Мысль, что я пишу с целью найти ответы на разные вопросы, вероятно, требует пояснения, ибо традиционно писатель считается человеком, который заведомо располагает неким знанием и хочет поделиться им с другими. Я же (как и многие писатели, подозреваю) вижу в романе своего рода инструмент, позволяющий делать интересные открытия, и одним из моих сильнейших стимулов к творчеству является любопытство.

В первую очередь в процессе работы над произведением я получаю возможность исследовать предметы, мне незнакомые. (Порой мне кажется, что он служит для меня лишь предлогом для того, чтобы читать книги, посещать места и встречаться с людьми, которые меня уже интересуют.) Но во вторую очередь писательство дает мне возможность — или, вернее, заставляет меня — разбираться в вещах, уже мне известных. Оно побуждает меня к напряженному размышлению над трудными вопросами, к попыткам отказаться от самообмана и полуправды, которые могут устраивать меня в моей собственной жизни, но беспощадно разоблачаются и порицаются в романе.

Поскольку к сочинительству толкает подобная любознательность, оно является одним из немногих занятий, где вам никогда не приходится повторяться. Каждый раз перед вами стоит новая задача, и, следовательно, каждый раз вы находите беспрецедентное решение. Причем в отличие от представителей большинства других профессий писатель сам придумывает и ставит перед собой задачу. Здесь наблюдается интересный парадокс, и мне часто приходит на ум Гудини, который давал заковать себя в наручники, запереть в сундук, а затем бросить в реку. Подобно Гудини, вы должны гореть желанием рисковать и создавать себе трудности, ибо в противном случае заниматься писательством не имеет смысла.

Вы действуете единственно по своему внутреннему побуждению, не думая о других. В ходе работы над своим первым романом я совершенно не задавался вопросом, как воспримут книгу читатели. Занятый воплощением своего замысла, я и не помышлял о карьере литератора. И покуда роман не вышел в свет, я имел полное право на подобное эгоистичное равнодушие. Но успех «Квинканкса», неожиданный и ошеломляющий, создал проблему, которая состояла в том, что, подав известные надежды и заставив людей с интересом ждать моих следующих работ, я в результате стал все больше и больше беспокоиться по поводу возможной реакции читателей.

К моменту выхода в свет первого романа я уже заканчивал второй, под названием «Сенсуалист», и решил по завершении работы опубликовать и его тоже — отчасти из желания показать себе и другим, что я не собираюсь до конца жизни писать масштабные исторические произведения. Мне казалось, что между этими двумя романами нет ни малейшего сходства. Во втором едва насчитывается 30 000 слов — то есть меньше, чем в нескольких главах из первого романа! Действие в нем происходит в наши дни, и он написан языком в высшей степени сжатым и метафоричным. Как ни странно, в конце концов я понял, сколь много общего у двух романов, несмотря на все явные различия. Например, я совершенно не обращал внимания — до последнего времени — на сходство двух концовок. Это подтверждает мое мнение, что автор должен писать, не вдаваясь глубоко в свои мотивы.

Несмотря на желание тщательно исследовать свои чувства и мысли по поводу некоего момента, служащего толчком к написанию романа, многие вопросы, касающиеся моих первоначальных намерений и конечных результатов, остаются для меня загадкой. Здесь я могу лишь сказать несколько слов (надеюсь, не выдавая особых секретов) о причинах, побудивших меня взяться за работу над «Квинканксом», о соображениях, которыми я руководствовался, об истории написания романа и реакции читателей на него.