Глава 17

Дни, последовавшие за рождением Мэри-Бет, стали самыми тягостными и тревожными в моей жизни. Если вопросы нравственности когда-либо терзали меня, это было именно в тот период. В истинных причинах этих терзаний я до сих пор не уверен и, поскольку они не являются предметом моего повествования, позволю себе не останавливаться на них подробно.

Скажу лишь, что вследствие чрезмерно раннего своего развития я познал зло во всех его проявлениях еще в ту пору, когда был не в состоянии дать ему нравственную оценку. Война, уход из дома моей горячо любимой сестры, наше кровосмесительное совокупление — все эти события окончательно утвердили меня в том, о чем я уже давно смутно догадывался: я понял, что для счастья моего требуется нечто действительно очень важное и ценное. И речь в данном случае идет не о денежной ценности. Богатства, власти и даруемых ими преимуществ и благ мне явно было недостаточно, равно как и плотских утех. Процветание семейства являлось обязательным условием, позволяющим мне жить и дышать. И я хотел жить и дышать во что бы то ни стало. Желания расстаться с жизнью, лишиться здоровья, наслаждений и преуспеяния у меня было не больше, чем у новорожденного младенца, громким криком возвещающего о своем приходе в этот мир, не больше, чем у Мэри-Бет, требовательно плакавшей в своей колыбели.

К тому же теперь у меня появилась дочь, и я хотел быть с ней рядом, любить ее, видеть, как она растет. Это желание пересиливало все прочие, и впервые в жизни я понял, почему сюжеты стольких легенд и сказок вертятся вокруг одного-единственного сокровища — ребенка, наследника, крошечного живого комочка, появившегося на свет в результате соития двух существ.

Думаю, этих объяснений вполне достаточно, и вы, Майкл, в полной мере представляете, что я тогда чувствовал. Жизнь моя висела на волоске, и я трепетал при одной только мысли, что волосок этот вот-вот оборвется.

Но что я мог сделать?

Ответ на этот вопрос я получил через несколько дней. Все это время призрак постоянно крутился возле колыбели Мэри-Бет, где его встречали практически все домочадцы. «Этот человек» подарил Мэри-Бет свое благословение. Взгляд новорожденной наделял призрака силой, которая позволяла ему становиться видимым. А он охранял и оберегал ее, стремился к ней подольститься, всячески ей услужить. И при этом он неизменно появлялся перед девочкой в моем собственном обличье: одевался в точности как я, подражал моим манерам и, если позволите так выразиться, источал даже мое обаяние!

Однажды, созвав музыкантов и приказав им играть, то есть извлекать из инструментов какофонию звуков, которая раздражала меня не меньше, чем непрекращающаяся зубная боль, я попытался поговорить о Лэшере с Маргаритой. Мне хотелось подробнее узнать, что он собой представляет и что о нем известно всем прочим нашим родственникам.

Однако из нашего разговора ничего не вышло. Маргарита могла рассуждать лишь о том, что занимало ее, то есть о собственном колдовском искусстве, позволявшем ускорять рост цветов и трав, залечивать раны и создавать чудодейственные снадобья, которые, как она полагала, позволят ей жить вечно.

— Настанет день, когда дух обретет плоть, — заявила она. — А если он сможет воплотиться вновь, значит, нам с тобой после смерти тоже удастся это сделать. Все мертвецы получат возможность преодолеть портал и последовать примеру Лэшера.

— Какая дикая мысль, — отрезал я.

— Ты говоришь так, потому что еще не умер! Погоди, настанет время — и ты изменишь свое мнение.

— Матушка, неужели вы хотите, чтобы по земле бродили ожившие мертвецы? Боюсь, если все они пожелают вернуться, для них попросту не хватит места на этом свете. Что же мы будем с ними делать?

Мое ироническое замечание до крайности раздосадовало Маргариту.

— Не задавай идиотских вопросов! — прошипела она. — Так ты накликаешь на себя беду. Ты, я вижу, вообразил, что Лэшер не сумеет с тобой расправиться? Будь уверен, для него это сущий пустяк. Так что выполняй свое предназначение и не пытайся помешать ему. Тебе дарована жизнь со всеми ее удовольствиями. Чего тебе еще?

После этого бесплодного разговора я отправился в город, в свой особняк на Рю-Дюмейн. Шел дождь, в точности как в тот вечер после смерти Дарси, когда я приехал в дом на Первой улице. Дождь всегда успокаивал мои расшатанные нервы и улучшал настроение. Прибыв к себе, я первым делом распахнул двери, ведущие на террасу, на мокрых перилах которой сверкали серебряные брызги, и позволил каплям влаги ворваться в дом, россыпью осесть на шелковых шторах. Мне не было нужды трястись над какими-то тряпками. Будь на то моя воля, я мог бы завесить окна золотом.

