ГЛАВА 41
Приобретенные добродетели, которые медленно развиваются внутри нас, являются невидимыми узами, связывающими каждое наше существование со всеми другими, — эти существования помнит только Дух, ибо у Материи нет памяти на духовное.
Оноре де Бальзак
Вена, Австрия
Вторник, 29 апреля, 09.20
Напротив Императорской школы верховой езды, величественного комплекса зданий в стиле позднего барокко, приютилась крошечная неказистая церковь XIV века, теряющаяся на фоне своих монументальных соседей. Очередь у входа была короткой; всего человек двенадцать дожидались десяти часов утра, когда склеп откроет свои двери для широкой публики.
Меер и Малахай, пешком пришедшие сюда вместе от своей гостиницы, не обращая внимания на очередь, направились прямиком к Джереми, который вместе с Себастьяном ждал их у входной двери. Меер удивилась, увидев Себастьяна, хотя отец и говорил, что он придет.
Увидев их, Джереми помахал рукой. Он договорился об отдельной экскурсии до открытия церкви, и как только все собрались, он провел их внутрь.
Строгий готический фасад церкви никак не вязался с изящным внутренним убранством. Свет огромных бронзовых люстр озарял просторный проход, нефы, боковые ответвления и крошечного монаха, медленно идущего навстречу вошедшим. Представив отца Франциска, Джереми объяснил, что святой отец не говорит по-английски.
Маленькая группа прошла за фигурой в коричневой рясе в часовню Лорето, крохотную комнатушку с побеленными стенами. Сводчатый потолок нависал здесь гораздо ниже, алтарь был простым, без украшений. Более светлые скамьи казались радушнее по сравнению с темными скамьями главного святилища, и у Меер мелькнула мысль, что из этого интимного помещения достать до Господа Бога молитвой значительно проще.
Справа от миниатюрного алтаря на темной стене был нарисован семифутовый скелет, который словно охранял двустворчатую чугунную решетку, украшенную коронами и лебедями. Отец Франциск остановился перед дверью, дожидаясь, когда соберутся все посетители. Приблизившись к решетке, Меер ощутила дуновение холодного воздуха. Вдоль стены тянулись две полки, заставленные десятками серебряных кубков и урн, сияющих в свете, проникавшем в окно. Склеп сердец.
Отец Франциск вставил в замок черный ключ. Ему пришлось сделать усилие, чтобы отпереть дверь, словно та не хотела никого впускать. Наконец монах махнул рукой, приглашая всех войти, и начал монотонным голосом рассказывать посетителям о том, что они увидели перед собой.
Джереми переводил:
— Всего здесь пятьдесят четыре сердца. Все они принадлежат членам императорской фамилии…
Начищенное серебро сверкало, притягивая взор. Меер смотрела только на урны; она пришла сюда только ради них, все остальное не имело для нее значения. Ее отец только что сказал, сколько их здесь, но Меер начала считать сама. Не зная, почему.
«Одна. Две. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять».
Ей показалось, что девятая урна блестит ярче остальных. Она задержала на ней взгляд, перестав слушать отца. Ей нужно было придумать, как подойти к урне ближе, хотя она сама не могла сказать, зачем и что она хочет найти.
— Вы говорите по-английски? — обратилась к монаху Меер, хотя отец только что заверил ее в обратном.
— Англицски? Отшень плёхо, нет, — с сильным акцентом ответил монах.
Девушка кивнула. Ей нужно было убедиться наверняка.
— Вы не говорите по-английски.
Отец Франциск покачал головой.
Подойдя к отцу, Меер указала на табличку в дальнем правом углу верхней полки и шепотом задала вопрос, следя за тем, чтобы не перебивать рассказ монаха. Когда отец Франциск перестал говорить, Меер тоже умолкла.
Джереми отстал с переводом на несколько секунд, но все же ему каким-то образом удалось услышать и монаха, и дочь.
— Первое сердце принадлежит императору Священной Римской империи Фердинанду IV. Оно было помещено здесь 19 июля 1654 года. Последнее сердце принадлежит Францу-Карлу Австрийскому, и оно было помещено здесь 8 марта 1878 года.
Подойдя к полке так близко, насколько это только было возможно, Меер пересчитала еще раз, чтобы быть уверенной, справа налево, снова остановившись на девятой урне. Прищурившись, она попыталась прочитать надпись, выбитую на маленькой бронзовой табличке под ней. Слова были на немецком, и Меер разобрала только имя «Мария-Терезия» и год «1696».
Маленькая серебряная урна стояла на круглых ножках. По краю проходили три ряда сердец: острие сердца верхнего ряда входило как раз между половинками сердца под ним. Вокруг одни сердца. Урна чуть покосилась набок, местами ее поверхность была покрыта небольшими вмятинами. Девятая урна. В колоде карт из шкатулки с играми, которую успела рассмотреть Меер, были две червовых девятки. Лишняя девятка червей. Что это означает? Во всех ли колодах были повторяющиеся карты? Сможет ли она когда-нибудь это узнать?
— Как ты думаешь, на эту мысль их натолкнули древние египтяне? — спросила отца Меер.
Ее голос прозвучал неестественно, но она надеялась, что никто не придаст этому значение. Джереми начал было отвечать, но вдруг у него дрогнул голос. Он осекся. И рухнул на каменный пол.
— Папа? — Упав на колени рядом с отцом, Меер схватила его запястье, нащупывая пульс. — Ему срочно нужен врач! — крикнула она.
— Dringlichkeit, dringlichkeit, — закричал Себастьян, и монах бросился к выходу.