Книга: Квинканкс. Том 2
Назад: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПАЛФРАМОНДЫ
Дальше: КНИГА II ИЗБАВЛЕНИЕ

КНИГА I
ЛУЧШИЕ НАМЕРЕНИЯ

Глава 76

Приглашаю вас посетить в воображении салон дома на Брук-стрит и представить себе, как все это могло обстоять.
Старший баронет полулежит на оттоманке в гостиной и распекает своего наследника; его супруга глядит на них, сидя на софе у окна.
— Возмутительно! Совершенно возмутительно! Мало чем уступил этому негоднику.
— Ваш отец подразумевает, что ваше поведение лишь немногим менее предосудительно, чем поведение вашего брата, — хладнокровно поясняет леди Момпессон. — И менее извинительно, поскольку я и ваш отец не считаем, что он несет ответственность за свои действия.
— Я отрекаюсь от него, — восклицает баронет. — Отрекаюсь всецело. — Он увольняется из полка с позором. Никогда в жизни никто из Момпессонов…
Баронет умолкает, но за него продолжает жена:
— С ним необходимо что-то делать. В любом случае это будет стоить денег. Вы, по-видимому, не имеете представления о серьезности ситуации. Мы все больше и больше залезаем в долги.
— На грани банкротства! Проклятые жиды!
— Акцепты вашего отца никто не берет, — разъясняет леди Момпессон, — поскольку теперь, когда кодицилл предъявлен в суд, наш кредит подорван, и нам грозит потеря имения.
— К тому же чертовски плохие новости от Ассиндера.
— Ах, Ассиндер, — начинает было Дейвид, но мать бросает на него предостерегающий взгляд.
Однако уже поздно.
— Не желаю больше об этом слышать! — кричит старший баронет. — Он племянник человека, который прослужил мне и моему отцу сорок лет! И чертовски преуспел благодаря мне!
— Ему великолепно удалось снизить налог в пользу бедных, — примирительным тоном замечает леди Момпессон, — поскольку он избавился от многих приписанных к приходу бедняков. И огораживание общинных земель тоже прошло успешно.
— Возможно, и так, отец, но Барбеллион…
— Я знаю, о чем Барбеллион думает, — гремит сэр Персевал. — И твоя мать тоже знает. — Он кидает на нее взгляд. — Но это чепуха. Я бы жизнь ему доверил.
Задохнувшись, он хватает воздух ртом.
Помолчав, леди Момпессон спокойно произносит:
— Не касаясь этого вопроса, следует признать тот факт, что он отстранил главных нанимателей и во многих случаях их плата просрочена. — Не дожидаясь протестов мужа, она обращается к сыну: — Вот почему дела вашего отца в таком плачевном состоянии.
— А ты делаешь их еще хуже! — восклицает баронет. — Растрачиваешь свое время и мои деньги в гнусных игорных заведениях. Вроде того, которое на днях ограбили. И поделом владельцам! К чертям дурацкие забавы! Мне страшно подумать, сколько ты там промотал. Ответь честно, сколько у тебя долгов?
Мистер Момпессон смотрит на мать, та поджимает губы.
— Чуть больше двух тысяч фунтов.
Услышав эту сумму, баронет немного смягчается:
— Что ж, плохо, но не через меру. У тебя единственный выход — жениться.
— Именно об этом я и думал, сэр.
— Очень хорошо. Но тебе известно, кого я имею на примете.
— Отец, когда мы в прошлый раз об этом беседовали, я сказал: мне нужна невеста с наличностью. И думаю, я такую нашел.
— Я говорил тебе и раньше, что первейшее условие — сохранить имение.
— Но не в том случае, отец, если мы не сможем его содержать. Так ли важно, что мы потеряем землю, если мы такой ценой удержимся на плаву?
— Черт побери! — вопит баронет. — Ты лишен фамильной чести? Момпессоны владели этой землей сотни лет.
— Успокойся, отец. Ты ведешь речь о гордости, но правду-то знаешь. Мы приобрели имение весьма сомнительными средствами. Твой дед подчинил себе это жалкое существо, Джеймса Хаффама, и пособил ему обманным путем лишить наследства собственного сына.
Баронет багровеет от гнева — и, пока его супруга сердитыми жестами велит сыну покинуть комнату, возможно, и для нас наступает удобный момент расстаться с этой домашней сценкой.

Глава 77

Долгими часами, проведенными в темной камере, я не сводил глаз с несчастного создания напротив меня, пытаясь уяснить, что же все-таки происходит. Так это то самое Убежище, о котором упоминала матушка в своем повествовании?
Я думал о том, как протекали годы (моя жизнь насчитывала их меньше) для здешнего затворника. Не сразу мне пришло в голову, что я заперт лицом к лицу с убийцей моего дедушки: все питавшиеся мною надежды на его невиновность развеял дикий вид этого существа, скорченного у стены; теперь если он и мог представлять опасность, то только для себя самого.
В первые часы мой сокамерник потрясал цепями, словно рвался к бегству, однако прочные оковы едва позволяли ему двигаться. Потом он принялся стонать и тереться головой о запястья — воздеть руки выше ему мешали оковы, и меня посетила жуткая мысль: а не плачет ли он. Мне хотелось с ним заговорить, но мешало то, что я не знал, как к нему обратиться.
Помедлив, я задал простой вопрос:
— Вы меня понимаете?
При этих словах мой сокамерник еще сильнее вжался в стену, взирая на меня в ужасе и пытаясь заслонить лицо. И еще долго он не мог успокоиться.
Ночь тянулась и тянулась. Откуда-то из глубин дома доносились разные звуки, слышалось что-то вроде тонкого непрерывного плача, который можно было принять за отдаленные завывания ветра, если бы я не знал, что погода стоит тихая.
Так мало света проникало в камеру, что нельзя было понять, занялось ли утро, но в очень ранний, как мне показалось, час к дверной решетке приблизился доктор Алабастер в сопровождении надзирателя, который доставил меня сюда накануне вечером.
Мой бедный сокамерник, заслышав голос доктора, съежился и еще теснее прижался к стене.
— Доброе утро, мастер Клоудир.
Я шагнул к решетке и вгляделся в нездоровые черты доктора Алабастера:
— Не называйте меня так!
— Полагаю, вы провели приятную ночь, — продолжал он, — воссоединившись, после столь долгой разлуки, с вашим достопочтенным родителем. — Он поднес фонарь вплотную к решетке и осветил мне лицо: — Вид у вас, однако, утомленный. Боюсь, вам не давало уснуть его красноречие. Вам, надо думать, было о чем поговорить. Он поведал вам о вашем выдающемся дедушке — который, полагаю, скончался до того, как вы имели удовольствие завязать с ним знакомство, а также о том, как глубоко ваш родитель был привязан к этому джентльмену и какое практическое выражение нашла эта привязанность?
Доктор знаком велел надзирателю отпереть дверь и, едва она приоткрылась, сделал вид, будто намерен обрушиться на закованного в цепи пленника, который отшатнулся в ужасе. Не раздумывая, я кинулся на нашего мучителя, боднув его в живот головой, поскольку руки у меня были связаны. Его спутник, однако, мигом оттащил меня в сторону и ударил по лицу с такой силой, что я, оглушенный, растянулся на полу, лишь кое-где немного прикрытом соломой.
— Поосторожней, Рукьярд, не оставляй на теле следов! — воскликнул доктор, брезгливо отряхивая одежду и бросив на меня взгляд, исполненный глубокой ненависти. — Меня предупреждали, что он буен. Придется применить успокоительное или отправить в карцер.
Рукьярд, раздумывая, усмехнулся.
— Посади его в нижний подвал, — распорядился доктор Алабастер и, повернувшись ко мне, с едкой улыбкой добавил: — А теперь должным образом попрощайтесь с отцом, как и положено почтительному любящему сыну.
Я не пошевельнулся, и Рукьярд с такой силой толкнул меня вперед, что узник вновь со страхом вжался в стену.
— Что за трогательная картина! — съязвил доктор Алабастер.