Я растянулся на кровати, подложив руки под голову и забросив обутую в сапог ногу на спинку, и принялся мысленно составлять длинный перечень собственных грехов… Любовные похождения, проступки, совершенные под влиянием увлечения или страсти, я даже не брал в расчет, пытаясь припомнить только прискорбные проявления необузданной злобы и жестокости.

«Да, — со вздохом говорил я себе, — ты продал душу этому проклятому призраку, и она давно и безраздельно принадлежит ему. Что еще ты можешь дать духу? Обещание защищать, оберегать и обучать новорожденное дитя? Но это дитя уже способно его видеть. Он может учить девочку сам и прекрасно знает об этом».

А когда дождь стих и взошедшая на небе луна залила улицу своим бледным светом, я нашел ответ.

Я могу отдать ему свое человеческое обличье. Душу мою он получил. Почему бы теперь не завладеть и ее плотской оболочкой — той внешней формой, которую он столь успешно воспроизводит? Да, разумеется, я передам свое тело в полное его распоряжение.

Без сомнения, он может попытаться изменить мой облик и таким образом погубить меня. Однако до сих пор не было случая, чтобы при проведении подобных опытов он обходился без нашей с матерью помощи. Без нашего участия ему не удавалось даже придать иной вид растениям и заставить их цвести раньше срока. Будь по-иному, он не стал бы использовать наши способности.

Значит, риск не столь уж велик. Пожалуй, я могу впустить его в собственное тело, позволить смотреть на мир моими глазами, ходить моими ногами, действовать моими руками… Но он ни в коем случае не должен изменять мою плоть.

Приняв это важное решение, я позвал Лэшера, хотя понятия не имел, где он в тот момент обретался, какое расстояние нас разделяло и достигнет ли его слуха мой зов.

Однако уже через несколько секунд Лэшер материализовался возле овального зеркала, стоявшего в углу спальни. И я впервые увидел его отражение! Как ни странно, я даже не задумывался о том, способен ли Лэшер отражаться в зеркале. Вскоре он растворился в воздухе. Тем не менее я успел разглядеть его насмешливую улыбку. Одет он был в точности как я — это тоже не ускользнуло от моего внимания.

— Ты ведь хочешь обрести плоть? — вопросил я. — Так почему бы тебе не взять мою? Почему бы тебе не смотреть на мир моими глазами? Войди в меня и владей моим телом. Я обещаю впустить тебя без всякого сопротивления и подчинить свое тело твоим желаниям. Ты будешь жить в моей плоти, пока у тебя хватит на это силы.

— Ты действительно готов так поступить?

— Конечно. Я уверен, мои предки уже предоставляли свою плоть в твое распоряжение. Наверняка Дебора или Шарлотта делали это.

— Не смей насмехаться надо мной, Джулиен, — сказал Лэшер, и от беззвучного его голоса повеяло ледяным холодом. — Ты прекрасно знаешь, что женское тело не подходит для моих целей.

— Тело есть тело, — пожал я плечами.

— Но я не женщина, — отрезал он.

— Что ж, теперь у тебя есть возможность воспользоваться телом мужчины. Мое предложение отнюдь не шутка. Возможно, именно таков уготованный мне удел. Войди в меня, Лэшер. Я готов принять тебя. Не зря же мы были с тобой так близки в течение многих лет.

— Не смей насмехаться надо мной, Джулиен, — повторил Лэшер. — Мы занимались с тобой любовью — да, не стану отрицать. Но это часто бывает между мужчинами.

В ответ я лишь улыбнулся и не проронил ни слова. Но столь откровенное проявление мужской гордости удивило и позабавило меня. Как я уже говорил, в характере призрака было немало детского, и сейчас я вновь получил подтверждение этому. В душе моей вновь всколыхнулась сильнейшая ненависть к нему, однако я счел за благо упрятать эти мысли в самые дальние тайники своего разума. Лучше было вспоминать об упоительных мгновениях близости с Лэшером, о его невыразимо нежных поцелуях и объятиях.

— Ты сможешь наградить меня, после того как воспользуешься моим телом, — сказал я. — Ты всегда знал, как меня наградить.

— Тебе трудно будет это вынести.

— Ради тебя я готов на все. Ты так много для меня сделал.

— Да, согласен. А теперь ты меня боишься.

— Возможно. Я хочу жить. Наблюдать, как растет Мэри-Бет. Учить ее тому, что знаю сам. Ведь она моя дочь…

Лэшер молчал, и ожидание показалось мне вечностью.

— Ты предлагаешь мне войти в тебя… — раздался наконец его беззвучный голос.

— Да. Войди в меня. Я готов.

— И ты не будешь этому противиться? Ведь ты обладаешь немалой силой.

— Я целиком и полностью подчинюсь твоей воле. Даю слово джентльмена, — усмехнулся я.

