ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Под городом спит старик.
Фразы всплывают из небытия и формируются в его сознании.
— Все поэты попадают в ад.
Странные слова, но он уверен, что уже где-то слышал их. Или, может, читал. Или даже сам придумал.
Ему снится, будто он снова в своей спальной в Хай-гейте. Здесь доктор Джиллмен и кто-то еще, какой-то коротышка, прячущийся в тенях, что злобно клубятся по углам комнаты. Затем незнакомец выходит на свет, и старик смеется от облегчения. Перед ним ребенок десяти лет от роду, не более. Наконец спящий узнает его. У ребенка есть имя, и во сне оно четко всплывает в памяти. Нэд. Но фамилия ускользает, и видение снова меняется.
Он на берегу, босой, зарывается ногами в песок и внимает, как тот течет вокруг его пальцев, заполняя все выступы тела. Ветер игриво дергает за одежду, развевает пальто, почти как плащ, и едва не сдувает с головы шляпу. Он видит пожилую женщину на деревянной платформе, выкаченной в полосу прибоя. Женщина ковыляет на артритных ногах по мелководью, по-дамски взвизгивает от удовольствия, когда холодная вода в первый раз окатывает ее. Старик смеется, и внезапно рядом оказывается Нэд, его горячая ладошка зажата в его руке, и он тоже смеется, хотя оба не понимают, почему им смешно. Нэд крепче сжимает руку старика, и они уходят прочь.
Годы откатываются назад, но сцена остается той же самой. Старик снова на берегу, но он уже не старик. Мальчик исчез, конечно же, ведь он еще не родился, а рядом с ним стоит другой человек. Он чувствует, что этот человек важен. Важен для многих жизней помимо его собственной. Они вместе медленно гребут в лодке, штаны закатаны выше колен, обувь брошена на берегу под охраной встревоженной свиты. Вода жадно плещет им на ноги, и он улыбается своему спутнику. Внезапно его осеняет. Премьер-министр. Разве может быть такое? Старик решает, что это слишком уж фантастично, и неловко ворочается во сне. Неужели он когда-то в Рамсгейте греб по морю вместе с премьер-министром?
Рамсгейт? Откуда он помнит это слово?
Может, и не помнит. Сны лживы.
Снова комната в Хайгейте. Джиллмен и мальчик. Как всегда, старик бессвязно бормочет, рассказывает очередной бесконечный анекдот. Все поэты попадают в ад, говорит он. Ребенок внимательно слушает, но у Джиллмена вид тоскливый. Джиллмен уже слышал все это, и не один раз. Даже в своих снах старик осознает собственную репутацию болтуна.
Затем он вспоминает. «Все поэты попадают в ад». Что-то когда-то сказало ему эти слова. Что-то нечеловеческое, не совсем живое сказало шелестящим голосом, коварным, как ветер в сухих листьях.
А потом он снова молод. Снова студент. Один у себя в квартире с этим существом, что обещало ему раскрыть кое-какие секреты. Обещало отнюдь не задаром. Все поэты попадают в ад, говорит оно. Глаза его подобны пылающим углям, и, к своему раздражению, старик понимает, что это существо всегда будет говорить одно и то же, повторять до тошноты ту же самую загадочную фразу.
Через сорок лет он расскажет эту историю, и Джиллмен будет смеяться, словно это очередная выдумка, очередная чудовищно приукрашенная байка, но мальчик, этот странный, серьезный, особенный мальчик, даже не улыбается, и старик думает, нет, не думает — знает, что мальчик как раз тот, кого он искал.
Он спит, а над ним бежит и ревет город.
От мистера Крибба исходил тонкий запах, какого мистер Мун прежде не замечал. Вовсе не неприятный. И не запах пота, не вонь немытого тела. Нечто более необычное, уютное, дышащее веками, землей и сыростью. Листья в октябре, осознал Эдвард. Он пахнет осенью.
Они успели отойти на приличное расстояние от отеля, когда оба одновременно заметили слежку.
— Ваш приятель? — Уродец незаметно кивнул в направлении флегматичного джентльмена в сером пальто, тайком следовавшего за ними на расстоянии в половину улицы.
— Слуга,— пояснил Эдвард.— Или тюремщик. Скимпол не выпускает меня без него.
Крибб помахал левой, четырехпалой рукой, и человек смиренно коснулся котелка.
— Как вам мистер Скимпол? Мистер Мун поморщился.
— Уверяю вас, когда все кончится, вы его зауважаете.
Иллюзионист сам удивился собственному смеху.
— Полагаю, вы видели это прежде. В будущем.
— Не забывайте,— заметил Крибб с комичной серьезность,— я знаю сюжет.
Эдвард закатил глаза.
— Конечно, тут есть свои правила, но я, пожалуй, могу сказать вам одну вещь: смерть Скимпола будет тяжелой.
— Жаль,— заметил мистер Мун совершенно без эмоций.
К его удивлению, Крибб встал на защиту альбиноса.
— Он незлой человек. И действует во благо. По своему искреннему убеждению.
Губы Эдварда дернулись в ухмылке.
— Чудовища всегда считают, будто действуют во благо.
— Он не чудовище.
Иллюзионист огляделся по сторонам. Судя по всему, они заблудились. Знакомые улицы исчезли. Вокруг все казалось чужим и непривычным.
— Куда мы идем?
— В доки,— ответил Крибб.— Не спрашивайте зачем. Я скажу вам, когда мы туда доберемся.
— А есть какая-то причина, по которой мы не возьмем кеб?
— Чтобы понять город, надо ощутить его почву у себя под ногами, вдохнуть его воздух, попробовать его бесконечную изменчивость.
— Знаете, вы феноменально неприятный человек.
— Мне уже говорили.
Они продолжали идти, странно удовлетворенные обществом друг друга. Ищейка Скимпола добросовестно трусила за ними следом.
— Скажите, какие у вас самые ранние воспоминания? — наконец вымолвил Крибб.
Мистер Мун мельком взглянул на хромавшую рядом с ним кособокую фигуру. Неуклюжий Вергилий сопровождал строптивого Данте.
— А вам зачем?