Он двинулся по коридору, но, оглянувшись, бросил мне:
— Покажите себя достойным сыном своего отца, мастер Клоудир, и постарайтесь не обмануть возлагаемые на вас семейные надежды.
Рукьярд грубо захохотал, и к нему присоединился тот самый верзила, который, как я сообразил, поджидал в коридоре. Они толкнули меня в сторону, противоположную той, куда удалился доктор.
Пройдя по коридору, мы поднялись по каменным ступеням — пока я взбирался, надзиратель пинал меня и ставил мне подножки, — а потом миновали другой коридор, опять спустились вниз по лестнице и очутились, по-видимому, в подвальной части здания. Здесь верзила отпер очередную дверь с решетчатой сеткой, и Рукьярд втолкнул меня внутрь с такой силой, что я опять распластался на полу. Приподнявшись, я огляделся вокруг: эта камера показалась мне во всем похожей на первую, разве что никто в ней не обитал; пол покрывала солома, высоко под потолком виднелось крошечное зарешеченное окошечко. Предметы обстановки отсутствовали: только в углу лежал узкий соломенный матрас, а возле кувшина с водой стояла деревянная плошка с остатками холодной каши.
Рукьярд освободил меня от смирительной рубашки и с грохотом захлопнул за собой дверь. Взглянув на еду и питье, я из опасения быть отравленным решил, несмотря на голод и жажду, ни к чему не прикасаться, какие бы последствия мне ни грозили.
Единственную свою надежду я возлагал на побег — и с этой мыслью исследовал темницу. До окошечка было никак не дотянуться, да и не протиснуться через железные прутья. Судя по слабому свету, проникавшему снаружи, я находился, как видно, ниже уровня земли, на безлюдной стороне дома. Через небольшую сетчатую решетку, которая увенчивала окованную железом дверь, я мог рассмотреть отрезки коридора по обе стороны от себя при слабом мерцании отдаленной газовой горелки. Уцепившись за опоры решетки, я подтянулся повыше — и смог тогда увидеть нижнюю часть окна в противоположной от меня стене. За окном виднелся край пустыря, лужайка с пожухлой травой, на которой валялась сломанная тачка, а чуть подальше — запущенный кустарник и обширный пруд, окаймленный топким болотом. Никаких путей к бегству эта картина мне не сулила.
Потянулись долгие часы: в подвале было точно так же холодно, а я по-прежнему оставался в одной ночной сорочке. (Соверен, запрятанный мной в кромке сорочки, впрочем, никуда не девался.) К полудню меня обуяли такие муки голода и жажды, что я едва не поддался внезапному искушению наброситься на застывший комок каши и мутную воду. Но это было бы равносильно отказу как от стремления призвать Клоудиров к ответу за все ими содеянное надо мной и моим семейством, так и от попытки распутать обступившие меня тайны.
Лежа на матрасе, я начал задремывать, как вдруг встрепенулся от шороха и вовремя успел заметить некий предмет, просунутый сквозь решетку: он упал на солому. Я ринулся к двери, но ограниченный угол зрения позволил мне лишь мельком увидеть фигуру, почти бесшумно удалявшуюся от меня по коридору.
Подобрав находку, я обнаружил, что это половина хлебного батона, завернутая в кусок муслина, насквозь промокшего. Вот еда и питье, в которых я так отчаянно нуждался! Однако тут же меня охватили подозрения. Возможно, это уловка — с целью приманить меня отравой, раз уж я отказался от предложенного угощения. Но, подумал я, что я теряю, опасаясь риска, если так и так погибать?
Я постарался растянуть пиршество, медленно пережевывая пропитанный влагой хлеб, потом закинул голову и выжал тряпку себе в рот. Ни один напиток — до того и позже — не казался мне таким сладостным, как эта вода, отдающая прелой грязной материей.
День, вероятно, клонился к вечеру: спустя час-другой стало темнеть — вернее, сумрак сгустился еще больше, и я, отыскав себе уголок посуше, попытался настроиться на сон.

Глава 78

Сквозь беспокойную дрему мне чудилось, будто кто-то меня зовет. Голос был мне незнаком — и, поскольку он звал: «Джон Клоудир, Джон Клоудир!», а признавать это имя своим я отказывался, я оставлял зов без внимания. Однако голос продолжал меня звать все более и более настойчиво, так что я наконец очнулся и лежал в стылой полутьме с бьющимся сердцем, не имея понятия, где нахожусь. Затем я осознал, что кто-то наяву называет меня ненавистным мне именем, повторяя его громким упорным шепотом, и в это мгновение мне сразу вспомнилось, где я и что со мной происходит.
Неизвестный обращался ко мне через дверь. Я поднялся с матраса и, осторожно к ней подкравшись, при тусклом свете из коридора различил сквозь решетку очертания чьего-то лица. Стоявший за дверью человек просунул мне в руки сверток: это снова оказался ломоть хлеба — упакованный, как и прежде.
— Вы — Джон Клоудир, верно? — спросил тихий голос. Ошеломленный, я ответил не сразу, и мой посетитель — судя по голосу, бывший уже в годах, повторил вопрос: — Вы приходитесь сыном Питеру Клоудиру?
— Да, я Джон Клоудир, — неуверенно и с неохотой признался я. — Но вы кто такой?
— Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Фрэнсис Ноллот.
Посетитель отступил на шаг назад, и слабый отсвет газовой горелки из конца коридора упал ему на лицо. Это был невысокий, лысый человек старше шестидесяти с кроткой внешностью квакера, смотревший на меня с участием, и я его узнал: именно в нем, единственном покуда, кто встретился мне под этим кровом — в мужской спальной палате, через которую мы проходили, я распознал признаки ума и сострадания.
— Благодарю вас, — проговорил я, кусая хлеб.
Гость снова шагнул ближе и прошептал в прорези решетки:
— Они хотят вас отравить. Не берите ничего из их рук.
— Откуда вам это известно?
— Я назначен здесь смотрителем, и мне доверяют. — Заметив мое смятение, он поспешил добавить: — Да, я здешний обитатель, но в здравом рассудке — как и вы.
— Это не так, — возразил я. — Мне кажется, я схожу с ума.
— Именно этого они и добиваются. Мне это известно, потому что меня не замечают, а я по долгу службы бываю здесь всюду во всякое время и многое слышу.
— Вы могли бы бежать?
— Бежать? Зачем? Вне этих стен у меня ничего нет. Мне придется просить подаяние на улицах.
— Как так? Вы давно здесь?
— Дольше всех остальных. Дольше даже самого доктора Алабастера, которому я достался от его предшественника. — С оттенком гордости он уточнил: — Я здесь уже свыше двадцати пяти лет.
— Неужели такое возможно?
— О, это довольно обычная история. Сейчас нет времени ее рассказывать, хотя мы пока и в безопасности: ночной сторож все еще в кухне. Мы услышим его шаги, и я успею уйти. Что до того, как я сюда попал, то достаточно сказать одно: мне не посчастливилось оказаться законным наследником большого имения.
— Это может быть несчастьем?
— Да, в случае моего отсутствия право наследования переходило к моему брату и моей сестре, они не погнушались изыскать к этому средства и отстранить меня от дела. Нашелся и медик, за взятку готовый на лжесвидетельство. Как видите, мой случай весьма походит на ваш, на случай вашего отца и еще многих других. Однако времени у нас в обрез. Слушайте меня внимательно. Как я уже сказал, мне удалось подслушать разговор о вас — и узнал, что жизнь ваша под угрозой. Сколь долго смогу — буду приносить вам еду. Но нам нужно постараться вас отсюда вызволить.
— Но с какой стати вам подвергать себя опасности?
Я гадал про себя, не подослан ли этот человек доктором Алабастером с целью втереться ко мне в доверие, и хотя внешность его заставляла в этом усомниться, я не решался на кого-либо полагаться.
— Неужели у меня должна быть для этого причина? Но если вы в таковой нуждаетесь, отнесите ее на счет моей любви к вашему отцу. — Мистер Ноллот многозначительно добавил: — Я слышал, что вы с ним виделись.