— О, ты так не похож на женщин.

— Вот как? И в чем же разница? — не удержался я от вопроса.

— Ты никогда не любил меня так, как они.

— Гм-м-м, в этом смысле я, наверное, действительно несколько отличаюсь от них, — признал я. — Но, поверь, мы с тобой можем с успехом помогать друг другу в достижении наших целей. И если женщины слишком щепетильны, чтобы говорить о таких вещах в открытую, значит, у них есть иные пути и средства добиваться желаемого.

— Смешно.

— Ты сможешь смеяться сколько угодно, когда завладеешь моим телом. Смеяться вслух, по-настоящему. И ты это знаешь.

В комнате, казалось, все замерло в ожидании. Даже шторы не колыхались под дуновением ветра. Дождь более не стучал по крыше. Терраса сияла в лунном свете. Внезапно я ощутил внутри себя какую-то странную пустоту. Все волосы на моем теле встали дыбом, по коже побежали мурашки. Я сел на кровати, стараясь подготовиться к ожидавшему меня испытанию, однако воображение мое было бессильно представить то, что может случиться в ближайшие мгновения. А потом я почувствовал, как Лэшер приблизился ко мне вплотную и словно окутал меня собой — так, будто я стал его частью. Все поплыло у меня перед глазами, и звуки, доносившиеся с улицы, слились в единый монотонный гул.

Я стоял на ногах, более того — я ходил, и в то же время я летел в пропасть. Все происходящее напоминало ночной кошмар, и смутные тени обступали меня все теснее. Потом пред моими глазами вспыхнули звезды, я увидел ярко освещенную улицу, по которой шли люди. Они махали мне руками в знак приветствия, и сквозь неумолчный рев, подобный рокоту океана, я расслышал их голоса:

— Eh bien, Джулиен!

Я знал, что я иду, потому что я должен идти. Но я не ощущал почву под ногами, мне не удавалось сохранить равновесие, я не понимал, где верх, а где низ. Внутри все болезненно сжалось от ужаса. Я подался назад. Я вовсе не хотел сопротивляться. Напротив, чувствуя, что теряю сознание, я отчаянно пытался расслабиться, слиться воедино с поглотившим меня существом.

Сознание постепенно меркло, мысли смешались, и я будто провалился в бездну вечности.

Когда в голове у меня прояснилось, было уже два часа ночи. Я обнаружил, что сижу за маленьким мраморным столиком в кафе на Рю-Дюмейн и курю сигару. По телу моему разливалась боль и свинцовая усталость. Передо мной маячила фигура бармена. И только теперь до слуха моего донесся вопрос, который он, похоже, задавал уже далеко не в первый раз:

— Желаете еще что-нибудь выпить, мсье? А то мы скоро закрываемся.

— Абсент, — еле ворочая языком, выдавил я. Голос мой превратился в невнятный хриплый шепот. Каждая клеточка моего существа нестерпимо болела.

«Ты, проклятый сукин сын, — беззвучно произнес я. — Какого черта ты вытворяешь со мной подобные штуки? »

Но ответа не последовало. Судя по всему, дух тоже потерял слишком много сил и был не в состоянии разговаривать. В течение нескольких часов он владел моим телом — жил, двигался, действовал… Господи! Вся моя одежда в пыли, а сапоги заляпаны грязью. Брюки оказались плохо застегнутыми — их явно снимали. Не иначе как для того, чтобы совокупиться с женщиной. Или с мужчиной? Хотелось бы мне знать, что еще вытворяли мы с духом.

Я взял стакан с абсентом, принесенный барменом, и осушил его в несколько глотков. Моя попытка встать на ноги едва не закончилась падением. Лодыжку пронзила острая боль. Взглянув на свои руки, я заметил, что костяшки пальцев перемазаны кровью. Э, да мы, похоже, ввязались в драку, где нам изрядно досталось.

С немалым трудом я добрался до своего дома на Рю-Дюмейн. Мой лакей, Кристиан, ждал меня. То был чертовски сообразительный малый, цветной, однако с изрядной примесью крови Мэйфейров в жилах. Я не только щедро платил ему, но и позволял порой отпускать довольно язвительные остроты. Первым делом я спросил, готова ли постель, и он, как обычно, ответил вопросом на вопрос:

— А вы как думаете?

Я рухнул на кровать. Кристиан стащил с меня одежду и уже хотел было идти прочь. Однако я приказал принести бутылку вина.

— Вы и так выпили вполне достаточно, — заявил он.

— Ступай и принеси вина, — рявкнул я. — А то я встану и придушу тебя за твой длинный язык.

Он счел за благо воздержаться от дальнейших замечаний.