— Это может быть важным.
— Помню отца, который будит меня ночью, трясет, чтобы сказать, что мать умерла.
Крибб чуть ли руки не потер от радости.
— Чудесно! — хихикнул он.
— А ваше воспоминание? — Эдварда немного рассердила реакция спутника. — Ваше самое раннее воспоминание?
Крибб нахмурился.
— Я искренне сомневаюсь, что вы мне поверите.
— Прошу вас.
— Улицы в огне. Город снова охвачен чумой и пожаром. Трескаются огромные камни. Я стар. И я умираю.
— Вы стары?
— Это... трудно объяснить.
— Я только что понял, — вдруг произнес мистер Мун.
— Что?
— Вы правда во все это верите, до такой степени?
Крибб лишь улыбнулся в ответ, и они пошли дальше.
— Как я понимаю, вы уже встречались с мадам Инносенти, — немного погодя уточнил девятипалый коротышка.
— Кто вам рассказал?
Крибб устало отмахнулся.
— Я не в союзе с Директоратом, если вы об этом.
— Да, я об этом думал.
— Ну, так выбросите эту мысль из головы. Но что вы узнали в Тутинг-Бэк?
У мистера Муна запершило в горле. Он сглотнул, не желая oтвечать.
— Вы ведь говорили с Мухой, правда?
— Честно? Я не могу с уверенностью сказать, с кем я говорилна самом деле.Это было противоестественно.
— Вы еще с ней увидитесь,— твердо сказал Крибб.— И в другой раз узнаете всю правду.
— Далеко нам еще? — оглянулся Мун.— А то наш дружок вроде начинает уставать.
— Мы почти на месте.
Они прошли еш,е немного, и перед ними возникли знакомые башенки Тауэр-бридж. За ними раскинулись верфи и склады доков. Они напоминали мистеру Муну какой-то индустриальный Багдад с почерневшими шпилями, мрачными зиккуратами и закопченными минаретами. Между ними прокладывала себе путь Темза, похожая на грязную ленту, брошенную на землю.
— Подойдем поближе.
Не обращая внимания на легион предупреждающих надписей и запретительных знаков, пробираясь сквозь бесчисленные ворота и перебираясь через ограды, они наконец с трудом спустились к реке. Эдвард, с величайшей осторожностью ступая вдоль берега, поежился ог всепроникающего запаха разложения. Грязь и слизь Темзы сползала по его ботинкам.
— Грязь.— Голос Крибба приобрел те же проповеднические нотки, что и некогда на Лондонском мосту.— Прославленная грязь...
— Огоньку не найдется? — спросил мистер Мун, роясь в карманах в поисках сигареты.
Уродец пропустил его вопрос мимо ушей.
— Мы прошли сквозь чрево города. Теперь мы идем по его кишкам.
— Очаровательная метафора.
— Пройдет сто лет, и все эти свидетельства индустрии, труда и пота будут снесены. На этом месте воздвигнут огромные храмы. Памятники богатству, алчности и власти.
Мистер Мун смотрел прямо перед собой, толком и не слушая. Над головой кричали чайки. Крибб продолжал бормотать.
— Лондон — ингибитор. Понимаете? Он мешает своим жителям, он умаляет их.
— Что там творится? — Иллюзионист указал на странное сооружение. Приглядевшись внимательнее, он различил большую палатку, совершенно неуместно раскинутую в нескольких футах от берега.
— Эдвард, вы меня порой просто в бешенство приводите. Я ведь важные вещи пытаюсь вам рассказать!
Крибб раздраженно поцокал языком, однако мистер Мун уже оставил его, и коротышке пришлось догонять его бегом. Еще он с изумлением заметил человека Скимпола, не оставившего попыток следовать за ними. Штаны и ботинки соглядатая успели основательно промокнуть.
Эдвард добрался до палатки первым. Полог шумно хлопал на ветру. Казалось, огромная птица угодила в ловушку и ожесточенно бьет гигантскими крыльями, пытаясь выбраться из-под парусины. Заглянув внутрь, иллюзионист увидел тщательно перекопанный участок земли, весь в ямах и кратерах, утыканный маленькими разметочными флагами, расположенными в строго определенном порядке. Впрочем, основное его внимание привлекла группа неряшливых джентльменов в перепачканных землей и грязью рабочих костюмах, которые собрались вокруг большого предмета сферической формы, расположенного на столе в центре палатки. Мистер Мун подобрался ближе. Ему пришлось выждать, пока зрение приспособится к полумраку, а потом еще столько же времени он потратил на то, чтобы убедить себя в реальности увиденного.
На столе покоилась голова, слишком большая и совершенно неподъемная для одного человека. Кроме слоя засохшей грязи и речного ила, иных дефектов изваяние, по-видимому, не имело. Джентльмены вокруг болтали и хихикали, словно школьники в отсутствие учителя. В своем возбуждении они даже не заметили вторжения на их территорию.
— Простите, но кто вы? — первым поинтересовался мистер Мун.
— Мы из Британского музея,— прошептал один из джентльменов.— А вы — пресса?
— Да,— не моргнув, соврал Эдвард. Мужчины в палатке поприветствовали его рассеянными кивками.
Наконец подоспел и Крибб. Он запыхался, а щеки его разрумянились, сравнявшись по цвету с огненно-рыжими волосами.
Мистер Мун, проигнорировав его появление, обратился к одному из сотрудников музея.
— А что это вообще такое?
— О, это поистине замечательное открытие! — выпалил джентльмен.— Это...— Он обернулся к одному из товарищей, склонившихся над перемазанной находкой. Теперь Эдвард сумел разглядеть ее подробнее. Голову отлили из какого-то металла. — Что ты об этом думаешь? Как минимум дорийская.
— На такой глубине наверняка,— ответил его коллега.
— Обратите внимание на мастерство,— выдохнул первый.— На сложность исполнения.
— Но кто это? — Мистер Мун внимательно наблюдал, как второй специалист осторожно счищает грязь.
— Глупо, конечно, теоретизировать, не зная всех фактов, но осмелюсь сделать предположение... местный вождь, может быть. Глава племени?
