Книга: Меч тамплиеров
Назад: 3
Дальше: 5

4

Давно знакомый обеденный зал на углу Игл-стрит, как обычно, заполняли толпы студентов Нью-Йоркского государственного университета, но Пэгги и Холлидей все-таки нашли столик у окна. Обедали, делясь воспоминаниями о прежних временах. Как выяснилось, известие о тяжелой болезни дяди Генри застало Пэгги на встрече «Большой восьмерки», которая проходила на Ниагарском водопаде. За два часа она добралась до Фредонии. По крайней мере, старик не умер в одиночестве. Можно сказать, им повезло, поскольку журналистка только что прибыла из Непала, а перед этим провела неделю в районе боевых действий на севере Ботсваны, набирая материал для документального репортажа об очередном режиме геноцида.
— А как сердечные дела?
Холлидей сменил тему разговора. Он знал, что Пэгги время от времени встречается с мужчинами начиная с третьего курса университета — то влюбляется, то ссорится. Яркая личность и привлекательная внешность притягивают молодых людей, будто магнит.
Она рассеянно пожала плечами, ковыряя вилкой мясо по-французски.
— В последний раз я завела легкую интрижку в Руанде, с парнем по имени Оливер. Так… Ничего серьезного.
— Может быть, вам сходить куда-нибудь с нашим другом-адвокатом? Видный мужчина и, кажется, заинтересовался вами.
— У-и-и-и-и! — произнесла Пэгги, великолепно подражая голосу Лизы Симпсон, и брезгливо сморщила носик. — Презерватив в тонкую полоску… — Она обмакнула в кетчуп очередной кусочек мяса и отправила его в рот. — Убейте меня вначале.
— Может, вам пора остепениться?
— Зачем? Меня вполне устраивает моя жизнь.
Они поговорили о работе мисс Блэксток, о книге, посвященной современной фотожурналистике, потом перекинулись на бесконечный трактат Холлидея, побеседовали об оружии и доспехах, о прошлом и о будущем. Наконец добрались и до дяди Генри с его неожиданным наследством.
— Что вы думаете о доме? — задумчиво спросила Пэгги.
День клонился к вечеру. Студенты расходились. Официантка убрала грязные тарелки и принесла кофе. Над серой гладью озера Эри неслись облака.
— Я пытаюсь о нем не думать, — ответил Холлидей, мучительно борясь с желанием закурить. Он порвал с никотином, когда умерла Эми. — Иногда мне кажется, что в доме дяди Генри я провел лучшие дни своего детства.
— Мне тоже… — кивнула Пэгги. На ресницах у нее заблестели слезы. Голос звучал сдавленно. — Вы знаете, Док, ведь это он подарил мне первый фотоаппарат. — Она смахнула слезинку. — «Кодак Бэби Брауни». Выпущенный еще в сороковых. Думаю, он привез его из Англии. Обычно я снимала жуков и мошкару над ручьем, а потом сильно переживала, что на пленке не вижу того же, что и в видоискателе. Дедушка Генри учил меня правильно фотографировать. Пожалуй, я была единственным ребенком, кто в третьем классе знал, что такое параллакс.
— И меня он тоже учил. Ловить форель и всяким индейским уловкам. — Холлидей улыбнулся. — А рыба никак не ловилась. Даже в видоискателе не появлялась. — Он опечаленно покачал головой. — В моей жизни было время, когда я думал, что дядя Генри знает все на свете. А иногда мне приходит в голову, что в этом я не ошибался.
— Я буду скучать по нему, — прошептала Пэгги.
— Я тоже, — согласился подполковник. — Но это не решает вопрос о доме.
— Не решает.
— Возможно, со временем все образуется само собой?
— Очень может быть.

 

Дом двадцать шесть по Харт-стрит словно выпрыгнул из мультфильма компании Уолта Диснея: башенка, будто населенная привидениями, прогулочная терраса, крытая рифленым железом, крутые скаты мансарды. Участок окружала невысокая кирпичная стена, за которой виднелись корявые узловатые стволы древних вязов, берез и грецкого ореха. Их подагрически скрюченные ветви нависали над давно не стриженными лужайками.
Посыпанная щебнем дорожка вела мимо крыльца к заросшему плакучими ивами берегу ручья. Приближаясь к дому, этому чуду эпохи королевы Анны, Джон Холлидей всегда чувствовал себя персонажем Клайва С. Льюиса — будто открыв дверь, можно попасть в другой мир, волшебный и загадочный, как Нарния, шагнуть навстречу приключениям и опасности.