— Убирайся, — приказал я, когда Кристиан поставил бутылку на столик у кровати. Он молча повиновался. Я лежал в темноте, потягивал вино прямо из горлышка и мучительно напрягал память, пытаясь вспомнить события прошедшей ночи. Вот передо мной освещенная улица, и голова у меня идет кругом, будто я изрядно набрался, а сквозь рев океана доносятся людские голоса. Затем воспоминания стали более связными. С отчетливостью, которой обладают лишь картины того, что пережил сам, я увидел себя в какой-то горной долине. Меня окружали люди, которых я сам сюда созвал. Вместе с этими людьми мы вошли в собор. Он был изумительно красив. Никогда и нигде еще я не встречал подобной красоты и величия. Повсюду висели нарядные гирлянды из цветов и зеленых ветвей, а сам я держал в руках изображение Младенца Христа. Откуда-то с высоты послышалось сладостное пение, и слезы ручьями заструились по моим щекам. Я ощутил, что наконец обрел свой истинный дом. С этой мыслью я возвел взор к бесконечно высокому куполу.

«Да, теперь я в руках Господа и святых», — подумал я с тихой отрадой.

В то же мгновение я вздрогнул и очнулся. Откуда взялось это видение? Я точно знал, что дивный собор находится в Шотландии, в маленьком городке, который называется Доннелейт. А еще я знал, что с тех пор, как он разрушен, прошли века. И все же это произошло именно со мной, и ни с кем другим, ибо столь явственно и живо можно вспомнить лишь то, что испытал и почувствовал сам.

Я вскочил с постели, бросился к столу и торопливыми каракулями записал все, что подсказала мне память. За этим занятием и застал меня Лэшер. Изнуренный недавними приключениями, он был не в силах принять видимое обличье, и голос его прозвучал устало и слабо.

— Что это ты делаешь, Джулиен?

— То же самое я могу спросить у тебя, — отрезал я. — Надеюсь, минувшей ночью ты неплохо повеселился?

— Да, Джулиен. Очень даже неплохо. Мне хотелось бы проделать это вновь. Прямо сейчас. Но я слишком слаб.

— Ничего удивительного. Я тоже чертовски устал. Иди отдыхай. У нас еще будет время заняться этим…

— …Как только мы восстановим силы, — подхватил он.

— Хорошо, будь по-твоему, чертяка.

Я сунул исписанные листы бумаги в ящик стола, вновь растянулся на постели и моментально провалился в глубокий сон.

Когда я вновь открыл глаза, все вокруг заливал яркий солнечный свет. Я отчетливо сознавал, что во сне вновь побывал в соборе. Я прекрасно помнил и круглое окно-розетку, и изображение святого, вырезанное на крышке гробницы, и ласкающее слух пение…

«Что все это означает? — недоумевал я. — Неужели мой демон на самом деле святой? Нет, это невозможно. Или же он падший ангел, в наказание низвергнутый в ад?»

Я терялся в догадках. А что, если он служил какому-нибудь святому, служил верой и правдой, но потом… Что же произошло потом?

В одном у меня не было ни малейших сомнений: все эти воспоминания принадлежали смертному. Призрак хранил память о днях, когда имел плоть; завладев моим телом, он наделил меня своими воспоминаниями. Возможно, из всех людей, живущих на свете, одному лишь мне дано постичь их смысл. Разумеется, призрак знал, что воспоминания о его прошлом станут моими. Дело в том, что он не способен мыслить самостоятельно и для этой цели обычно использует нас, смертных. О том, что произошло и каков смысл всего этого, дух узнает лишь в том случае, если я ему расскажу.

И тогда в голове моей родилась идея. Каждый раз, после того как дух посетит мою плоть, я буду стараться вспомнить все, что доведется испытать. И как можно подробнее. Если мы с призраком станем единым целым, я в конце концов неизбежно узнаю о нем всю правду. Ибо только правда позволит мне вырваться из-под его власти.

«Ты злобный, жадный дух! — с досадой думал я. — Ты хочешь во что бы то ни стало вновь получить живую плоть. Но ты не имеешь на это ни малейшего права, наглый ублюдок. Ты уже жил. И не настолько ты мудр, чтобы жить вечно. Так что убирайся в ад, где тебе самое место».

И я вновь забылся сном. Усталость моя была так велика, что я проспал практически весь день.

А вечером отправился в Ривербенд. Созвав музыкантов, я приказал им играть «Дикси» и уединился с матерью, чтобы рассказать ей обо всем, что случилось, и поделиться своими соображениями и планами. Как и следовало ожидать, я не нашел у нее понимания. Более того, она выразила крайнее недовольство моим поведением.

— Прежде всего, он всемогущ и живет с незапамятных времен, — заявила Маргарита.

— Ну и что? — возразил я.

— К тому же, если ты что-то против него замыслишь, он сразу догадается. И убьет тебя.

— Возможно.