— Слишком величественный образ,— с сомнением покачал головой руководитель группы.— Слишком царственный.
Тут подал голос самый молодой сотрудник музея.
— Может, божество? — Голос его дрожал от волнения.— Король?
— Подождите-ка.— Джентльмен, занимавшийся очисткой, сосредоточенно нахмурился.— Тут вроде есть имя.
Грязь с основания головы убрали полностью, явив свету короткую надпись из трех букв. Молодой человек зачитал вслух.
— Луд! Основатель Лондона! Король города.
— Невозможно,— ахнул кто-то.
— Не могу поверить.
— Луд? — Мистер Мун присмотрелся к голове, вот-вот готовой предстать перед ним в изначальном виде.
Острое, головокружительное предчувствие закралось в его душу. Вот так взять и по собственной воле загнать себя в ловушку! Тревожно знакомые черты древнего лица проступали с тошнотворной неумолимостью. Наконец последние крупинки грязи вернулись в естественную среду, и у большинства присутствующих вырвался изумленный вздох.
— Эй,— заподозрил неладное опомнившийся руководитель.— Из какой, говорите, вы газеты?
Мистер Мун даже не попытался ответить на его вопрос.
— Не может быть,— только и прошептал он.
Голова, избавленная от земли — свидетельства вековой истории,— представляла собой застывший в бронзе и прекрасно сохранившийся портрет первого короля Лондона. Луда разоблаченного.
Эдвард, закусив нижнюю губу, чтобы не выпустить рвущийся наружу крик, беспомощно взирал на изваяние. А на него сквозь пелену тысячелетий смотрело незабываемо уродливое лицо Томаса Крибба.
Возвращаясь к себе, мистер Мун обнаружил на улице перед отелем мистера Спейта. Бродяга, одетый в свой обычный засаленный костюм, терпеливо дожидался бывшего владельца театра. Лицо его покрывали свежие синяками, лишь отчасти скрытые клочковатой буйной бородой. Из кармана сюртука торчала бутылка загадочного желтого пойла, а прямо перед ним стоял рекламный щит:
Ей-ей, гряду скоро!
Откровение. 22.20
— Полдень! — возбужденно произнес он, хотя по некоторым признакам пьян был еще не в стельку.
Швейцар мрачно посмотрел на нищего, а Спейт кивнул, приветствуя мистера Муна.
— Что вы тут делаете? — Сильно озадаченный Эдвард пытался сообразить, не мираж ли перед ним.
— Я вас выследил! — гордо сообщил бродяга. Иллюзионист моргнул, все еще не до конца уверенный в реальности встречи.
— Чем могу помочь?
— Честно говоря... деньжат бы. После театра... мне голову преклонить негде. Туго приходится. Вы всегда были ко мне так добры, а...
Мистер Мун поспешно извлек фунтовую банкноту и протянул бродяге.
— Вот. Тратьте разумно.
— Честно говоря,— поведал Спейт,— я ж только на выпивку и трачусь.
Иллюзионист прошел мимо него, поднялся по ступенькам отеля, затем обернулся.
— Знаете что, мистер Спейт, вы чуточку подождите, и я с радостью присоединюсь к вам.
— Чё-то стряслось? — Нищий выказал искреннюю озабоченность.
— С вами так бывало, что все, во что ты верил, вдруг рухнуло в считанные секунды?
— Да нет, сэр, не могу такого припомнить.
— Когда-нибудь у вас на глазах исчезала всякая логика и здравый смысл?
— И снова скажу вам, сэр: нет!
— А вы когда-нибудь попадали в дичайший экзистенциальный кризис из-за реальности, абсолютно расходящейся с элементарной логикой?
Бродяга испуганно уставился на Эдварда.
— Вам бы пойти прилечь, сэр. Спасибо еще раз за деньги.
С тяжелым вздохом иллюзионист исчез за дверями отеля.
Шестью часами позже, навалившись на столик в углу бара в отеле, мистер Мун сфокусировал плавающий взгляд на сердечном друге миссис Гроссмит, попытавшемся вежливо прошаркать мимо. Эдвард поманил его мизинчиком.
— Мистер Бардж? Человек-кружка просиял.
— Доброго вам вечера!
Он направился к иллюзионисту, по дороге зацепив ногой высокое сиденье у стойки.
— Я хотел,— произнес мистер Мун с той тяжеловесной мрачностью, какая характерна для изрядно напившихся,— перемолвиться с вами словечком.
— Полагаю, это насчет меня и миссис Гро? Она замечательная женщина, сэр. Настоящая леди. Такая жи-венькая, когда захочет!
Бывший хозяин театра сложил пальцы домиком.
— Мистер Бардж. Миссис Гроссмит много лет верно служила мне. Я не могу не иметь к ней теплых чувств, и у меня нет желания... не хочу говорить заковыристо... нет желания видеть, как вы разобьете ей сердце.
Бардж захихикал.
— Вы хотите знать, серьезны ли мои намерения?
— Да,— без тени улыбки ответил мистер Мун.— А как вы догадались?
Бардж вспыхнул.
— Не беспокойтесь. Я настроен совершенно серьезно. Эдвард проглотил порцию виски.
— Да уж. Если я узнаю, что вы хоть как-то ее обидели...— Иллюзионист замолк, силясь подобрать угрозу пострашнее.— Будьте уверены,— заплетающимся языком произнес он наконец,— я вас достану.
Бардж оглянулся, потрясенный внезапной вспышкой агрессии, выплеснутой столь же неуместно.
— Извините, если я обидел вас. Правда. Я не понимаю, что я такого сделал, честное слово!
Мистер Мун нетерпеливо взглянул на него.
— Я буду следить!
— Я люблю ее,— проблеял Бардж, ретируясь в направлении выхода и едва не опрокидывая по дороге стаканы других посетителей.
Некоторое время он безуспешно сражался с дверью, пытаясь тянуть ее на себя, хотя в другую сторону она открывалась от малейшего толчка, и лишь приход Сомнамбулиста подарил ему путь к свободе. Бардж принялся было рассыпаться в благодарностях, но великан зерди-то протопал мимо, даже не глянув в его сторону.