Подполковник и Пэгги Блэксток поднялись по пяти деревянным ступеням на крыльцо. Холлидей вытащил из кармана связку ключей, которую адвокат так не хотел отдавать, и перепробовал их один за другим. Наконец старый йельский замок щелкнул. Двери отворились. Джон шагнул внутрь. Пэгги старалась держаться рядом, почти вплотную.
Почуяв знакомый аромат, Холлидей тихонько произнес:
— Он далеко пойдет…
— Ведь у него есть П. А. П. А., — улыбнувшись, подхватила Пэгги.
— «Пайп Ардор» и «Принц Альберт», — закончили они вместе фразу из старой рекламы.
Дядя Генри вспоминал ее всякий раз, когда вытаскивал из жакетного кармана любимую трубку, вырезанную из корня вереска, неторопливо протирал чашку об атласный жилет, набивал ее табаком, раскуривал и выпускал дым в усы, седые, но пожелтевшие от никотина.
Посреди просторного холла возвышалась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Налево открывались двери в библиотеку, направо — в роскошно обставленную гостиную. За лестницей можно было пройти в столовую с камином в полстены, а оттуда — в кладовую и кухню. С тыльной стороны к особняку примыкала застекленная оранжерея, где дядя Генри много лет выращивал розы.
Полы во всех комнатах покрывал паркет из темной лакированной сосны, а поверх него лежали персидские ковры и дорожки самых разных размеров и происхождения. Побелка стен, выше ореховых панелей, пожелтела от времени и стала бежевой. Мебель дядюшка предпочитал массивную, поздневикторианскую, задрапированную бордовым бархатом. Прихожую украшали маленькие пейзажи в золоченых рамочках. У входа стояла вешалка для пальто из слоновьей ноги и подставка для зонтов и тростей, а напротив — высокие старинные часы с маятником — медь, дуб, красное дерево. Их размеренное тиканье гулко раздавалось в пустом доме.
— У меня такая пустота в душе… — грустно прошептала Пэгги.
— Да, — кивнул Холлидей. — У меня тоже.
Они быстро обошли дом. Везде, где только попадалась ровная поверхность, дядя Генри расставил сувениры: всякие безделушки и более ценные предметы, коллекционированию которых он посвящал последние годы жизни. Старинные бутылки, стопки древних журналов, образцы минералов и горных пород, окаменелые останки доисторических животных. На каминной полке стояли бутылки с моделями парусников внутри, такие старые, что стекло помутнело и казалось, что корабли плывут сквозь туман.
На втором этаже располагались четыре спальни, ванная комната и лестница, ведущая на террасу и в башенку. Везде царил беспорядок. На туалетном столике громоздилась стопка журналов «Лайф», судя по обложкам, изданных в тридцатые годы. Когда-то в башенке любили играть дети, но сейчас она превратилась в склад сломанной и ожидающей ремонта мебели, старых коробок и бесполезных вещей, которые обычно хранят на чердаке или в гараже.
Комнаты выглядели так, будто в них не прибирались десятилетиями, и только самая маленькая спальня, с камином, была похожа на обитаемое жилище. Сажа из камина и дым от неизменной трубки дяди Генри сделали почти непрозрачными стекла окон, выходящих на задний двор и ручей.
— Никаких домоправительниц, никогда и ни за что… — прокомментировала Пэгги.
Она поправила подушку и разгладила светло-голубое синелевое покрывало на кровати под балдахином — ее пальцы печально пробежали по складкам старой ткани.
— Похоже на то, — пробормотал Холлидей.
Спустившись на первый этаж, они прошли на кухню. Здесь красовался сосновый стол в стиле ранней колонизации в окружении четырех мягких стульев. На стенах лазоревая дельфтская плитка, на полу — зеленовато-серый линолеум. В стареньком холодильнике «Кельвинатор» засыхали остатки еды: бифштекс, небрежно завернутый в вощеную бумагу, кусок ярко-желтого сыра, недоеденный суп быстрого приготовления кэмпбелловской фабрики, пучок увядшего сельдерея и большая банка плавленого сыра «Чиз Уиз».
— Тайная страсть дяди Генри, — улыбнулся Холлидей. — «Чиз Уиз» на поджаренном хлебе.