С той поры я отказался от всяких откровений с матерью. Насколько я помню, я вообще перестал с ней разговаривать. Впрочем, едва ли она это заметила.

Я отправился в детскую. Разумеется, дух ошивался возле колыбели. Я видел его всего лишь мгновение, однако успел разглядеть, что он одет в точности как я, но костюм его по-прежнему покрыт грязью. Ну не идиот ли? Я не удержался от улыбки.

— Хочешь войти в меня сейчас? — спросил я.

— Нет, я должен побыть с ней, моей милой девочкой, — ответил он. — Посмотри, как она красива. Она унаследовала все твои способности к колдовству. И не только твои, но и все сверхъестественные силы, что передавались в вашей семье из поколения в поколение. Подумать только! Ведь я едва не погубил тебя. Хорошо, что этого не случилось.

— Никогда не знаешь, кто тебе пригодится, не так ли? Ну и что, интересно, тебе удается узнать, находясь внутри меня?

Долгое время дух хранил молчание. И вдруг вновь предстал в видимом обличье, и вновь всего лишь на краткое мгновение. Точная моя копия, он смотрел на меня с улыбкой и даже попытался рассмеяться, однако с губ его не сорвалось ни звука, а потом он исчез. Но я видел теперь, что в искусстве подражания он достиг новых высот и укрепился в своем пристрастии к моему облику.

Я вышел из детской. Теперь я знал, что делать и как себя вести. Пока Лэшер будет занят малышкой, я получу возможность тщательно обдумывать ситуацию и свои дальнейшие шаги. И еще. Необходимо и впредь позволять духу входить в меня, когда он того пожелает, и владеть моим телом как можно дольше.

Так проходили месяцы. В первый день рождения Мэри-Бет мы устроили грандиозный праздник. Для города вновь наступила пора процветания и благоденствия. Мрачные тени войны окончательно развеялись. Люди умножали свои капиталы и вовсю сорили деньгами. Новые роскошные особняки росли как грибы.

Дух входил в мое тело примерно раз в неделю.

Более частые переселения не в силах был выдержать ни я, ни он. В течение четырех или пяти часов он безраздельно владел моей плотью, а потом — раз! — и я мгновенно возвращался в собственное тело. Правда, иной раз моя покинутая призраком оболочка оказывалась в самых неожиданных местах. Бывало и так, что я обнаруживал ее в одной постели с каким-нибудь мужчиной. Если говорить о его вкусах и пристрастиях, то они были не менее разнообразны, чем мои собственные.

Так мы и жили. Совместное наше существование ничуть не напоминало историю доктора Джекила и мистера Хайда. Пребывая в моем теле, дух производил на всех и каждого неотразимо приятное впечатление. Многим он казался едва ли не ангелом. «Дорогой, прошлой ночью ты был так мил, — то и дело слышал я от какой-нибудь из своих любовниц. — И спасибо за этот чудесный жемчуг». — «Какой еще жемчуг?» — недоумевал я.

Подобные случаи происходили сплошь да рядом. Насколько я понимаю, в те часы, когда Лэшер находился внутри меня, у окружающих создавалось впечатление, что я попросту пьян в стельку, и они списывали мою вопиющую рассеянность на прискорбную привычку злоупотреблять алкоголем. Репутация моя становилась все более сомнительной. На самом деле пил я не так уж много. А напиваться до потери памяти и вовсе не имел обыкновения. Однако дух, заполучив мое тело, не мог отказаться от подобного удовольствия. В результате теперь меня повсюду встречали насмешливые улыбки и язвительные замечания. «Да, парень, прошлой ночью ты нажрался до свинячьего визга», — сообщали мне со всех сторон. «Неужели? Я ничего не помню», — притворно удивлялся я в ответ.

Воспоминание о католическом соборе в Доннелейте не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Я видел маленький город в окружении поросших шелковистой травой холмов, а иногда даже различал вдали очертания замка. Мне казалось, я смотрю на все это сквозь прозрачный осколок витражного стекла. Перед моими глазами расстилалась горная долина, утопавшая в туманной дымке. В такие минуты мною овладевал необъяснимый ужас, который изгонял все прочие чувства. Я не мог постичь его причин. И каждый раз, когда я только пытался осмыслить происходящее, меня пронзала боль. Невыносимая боль.

У меня не было ни малейшего желания обсуждать с Лэшером все эти видения. Что до него, то, судя по всему, находясь в моей оболочке, он стремился приобрести исключительно чувственный опыт — чревоугодничал, напивался, танцевал, дрался, но порою после столь веселого времяпрепровождения впадал в уныние. Должно быть, злодей вспоминал о временах, когда имел свою собственную плоть.