Увидев друга, мистер Мун издал мученический стон, раздвигая в стороны легионы пустых стаканов в тщетной попытке скрыть количество выпитого. Однако сейчас Сомнамбулист не имел настроения изображать обманутого. Подтащив к столику табурет, он грузно опустился на него всем телом и принялся ожесточенно водить по доске. Стук мелка отдавался в ушах Эдварда артиллерийской канонадой.
ГДЕ ТЫ БЫЛ
Мистер Мун нервно заерзал. Разгневанный великан настойчиво ткнул пальцем в доску.
— Гулял.
Иллюзионист с трудом поднялся на ноги. Теряя равновесие, он пошатнулся и тяжело плюхнулся обратно на табурет. Сомнамбулист оставил его неудачу без внимания.
КРИББ
— Да,— прочувствованно сознался Эдвард.
НЕ ВЕРЬ
— Ты ведь узнал его?
ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ
— Не понимаю. Почему ты просто не расскажешь мне, что тебе известно? Почему никто ничего не желает мне рассказывать?
ПОВЕРЬ МНЕ
Мистер Мун вздохнул.
ПОЖАЛУСТА
Сомнамбулист несколько раз подчеркнул слово. Эдвард стиснул голову.
— Ладно. Если тебе так нравится, я больше не буду с ним встречаться.
Великан серьезно кивнул.
— Но ты обещаешь мне, что когда-нибудь все расскажешь?
Сомнамбулист пожал плечами.
— Отлично, — сплюнул мистер Мун. — Если уж больше ничего предложить не можешь...
Он встал и, спотыкаясь, вышел из бара.
Добравшись до предоставленных им апартаментов, бывший владелец театра предпринял безуспешную попытку ослабить действие алкоголя. Он выпил залпом три стакана воды и лишь потом рухнул на кровать. Уже проваливаясь в сон, слишком слабый, не способный даже пошевелиться, Эдвард успел зафиксировать в сознании человека Скимпола, заглянувшего в комнату, оценившего состояние подопечного и тихонько притворившего дверь. В качестве заключительной мысли на мистера Муна снизошла пьяная уверенность в том, что жизнь после падения с башни Сирила Хонимена заполонили странные события, укладывающиеся в некую схему, что между ними есть тайная связь и что их объединяет какой-то общий сюжет. Он же имеет возможность разглядеть лишь ничтожную часть замысла. Так бывает, если сунуть под объектив микроскопа одну-единственную паутинку, отделенную от всей паучьей сети. Следовательно, решил Эдвард, стоит ему отойти подальше, перед ним откроется вся картина. Он попытался удержать данное соображение в голове, однако теперешнее его состояние отнюдь тому не способствовало. Выпитое прыгало и резвилось внутри его, дергалось подобно макрели на крючке. В конце концов мистер Мун сдался, и тьма поглотила его окончательно.
Сон в Ньюгейте приходит не так-то легко.
Варавва вонял и сам понимал это. Дело дошло до того, что вонь и пары собственного пота стали вызывать тошноту у него самого. Оусли организовал для узника множество поблажек, однако устроить ему помывку, вероятно, не мог даже он.
Варавва зевнул, поскреб косматую бороду и, шаркая, проволок необъятную тушу несколько шагов, составлявших ширину его камеры. Стояла тишина. Наступили самые томительные часы тюремной ночи. Единственное время, когда затихали вскрики и жалобы его товарищей по несчастью. В соседней камере сидел член воинствующей секты методистов, без конца повторявший Иисусову молитву. Сейчас ради разнообразия он перешел на небольшую подборку хорошо известных псалмов.
Наверное, уснул вскоре после полуночи, утомившись и охрипнув от дневных трудов. Варавва не слышал его уже около часа.
— Мейрик? — позвал он.— Ты здесь?
Между прутьями решетки возникло лицо Оусли.
— Как всегда,— прошептал бывший адвокат тоном терпеливой матери, успокаивающей особенно буйного ребенка.
Варавва вздохнул — хрипло, утробно.
— Я устал. Ты хоть немного понимаешь, каково мне тут? Жалкая, мертвящая скука.
Голос Оусли звучал, как всегда, раболепно.
— Да, сэр. Я так вам сочувствую.
— Человек моего блестящего ума заперт в клетке, которая даже для зверя не годится. Блистательный интеллект томится вместе с преступниками и может лишь только ждать. Это одна из величайших трагедий нашего века.
— Воистину, сэр.
Варавва насторожился. Не прозвучало ли в голосе Оусли намека на измену? Истинный образ, мелькнувший под маской верного ученика. На долю секунды приоткрывшееся лицо человека, много вытерпевшего, оскорбленного, а потому заведомо лживого? Возможно.
— Когда снова придет мистер Мун?
— Понятия не имею.
— Когда он придет, я...
— Да, сэр? Что вы сделаете тогда? — Лишь едва заметный намек на сарказм, едва уловимый.
— Я все ему расскажу.
Реакция на последние слова оказалась совсем неожиданной. После долгой, задумчивой паузы Варавва услышал тщательно взвешенный ответ.
— Я бы не советовал вам так поступать.
Узник зашипел:
— Мне не нужен твой совет. Не тебе судить о моих поступках.
Оусли ответил совершенно спокойно, но подчеркивая каждое слово:
— Вы об этом пожалеете.
— Ты мое создание. Не забывай.
Ученик ничего не ответил, зато до слуха заключенного донеслись тихие шаги. Оусли крадучись удалялся по коридору, тайно покинув добровольный пост.
— Мейрик! — закричал Варавва. Тщетно. Шаги стихли вдалеке.
— Мейрик! — завопил он, впав в отчаяние, вызванное внезапным, необъяснимым бегством.— Вернись!
Ответом ему послужило слабое звяканье ключей, сменившееся безразличным стуком железной двери. Оусли покинул недра тюрьмы, направляясь во внешний мир.
— Мейрик! — Варавва затряс решетку, потом рухнул на каменный пол, готовый вот-вот разрыдаться.
Из соседней камеры послышалась возня. Стон, неровные шаги, а вслед за ними знакомые слова сто тридцатого псалма: «Из глубины взываю к тебе...»