Я хотел это подтвердить, но слова застряли у меня в глотке.
— Прошу прощения, — продолжал мистер Ноллот. — Но уверяю вас, что он не всегда был таким, как сейчас.
— То есть?
— По прибытии сюда он полностью владел всеми своими способностями.
— Он был в здравом уме? — чуть не выкрикнул я.
— Совершенно, — кивнул мистер Ноллот.
У меня от сердца отлегло, когда я это услышал. Однако тут же до меня дошло значение сказанного: если он не был сумасшедшим, убивая дедушку, то, следовательно, совершил убийство. Однако если мистер Эскрит не кривил душой, уверяя матушку, что ее супруг не страдал психическим расстройством, были ли столь же правдивыми его слова о ссоре как розыгрыше? И если так, то, выходит, Питер Клоудир в самом деле невиновен?
— Да, он был в здравом уме, — медленно проговорил мистер Ноллот. — Но душевный недуг его мучил.
Он умолк, и я поспешил вставить:
— Говорите смелее. Я знаю — знаю уже не первый месяц, что моего дедушку убил… — Голос мой пресекся.
— Ваш отец? — вскричал мистер Ноллот. — Вы так думаете? Позвольте же мне снять это бремя хотя бы с ваших плеч. Ваш отец нимало не замешан в этом чудовищном злодеянии.
Я никак не отозвался на эту фразу, поскольку в голове у меня мелькнула новая мысль: быть может, этот пожилой джентльмен и не agent provocateur, подосланный доктором Алабастером, а просто-напросто безумец, преисполненный лучших намерений?
Впрочем, следующие слова мистера Ноллота несколько развеяли мои подозрения:
— Чувствую по вашему молчанию, что вы мне не верите. Да и с какой стати? Вот если бы у меня достало времени, чтобы все вам объяснить. Я уже сказал, что вашего отца вовсе не следовало сюда водворять. И этого не случилось бы — не заяви его отец и брат о невменяемости подозреваемого с целью обелить его перед большим жюри, дабы присяжные не постановили предать его суду. Но, разумеется, это была уловка, юридический трюк.
— Да, — согласился я, — но этим предполагалось спасти отца от… от последствий признания его виновным.
— Нет, — возразил мистер Ноллот с невеселой усмешкой. — Намерение состояло не в том, чтобы спасти его от виселицы, но в том, чтобы передать его под опеку отца, а затем заботам доктора Алабастера — участь, вероятно, похуже казни. Ручаюсь, что, дойди дело до суда, вашего отца никогда не признали бы виновным. Улики против него были крайне ничтожными, и судья соответственным образом наставил бы присяжных. Верьте мне: я это говорю как юрист.
— Вы — юрист?
— Да, поверенный в суде. Полагаю, вас удивляет, что знание законов не помогло мне самому избежать здешних стен. Дело в том, что законы и процедуры, касающиеся умопомешательства — в особенности применительно к канцлерскому суду, — начисто лишены логики, несправедливы и с легкостью могут быть перетолкованы в недобросовестных Целях. Подобно вашему отцу, я имел несчастье подпасть под канцлерский суд в качестве помешанного — горше судьбы и не представить, поверьте мне.
— Но откуда вам так хорошо известна история моего отца?
— По прибытии сюда он рассказал мне все — причем столь убедительно, что я ни на секунду не усомнился в его правдивости.
— Однако если тогда он находился в здравом уме… — Тут я запнулся.
— Как это согласуется с несчастным существом, которое вы видели вчера вечером? — мягко продолжил пожилой джентльмен. — Ответ более чем прост. Алабастер с прислужниками поставили задачу свести его с ума: это Хинксман — тот самый, высоченный, — Рукьярд и прочие, хотя Стиллинг-флита я исключаю — в нем, по-моему, какие-то крупицы человечности еще сохранились.
— Что? — переспросил я. — Как здорового человека можно лишить ума?
— Как? Не спрашивайте. Поверьте мне на слово: сводить с ума умственно полноценных для блюстителей психиатрических заведений не менее прибыльно, нежели пользовать действительно больных. С ума сводить удается куда чаще — и гораздо легче, так что я то и дело спрашиваю себя: быть может, мы все безумны, а здравомыслие есть не что иное, как всеобщая договоренность о правилах безумного поведения. В голове вашего юного отца ясный рассудок и помрачение ума мешаются самым причудливым образом.
Юного? Я был потрясен. Ему должно быть не меньше тридцати пяти-тридцати шести лет!
— Но даже у него, — продолжал мистер Ноллот, — бывают периоды относительного просветления. — Дрогнувшим голосом он добавил: — Лучше бы их не было.
— Почему вы так говорите?
Помолчав, мистер Ноллот пояснил:
— Тогда он вспоминает о супруге, вашей матери. Вас не слишком опечалит, если вы мне расскажете, жива она и что с ней случилось?
На эту кроткую просьбу я не мог не отозваться — ив немногих словах рассказал историю матушки.
Мистер Ноллот вздохнул:
— Очень вам сочувствую, очень. Надеюсь, Питер никогда об этом не узнает. И даже о вашем существовании — уж простите мне такие слова: знаю, он радовался тому, что его короткий брак остался бездетным, и его отпрыскам не угрожают беды и позор. Боюсь только, что доктор Алабастер и Хинксман выложат ему все и о вас, и о вашей матушке, едва разум его прояснится. Ваше присутствие поможет им осуществить сразу несколько целей, — с горечью заключил мистер Ноллот.
— Каких целей? Что они против меня замышляют? Мистер Ноллот ответил не сразу:
— Вы понимаете, насколько выгодна родственникам вашего отца ваша смерть?
— Конечно понимаю! — воскликнул я. — Именно благодаря кодициллу, приложенному к завещанию моего прапрадеда, которое мистер Эскрит…
К моему удивлению, мистер Ноллот меня перебил:
— Мне известно в подробностях, каким образом ваш дед приобрел его через посредство мистера Эскрита. Но скажите мне, что с ним сталось после того, как ваш отец вверил его на сохранение вашей матушке в гостинице в Хартфорде.
— Думаю, что кодицилл лишь совсем недавно перешел в руки семейства Клоудиров. — Я растолковал, каким обманным путем матушку удалось вынудить передать его мистеру Сансью (под маской Степлайта); я сказал, что не сомневаюсь в его пособничестве Клоудирам на пару с миссис Фортисквинс.
— Так, теперь мне понятно то, что я случайно подслушал. Они, должно быть, представили кодицилл в канцлерский суд, поскольку председатель Апелляционного суда менее чем через неделю намерен назначить над вами судебную опеку.
— Так, выходит, я не ошибся! — вскричал я, вспоминая свои догадки о важности моего появления в зале суда.
Мистер Ноллот попросил пояснений, и я вкратце изложил историю матушки и свою собственную вплоть до ее кончины, затем описал, каким образом попал в западню у дома Дэниела Портьюса и его жены; как меня обманом заставили поверить, будто я повстречал их по чистой случайности; как меня препроводили в зал суда, где многое из услышанного и увиденного повергло меня в замешательство; как Эмма лживо заверяла меня, что я волей закона определен под опекунство их семейства; как мне удалось установить их действительные имена; как я пытался бежать, но был пойман и привезен сюда.
— Тогда вам должно быть понятно, — задал мне вопрос мистер Ноллот, — что по вашей кончине ваш дедушка, Сайлас Клоудир, незамедлительно унаследует имение Хафем? — Я кивнул, и он продолжил: — Вот почему Питера всегда так заботила безопасность вашей матушки. План Клоудиров близок к осуществлению: из того, что мне удалось подслушать, ясно, что они поручили доктору Алабастеру либо с вами разделаться, либо гарантировать подлинность вашего умопомешательства до того, как председатель суда подпишет судебное распоряжение, а иначе Момпессоны предложат ему передать вас на попечение другого доктора. Посему на разрешение вопроса остается всего неделя.
— Но неужели у судьи не зародятся подозрения, если я… — возразил я, не сумев докончить фразы.
