицы, и вышла замуж за Манфреда Крауса, подмастерье своего отца. Но после смерти мужа она сошлась с неким Лемюэлем Берлапом, мелким мошенником и жуликом, хорошо известным полиции. Затем она поступила в услужение в дом герцога Исткаслского, в силу чего и была впоследствии рекомендована мисс Картерет в спутницы в путешествие на Континент. По возвращении в Англию миссис К. с сыном одно время жили у Берлапа, но после отправки последнего на каторгу… в каком году было дело, Галли?
— В шестьдесят седьмом, — не задумываясь, ответил инспектор.
— Точно, в шестьдесят седьмом. Когда Берлапа отправили на каторгу, миссис К. снова пришлось самой зарабатывать на хлеб разными не слишком честными способами. Время идет, жизнь становится все тяжелее, но потом она находит письмо.
— Ага, письмо, — повторил инспектор. — Мы опять вернулись к письму, мистер Роксолл.
— Совершенно верно, Галли, — сказал юрист. — К сожалению, мы вынуждены предположить, что оно уже уничтожено. Однако, хотя начертанные на бумаге слова, скорее всего, навсегда утрачены для нас, я уверен, что где-то остался незримый след правды, которую мы по-прежнему можем угадать или вывести логически. Да, я по опыту знаю, что всегда что-то остается — как тонкий аромат фиалок, пленявший Конрада на протяжении многих лет. Нам нужно вынюхать эту правду и поименовать словами. И мы это сделаем, непременно сделаем. Это всего лишь вопрос времени.
Мужчины умолкли, но я почувствовала, что оба они пытаются нащупать некую важную мысль, еще не обретшую отчетливости.
— Время, — произнес мистер Роксолл после значительной паузы.
Он поднес к губам сложенные ладони и закрыл глаза, словно чтобы получше обдумать смысл слова.
— Имеет решающее значение? — предположил инспектор.
Мистер Роксолл не ответил, но по-прежнему сидел с закрытыми глазами, постукивая пальцами друг о друга.
— О чем задумались, мистер Роксолл?
Старый юрист открыл глаза и добродушно взглянул на инспектора.
— Я просто задался вопросом, почему мисс Эмили Картерет пустилась на поиски мужа чуть ли не сразу после смерти своего возлюбленного жениха. Странно, вы не находите?
IV
Неприятная перспектива
Вплоть до последнего дня наше пребывание в Лондоне протекало без особых событий. Эмили, по предписанию врача все еще сидевшая дома, требовала, чтобы я составляла ей компанию; и мне, к великому моему огорчению, приходилось тоже сидеть на Гросвенор-стрит, часами читая вслух или обсуждая книги, новости общественной жизни, скучные дела леди или мисс Имярек и прочая, и прочая.
Порой, однако, Эмили впадала в меланхолию и апатию и тогда просто просила меня посидеть рядом, с моим незаконченным шитьем, пока она лежала на диване под пледами, молча глядя на хмурое лондонское небо за окном.
После обеда она обычно засыпала на час-полтора, а я откладывала работу и пристально разглядывала ее спящее лицо. Временами мне казалось, будто она умерла — таким спокойным, бледным и безжизненным оно было. Один раз я даже взяла зеркальце и поднесла к ее губам, дабы убедиться по запотевшему стеклу, что она еще дышит.
Несмотря на признаки надвигающейся старости, которые Эмили искусно скрывала и которых никто, кроме меня, даже не замечал, поразительная красота ее черт — полные рельефные губы, длинный тонкий нос, изящно изогнутые брови и точеные скулы, все в обрамлении роскошных черных волос — не переставала восхищать меня. Однажды я достала блокнот и попыталась запечатлеть на бумаге ее облик, пока она спала, — ведь мадам и мистер Торнхау всегда считали, что у меня незаурядные способности к рисованию, каковой талант, как я теперь знала, достался мне от матери; но получившийся портрет столь сильно уступал оригиналу, что я вырвала страницу и бросила в камин.
Я невольно задумалась, какие же образы витают за этими сомкнутыми веками с длинными ресницами. Похоже, дневной сон Эмили не тревожили кошмары, одолевавшие ее по ночам. Может статься, ей грезились озаренные солнцем дни далекого прошлого, когда она еще не омрачила свою жизнь преступными деяниями, не стала соучастницей предательства и убийства — когда она была просто мисс Эмили Картерет, очаровательной дочерью мистера Пола Картерета из вдовьего особняка в Эвенвуде, еще не ведающей ни мук нечистой совести, ни губительного яда дурных предчувствий.