Заведение миссис Мопсли после двенадцати напряженных трудовых часов наконец закрылось. Цирк с его уродцами отбыл восвояси. В последний раз его видели где-то возле Дарлингтона, причем местные встретили труппу с некоторым подозрением. А потому, к вящему удовольствию мадам, в ее заведение вернулся успех. Мина, неизменная звезда салона, пользовалась самым большим спросом. Обслужив последнего за ночь клиента, она с облегчением спустилась в гостиную, надеясь просто посидеть с остальными девушками, посплетничать, поболтать и выпить стаканчик-другой вина. Внизу она с изумлением обнаружила полное отсутствие девушек. Наличествовала одна миссис Мопсли, втиснутая в любимое кресло, а ее обширные желеобразные окорока, по обыкновению, свисали на обе стороны. Рядом с ней стоял бледный аккуратный джентльмен чопорного вида. Мопсли слабо улыбнулась.
— Мина, дорогуша.— Она закашлялась, и туша мадам заходила ходуном. Толстуха запыхтела как паровоз, пригодный лишь для последнего рейса на свалку металлолома.— Я отослала остальных девушек.
— Отослали?
Миссис Мопсли неуютно заерзала.
— Ради их же блага.
— Куда?
Ответа не последовало. Мина посмотрела на бледного мужчину.
— Я видела вас прежде,— произнесла она без тени страха. — Вы ведь друг мистера Грея?
— О да, мы старые приятели,— ответил он и улыбнулся так, как Брут улыбался Цезарю. Ну, в тот самый день.
Мина рассеянно запустила пальцы в бороду. Ей так до конца и не удалось избавиться от детской привычки перебирать растительность на лице.
— Что происходит?
Миссис Мопсли повернулась к ней.
— Пожалуйста,— ласково попросила она.— Ступай.
— Да скажите же, что случилось? — потребовала Мина, кляня себя за излишне жалобный тон.
— Боюсь, дурные новости,— мягко произнес бледный джентльмен.— Вы перестали быть полезны.
Мопсли испустила странный, нехарактерный для нее всхлипывающий звук.
— Я решил прикрыть ваше заведение. Страшно жаль. Но необходимость...
Мина посмотрела на хозяйку, надеясь услышать от нее, будто все совсем не так, получить хоть какую-то надежду, поддержку, но мадам даже не решалась встретиться с ней взглядом.
— Вы нам очень помогли. Миссис Мопсли сказала, что вы были ее любимицей. Сведения, поставляемые вами, были бесценны.— Бледный джентльмен умолк, поправляя пенсне, забавно сидевшее на самом кончике его носа.— Без преувеличения скажу, что в высших эшелонах власти есть люди, которые весьма благодарны вам за оказанные услуги. — Он елейно улыбнулся обеим дамам.— Мужайтесь. Даже падшие вроде вас могут по-своему служить стране и короне.
— Выйди, Мина,— произнесла миссис Мопсли хриплым голосом. Почти шепотом. Она даже не пыталась скрыть отчаяния и подступающей истерики.
— Я предлагаю вам последовать совету вашей хозяйки. Через несколько минут этот дом загорится. Директорат назначил его к уничтожению.
Мадам не шевельнулась.
— Моя репутация как поджигателя безупречна. Можно сказать, я специалист по катастрофам.— Джентльмен снова хмыкнул, однако мадам, по-прежнему безмолвная, даже не пошевелилась. Мина в ужасе наблюдала за ними обоими.
— Знаете,-— небрежно произнес бледный коротышка,— я уже вроде как чувствую запах дыма.
Мина повернулась и побежала к дверям. Она выскочила на улицу, чуть ли не пополам согнувшись от рыданий. Слезы бежали по ее щекам и бороде.
Мина проскочила Гудж-стрит и уже направлялась к Тоттенхэм-Корт-роуд, когда заметила клубы дыма. Девушка остановилась, не зная, как быть — бежать дальше или вернуться. Ее чувства едва не одолели инстинкт самосохранения, но тут из ближайшего паба вывалилась подвыпившая компания. Пьяницы хохотали и тыкали в нее пальцами. Сделав глубокий вдох, Мина поспешила мимо них, не обращая внимания на насмешки. Следовало отыскать какое-либо убежище в городе. По мере удаления от пылающего борделя она ощутила холодную, непоколебимую уверенность: в данный момент бледнокожий джентльмен возвращается домой, а миссис Мопсли так и не сдвинулась с места. Пламя лижет ноги мадам, жадно обнимает со всех сторон, а ее туша дрожит и изнемогает от жара в ожидании неизбежного конца.
Мистер Мун проснулся спустя три часа. Едва он с превеликим трудом поднялся на ноги, как его обильно вывернуло в рукомойник. Пока Эдвард смывал исторгнутое желудком, в журчании воды, желтой спиралью вращавшейся вокруг сливного отверстия, ему мерещилось негромкое злорадное хихиканье. Усевшись на постель, он отдался страданиям. Изнутри черепа били тараны, руки и ноги таяли, как мороженое, а во рту стояла пустынная сушь.
Когда он снова открыл глаза, физическая боль отступила, но буря в голове разыгралась пуще прежнего. События последних месяцев вновь нахлынули на иллюзиониста. Гримасничая, издеваясь, они заполонили все его сознание. Мистер Мун тупо обвел взглядом безупречную, бездушную роскошь своей спальни и под влиянием переполнявших его чувств вполне осознанно, с медицинской точностью принялся крушить все вокруг.
Мистер Скимпол прибыл через час, потный, злой и немного пахнущий дымом. Внизу его встретили управляющий отеля и человек, поставленный присматривать за бывшим владельцем театра. Их короткий отчет никак не способствовал улучшению его настроения.
Альбинос постучался в дверь апартаментов мистера Муна, но, как и следовало ожидать, ответа не получил. Он предпринял еще одну бесплодную попытку наладить связь с иллюзионистом, затем сделал знак своему человеку высадить дверь. Несмотря на возмущенные вопли управляющего, тот выбил ее с первой попытки.