— Дедушка Генри однажды написал статью для Смитсоновского сборника об Эдвине Трейсмене, — сказала Пэгги. — Я делала для него фотографии.
— О ком, о ком?
— Об Эдвине Трейсмене. Латыш из Висконсина. Это он придумал «Чиз Уиз».
— Наверное, в Висконсине им гордятся.
— Думаю, да. А еще он придумал, как жарить картофель фри для «Макдоналдса». — Пэгги не заметила иронии. — Он умер на девяносто первом году жизни, от сердечного приступа.
— Наверное, потому, что всю жизнь держался подальше от собственных изобретений, — проворчал подполковник, увлекая племянницу в столовую.
Всю стену — от пола до потолка — занимали застекленные стеллажи. На них теснились чучела птиц и зверей. Крошечный воробей и огромный филин. Бурундук с глазами-бусинками, вечно забирающийся на спиленную ветку, и оскалившаяся рыжая рысь, сжавшаяся для прыжка на валуне из папье-маше. Посреди комнаты стояли длинный полированный стол и восемь стульев с высокими спинками, обитых марокканской кожей. Блюдо с восковыми муляжами фруктов, установленное по центру стола, покрывал такой же толстый слой пыли, как и прочие предметы мебели.
— Эти стеклянные глаза за спиной, — Пэгги кивнула на чучела, — всегда меня напрягали, когда доводилось здесь обедать. Они будто наблюдают за тобой…
— Дядя купил их в одном маленьком провинциальном городке, где закрыли музей естествознания. Он никогда не увлекался живой природой, а тут не смог удержаться: экспонаты уходили с аукциона за бесценок.
— Чем он занимался? — спросила Пэгги. — Последние годы мы виделись слишком редко — все работа, работа…
— Я тоже не часто заезжал к дяде в гости, — вздохнул Холлидей. — Последний раз мы виделись, когда он вернулся из Оксфорда. Говорил, что совмещал обычное путешествие, чтобы развеяться, с научными исследованиями. Но я думаю, он просто решил повидать своих старых довоенных друзей. Это было, наверное, год назад. Но толком я не знаю, чем он занимался. У дяди всегда имелись какие-то идеи, замыслы и тому подобное.
Беседуя, они прошли в библиотеку. Здесь вдоль стен тянулись этажерки из светлой отполированной яблони, а между ними висели картины, изображающие средневековые сражения, кистей давно забытых художников. Железная, под старину, люстра, потолок из мореного дуба. Пол устилал огромный персидский ковер в розовых и блекло-синих тонах.
В углу на журнальном столике стоял телефон, рядом — пара мягких кресел, обитых бархатом, когда-то красным, но с течением лет выцветшим и потемневшим. Тут же находилось любимое кресло дяди Генри — огромный зеленый кожаный монстр, словно в каком-нибудь английском джентльменском клубе девятнадцатого столетия. По правую руку от него замер торшер с небольшой полочкой — на нее можно было положить книгу, и еще оставалось немного места для рюмки шерри или стакана молта.
Над простым, без лишней отделки и роскоши, камином висела апокалиптическая картина британского художника Джона Мартина, изображающая смертельные подробности разрушения величественного Вавилона — божественные молнии били с клокочущего бурей неба в маленьких ассирийских священников, пытающихся спастись на ступенях языческого храма. На бронзовой табличке, прикрепленной к раме, была выгравирована надпись на итальянском языке, девиз дяди Генри:
«Ognuno sta solo sul cuor della terra traffito da un raggio di sole: ed e subito sera».
— Что это значит? — спросила Пэгги.
— Каждый из нас одинок на земле, пронзаемый солнца лучами: и вечер внезапный, — перевел Холлидей.
— Вы раньше знали, — язвительно заметила девушка.
— Это стихотворение. Называется «Вечер внезапный». Написал его Квазимодо Сальваторе.
— Горбун?
— Нет, итальянский поэт. Если память мне не изменяет, он получил Нобелевскую премию. Генри встречался с ним в Риме вскоре после войны.
— Грустные стихи. — Пэгги еще раз пробежала взглядом по строкам над камином.
— Дядя Генри так не думал. Он считал это предостережением. Срок, отведенный нам на земле, очень короткий. И смерть приходит в конце пути. Однажды. Как дар небес.
