ГЛАВА 70

— Доброе утро.

Звук человеческого голоса вспорол тишину, напугав Меер. Вскочив, она уселась на диване.

Это был всего лишь Себастьян.

— Сколько сейчас времени? — встрепенулась Меер. — Мне нельзя было засыпать.

— Ничего страшного. Мы живы и невредимы. Как и вот это. — Он указал на флейту. — Сейчас восемь утра. Электричество восстановлено — не хочешь кофе? Чего-нибудь поесть? Вчера вечером ты едва притронулась к еде.

— В этой гостинице приносят еду в номер?

— Здесь есть буфет внизу, но я могу попросить принести что-нибудь сюда. Что ты хочешь?

— Кофе. Тосты. Меда, чтобы есть с ним тосты. Если есть яйца, то еще пару яиц — и немного джема.

Вернувшись, Себастьян сообщил, что дежурный администратор обещал прислать кого-нибудь с едой.

— Надо подождать совсем чуть-чуть.

— Я должна позвонить отцу и узнать, как он. И справиться о Малахае.

— Обо всем этом я уже позаботился, — сказал Себастьян. — Пока ты спала, я из телефон-автомата на улице позвонил в клинику и справился о Николасе, затем позвонил твоему отцу и Малахаю. Джереми еще спал. Медсестра ответила, что ночь он провел спокойно, и высокая температура к утру спала. Я попросил ее передать ему, что ты обязательно навестишь его днем. Полагаю, этого достаточно?

— Да, спасибо. Как дела у Николаса?

— Идут на поправку. Ну, что касается воспаления легких.

Принесли завтрак. Пока Себастьян подписывал счет, Меер схватила с подноса вазочку с джемом. После того как официант ушел, Себастьян запер за ним дверь на два оборота ключа, и эта предосторожность вернула Меер ощущение нервозности, рассеянное сном.

— Я рада, что у твоего сына все хорошо.

— Да… да… но опасность остается. Каждый новый день, который Николас проводит, замкнувшись в себе, ухудшает ситуацию по экспоненте. — Себастьян налил себе кофе. — Извини. Просто я не нахожу себе места от отчаяния. Я попытался связаться и с Ребеккой, но если она и была на месте, то не пожелала со мной разговаривать. Почему она так себя ведет? Я никогда не делал Николасу ничего плохого. А раз ничто другое не помогает, почему бы не попробовать другой подход?

— Я помню, как злилась моя мать, когда отец впервые показал меня Малахаю.

— Он мне говорил, что ему пришлось нелегко.

— Всем нам пришлось нелегко.

Взяв тост, Меер откусила маленький кусок. Еще несколько минут назад она умирала от голода, однако сейчас у нее не осталось никакого желания поесть. Пришло пресыщение воспоминаниями, причем теми, с которыми ей хотелось поскорее расстаться: ночные перебранки за дверью ее спальни, приглушенные ссоры, ледяная тишина дома, разделившая семью в ту последнюю зиму. Как сложилась бы жизнь ее родителей, если бы она не рассказала им о своих страхах? Остались бы они вместе?

— Я только знаю, что Ребекка не дает мне сделать для сына все возможное, но я не собираюсь ей уступать. — Себастьян встал. — Я пойду приму душ.

Как только за Себастьяном закрылась дверь, Меер пожалела о том, что не поделилась с ним поразительным известием: ей удалось раскрыть тайну «мелодии памяти». Разве не ради него она так напряженно работала всю ночь? Для того чтобы найти эту мелодию, которую Себастьян исполнит для своего сына, помогая ему так, как никто не смог помочь ей самой? Да, разумеется. Однако после стольких лет поисков музыки в тумане бесконечных грез и кошмаров наяву Меер не была до конца готова отказаться от всего этого. Ей было нужно всего один раз услышать мелодию самой. Ночью она не могла играть на флейте, опасаясь разбудить Себастьяна, но сейчас он не услышит музыку за шумом душа.

Осторожно взяв старинный костяной предмет, Меер дождалась ровного шума воды из ванной и только тогда поднесла примитивно сделанный инструмент к губам и расставила пальцы на отверстиях.

Закрыв одно отверстие, она губами выдула воздух в трубку из кости, исполняя ноту до, затем соль и ре. Ноты прозвучали грубовато — первобытный зов земли, звук, наполненный дождем, дымом, огнем и холодом, заполнившим комнату, а затем выскользнувшим на улицу и поглотившим город, потом всю страну, целую планету, расширяясь на галактику. Вот какими пугающими и сложными получились первые три ноты. Меер отложила древнюю флейту. На протяжении веков люди исполняли эти самые ноты на самых разнообразных музыкальных инструментах. Так что дело было не только в самих нотах, но и в особых неповторимых колебаниях, производимых флейтой. Меер по-прежнему чувствовала их отголоски в уголках комнаты, поражаясь тому, как же долго они затихают по сравнению с обычной музыкой. Неужели это те самые бинауральные ритмы, о которых говорил ее отец?

Ровный шум душа напомнил о том, что времени у нее мало.

Она должна сделать это прямо сейчас.

Снова взяв флейту, Меер подула в нее более уверенно, задержав ноту до дольше, а затем исполнила вторую ноту, и этот звук смешался с остаточными колебаниями, все еще висящими в воздухе. Затем к ним добавились третья и четвертая ноты; наложившиеся одна на другую вибрации напоминали сложный, не поддающийся описанию шум.

Меер отняла флейту от губ. Это не игра. Не теория, изложенная на бумаге. Бетховен был прав. Меер исполнила две следующие ноты, затем еще одну. Вокруг нее сгустился гнетущий мрак. Ей показалось, она погружается в коварную топь. Начало получалось зловещим, но она должна была довести дело до конца… покончить с этим раз и навсегда.

Вернувшись к началу мелодии, Меер снова выдула первую ноту, затем вторую, а потом…

— Что ты делаешь? — послышался голос Себастьяна.