— Мистер Мун? — раздраженно крикнул Скимпол.— Пожалуйста, выходите. Я не расположен ждать.
Эдвард с несколько виноватым видом появился из ванной.
Комната изменилась почти до неузнаваемости. Пол покрывали осколки стекла и хрусталя. Разбитые светильники валялись вперемешку с разодранными в клочья шторами. Картины изуродованы, ковры сорваны с креплений и разбросаны вдоль стен подобно волнам, бьющимся об углы комнаты.
Скимпол, подавив ярость, сказал почти спокойно.
— Что вы наделали?
— Вы заперли меня здесь против моей воли. Альбинос вздохнул.
— Мы же на одной стороне. Я действовал так только потому, что вы мне не оставили выбора. Многие пошли бы на убийство ради подобной роскоши. Посмотрели бы вы на мой дом. По сравнению с ним ваши апартаменты — дворец.
— Мои апартаменты — тюрьма. Скимпол устало выдохнул.
— Я знаю, вчера у вас был тяжелый день. Ваш новый приятель выбил вас из колеи. Как его там? Мистер Крибб? — Повернувшись к своему человеку, альбинос сверил имя.— Ну, ладно. Мы здесь все уберем и будем считать инцидент исчерпанным. Вы ведь тоже поскорее хотите уладить данное дело, как и все мы?
— При одном условии — отзовите этого упыря.— Мистер Мун указал на соглядатая.— Я не выдержу, если этот тип будет постоянно таскаться за мной. Он и следить-то как следует не умеет.
— Отлично. Но это моя единственная уступка. Вы тоже должны перестать вести себя так, как прежде. Я хочу от вас только одного. Решите эту проблему, и можете возвращаться к своей прежней жизни. Если мадам Инносенти права, то у нас осталось восемь дней.
Мистер Мун упал в единственное уцелевшее кресло.
— Если она права,— пробормотал он.— Если...— Он застонал.— За последние несколько дней я обнаружил такие вещи, которых просто не может быть. Они идут вразрез с мировым порядком. Явления, которых не может быть в рациональной Вселенной.
— Могу я дать вам совет? — мягко произнес Скимпол.— Когда сталкиваетесь с чем-то странным, противоестественным и необъяснимым, поступайте так же, как я.
— И как?
— Делайте свое дело.
Альбинос повернулся было к выходу, но тут в дверях за спиной у него возник Сомнамбулист. Узрев мистера Муна и окружавший его разгром, великан печально покачал головой, отодвинул Скимпола в сторону и медленно двинулся прочь по коридору. Эдвард даже не попытался остановить его.
Когда он наконец выбрался из спальни, события последних часов, к счастью для него, канули в прошлое. Воспоминания о встрече с Криббом подернулись странной дымкой, придававшей им оттенок вымысла. Словно все произошло не с Эдвардом, а с каким-то другим человеком. Мистер Мун умылся, побрился, зачесал назад редеющие волосы и в бодром настроении направился в Архив.
Архивариус, по крайней мере, ему обрадовалась.
— Я слышала, вас призвали на службу,— произнесла она, как только очередной безымянный библиотекарь запер дверь за иллюзионистом. — Как понимаю, работа на правительство? Ребята Скимпола?
Мистер Мун уже много лет как перестал удивляться всеведению Архивариуса, но сейчас Эдварда поразило, насколько холодно и властно она отозвалась о его затруднительном положении.
— Да, мэм. Вы...— Он замолчал.
— Что?
Незрячие глаза с любопытством уставились в его сторону.
— Вы знаете мистера Скимпола? Он... приходит сюда?
Архивариус отвернулась и стала рыться среди заплесневелых номеров «Панча», желтушных листков «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» и скрипучих, одетых в кожу энциклопедий.
— Ну-ну,— пожурила она Эдварда.— Выжезнаете, я должна хранить молчание.
— То есть я могу считать это положительным ответом?
— Я же не в силах помешать вам делать собственные выводы.
— Нет, — задумчиво произнес мистер Мун. — Не в силах.
— Что ищете сегодня?
— Все, что у вас есть касательно мадам Инносенти. Ясновидящей из Тутинг-Бэк.
Архивариус ничего не сказала. Она исчезла и вскоре вернулась с двумя тонкими подшивками.
— Это все, что у меня есть. Похоже, дамочка пару раз оказывалась не в ладах с законом.
Мистер Мун, поблагодарив ее, взял бумаги.
— Архивариус...
— Да?
Он неуверенно помолчал.
— Вы никогда не слышали о человеке по имени Томас Крибб?
Ответа не последовало. Эдвард убедил сам себя, будто она его не расслышала, и уже собрался повторить вопрос, когда хранительница заговорила. Незнакомым, дрожащим высоким голосом.
— Минутку. У меня есть для вас кое-что. Немного погодя она вернулась, толкая перед собой столик на колесиках, заваленный записями, отчетами, гроссбухами, досье и пачками листков, похожих на газеты девятнадцатого века. Она, задыхаясь, подошла к иллюзионисту и с удивительной силой вцепилась в его плечо, удерживая равновесие. Со столика свалилось около десятка памфлетов и большой том, похожий на словарь.
— Что это?!
— Это? — тяжело выдохнула Архивариус.— Это только начало. Вас ждет в пять раз больше материала.
— Но ведь не могут же они все касаться мистера Крибба?
— Боюсь, могут.
Мистер Мун выбрал наугад один отчет и едва не расчихался от пыли, грибом взвившейся с пачки бумаг.
— Какие самые ранние? Архивариус с трудом сглотнула.
— Самым ранним более ста лет. Похоже, ваш друг живет среди нас дольше, чем можно предположить.
Воцарившуюся вслед за ее словами тишину, натянутую и гнетущую, лишь спустя несколько минут нарушил отчаянный шорох одежды. Мистер Мун рылся по карманам в поисках портсигара и спичек с остервенением человека, просидевшего без табака целую неделю. Позже он признался мне, что это был единственный раз, когда Архивариус попросила у него закурить, и ее старые, узловатые от старости руки тряслись от тихого невысказанного отчаяния.