Впрочем, существовали некоторые свидетельства того, что, находясь в моем бренном теле, дух впитывал в себя и кое-какие знания. Впрочем, он, естественно, не представлял, каким образом эти знания использовать. Так или иначе, но время от времени полученные сведения извергались из него бурными потоками.

Это случалось всякий раз, когда мы с ним беседовали о произошедших за последние годы переменах во всех сферах жизни: о железных дорогах и их отрицательном влиянии на судоходство, об изменчивости моды, о нарождавшейся в те годы фотографии, которая буквально зачаровала моего негодяя. Завладев моим телом, Лэшер частенько отправлялся в фотоателье, а так как перед этим он по своему обыкновению крепко закладывал за галстук, ему трудно было стоять перед объективом неподвижно. Фотографии он, как правило, оставлял в моих карманах.

Однако никакие развлечения не могли заслонить главную цель. К тому же они требовали от духа слишком больших усилий. Как я уже сказал, он отнюдь не намерен был довольствоваться моим телом, а стремился получить в безраздельное владение собственную плоть. Мэри-Бет он обожал, его восхищение малышкой не знало границ.

Надо заметить, иной раз Лэшер по нескольку недель подряд не мог собраться с силами, чтобы войти в меня. Да и мне тоже требовалось время на восстановление. По мере того как Мэри-Бет подрастала, дух все чаще предпочитал общение с нею поискам приключений в человеческом облике. Мне это было только на руку. Своими выходками он успел существенно подпортить мою репутацию, а ведь я становился старше и в таком возрасте уже не стоило пренебрегать общественным мнением.

Мэри-Бет росла и хорошела с каждым днем, и тревога все настойчивее терзала мою душу. Мне мучительно было делать вид, что единственная моя дочь, главная моя отрада, является всего лишь моей племянницей. К тому же я мечтал о других детях, о сыновьях. Поразительно, но меня все более неодолимо привлекали самые элементарные жизненные ценности.

Внешне жизнь моя протекала без всяких потрясений. Несмотря на передряги, в которые втягивал мое тело неугомонный призрак, я сохранял нерушимое здоровье и никогда не приближался к черте, отделяющей здравый рассудок от безумия. После войны я пускался в самые разнообразные предприятия — строительство, торговлю, производство хлопка, — и все они неизменно приносили баснословную прибыль. Однако я понимал, что, для того чтобы богатства нашей семьи впредь приумножались, необходимо распространить наши деловые интересы далеко за пределы Нового Орлеана, где периоды бурного расцвета периодически сменялись эпохами полного упадка. К тому же как порт город постепенно утрачивал свое главенствующее положение.

В послевоенные годы я совершил первую деловую поездку в Нью-Йорк. Лэшер остался дома, поглощенный заботами о Мэри-Бет, а я жил на Манхэттене, наслаждаясь полной свободой.

Именно тогда я вплотную занялся преумножением семейного состояния, стремясь при этом обеспечить ему максимальную безопасность от любых катаклизмов.

Брат мой, Реми, жил теперь в доме на Первой улице. Я часто навещал его.

Настало время, когда я, убедив себя в том, что нет никаких причин, мешающих мне выполнить от природы данное мужчине предназначение, влюбился в свою молоденькую кузину Сюзетту. Она напоминала мне Кэтрин в дни ее невинной юности. Я уже вознамерился было вступить в законный брак и поселиться в доме на Первой улице в качестве хозяина. Брат и его семья не возражали против того, чтобы жить со мной под одним кровом.

Однако видения, связанные с духом, по-прежнему яркими вспышками оживали в моем сознании и становились все более отчетливыми. Я продолжал вспоминать собор, горную долину и городок Доннелейт. Обычно такие видения длились лишь несколько мгновений. Не могу сказать, менялось ли в них время действия, однако с каждым разом я замечал новые и новые подробности, которые ускользнули от моего внимания прежде. Постепенно я осознал, что блаженство, всякий раз охватывавшее меня в соборе, не что иное, как любовь к Богу.

Окончательно я убедился в этом в одно ничем не примечательное, будничное утро. Приходя по Джексон-сквер мимо собора Святого Людовика, я услышал поразительно благозвучное пение и вошел внутрь. Маленькие девочки-мулатки — «цветные», как мы их обычно называем, — все до одной прехорошенькие, принимали первое причастие. Все они были одеты в нарядные белые платьица, и каждая держала в руках белый молитвенник и четки. Отрадно было видеть в приделе храма столько маленьких Христовых невест, а сама церемония производила на редкость трогательное впечатление.

Любовь к Богу… Я ощутил ее в своем родном городе, стоя под сводами собора Святого Людовика. И понял, что именно ею наполнялось мое сердце в старинном католическом храме, возвышавшемся посреди горной долины. Я был потрясен. Весь день я размышлял о проснувшемся во мне доселе неизведанном чувстве, то вновь и вновь воскрешая его в душе, то всеми силами стараясь заглушить.