— Не зародятся, — задумчиво проговорил мистер Ноллот. — Взгляните на дело его глазами. Он видел вас в зале суда больным и растерянным. Позднее два мировых судьи обследовали вас, что и требовалось, и подписали заключение о вашем содержании под замком, факт вашего безумия они готовы засвидетельствовать. Ибо как вы себя вели? Бросали собственному семейству нелепые обвинения, отказывались от еды, утверждая, будто вас собираются отравить!
— И что же, по вашему мнению, меня ждет?
— Комиссия по случаям умопомешательства, назначенная канцлерским судом, вероятно, вас освидетельствует и, надо думать, признает душевнобольным, о чем, полагаю, доктор Алабастер непременно позаботится, и если прошение Момпессонов будет отклонено, вам придется оставаться здесь неопределенно долго. Впрочем, не думаю, что при таком обороте событий вам позволят слишком долго задержаться на этом свете.
Оба мы какое-то время помолчали, потом мистер Ноллот произнес:
— Вам во что бы то ни стало нужно отсюда бежать — и как можно скорее. Но вот как?
Я собирался с ответом, но мистер Ноллот прошептал:
— Тише!
Поначалу я ничего не услышал, а потом различил донесшийся издали слабый звук, похожий на лязг металлической двери.
— Яллоп начал обход, — пояснил мистер Ноллот. — Мне нельзя задерживаться. Постараюсь прийти снова завтра вечером.
— Прошу вас, подождите одну минутку, — настойчиво попросил я.
— Да-да, я подумаю над планом вашего побега, — торопливо отозвался мистер Ноллот.
— Я не об этом. Скажите мне, почему вы верите в невиновность Питера Клоудира?
— Этот вопрос для вас важнее бегства?
— Да! Я не верю, что для меня найдется способ отсюда вырваться, но я должен знать правду, прежде чем…
Голос мой прервался.
— Я понимаю, — проговорил мистер Ноллот. — Постараюсь прийти к вам еще раз.
Не добавив больше ни слова, он отодвинулся от решетки — и, хотя я приник ней лицом вплотную, пытаясь проводить его взглядом, он уже исчез в дальнем конце коридора. Я чувствовал себя обессиленным, однако волнение и встревоженность прогнали сон.

 

Новый день был похож на предыдущий: Рукьярд принес еду и воду, до которых я не дотронулся, отдав предпочтение хлебу, который мистер Ноллот просунул мне через решетку.
Поздно вечером он, к моей радости, опять появился у двери с хлебом и водой для меня.
— Я пытался придумать, как устроить ваш побег, — начал он, — но пока без толку.
— Мистер Ноллот, умоляю вас: расскажите мне все, что вы знаете о смерти моего дедушки.
— Если вы этого желаете… Но сначала опишите, что вам известно о происходившем в ночь убийства?
Я передал то, о чем прочитал в матушкином дневнике, и добавил, что хотя читал его только один раз, но он прочно запечатлелся в моей памяти.
— Тогда я не мешкая внесу для вас в дело полную ясность. Вы припоминаете, что за подарок ваш дедушка получил в тот вечер от мистера Фортисквинса?
Я кивнул.
— Вы имеете представление о том, что это был за подарок, или, вернее, что именно ваш дедушка ожидал получить?
— Не знаю, — неуверенно ответил я, но с возрастающим волнением поведал о своей догадке: причина, по которой дедушка потерял интерес к кодициллу, заключалась в том, что он надеялся получить в свои руки документ, гораздо более действенный.
— Вы совершенно правы, — подтвердил мистер Ноллот. — В тот вечер ваш дедушка ожидал обрести документ огромной важности. Ни больше ни меньше, как завещание Джеффри Хаффама, вашего прапрадеда, которое имело более позднюю дату, нежели официально утвержденное судом.
Моя догадка оказалась верной!
— И если, как следует предположить, оно было не подделкой, — продолжал мистер Ноллот, — то, поскольку завещание не теряет силы независимо от срока, в продолжение которого оно находилось вне досягаемости, по утверждении его судом оно заменило бы как первоначальное завещание, так и кодицилл, вокруг которого было поднято столько шума.
— И каковы тогда были бы последствия? — нетерпеливо спросил я.
— Весьма и весьма далеко идущие для очень многих людей. Завещание лишало наследства вашего прадеда Джеймса в пользу несовершеннолетнего внука Хаффама.
— Моего дедушки! — воскликнул я.
— Именно. Джон, которому тогда было всего несколько месяцев, по праву становился владельцем собственности своего деда. И потому продажа Джеймсом имения Хафем бесспорно становилась незаконной в силу обратного действия, поскольку Джеймс не мог распоряжаться не принадлежавшим ему имением. Короче говоря, если бы это завещание было официально подтверждено в суде, то ваш дедушка немедленно становился полноправным владельцем имения.
— Он был так близок к своей заветной цели! — пробормотал я. — Момпессонов бы выселили, а планы Клоудиров были бы разрушены. — В голове у меня завертелось множество мыслей, однако на первый план выступила следующая: — И где же находилось завещание все эти годы?
— Очевидно, у Момпессонов, поскольку кто-то из их семейства написал вашему дедушке и взял на себя труд передать это завещание в его руки.
— Письмо с гербом Момпессонов! — вскричал я. — Матушка о нем упомянула! — В самом деле, стало ясно, почему тотчас по получении этого письма дедушка утратил всякий интерес к возможному предъявлению кодицилла в суд и отказался от планов выдать матушку замуж за Дэниела Клоудира. — Но почему же кто-то из тех, кто пользовался у Момпессонов доверием, пожелал их предать? Кто этот наш сторонник, имевший доступ к их тайнам? И с какой стати завещание так долго хранилось под спудом, хотя оно представляло столь серьезную угрозу для их интересов?
— Поломать голову над этими вопросами, мой юный друг, у нас с вашим отцом досуга было предостаточно, но проку из этого не вышло.
— Простите, что я вас прервал. Пожалуйста, продолжайте. И что же произошло в тот роковой вечер?
— Не будем спешить. Необходимо вернуться приблизительно на неделю назад, когда ваши родители известили вашего дедушку о своем желании заключить брак. Ваша матушка говорила вам, что ваш дедушка назначил дату свадьбы неделей позже, а пригласить на церемонию предполагал своего старого друга — Мартина Фортисквинса, с которым прежде рассорился, и его новую супругу?
— Да, матушка была сильно этим озадачена.
— Вот здесь и скрыта разгадка. Ваш дедушка конфиденциально переговорил с вашим отцом и мистером Эскритом — и сообщил им о полученном обещании, хотя и не назвал доверенного лица Момпессонов. Он пояснил, что этот неведомый помощник предложил использовать мистера Фортисквинса в качестве ни о чем не подозревающего агента для переправки документа из дома Момпессонов в его руки. Замысел состоял в том, чтобы утром в день бракосочетания изъять завещание из тайника сэра Персевала и через неведомого пособника передать его мистеру Фортисквинсу, которому внушили бы, что это подарок для вашего дедушки, предназначенный для немедленного вручения. Мистер Фортисквинс, и понятия не имевший о значимости посылки, вечером того же дня доставил бы ее по назначению. Таким образом, приглашение на свадебный пир было необходимым предлогом для того, чтобы мистер Фортисквинс явился в дом к вашему дедушке.
— Но почему матушку не поставили об этом в известность?
— Позвольте мне пересказать всю эту историю в том виде, в каком я слышал ее от вашего отца, и тогда, надеюсь, все станет ясно. Ваш дедушка, несомненно, понимал, что, как только сэр Персевал обнаружит пропажу завещания, его охватит боязнь — не попало ли оно каким-то образом в руки того единственного человека, который от этого выигрывал: вашего дедушки. И более того: отец Питера впервые узнал бы о существовании подобной бумаги — этот секрет тщательно оберегался.
— Но как он узнал бы об этом? И почему это должно было его заботить?
— Среди доверенных лиц Момпессонов у отца Питера был, по крайней мере, один осведомитель. Ваш дедушка также полагал, что новая нареченная мистера Фортисквинса получала от него плату за донесения.