В отеле его поджидал Сомнамбулист. Череда стаканов со следами молока змеей извивалась по столу в качестве наглядного свидетельства одинокого и долгого вечера.
Великан даже сильнее Эдварда переживал гибель Театра чудес. Ancien regime закончился, однако при «новой республике» Скимпола мистер Мун как минимум получил загадку для разрешения, миссию. Неразгаданная тайна смерти Хонимена позволяла ему отвлечься от потери, в то время как Сомнамбулист все более и более погружался в состояние, в случае с любым другим человеком охарактеризованное как глубокая меланхолия. До сих пор общение между ними носило в лучшем случае фрагментарный характер. Оно осуществлялось посредством надписей, жестов и стаккато мелка по доске, но теперь Эдвард заподозрил, что великану не хватает его выступлений. Сомнамбулист нуждался в ежевечерней порции всеобщего внимания и восхищения гораздо больше, нежели сам был готов признать.
Он вяло улыбнулся, и великан ответил ему мрачным кивком.
— Я вчера видел Спейта. Выглядел он прилично. Не в прямом смысле прилично. Но совсем как прежде, почти.
Сомнамбулист драматически пожал плечами.
— Я провел эти дни в Архиве. Раскопал довольно много интересного насчет мадам Инносенти.
Великан укоризненно глянул на него с видом надутого ребенка, отказывающегося есть овощи. Тем не менее мистер Мун продолжал:
— Похоже, она не до конца откровенна с нами. Настоящее ее имя Энн Бэгшоу. До того как стать медиумом, она работала белошвейкой и имела маленькую лавочку возле Овала.
Сомнамбулист потянулся за доской. Эдвард облегченно выдохнул. Наконец-то ему удалось добиться хоть какой-то реакции. Через несколько секунд он прочел:
ОПЯТЬ ПОЙДЕМ К НЕЙ
— А, да. Хорошо. Мистер Скимпол уже устроил нам приглашение на ее очередное суаре. Это будет завтра. Возможно тогда все и прояснится.
Сомнамбулист осушил последний стакан молока, забрал мелок и доску и с тяжеловесным достоинством поднялся на ноги.
— Так ты поедешь завтра со мной? — с надеждой спросил Едвард.— На сеанс?
Великан, напустив сердитый вид, направился к себе в апартаменты. После пожара они не жили больше в одной комнате. В таких отелях не бывает двухъярусных кроватей.
Утро началось с неуклюжего примирения. Сомнамбулист нацарапал на доске некое подобие извинений, а мистер Мун выразил то же самое, прибегнув к словесной форме. И вот, в некоем подобии перемирия они после ланча прибыли в Тутинг-Бэк.
Мадам Инносенти ждала их на пороге обшарпанного дома.
— Джентльмены, — расплылась она в улыбке, — как я рада, что вы снова пришли к нам!
Мистер Мун поклонился и вежливо поздоровался:
— Здравствуйте, миссис Бэгшоу.
Женщина оцепенела, и Эдвард заметил, как тень страха скользнула по ее лицу. Как бы то ни было, она почти тотчас же снова взяла себя в руки и проводила их в дом с таким видом, словно ничего особенного и не случилось. В коридоре, по пути к помещению, где проводились сеансы, их перехватил муж мадам Инносенти. Вынырнув откуда-то из полумрака, джентльмен воззрился на гостей с откровенной враждебностью. Скорее всего, он подслушал разговор на крыльце.
Сеанс проходил точно так же, как и в прошлый раз. Мистер Мун даже узнал знакомые лица — Эллиса Листера и вдову Эрскин. Вместе с ними пришли пожилая пара и невероятно мрачный мужчина, оплакивающий жену. Другими словами, обычный парад неудачников и обманутых, жаждущих утолить собственные невзгоды участливым воркованьем и приятными пустыми словами хозяйки.
После получаса бессмысленной вежливой болтовни, рукопожатий, представлений, чая и печений начался сеанс. Так же серьезно, как и прежде. Мадам Инносенти села во главе стола, быстро перешла на голос Коркорана и принялась выдавать те же туманные, искусно изложенные послания из мира духов. Вначале она обратилась к миссис Эрскин.
— С кем вы желаете говорить? — спросила она знакомым щепетильным тоном испанца.
— С моим мальчиком,— усталым и тонким голосом ответила миссис Эрскин.— С моим маленьким сыном Билли. Ему было шестнадцать, когда он умер.
— Билли? — прошептал Коркоран.— Билли? Есть ли среди духов Билли Эрскин?
Пауза. Затем вполне предсказуемое:
— Мама?
Инносенти сумела довольно сносно изобразить молодой мужской голос, ломающийся и неуверенный.
— Билли? — позвала миссис Эрскин со смесью боли и надежды.— Билли, это ты?
— Мама! Почему ты только сейчас пришла ко мне? Я здесь так давно. Я ждал.
Миссис Эрскин всхлипнула.
— Прости меня, Билл. Ты можешь простить меня?
— Ты скоро ко мне придешь? Здесь тепло и уютно. Тебе тут понравится, мама, я знаю.— Голос стал жалобным, плаксивым.— Но что с тобой случилось, мама? Ты кажешься такой старой...
Эрскин снова всхлипнула, и мадам Инносенти прошептала:
— Мама, я люблю тебя.
Этот разговор продолжался, как показалось мистеру Муну, нескончаемо долгие часы, и он чуть было не погрузился в легкую дрему, когда вдруг услышал собственное имя.
— Мистер Мун? — произнесла мадам Инносенти голосом Коркорана.
— Сеньор,— ответил Эдвард.— Как приятно снова с вами встретиться.
— Хотелось бы мне сказать то же самое. Но прошло семь дней, а вы ни черта не сделали.
— Я был занят.
— Пройдет чуть больше недели, и город запылает, а вы ничего не сделали, чтобы предотвратить это! Духи в страхе, мистер Мун! Лондон в великой опасности.
— Мне все так говорят.
— Хонимен был только крючком. Вы проглотили наживку и даже не поняли этого. Вас использовали.
— Я слушаю.
— Под землей.— Тон Коркорана стал более убедительным.— Опасность под землей.
— Опасность?