Внезапно перед глазами у меня вновь возникло видение. То был Доннелейт. Я видел каменные дома этого шотландского городка. Видел небольшую центральную площадь. Впервые сумел рассмотреть собор со стороны — о, это был воистину великолепный готический храм. Он так и дышал стариной и величием.

Когда видение рассеялось, я зашел в ближайшее кафе, осушил стакан холодного пива и откинулся на спинку стула, прислонившись головой к стене.

Призрак был здесь. Я не видел его, но знал, что он рядом.

— О чем ты думаешь? — раздался знакомый голос у меня в голове.

Я ответил — весьма осторожно, тщательно подбирая слова. Он долго молчал, словно в недоумении, и наконец произнес:

— Я обрету плоть.

На сей раз слова эти прозвучали неуверенно, даже робко.

— Разумеется, обретешь, — подтвердил я. — Обещаю, что Мэри-Бет и я будем помогать тебе в этом всеми силами.

— Вот и хорошо. Я научу тебя, как жить вечно, как вернуться на этот свет после смерти. Это вполне возможно, и некоторые добивались успеха.

— Но в таком случае почему тебе самому так долго не удается обрести новую плоть?

— Долго? Там, где я сейчас пребываю, нет понятия о времени, — ответил дух. — Существует цель. И она будет достигнута. Лишь когда я вхожу в твое тело, я ощущаю нечто вроде течения времени — оно измеряется для меня шумом и движением. Но сам я нахожусь вне времени. Я жду. Я вижу далеко вперед. Я вижу, что вновь приду в этот мир. В мир, где все страдают.

— Все?

— Да, все, за исключением твоего клана. Твоего и моего. Клана Доннелейт. Ты принадлежишь к этому клану. Так же как и я.

— Вот как? Значит, ты хочешь сказать, что все наши бесчисленные родственники, все предки и потомки тоже…

— Да, все они избранники. Они принадлежат к самому могущественному клану на земле. Ты знаешь, как много я сделал для вашей семьи на протяжении одной лишь твоей жизни. Я могу сделать больше, намного больше. Возможности мои безграничны. Когда я вновь обрету плоть, я стану одним из вас.

— Дай мне обещание, — потребовал я. — Поклянись.

— Клянусь, ты будешь всегда пользоваться моей поддержкой и защитой. Ты и твой клан.

Я закрыл глаза. И сразу перед внутренним моим взором возникла знакомая картина: горная долина, собор, свечи, процессия горожан, изображение Младенца Христа. Дух заверещал от боли.

Когда я открыл глаза, все было как прежде. Пыльная улица, кафе, легкий ветерок врывается сквозь распахнутую дверь… Нигде ни звука. Лишь дух стонет от боли, но стон его слышу только я, Джулиен Мэйфейр.

И, возможно, крошка Мэри-Бет.

Потом призрак исчез. Вокруг меня был лишь видимый реальный мир, чуждый всему потустороннему и прекрасный в своей обычности. Я встал, надел шляпу, взял палку и по Кэнал-стрит направился в американский квартал, к дому приходского священника. Саму католическую церковь, недавно построенную, я еще тоже не видел. Знал только, что она совсем новая и расположена в районе, где живут в основном переселенцы из Ирландии и Германии.

Священник вышел мне навстречу, и я с первого взгляда понял, что он ирландец. Впрочем, в ту пору почти все священники в этих краях были ирландцами, ибо, как и во времена святого Брендана, они по-прежнему видели свою великую миссию в том, чтобы доносить свет Христова учения в самые отдаленные уголки мира. И в этом смысле мы были для них дикой страной.

— Выслушайте меня, — обратился я к святому отцу. — Помогите разрешить вопрос, который давно меня терзает. Если я намерен избавиться от злого духа, насколько важно при этом знать, кто он такой? Следует ли узнать его имя, если таковое у него есть? Облегчит ли это мою задачу?

— Несомненно, — кивнул головой ирландец. — Однако я бы посоветовал вам прибегнуть к помощи святых отцов, ибо изгнание злых духов — дело церкви. Так или иначе, узнав его имя, вы получите серьезное преимущество.

— Я так и думал.

Я осмотрелся по сторонам. Мы стояли у самого края тротуара перед домом священника. Справа от меня за стеной виднелся сад. Я обратил внимание, что деревья в нем раскачиваются, словно от сильного ветра, и с шелестом роняют листву. И в то же мгновение едва ли не ураганный вихрь взметнул вверх пыль с тротуара и даже заставил тревожно зазвучать колокол на маленькой церковной колокольне.

— Я непременно узнаю его имя, — пообещал я.

Едва с губ моих слетели эти слова, как деревья буквально застонали под порывами ветра, ветви их с еще большей мощью принялись хлестать по ограждавшей сад стене, а листья непрерывным потоком с шумом посыпались на землю.