Мы с мистером Ноллотом поразмыслили над мотивами ее действий, а также о недоверии к ней со стороны моего дедушки, однако к определенному выводу не пришли. После прочтения записной книжки матушки я часто задавался недоуменным вопросом, в силу каких причин миссис Фортисквинс питала к ней столь острую неприязнь.
— Очевидно, что отец Питера проявлял пристальный интерес к делам вашего дедушки, — продолжал мистер Ноллот. — И, разумеется, утрата завещания сделала бы кодицилл для него бесполезным и отняла даже малейший шанс унаследовать имение. Ему, подобно Момпессонам, сделалось бы ясно, что в первую голову тут выигрывает ваш дедушка, и он заподозрил бы, в чьих руках оно оказалось. Он уже с раздражением и недоверием относился к тому, что ваш дедушка медлит с предъявлением кодицилла в суд. И, несомненно, заключил бы одно: ваш дедушка, всецело поглощенный тяжбой, избегает воспользоваться кодициллом только потому, что располагает более весомыми претензиями на наследство.
— Но почему же мой дедушка не поспешил предъявить кодицилл в суд ради того, чтобы развеять его подозрения?
— Тотчас после этого жизнь вашей матушки и его собственная оказались бы на волоске. Как ваша сейчас.
— Но разве опасность не угрожала им с того момента, как Момпессоны и Клоудиры узнали, что завещанием владеет дедушка? Наверняка ни Клоудиры, ни даже Момпессоны ни перед чем бы не остановились, лишь бы это завещание уничтожить или же вновь его заполучить?
— Совершенно верно. И если бы Клоудиры расправились с вашими дедушкой и матушкой и взяли под опеку вашего отца, с их точки зрения это было бы лучшим выходом. Поэтому главной заботой вашего дедушки стало обеспечение безопасности ваших родителей и сбережение документа, который ему доставили. Именно этот вопрос они — ваш дедушка, ваш отец и мистер Эскрит — и обсуждали втроем в тот вечер, когда ваши родители выразили согласие на брак. Именно тогда они заключили сговор, которому суждено было возыметь столь роковые и непредвиденные последствия.
— Сговор? — вскричал я. — Против кого?
— Против вашей матери, прежде всего. Ваш отец и ваш дедушка были твердо намерены утаить от вашей матушки возможно больше, дабы ее не волновать.
— Но они не подумали о том, какие страдания это ей причинит!
— Но им и в голову тогда не могло прийти, что их план так чудовищно провалится. И, кроме того, принять в нем участие со всей необходимостью означало сыграть роль, на которую вашу матушку они не считали способной. Для понимания происшедшего вы должны представить себе, как выглядела для них ситуация в тот вечер. Перед ними стояли вот какие цели: вашу матушку следовало держать в полном неведении — по крайней мере до тех пор, пока опасность не минует; вашего отца нужно было тайно переместить туда, где его не могли бы найти его отец и доктор Алабастер, который, вспомните, был вооружен предписанием комиссии по делам умалишенных, позволявшим им немедленно взять его под опеку, едва только он покинет дом вашего дедушки; Момпессонов и Клоудиров необходимо было обманом уверить в том, что ваши родители не получили от вашего дедушки ни завещания, ни кодицилла; и, наконец, если внушить это им не удастся, оба документа — кодицилл и завещание — следовало переправить в такое место, где они находились бы вне досягаемости и Момпессонов, и Клоудиров, а также их многочисленных агентов и осведомителей.
— Каким образом они надеялись справиться со всеми этими задачами?
— Видите ли, мистер Эскрит разработал весьма изобретательный способ. Он подал идею о том, чтобы ваши отец и дедушка изобразили сцену мнимой ссоры в присутствии мистера и миссис Фортисквинс и вашей матушки, а в итоге ваши родители должны были поспешно покинуть дом.
— Тот самый розыгрыш, о котором отец говорил в гостинице в Хартфорде! — воскликнул я.
— Да, розыгрыш. Именно так. Видите, почему вашу матушку нельзя было предупредить? Она не сумела бы обмануть проницательную миссис Фортисквинс. Ваш дедушка великолепно справился с задачей, мистер Эскрит тоже держался вполне естественно, однако ваш отец часто сетовал, что провалил роль.
— Да, матушка записала, что, по ее мнению, он вел себя странно, но дедушка и мистер Эскрит ловко ввели ее в заблуждение.
— Вынужденный обман вашей матушки имел плачевный результат — ввиду того, что затея внезапно приняла такой ужасный оборот. Однако все делалось из лучших намерений. Полагаю, цель розыгрыша вам ясна? Необходимо было убедить мистера и миссис Фортисквинс в том, что между Питером и его новообретенным тестем произошел бесповоротный разрыв. Решающее значение имело то, чтобы мистер Фортисквинс, докладывая о встрече — без всякого злого умысла, — упомянул бы, что вручил подарок только после того, как Питер покинул дом. Тогда сэр Персевал пришел бы к выводу, что похищенное у него завещание через невольное посредничество мистера Фортисквинса попало в руки вашего дедушки. Мистер Фортисквинс слыл человеком, не способным даже на малейшее притворство. Его утверждение, что молодожены покинули дом немедленно после разыгравшейся сцены и отбыли неизвестно куда, предотвратило бы всякие попытки поиска, да их Момпессоны и не имели бы повода предпринимать, зная, что завещание находится у вашего дедушки.
— А миссис Фортисквинс сообщила бы то же самое Клоудирам?
— Именно так. Они также отвергли бы мысль о том, что ваш дедушка препоручил завещание — и заодно кодицилл — своему зятю, отказались бы от попыток учредить над ним опеку по причине умопомешательства и вместо того направили бы все свои усилия на вашего дедушку, дабы заполучить кодицилл — для предъявления его в суд и завещание — с целью его уничтожить.
— И, по вашим подозрениям, то, что с ним случилось…
— Я должен вас сейчас оставить, — прервал меня мистер Ноллот. — Яллоп еще не начинал свой обход и вот-вот явится.
— Побудьте еще немного, умоляю вас!
— Только минуту. Не дольше. Вернемся к моему рассказу. Затеянная мистером Эскритом хитрость имела еще одно важное достоинство: при худшем исходе — если бы даже врагов вашего семейства не удалось убедить в разрыве отношений между вашим отцом и вашим дедушкой — ваши родители с двумя документами на руках оказались бы в безопасности за пределами Лондона, и о их местонахождении знали бы только ваш дедушка и мистер Эскрит. Поэтому за неделю до бракосочетания ваших родителей втайне были сделаны все необходимые приготовления. Ваш дедушка вручил вашему отцу кодицилл и письмо, в котором изложил всю важность перехваченного завещания. Он написал это письмо, зная о том, как вы верно предположили, что жизни его угрожает смертельная опасность. Весьма настоятельной была и необходимость проследить, чтобы по прибытии мистера и миссис Фортисквинс последняя видела бы собственными глазами, что ее супруг передал привезенный пакет вашему дедушке только после того, как ваши родители покинут дом. В ту минуту она вряд ли обратила бы особое внимание на это обстоятельство, однако позднее, когда утрата завещания Момпессонами сделалась бы очевидной, оценила бы всю его важность. Было условлено, что ваш дедушка откажется принять подарок до того, как ваши родители покинут дом после ссоры. Предметом мнимого раздора избрали деньги — как наиболее правдоподобный в глазах Момпессонов и Клоудиров предлог для распри между тестем и зятем в день бракосочетания последнего. Только после отбытия ваших родителей ваш дедушка попросил бы у мистера Фортисквинса пакет. Он украдкой передал бы его мистеру Эскриту, а затем ваш отец…
— Тайком вернулся бы в дом, чтобы забрать пакет! — торжествующе воскликнул я.
— Именно так, — подтвердил мистер Ноллот. — Мистер Эскрит должен был оставить черный ход незапертым, а поскольку слуги, празднуя событие у себя на кухне, помешать не могли, то вашего отца никто бы не увидел.
— Однако мистер Фортисквинс его заметил, — сказал я. — Хотя в тот момент и не узнал.
— Да, многое пошло наперекосяк.