Перечитав сейчас написанное выше, я в очередной раз поражаюсь двойственности и переменчивости тогдашних своих чувств к леди Тансор. Ведь я уже знала, что она разрушила жизнь моего отца, и должна была ненавидеть ее за это, как велела мадам, мой обожаемый ангел-хранитель. Конечно, я хотела, чтобы она понесла наказание за все содеянное. Когда я сидела там и смотрела на спящую женщину, своим вероломным предательством толкнувшую моего отца на убийство и лишившую меня всех благ, на какие я имела право по рождению, я опять исполнялась решимости и ожесточалась сердцем; но когда она просыпалась и сонно улыбалась мне, лениво шевелясь под грудой пледов, весь мой праведный гнев мигом улетучивался.
Иногда (как в описываемый день) я даже начинала всерьез сомневаться, что мне по плечу затеянное Великое Предприятие. Ведь я так молода, так неопытна, так мало подготовлена к опасному заданию, с которым меня прислали в Эвенвуд. Я обмирала от ужаса при мысли о предстоящих испытаниях и изнывала под бременем ответственности, возложенным на меня мадам и моим отцом.
Такие вот тягостные мысли проносились в моей голове в последний день нашего пребывания на Гросвенор-сквер. Я сидела возле спящей Эмили с нераскрытой книгой на коленях, размышляя о последних событиях, и в своей глубокой задумчивости не заметила, как она проснулась.
— Алиса, милая, вы здесь, — сонно пролепетала она с томной улыбкой, — как всегда, когда я пробуждаюсь. Словно памятник Терпению. Такая замечательная девушка… такая замечательная подруга.
Эмили сказала еще несколько добрых слов, с нежностью и неподдельной искренностью. И снова, как я ни противилась, решимость моя начала таять под действием ее колдовских чар. Да неужто же она и вправду виновна в преступлениях, в которых ее обвиняют и мадам, и мистер Роксолл? Возможно, она совершила их вопреки своей воле и совести, движимая сначала слепой любовью к Фебу Даунту, а потом отчаянным страхом разоблачения?
Она до сих пор терзается угрызениями совести, о чем со всей очевидностью свидетельствуют ночные кошмары, постоянно одолевающие ее, а значит, заслуживает снисхождения. Так рассуждала я, завороженная сонным взглядом Эмили; но потом в мгновение ока чары рассеялись.
— Да, кстати, — вдруг промолвила она небрежно-властным тоном, — доктор Мэнли посоветовал мне уехать из Англии до конца зимы. Он полагает, перемена климата пойдет мне на пользу. Я займусь приготовлениями к отъезду сразу по нашем возвращении в Эвенвуд. Пожалуйста, позвоните, чтобы подали чаю. У меня во рту пересохло.
Не промолвив боле ни слова, она взяла журнал, раскрыла и принялась читать.
Я чуть не лишилась дара речи от неожиданности.
— Уехать из Англии? На какой срок?
Эмили подняла на меня глаза и сняла очки.
— Полагаю, это мне решать.
— Вы сейчас говорите со мной как с подругой или как с платной компаньонкой? — спросила я по возможности спокойно.
Ответ последовал незамедлительно.
— Вы забываетесь, Алиса, — резко произнесла она, посуровев лицом. — Наша дружба здесь ни при чем. Я намерена внять совету доктора Мэнли, вот и весь разговор.
Я поняла, что протестовать не имеет смысла. Она не сочла нужным посоветоваться со мной, но приняла решение, руководствуясь единственно своими желаниями, — снова как моя госпожа, а не как настоящая подруга, какой хотела казаться. Так вот, значит, что такое дружеское равноправие в ее понимании.
Господи, какая же я легковерная дурочка! Ведь мадам предупреждала, чтобы я не рассчитывала на неизменную благосклонность леди Тансор, даже когда между нами установятся близкие отношения, ибо нашу дружбу всегда будет отравлять ее гордыня, эгоизм и постоянное желание сохранить превосходство надо мной.
— Складывается впечатление, будто вы не хотите ехать со мной, — сказала она, вперив в меня ледяной взгляд. — Это так?
— Вовсе нет. — Я заставила себя примирительно улыбнуться и, подавшись вперед, взяла ее руку. — Ничего приятнее для меня и быть не может — и уж, конечно, я хочу этого больше всего на свете, если речь идет о пользе для вашего здоровья.
Хотя Эмили промолчала, было заметно, что она несколько смягчилась, услышав мои почтительные слова, и потому я, всем своим видом изобразив воодушевленный интерес, спросила, куда мы отправимся.
— Я еще не решила окончательно, — ответила она. — Но доктор Мэнли посоветовал поехать на Мадейру.
Назад: 25 СЛАБЫЙ ЗАПАХ ФИАЛОК
Дальше: 27 ИСКУШЕНИЕ МИСТЕРА ПЕРСЕЯ