— Вот и к дедушке она не замедлила прийти. — Пэгги не села, а, скорее, упала в зеленое кресло.
Холлидей обошел двухтумбовый, украшенный резными барельефами пичуг и мелких зверушек стол и присел на старомодный табурет-вертушку. На столе стояла лампа с зеленым абажуром и лежал кожаный бювар. Старое, изъеденное жуками дерево блестело, отшлифованное временем и рукавами десятков людей, работавших за этим столом.
«Похоже на пятнадцатый век… Возможно, произведение испанских мастеров, — размышлял подполковник. — Как эта штуковина могла очутиться в маленьком городке на берегах Эри?»
Но в доме дяди Генри всегда полно было подобных вещей, каждая с непростой историей. Чтобы изучить их происхождение, не хватило бы никакого времени…
По три ящика в тумбах и один — между ними. Холлидей тщательно обыскал их. В ящиках слева лежали папки с бумагами, касающимися личных дел дяди Генри. Банковские счета, старые налоговые декларации, квитанции и так далее. В пухлых папках из правой тумбы — профессиональная корреспонденция и материалы по работе в университете. В одной из них — картонной, раскрашенной под мрамор — рейнджер обнаружил заметки, написанные самое меньшее на трех языках. Может быть, и больше… Причем некоторые на иврите. Там же хранились несколько карт, в том числе Ла-Рошели — французского города-порта на побережье Бискайского залива, прославившегося как оплот протестантских сил во время религиозных войн шестнадцатого и семнадцатого веков.
Очень похоже, что листок с картой, маленький, пожелтевший и хрупкий от времени, вырвали из путеводителя «Мишлена». Холлидей разглядел едва заметные слова, написанные карандашом: «Гугеноты? Ирландия? Какая скала?»
Подполковник отложил карту в сторону.
В центральном ящике оказалась только пачка бумаги и старый, притуплённый кинжал с рукояткой из черного дерева, предназначенный, по всей видимости, для вскрытия конвертов. Раньше Холлидей никогда его не видел, но сразу определил происхождение оружия. Чтобы убедиться, он перевернул клинок и на потемневшей от времени стали прочитал: «Meine Ehre heisst Treue». Ваффен СС. Кинжал нацистов.
— И откуда же он взялся? — громко и озадаченно произнес Холлидей.
— Что? — удивилась Пэгги.
Подполковник объяснил.
— Может быть, это подарок.
Он показал лезвие журналистке.
— Он был в Германии во время войны? — Пэгги нахмурилась. — Я всегда считала, что дедушка Генри работал в разведке, как Ян Флеминг и все те парни, что сидят на одном месте, курят трубки, а потом обводят вокруг пальца гестапо. Но я не думала, что он что-то делал сам… Я имею в виду, что-то опасное.
— Я тоже так думал.
— Может быть, это подделка? Хорошая имитация?
— Это вряд ли… — задумчиво протянул Холлидей, взвешивая кинжал на ладони.
В холодной тяжести клинка ощущалась злая сила — его когда-то использовали для недобрых дел. Наверняка у него есть своя история. Можно с уверенностью сказать, кинжал проливал кровь. И не раз. Или дело в излишней подозрительности? Нужно меньше читать детективов и шпионских романов… Впрочем, рунические письмена и свастика могут натолкнуть еще и не на такие мысли. Подполковник решительно вернул оружие в ящик.
— Не о нем ли говорил Бродбент? — Пэгги медленно пошла вдоль книжных полок.
— Знаете, можно совершенно не разбираться в холодном оружии, не знать ничего из истории, но спутать меч и кинжал? Сомневаюсь.
— Интересно, а почему тот меч настолько важен для его отца? — произнесла девушка, и вдруг ее лицо озарилось улыбкой умиления. — Ой! Посмотрите! Любимые книги моего детства! Все здесь! — Она наклонила голову и принялась читать тиснение на корешках. — «Хроники Нарнии» — все книги! «Пять детей и волшебство» и «Ласточки и амазонки», «Искатели сокровищ» Эдит Несбит, «Великолепная пятерка»! Вот они стоят! Вместе, на одной полке!
Холлидей присоединился к ней. И вскоре нашел — вот она, та самая книга. Тяжелый том в твердом переплете и суперобложке, зеленой с кремовым. Первое издание эпопеи Теренса Хенбери Уайта «Король былого и грядущего».