— Прошу вас, расскажите, что же произошло! — Я едва не задыхался от волнения.
— Нет, мне больше нельзя задерживаться. Светает. Меня обнаружат, и тогда я лишусь возможности вам помогать.
— Неважно. Я должен знать о случившемся.
— Завтра, если мне удастся, — прошептал мистер Ноллот и бесшумно удалился.
Я улегся на жесткую соломенную подстилку, понимая, что долгие часы проведу без сна: услышанное от мистера Ноллота породило во мне целую вереницу мыслей, для уяснения которых требовалось время. Итак, мой дедушка обладал неоспоримым правом собственности на имение. Тогда, выходит, я — наследник? Моя заветная мечта может сбыться! Впрочем, об этом нельзя помышлять: все зависит от завещания, если оно вообще когда-либо существовало. Могу ли я быть в этом уверенным? Если оно действительно существовало, то что с ним сталось? По-видимому, оно уничтожено. Как странно, что я понимаю гораздо больше, чем моя бедная матушка, и лучше нее разбираюсь в событиях того рокового вечера, а особенно в благих целях разыгранного спектакля. Исходя из услышанного, могу ли я утверждать, что ее страхи перед тем, что ее муж убил ее отца, вполне беспочвенны? С одной стороны, стремление завладеть перехваченным завещанием казалось вполне достаточным мотивом для убийства, однако непонятно было, что Питер Клоудир от этого должен был выиграть.
Чуть позднее по коридору прошел ночной смотритель и, минуя мою дверь, на секунду поднес фонарь к решетчатой сетке.

Глава 79

Наступивший день — насколько он отличался для меня от ночи в полутьме подземного каземата — во всем походил на предыдущий. Утром Хинксман принес еду, к которой я не притронулся. Примерно час спустя мистер Ноллот ухитрился просунуть мне через решетку большой ломоть хлеба, на сей раз в сопровождении глиняного кувшинчика с водой, который я поспешил спрятать под соломой. Этого было довольно, чтобы продержаться еще какое-то время, но силы мои заметно убывали.
Мистер Ноллот не сдержал своего обещания прийти вечером. Это огорчило меня больше, чем то, что на следующий день он не принес мне ни еды, ни питья, но к пище, поданной Хинксманом, я, несмотря на голод, не прикоснулся.
Я не переставал винить мистера Ноллота за то, что он меня бросил, хотя разумом и понимал нелепость своих претензий. Или же все-таки они не были столь нелепыми? Долгими бессонными часами — сутками напролет — передо мной неотступно вставал вопрос: могу ли я ему доверять? Недоверие связывалось с догадками о существовании сложного заговора, против меня направленного, в котором он также был замешан, однако подобные подозрения представлялись мне признаками начинающегося безумия. Тем не менее злой умысел против меня, похоже, существовал в действительности: из прошлого передо мной вставали фигуры Барни и Джоуи Дигвида, вовлеченные в некий тайный враждебный союз; иначе, если только не слепой случайностью, их вторичное появление в моей жизни было не объяснить. Но простым совпадением это быть не могло: разве не Джоуи привел меня в семейство Клоудиров (или «Портьюсов»), которое самым недвусмысленным образом искало меня обмануть?
Итак, заговор против моей жизни и душевного здоровья был налицо, но если родичи, носящие ту же фамилию, что и я сам, готовят мне гибель, то как я могу доверять незнакомцу? Должна же найтись хотя бы крошечная точка опоры — или же мне суждено сомневаться во всем и вся, а уж это-то наверняка скорейший путь к безумию? Участливый взгляд мистера Ноллота, когда Хинксман и Рукьярд волокли меня через ночную палату; его слова, свидетельствующие о привязанности к Питеру Клоудиру, представлялись мне выражением неподдельного сочувствия — и безумием было бы этому сочувствию не доверять. В конце концов, постановил я про себя, в моем нынешнем положении терять мне нечего.
На второй день после последнего визита мистера Ноллота — по моим догадкам, ближе к вечеру — дверь внезапно отперли, и в мое узилище вошли Хинксман, а вслед за ним Рукьярд.
Рукьярд со странной усмешкой проговорил:
— Твой папаша о тебе поминутно справляется. А у нас так заведено, чтобы доктору доставлять подопечным всяческие удовольствия, вот он и велел мне тебя к папаше отвести.
Когда по темным коридорам меня вновь привели к той камере, где я провел свою первую ночь в этом доме, оказалось, что жалкого существа там больше нет, а вид самого помещения преобразился: на полу разбросана свежая солома, а по обеим сторонам столика поставлены друг против друга два стула. На одном из них сидел незнакомец, устремивший на меня пристальный взгляд. Ему не исполнилось и сорока, он был чисто выбрит и опрятно одет: на нем был синий сюртук с широким белым галстуком, белый жилет и темные панталоны. Хинксман толкнул меня к стулу, стоявшему напротив, и заставил сесть, с силой надавив на плечо. Незнакомец смотрел на меня в упор — и я наконец его узнал.
Вместо неверного отблеска безумия в глазах его отражалась глубокая меланхолия. Сейчас — без спутанной бороды и всклокоченной копны волос — он выглядел моложе; отсутствие смирительной рубашки позволяло видеть его худобу и хрупкость сложения. На шее за краем галстука темнела незажившая рана. И все же теперь, несмотря ни на что, внешность человека, с которым меня связывали столь странные отношения, казалась мне более пугающей, нежели при нашей первой принудительной встрече.
Рукьярд и Хинксман молча наблюдали за нами, пока мы смотрели в лицо друг другу. У меня мелькнула мысль — не протянуть ли руку для пожатия, но такой жест был бы, наверное, слишком формальным.
— Мне только что сказали, что у моей жены был ребенок, — медленно произнес узник. — Говорят, это вы. Но я не могу этому верить. Это правда?
Узник говорил с запинками, словно речь была ему непривычна, но его негромкий голос звучал мягко. У меня словно язык отнялся, я не в силах был даже кивнуть.
— Однако я вижу, что ты в самом деле — дитя Мэри. Ты походишь на ее от… — Голос его пресекся, и он умолк.
— Ну же, мальчик точно твой сын и наследник, Питер, — вмешался Хинксман. — Сразу видать, унаследовал папашины мозги.
— А коли не так, в школе доктора Алабастера ему делать было бы нечего, — добавил Рукьярд.
— Да. Эти джентльмены правы. Я безумен, я это знаю. Но скажи, как твоя дорогая матушка? — порывисто спросил он меня.
Вместо ответа я только помотал головой.
— Я разбил ей сердце. Тебе известно, что я сделал?
Я затряс головой, пытаясь его остановить.
— Я убил ее отца, — произнес узник почти что шепотом. — Твоего дедушку.
— Нет-нет, это неправда.
— Правда. Хотя я и не могу припомнить, как и почему это произошло, но это, знаешь ли, оттого, что я не в себе.
— Да что, взял топор, — пояснил Хинксман, — и разрубил старикашку на три ровнехоньких куска. Хорошенький способ оказать почтение папаше своей хозяйки. Особливо в первую брачную ночь.
— Не топор, мистер Хинксман. Саблю.
— Еще чище, Питер, — вставил Рукьярд, — сам увидишь, если вдумаешься. Да и вдумался бы, кабы мозги у тебя не протухли.
— Что-то я помню отчетливо. А что-то — совсем нет. После того как мы с твоей матерью покинули дом, я тайком вернулся обратно. Это я помню очень хорошо.
— Да, — заметил я. — Вернулись по договоренности с мистером Эскритом.
Питер нахмурился:
— Не так. Тебя ввели в заблуждение. Никто об этом не знал. Во всяком случае, я в это не верю. Помню, как прошел мимо двери столовой — она была распахнута, и я отвернулся, чтобы никто меня не узнал. Тебе, должно быть, ясно, что худого я не замышлял, разве нет? Я направился в библиотеку и там нашел мистера Эскрита. Помню это как нельзя лучше. Потом, похоже, я напал на него — и на мистера Хаффама. С саблей. Это было в сервизной. Иногда я как будто бы все это ясно припоминаю, но кое-что кажется сном. Видимо, я украл какие-то деньги. Но мне точно помнится, что уйти из дома я не мог: черный ход был заперт. И помню, что поранил руку, когда разбил стекло в парадной двери. Выходит, я и убийца. Но мистер Эскрит, слава богу, выжил.