И тогда я еще громче и отчетливее повторил:

— Я непременно узнаю его имя.

— Ради пущей уверенности в успехе вам необходимо сделать это, — изрек священник. — Ибо существует множество разновидностей демонов и злых духов. Это и падшие ангелы, и древние идолы, коим в давние времена поклонялись язычники и которые после рождения Христа превратились в демонов. К числу злых духов относятся и грешники, по тем или иным причинам сумевшие вырваться из ада.

— Так, значит, древние языческие идолы впоследствии превратились в демонов? — удивился я. Никогда прежде мне не приходилось сталкиваться с подобной теологической доктриной. — А я думал, на самом деле они никогда не существовали и являлись лишь плодом воображения древних. И что Господь наш был и есть единственный истинный Бог на земле.

— О нет, боги древних существовали, однако они стали демонами, — заверил меня священник. — Стали призраками и духами, исполненными злобы и жажды мщения. Именно они тревожат нас по ночам. То же самое произошло и с колдунами и ведьмами. И с так называемым волшебным народцем — маленьким народом, до сих пор обитающим в Ирландии. Да и здесь тоже.

— Понятно, — сказал я. — Вы позволите зайти в ваш сад?

С этими словами я протянул ему пачку долларов. Священник принял их с нескрываемым удовольствием. Он скрылся в доме, чтобы обойти вокруг и отпереть изнутри калитку, видневшуюся в кирпичной стене.

— Похоже, собирается буря, — заметил он. — Боюсь, вон то дерево сейчас сломается.

Сутана его раздувалась под порывами ветра.

— Идите в дом, — сказал я. — Меня не страшит никакая буря. Я сам закрою калитку, когда буду уходить.

Он ушел, оставив меня в старом запущенном саду, заросшем пурпурным вьюнком и травой, среди которой то тут, то там виднелись трепещущие нежные розовые лилии. Среди деревьев я отыскал поросший зеленым мхом грот, а в нем — статую Девы Марии. Порывы ветра становились все более яростными и неистовыми. Теперь уже не только деревья, но даже лилии пригибались к земле, словно по ним прогуливался великан в тяжелых сапогах. Для того чтобы устоять на ногах, мне пришлось обхватить ствол ближайшего дерева. Однако на губах моих играла довольная улыбка.

— Ну, на что ты еще способен? — насмешливо спросил я. — Неужели ты думал меня напугать, осыпав с ног до головы листьями? Если хочешь, можешь низвергнуть с небес потоки дождя. Я не боюсь промокнуть насквозь. Приду домой и переоденусь в сухое, только и всего. Так что давай, старайся, покажи свою мощь, придумай что-нибудь действительно впечатляющее.

Я ждал. Деревья перестали раскачиваться и неподвижно застыли — ни один лист на них не шелохнулся. Несколько крупных капель дождя упало на вымощенную кирпичами дорожку. Я наклонился и поднял одну из лилий — цветок был помят и стебелек его сломан.

А потом до меня донесся тяжелый вздох, а следом за ним раздались приглушенные всхлипывания. Вокруг стояла тишина, и звуки эти я воспринял лишь внутренним слухом. Горестные, отчаянные рыдания эхом отозвались в моей душе.

В них ощущалась не только неутолимая печаль. Они были исполнены гордости и достоинства. И таинственной глубины, ужаснувшей меня куда сильнее, нежели улыбочки и страшные гримасы, которые некогда корчил дух, рассчитывая меня испугать. Печаль проникала в мою душу и смешивалась с неизъяснимым блаженством.

На ум мне неожиданно пришли латинские слова молитв, никогда прежде не знакомых. Однако они срывались с моих губ легко и свободно, как у священника, произносящего литанию. Я слышал голоса труб. Я слышал колокольный перезвон.

— Это погребальная песнь дьяволу, — раздался в моем сознании незнакомый голос— В канун Рождества все колокола звонят, чтобы изгнать из долины демонов, напугать маленький народ!

И вдруг тучи рассеялись. Небо вновь стало прозрачно ясным. Я стоял в безмятежно замершем саду, совершенно один. А вокруг шумел Новый Орлеан, самый обычный южный город, и лучи полуденного солнца наполняли воздух зноем. Священник выглянул из дверей своего дома.

— Merci, Mon Реге . — Я слегка коснулся шляпы, повернулся и пошел прочь из сада.

По залитым ярким солнечным светом улицам Садового квартала разгуливал легкий ветерок. Я неторопливо дошел до особняка на Первой улице. На ступенях крыльца сидела моя обожаемая крошка Мэри-Бет, а рядом, как всегда, маячила фигура Лэшера, прозрачная, воздушная, невидимая постороннему взгляду. Похоже, они были рады встрече со мной.