Паоло никак не мог покинуть Феррару — ему надо было натаскивать новобранцев. Поэтому я отправился в Кестру без него, прихватив с собой Стефано и еще двоих солдат.

Стефано я взял с собой потому, что хотел помочь ему: дать ему возможность покинуть «Красные ленты». Он был удручен гибелью своего лучшего друга Федерико, и я думал, что свидание с родственниками и с невестой приведет его к мысли о том, что жизнь в деревне предпочтительней и безопасней возвращения в Феррару. Но пока мы ехали в Кестру, произошла странная вещь. Настроение Стефано, который еще недавно, после битвы под Мирандолой, так сокрушался о том, что стал наемником, и клялся, что никогда не оставит отцовское хозяйство, если когда-нибудь вновь его увидит, совершенно переменилось.

Взятие Болоньи в корне изменило его отношение к войне.

Легкая победа и военные трофеи сделали из него совсем другого человека. Пока мы ехали на запад, он не переставал хвастаться своими подвигами, и эта похвальба становилась все более чрезмерной с каждой милей пути. Куда девались его стенания по поводу поражения под Мирандолой, тягот зимы, вспышки дизентерии? Он не переставал предаваться воспоминаниям о славном взятии Болоньи, об изгнании папского легата в Равенну, о победе над папскими войсками. Когда он появился в своем селении верхом на коне, увешанном притороченными к седлу мешками с трофеями и подарками для невесты, его встретили как героя. Родственники смотрели на него с гордостью, и вид трофеев так возбудил их всех, что они настояли на том, чтобы, возвращаясь в Феррару, я забрал с собой не только Стефано, но и его младшего брата Сильвио.

Пусть, мол, оба теперь отправляются на войну за трофеями, так добра будет больше. Предоставив Стефано возможность хвастаться своими немыслимыми подвигами в сражениях с воображаемым противником, я оставил его в родном доме, а сам двинулся в Кестру.

Поначалу мне показалось, что имение в Кестре заброшено и покинуто. Когда я и двое моих спутников спешились около дома, в глаза мне не бросилось ни признака жизни. Поручив солдатам разгрузить лошадей и отвести их в конюшню, я поспешил в дом. Элизабетта оказалась на кухне. Ссутулившись, она пыталась разжечь огонь под котлом с водой.

Я подошел сзади и взял щепу из ее рук.

— Щепа у тебя слишком сырая, — сказал я. — Ай-ай-ай, деревенская девушка, а не знаешь, что огонь не загорится, если дрова не будут сухими.

Она вскрикнула от страха. Но потом, увидев, что это я, разразилась слезами.

— Вот так встреча! — воскликнул я. — Разве так встречают бедного солдата, вернувшегося с войны?

Она смахнула слезы, и мы крепко обнялись.

— О, Маттео! — говорила она. — Маттео! Маттео!

— Ну, теперь я могу сказать, что ты не так уж не рада видеть меня! — поддразнил я ее. — Надеюсь, ты еще больше обрадуешься, если я скажу, что твой братец Паоло жив и здоров и посылает тебе свою любовь и множество подарков.

Тем временем мои солдаты у дальнего конца дома сложили в кучу подарки, привезенные нами из Феррары. Я сказал, чтобы они взяли себе еды из привезенных нами припасов, хорошенько подкрепились и ложились отдыхать, найдя для себя местечко где-нибудь в сарае, а сам взял пакеты и понес их в кухню. Первым делом я развернул сверток, в котором был мой личный подарок Элизабетте — отрез изысканной феррарской материи, за который я заплатил немалую сумму.

— Ну, что скажешь? — спросил я, протягивая ей ткань.

Она одобрительно провела по ней пальцем.

— Очень качественная! Я выручу за нее хорошие деньги.

— Ты ее продашь? — изумился я. — Эта парча была куплена специально для тебя, чтобы ты сшила себе красивое платье к Рождеству.

Она сложила ткань и положила ее на стол.

— Вижу, что мой брат не посвятил тебя в реальное состояние наших дел, — сказала она. — Давай сначала поедим, а потом поговорим.

Она отрезала кусок от привезенной мною соленой ветчины и сварила ее с несколькими головками сладкого белого лука.

Когда мы сели есть, она попросила меня рассказать о наших приключениях, и я был рад поведать ей совершенно правдивую историю о том, как ее брат спас мне жизнь под Мирандолой. Однако мне много раз говорили, что я настоящий краснобай. Так что, возможно, рассказывая сестре Паоло о его подвигах, я несколько приукрасил реальность.

— Паоло налетел на врага, чтобы помочь мне, — рассказывал я. — Точно так же, как в детстве, когда мы играли в Переле. Паоло был… как благородный рыцарь в Крестовом походе! Он был как лев! Он был как свирепый татарский воин! Как гладиатор на арене Колизея! Он спас мне жизнь.

И это было правдой. В главном я не солгал. Если бы не Паоло, я был бы уже мертв.

А потом Элизабетта рассказала мне о том, как сама она жила все это время. У нее был небольшой доход от продажи трав миланскому аптекарю, но этого дохода явно недоставало для того, чтобы содержать большое крестьянское хозяйство. Она провела меня по дому. Все комнаты были заперты.

Большая часть мебели — продана. Мы ели из простых глиняных мисок, потому что тарелки пришлось продать много месяцев назад. Она сказала мне, что в течение года Паоло продал все дядины поля одно за другим и в конце концов заложил дом. И не кому-нибудь, а Ринальдо Сальвиати, у которого на руках теперь и были все закладные.

— Это тот тип, что тогда приезжал и оскорблял тебя? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Это тот человек, которому ты сломал нос. Паоло вовремя не заплатил, и поэтому дом уже не принадлежит нам. Через месяц Ринальдо Сальвиати лишит нас права выкупа, и тогда…

Она резко замолчала.

— И что? — спросил я с тревогой. — Он опять сделал тебе какое-то предложение?

— Он сказал, что мы могли бы прийти к какому-нибудь соглашению.

— Ты скажешь ему, что ничего этого не будет.

— Тебе легко говорить! — вспыхнула Элизабетта, кидая на меня яростный взгляд. Я впервые видел ее такой сердитой. — Я знаю, что в тебе больше сочувствия, чем в других мужчинах, Маттео, но пока ты сам не станешь женщиной, ты не почувствуешь, какими путами все мы связаны. У меня нет ни денег, ни земли, ни титула — ничего. Что мне делать? Куда мне идти? Что я буду есть? Как я буду жить?