Дядя Генри прочитал ее вслух — все четыре части — будущему рейнджеру, а тогда еще маленькому мальчику. А позже Холлидей не единожды перечитывал книгу. С тех пор история прочно завладела мыслями паренька из глухой дыры штата Нью-Йорк.
Подполковник улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям. Такую книгу не отказался бы держать в руках сам Гарри Поттер и ценил бы ее на вес золота. Раскрыв пухлый том наугад, Холлидей увидел выскользнувший из желтоватых страниц обрывок бумаги, слетевший, будто осенний лист, на ковер. Что бы это могло быть?
Рейнджер вернул книгу на место и, присев на корточки, поднял листок. Каллиграфический почерк дяди Генри. Написано давно: чернила выцвели до светло-коричневого цвета.
«Hie jacet Arthurus Rex quandam Rexque futurus. Черпайте знания из прошлых годов, спускаясь глубже и глубже: что для вас может показаться скукой смертной, для меня — бесценный опыт».
— Что это значит? — удивилась Пэгги.
— Первая часть, которая на латыни, — предполагаемая надпись на могиле короля Артура в Авалоне. Вторая — цитата из книги Теренса X. Уайта.
— Зачем дедушка Генри это написал?
— Думаю, это загадка.
— Для кого?
— Для меня, по всей видимости, — задумчиво проговорил Холлидей. — «Король былого и грядущего» — моя любимая книга. Он знал, что я сюда вернусь. — Помолчал и добавил: — После его смерти.
— И у вас есть какие-то идеи?
— То есть?
— По поводу того, что это означает.
Джон зашептал под нос, повторяя загадку снова и снова. Потом шагнул назад, окинул взглядом книжные полки, уставленные собранием детских романов и повестей.
— Прошлые годы… Возможно, все эти книги? Ваше детство и мое.
— Спускаясь глубже и глубже? — с сомнением произнесла Пэгги.
— Может быть, ниже? Но там ничего нет. Только книги.
— А еще ниже? Под половицами.
— Я никогда в жизни не видел дядю Генри с молотком и гвоздем в руках. А уж представить его срывающим половицы… Не его стиль.
Холлидей внимательно рассматривал шкафы. Очевидно, их установили одновременно со строительством дома, то есть за десятки лет до появления здесь дяди Генри. Краснодеревщик проявил немалое мастерство, выполнив их в виде готических арок. Этот поздневикторианский стиль почему-то пользовался всеобщей любовью во Фредонии. Тут полно таких зданий и похожей мебели… В каждом шкафу — восемь полок от потолка до пола. Пустое пространство только вверху, где арки сужались, и внизу, между гнутыми ножками.
— Что для вас может показаться скукой смертной, для меня — бесценный опыт… — повторила Пэгги.
Она присела и принялась прощупывать дюйм за дюймом резное основание шкафа, надавливая на выступы барельефа.
— Что вы делаете?
— Пытаюсь получить бесценный опыт, — усмехнулась она. — Мне кажется, тут должна быть кнопка.
И будто в ответ на ее слова внутри шкафа что-то щелкнуло, отзываясь на осторожное нажатие. Доска выдвинулась вперед.
— Потайной ящик, — сказал Холлидей.
— Заначка дедушки Генри? — рассмеялась Пэгги.
— Давайте откроем?
Ящик легко вышел по направляющим. Он оказался в глубину таким же, как и остальные полки, — что-то около восьми дюймов, внутри обитый старым, потертым, изъеденным молью атласом. Лет сто назад ткань была фиолетовой, теперь же поблекла и напоминала цветом пожухлый баклажан. В тайнике лежала одна-единственная вещь. Сверток. Черно-желто-красно-белый шелк подполковник узнал сразу. Как и тупой кинжал в столе.
— Черт побери! Что это? — испуганно спросила Пэгги.
— Это — Standarte des Fiihrers und Obersten Befehlshabers der Wehrmacht, — переходя на немецкий, ответил Холлидей. — Личный штандарт фюрера и верховного главнокомандующего Адольфа Гитлера. Его боевое знамя. — Он вздохнул. — Давайте посмотрим, что за сокровище он скрывает.
Пэгги осторожно развернула шелковую упаковку.
— Невероятно… — прошептала она.
— Меч, — проговорил Холлидей, рассматривая находку. — Меч крестоносца.
Назад: 3
Дальше: 5