Мое доверие к словам мистера Ноллота растаяло: сейчас я не сомневался, что кроткие карие глаза передо мной — глаза убийцы моего дедушки.
— Ты очень напоминаешь своего дедушку, — произнес Питер. — Те же глаза. Такой же рот, как у твоей милой матери. Как тебя звать?
— Джон, — с трудом выдавил я. Поскольку никакой реакции со стороны собеседника не последовало, я добавил: — Джон Клоудир.
— Мне знакомо это имя, — содрогнувшись, отозвался узник. — Это мое имя. Или было моим. Когда-то я им гордился. Я любил отца, восхищался им, как обычно сыновья восхищаются отцами. Хотя и видел, как несчастлива с ним моя мать — нежное создание, но в его глазах никчемное. Я долго ничего не знал о бизнесе, которым занимались мой отец с моим братом; я был робким, мечтательным школьником и мечтал об одном — остаться наедине с книгами. Мне хотелось стать книгопродавцем. Но когда пришло время кончать школу, выяснилось, что мне предназначено вступить в семейное предприятие и нести на себе деловые обязанности сполна. И только тогда я узнал, в чем заключалось это предприятие. — Питер умолк и тяжело вздохнул. — Короче говоря, они участвовали в каждом гнусном, лицемерном обмане, который затевается в Лондоне против бедных, наивных, беззащитных: незаконно содержали ломбарды, где взимали завышенную процентную ставку, а сами эти заведения служили прикрытием для сбора наворованного. Одалживали деньги подающим надежды юношам из высоких слоев общества, а потом шантажировали их или их друзей с целью вымогательства. Им принадлежала худшая недвижимость столицы: зловонные трущобы для совершенно обнищавших, из которых они выжимали последние соки; притоны, где гнездились все разновидности мыслимых и немыслимых пороков — это тоже приносило им дивиденды.
— Ну-ну, — заметил Рукьярд. — Нечего клепать на почтенного пожилого джентльмена — таких в Лондоне поискать.
— Вообрази, что означало для меня подобное открытие, — продолжал Питер, явно не услышав этой реплики. — Отец и брат, которых я боготворил, оказались всего лишь подлыми шантажистами и мошенниками! Когда я наотрез отказался принимать во всем этом какое-либо участие, они попытались всяческими способами заставить меня уступить — пустили в ход подкуп, угрозы и, наконец, насилие. Стоит ли удивляться, в кого они меня превратили? После кончины матери друзей у меня не осталось. Я проникся убеждением, что все как один вооружились против меня; что все люди на свете либо бессильны — и потому становятся жертвами, либо хищники — и ведут себя соответственно, как мой брат и мой отец. Твоя мать и ее отец были первыми достойными людьми из тех, кого я встречал. Полюбив твою мать, я нашел в себе мужество сопротивляться. — Питер замолчал и вперил в меня взгляд, словно только что очнулся от сна. — Но я совсем не о том говорю. Я хотел спросить о твоей матушке. — Его голос дрогнул. — Я не знаю, чему верить. Те, кто вокруг меня, чего только не порасскажут.
— Тысячу раз тебе втолковывать, — захохотал Хинксман. — Стала шлюхой и перед смертью сбрендила.
Глядя в его глумливую физиономию, я не мог понять, сказал он это наобум или же нет.
— Она жива и здорова, не так ли?
— Да, — промямлил я. — Она жива и здорова.
Мой голос лишь чуточку дрогнул, но слезы набухли на веках и покатились вниз по щекам.
Печальное, смиренное лицо приблизилось к моему:
— Ты, как и все остальные, говоришь мне неправду. Ведь она умерла, верно?
Язык мне не повиновался, и я молча кивнул.
— Этого я и боялся. Мне хочется только знать, что умерла она не в горе и нужде, как утверждают мистер Хинксман и прочие.
Я попытался подыскать слова, чтобы разубедить его в этом, но он, прочитав историю матушки в моем взгляде, закрыл лицо руками.
Я привстал и потянулся к нему, но плечо мне стиснула грубая рука и голос Хинксмана прохрипел:
— Хоть оно и славно, но целый день слушать, как вы о былом рассусоливаете, мне ни к чему.
Он стащил меня со стула и толкнул к двери, но я успел обернуться и пробормотать:
— Мы с вами еще поговорим.
Питер словно меня и не услышал, а я тотчас оказался в коридоре, и Рукьярд захлопнул за нами дверь.
На обратном пути Хинксман повстречал надзирателя, которого я раньше не видел, и крикнул ему:
— Эй, Стиллингфлит! Отведи этого дурня обратно в двенадцатый номер. Мне надо собраться для ночной кареты в Гейнсборо. Едем вечером на север по делам одного из клиентов доктора.
Отпихнув меня, он удалился. Вспомнив, что именно об этом надзирателе мистер Ноллот отзывался как о сохранившем кроху человечности, я обратился к нему:
— Мистер Стиллингфлит, если я предложу вам соверен, вы поможете мне выбраться отсюда? Готовы на это пойти?
— Нет, — без колебаний ответил он. — Обмануть моего хозяина?
Согласия я не ожидал, но такой ответ, как ни странно, меня ободрил: так или иначе, а он был честным. Ведь он мог легко меня провести за нос — взять деньги и ничего не сделать. Что ж, помочь себе я был не в силах, однако, вспомнив страшную незажившую рану под галстуком, сказал:
— Вы знаете Питера Клоудира?
— Да, знаю беднягу. А что с ним?
— Что скажете, если я предложу вам деньги для посильной ему помощи?
— Скажу, что сперва хотел бы на денежки взглянуть.
Я решил ему довериться: мы на минутку остановились, я из шва ночной сорочки извлек подаренный мне Дэниелом Портьюсом соверен и вручил его моему стражу со словами:
— Проследите, чтобы цепь не слишком давила ему на шею.
— Постараюсь, — буркнул он, принимая монету. Оставшись один у себя в каморке, я рухнул на солому и расплакался. Все последующие часы я не мог изгнать из памяти тонкое, искаженное страданием лицо; не мог скрыть от себя, что невольно навлек на этого человека еще большую муку.
Более того: теперь уже не приходилось сомневаться, что Питер и в самом деле совершил чудовищное преступление. Мистер Ноллот вряд ли мне лгал: он и сам был введен в заблуждение. Я верил теперь, что жизнь, по крайней мере, не готовит для меня новых ужасов: смерть казалась мне неотвратимой и желанной.

Глава 80

Невзирая на такую решимость, весь вечер я тревожно прислушивался к малейшим шорохам в надежде, что мистер Ноллот скоро появится. Если не поделиться опасениями с сочувственным слушателем, думал я, мне и вправду грозит сумасшествие. В темноте тянулись долгие ночные часы: по коридору проходили только надзиратели, которых я узнавал по грузной поступи. Но вот наконец — наверное, уже после полуночи — из коридора послышались легкие шаги: я кинулся к решетке — за ней стоял мистер Ноллот. Он повинился в том, что не мог прийти раньше, и передал мне немного снеди и питья: я принял их с радостью, однако куда Дороже была возможность рассказать о недавней встрече, поделиться своим беспокойством. Прежде всего я описал то, чем кончился наш разговор.
— Не допускайте и мысли, будто я вас укоряю, — выслушав меня, ласково проговорил добрый старик. — Но последствия меня пугают.
— Если бы мне удалось скрыть свои чувства! — простонал я.
— Не упрекайте себя. Вы поступили так, как и следовало ожидать.
Когда я передал рассказ Питера Клоудира об убийстве моего дедушки, мистер Ноллот вздохнул:
— Он сейчас в этом убежден, но поверьте, это неправда. Нимало не похоже на правду. А вот то, что он рассказал мне в самый первый вечер, самоочевидная истина.