Мадам Инносенти выгнулась. Мистер Мун и Сомнамбулист ощутили, как ужасно задрожали ее руки, словно по ним бежала незримая сила.
— Гибель города близится, — возвестила она, стуча зубами.— Заговор против вас. Камни трескаются. Спящий пробуждается.
Несмотря на собственный скепсис, Эдвард чувствовал себя околдованным.
— Что вы имеете в виду?
— Скимпол — пешка. Цель — вы. И вы будете виноваты во всем.
Мы с мистером Муном долго обсуждали предупреждение мадам Инносенти. Конечно, оно звучало ожидаемо смутно и с претензией на тайное знаньице, но оказалось чудовищно точным во многих ключевых моментах. Эдвард некоторое время оспаривал его достоверность — думаю, скорее, чтобы убедить себя, а не меня,— утверждая, будто большую часть сведений она могла вытянуть из Скимпола, Листера или кого там еще из их шпионской братии. Но в конце концов мы оба были вынуждены признать, что мадам Инносенти могла и не притворяться.
Женщина-медиум открыла глаза, и то, что случилось далее, застало мистера Муна врасплох. Позже никто толком не мог описать увиденного. Все свидетели говорили разное, кроме основных фактов. Как почудилось самому Эдварду, глаза мадам Инносенти вдруг стали ярко-алыми. Другие настаивали на зеленом или радужно-желтом цвете, а миссис Эрскин утверждала, хотя ее показаниям, как вы вскоре узнаете, до конца доверять не следует, будто они сделались бездонно-черными. Конечно, сам цвет не важен. Важно то, что случилось нечто замечательное, нечто явно необъяснимое.
Женщина-медиум, пронзительно закричав, упала и осталась лежать неподвижно, словно мертвая. Некоторые из присутствующих утверждали, будто из носа и рта мадам Инносенти тянулись струйки дыма, как если бы внутри ее остывал какой-то чудовищный мотор.
Впрочем, наваждение быстро развеялось. Миссис Эрскин, как минимум семидесятилетняя дама, вскочила, в буквальном смысле этого слова, бросилась к медиуму, подняла ее на ноги и стала хлопать по щекам.
— Энн Бэгшоу? — поинтересовалась вдова тоном сыщика, взявшего подозреваемого с поличным.
Мадам Инносенти пришла в себя, и глаза ее обрели прежний цвет.
— Больше нет.
Миссис Эрскин повернулась к остальным гостям.
— Леди и джентльмены, прошу простить мое вмешательство. Я представляю Комитет бдительности.
Те, кто верил медиуму, неодобрительно загалдели, однако миссис Эрскин продолжала:
— Эта женщина не мадам Инносенти и никогда ею не была. Ее имя Энн Бэгшоу.
Муж прорицательницы шагнул было вперед, намеренный возразить, но дама из Комитета бдительности отстранила его небрежным жестом.
— Сегодня я якобы говорила со своим покойным сыном,— объявила она.— Но у меня нет сыновей. Ни живых, ни мертвых. Если верить миссис Бэгшоу, то я сегодня говорила с мальчиком, которого никогда не существовало.
Инносенти взяла себя в руки и заговорила, но обращалась она не к своей обвинительнице, а к Эдварду Муну.
— Все, что было,— правда,— произнесла женщина-медиум.— Предостережения настоящие.
Теперь почти всех охватил ужас, и начался такой бедлам, что иллюзионисту пришлось заорать, перекрывая общий шум.
— Прошу вас, уймитесь! Вам еще не всю правду сказали! — В помещении стало тихо. Все, включая медиума и охотницу, повернулись к нему. — Наши хозяева, возможно, и не совсем те, кем хотят казаться, но, как понимаю, и миссис Эрскин не та, за кого себя выдает.
Старуха выругалась себе под нос.
— Посмотрите на ее руки, леди и джентльмены. Слишком гладкие, без морщин. Слишком молодые, чтобы быть настоящими.
Эрскин злобно глянула на него, протиснулась мимо Энн Бэгшоу и вылетела из помещения с резвостью, совершенно несвойственной женщине ее лет. Собравшиеся услышали, как она протопала по коридору и выскочила на улицу, уподобившись крысе, совершающей ритуальное бегство с текущего и полузатопленного старого корыта.
Мистер Мун повернулся к спутнику.
— Не выпускай никого, пока я не вернусь.
Снаружи лил сильный дождь. Эдвард не успел пробежать и нескольких ярдов, как уже промок до нитки. Впереди он видел миссис Эрскин, отчаянно удирающую сквозь водяные струи в поисках убежища среди темных улочек и закоулков Тутинг-Бэк.
Вся погоня заняла не более пяти-шести минут, но обоим она показалась долгими часами. Когда дождь превратился в ливень, снизивший видимость до нескольких ярдов, мистер Мун продолжал бежать почти вслепую, расталкивая случайных прохожих под зонтами. Он интуитивно понимал, куда направляется Эрскин. Так ищейка идет по следу, руководствуясь лишь инстинктом.
Эдвард загнал ее в переулок, заканчивающийся тупиком. Словно усталые боксеры перед последним раундом, они сгояли друг против друга, тяжело дыша и внутренне сетуя на несколько разочаровывающий финал погони. Макияж миссис Эрскин размыло дождем. Краска, пудра я румяна стекали по ее лицу, придавая ей сходство с клоуном, упавшим за борт и вновь вытащенным из моря. Из-под останков миссис Эрскин проступал образ куда более молодой женщины. Лет тридцати с небольшим, вполне хорошенькая, если не брать в расчет несколько длинноватый нос, с довольно симпатичной фигурой, проступающей сквозь промокшие одежды старой леди.
Мистер Мун в изумлении смотрел на нее. Подозрения его оправдались. Ошеломленный и одновременно охваченный восторгом, он ощутил приступ жуткой слабости.
— Это и правда ты! — воскликнул Эдвард.— О господи. Ты зернулась ко мне.— Иллюзионист опустился на колени.— Дорогая моя. Ангел мой.
Женщина воззрилась на него холодно и без всякой жалости.
— Да не дури ты, Эд,— проворчала она.— Вставай уже.