Я упросил его продолжить повествование с того момента, на котором нас прервали в прошлый раз, и заставил себя играть роль адвоката дьявола, поскольку желал удостовериться, что услышанное мной признание — ложное.
— Из записей вашей матушки вам известно, что разыграть сцену притворной ссоры удалось точно по плану: ваши родители покинули дом и направились к каретному двору на Сноу-Хилл. Там ваш отец переменил верхнюю одежду — чтобы его было труднее опознать — и вернулся в дом.
— Теперь он отрицает, что следовал предварительной договоренности.
— Знаю, — согласился мистер Ноллот. — Но если бы мистер Эскрит не оставил черный ход незапертым, каким образом он проник бы в дом?
— Он этого не пояснил, — с готовностью подхватил я.
— Питер направился в библиотеку, где никого не оказалось. Минуту спустя из сервизной вышел мистер Эскрит и сообщил, что ваш дедушка беседует с мистером и миссис Фортисквинс, но что он получил от него пакет, доставленный мистером Фортисквинсом. Ваш отец взял пакет и собрался уходить. Как это согласуется с тем, что вы от него услышали?
— Питер сказал, что столкнулся с моим дедушкой и мистером Эскритом в сервизной, набросился на них — и скрылся, полагая их мертвыми.
— Это невозможно. К примеру, сабля, послужившая орудием убийства, висела на стене в коридоре между сервизной и парадной дверью — иными словами, в противоположной части дома. Нет, истина заключается в том, что Питер попросту взял пакет у мистера Эскрита и направился к черному ходу, не повстречавшись с вашим дедушкой.
— Мистер Фортисквинс видел, как он шел мимо столовой, но из-за другой верхней одежды его не узнал.
— И это может означать только то, что мистер Фортисквинс дольше продолжал верить в его невиновность. Но, оказавшись у двери черного хода, Питер обнаружил, что она заперта и ключа нет.
— Это странно.
— Да, весьма. Как видите, его первоначальный рассказ озадачивает гораздо более и потому более правдоподобен, нежели та простая версия, в которую он уверовал. Он предположил, что кто-то из слуг поднялся тем временем из кухни наверх и по возвращении с заднего двора запер дверь за собой. Решив, что придется воспользоваться парадной дверью, Питер направился в холл.
— А мистер Фортисквинс вновь увидел его из столовой и начал гадать, кто бы это мог быть.
— В самом деле? Вот видите, как эта версия согласуется с показаниями других лиц! Теперь во всей этой истории наступает самый загадочный момент. Ваш отец увидел, что застекленная дверь между холлом и вестибюлем также заперта, а ключ отсутствует. И это совершенно противоречило, как он меня уверял, заведенному в доме правилу, согласно которому ключ всегда оставался в замке, а дверь запиралась только на ночь для пущей надежности. Он уже собирался разбить стекло в двери, ведущей в вестибюль, но вдруг заметил через него, что ключа от парадной двери также нет на месте.
— Непонятно!
— Подождите. Далее произошло нечто еще более удивительное. Большой ключ от парадной двери лежал у самых его ног.
— Что за диковина! И как он это объяснил?
— Ни одно объяснение не подходило. Но теперь, во всяком случае, путь оказывался открытым. Питер со всеми предосторожностями разбил стекло в двери, ведущей в вестибюль, однако поранил руку и порвал рукав.
— Вот откуда взялась кровь, так испугавшая матушку! — радостно воскликнул я.
— Именно так. Однако ваш отец не мог объяснить, почему кровь оказалась и внутри пакета, который они с вашей матушкой вскрыли рано утром в гостинице в Хартфорде. И почему там не нашлось завещания. Это по-прежнему загадка.
— Да, матушка говорила, что там лежали только выпачканные в крови банкноты, хотя отец явно искал чего-то иного. — Помолчав, я не сразу задал мистеру Но л лоту вопрос: — Есть ли ответ на вопрос, кто же все-таки убийца моего дедушки?
— Мы с вашим отцом пришли к выводу, что ответ ясен.
Мистер Ноллот умолк, настороженно вслушиваясь в отдаленные шорохи. Оба мы, затаив дыхание, подождали, пока вокруг вновь не воцарилась полная тишина.
— В доме, похоже, какой-то беспорядок. Возможно, у одного из несчастных приступ буйства. Мне нельзя здесь задерживаться. — После паузы мистер Ноллот медленно произнес: — Что касается убийства мистера Джона Хаффама, то, боюсь, ваш отец в известной степени несет за это ответственность.
— Как? — вскричал я. — После всего того, что вы мне рассказали?
— Не в том смысле, какого вы опасаетесь. Покидая дом, Питер не мог запереть за собой парадную дверь — из-за отсутствия в ней пружинного стопора. Кто-то заметил, как он уходит, немедля проник в дом, по дороге снял со стены саблю и вошел в сервизную. Увидев обоих джентльменов, стоявших у сейфа, он нанес мистеру Эскриту удар сзади, умертвил вашего дедушку, обшарил сейф, а затем покинул дом тем же путем, каким пришел. Все это, очевидно, произошло почти сразу же после разговора мистера Эскрита с вашим отцом, и потому неудивительно, что он, ошеломленный случившимся, едва придя в себя, обвинил его в совершенном преступлении.
— Да, — проговорил я, — это более чем вероятно. И все же многие вопросы остаются без ответа. Думаю, что целью убийцы было завладеть завещанием, и он не мог вторгнуться в дом по чистой случайности.
— Но, дорогой юный друг, я вовсе не хотел сказать, будто ваш отец хоть на миг предполагал, что убийство совершил некий гипотетический взломщик. Напротив, он заподозрил…
Мистер Ноллот оборвал фразу: из левого конца коридора к нам быстро приближались вооруженные фонарями люди, которых мы, увлеченные разговором, не успели вовремя заметить.
Мистер Ноллот опрометью ринулся в противоположную сторону — направо, однако оттуда, к моему неописуемому ужасу, послышался голос Рукьярда:
— Ага, вот тут какие фокусы! Я уже давно чую что-то неладное. Так вот кто харчи сюда таскает!
Рукьярд подкрался к нам незаметно, пока наше внимание отвлекли люди, обогнувшие угол и шедшие теперь ему навстречу. Свет фонарей упал на лицо Рукьярда, который, Давая им дорогу, плотно прислонился вместе с мистером Ноллотом к решетке моего закутка. Стиллингфлит — вместе с другим человеком, мне неизвестным, — вдвоем несли какую-то тяжелую ношу, моему взгляду недоступную из-за Двери.
Когда они проходили мимо, Рукьярд, мотнув головой в мою сторону, заметил:
— Его мальчонка.
Незнакомец глянул на меня с любопытством:
— Похоже, и он туда метит.
Рукьярд коротко хохотнул и толчками погнал мистера Ноллота в другую сторону. Мистер Ноллот на ходу обратил ко мне страдальческое лицо, выражавшее чувство более сильное, нежели досаду на то, что его застигли врасплох. Коридор опустел и снова погрузился в непроглядную тьму; я же остался наедине — не представляя себе способа выжить, терзаться догадками о том, какая кара ждет моего друга, мучительно размышлять над словами, которыми перекинулись Рукьярд и незнакомец.
Что мистер Ноллот намеревался мне сказать? Питер Клоудир заподозрил в совершении убийства соглядатая, подосланного его отцом вести наблюдение за домом? Вполне логично: Сайласу Клоудиру хотелось и захватить сына, и вернуть себе кодицилл — а также и завещание, если ему стало известно, что оно находится в этом доме. Мне опять вспомнился Барни! Он намекал, что покончил с каким-то джентльменом именно в те дни. Не исключено, что его связь с Клоудирами давняя. Не он ли — убийца моего дедушки?
Откуда-то из отдаленных закоулков дома еще час-другой доносился необычный шум: слышались беготня, выкрики, звяканье ворот; потом водворилось прежнее ночное безмолвие, и мне удалось забыться беспокойным сном.
Назад: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПАЛФРАМОНДЫ
Дальше: КНИГА II ИЗБАВЛЕНИЕ