Едва танец окончился, как появился один из слуг герцогини Лукреции для того, чтобы проводить Элеонору на возвышение. Этот человек был не субтильным поэтом, а куда более мощным и крепко сложенным представителем феррарских мужчин, и в его присутствии не представлялось возможным сказать друг другу что-либо личное.

Когда я вел Элеонору назад, в группу придворных дам, окружавших герцогиню, этот великан шел прямо за нами.

Но когда мы уже почти дошли, она вдруг прошептала:

— Мне все еще очень хочется выяснить, мессер Маттео, почему в прошлом году вы избрали такой оригинальный способ визита в монастырь моей тетушки.

Тут герцогиня Лукреция поманила ее к себе, и Элеонора кивнула мне на прощание.

Несколько следующих дней феррарские литейщики трудились над созданием новой пушки. Обливаясь потом, одетые лишь в набедренные повязки, они из кожи вон лезли, чтобы выполнить распоряжение герцога и переплавить шедевр Микеланджело в орудие войны. Я посетил литейную мастерскую, чтобы взглянуть на этот процесс, и сразу в моей памяти всплыл образ Зороастро, склонившегося над огнем в своей кузне.

Река горячего металла текла во вкопанные в землю формы.

Расплавленная бронза отсвечивала красным цветом. Среди этого жара, перед лицом силы и величия элементов, становилось понятно, почему люди с такой легкостью верят в волшебство алхимии. Мы создаем формы, используя другие вещества, изменяя элементы, подчиняя их нашей воле. Какое еще существо, отличное от Бога, может делать это?

Когда изготовление новой пушки было завершено, герцог отправил в Рим гонца и сообщил Папе, что его святая особа теперь защищает Феррару в другом обличье. Таким образом было объявлено, что «Джулиано» готов к бою. Потом огромное орудие было вывезено из литейного цеха для демонстрации народу, и по этому случаю состоялся особый праздник, включавший рыцарский турнир на покрытой травой площадке перед дворцом Тедальдо.

В сопровождении оруженосцев, первыми прогарцевали французские рыцари. Разодетые в атласные, расшитые золотом плащи, верхом на боевых конях, украшенных богатыми попонами из парчи и тяжелого бархата, они горделиво проехались по полю. Вслед за этими рыцарями в доспехах появились всадники верхом на легких лошадях и продемонстрировали мастерство выездки. Они двигались по кругу и показывали, как лошади умеют переходить в галоп, потом в легкий галоп, а затем в элегантную рысь или поворачиваться по кругу и качать головой. Зрители восхищались, а я посмеивался. Это были совсем несложные трюки, каким может обучить своего коня любой цыганский мальчишка.

Бойцы из отрядов кондотьеров в потешном бою делали выпады друг против друга и ломали деревянные копья. А затем настал черед «Красных лент». В свое время в болонском арсенале Паоло нашел швейцарскую книгу о правилах военного искусства и проштудировал ее, а затем обучил наших воинов некоторым кавалерийским построениям и трюкам. Сначала мы легкой рысью поехали вперед, а потом, громко грянув, дружно подбросили шляпы в воздух. Затем развернули лошадей и галопом помчались по полю. Затем, снова резко развернувшись, поскакали назад и на ходу, склонившись с седла, подобрали шляпы. И я был лучшим наездником среди всех.

Но смотрела ли на меня она? Была ли она среди дам на герцогском помосте?

В конце турнира прошло соревнование, известное как Дамский приз. В самом центре площадки в землю был воткнут высокий шест, утыканный гвоздями, головки которых торчали настолько, чтобы к ним можно было привязать банты из разноцветных лент. Наездники должны были на всем скаку сорвать с гвоздя тот или иной бант. Участвовавшие в соревновании дамы снимали ленты с платья или вынимали их из прически и демонстрировали всем присутствующим, чтобы все видели, ленты какого цвета принадлежат им. Потом дама сама привязывала ленты к шесту, а паж громко объявлял имя дамы и цвета ее лент.

От дамы требовалась определенная храбрость, чтобы пойти на это. Некоторые отказывались из скромности или из страха, что ни один из наездников не поскачет за их лентами. Иные же дамы отказывались от участия в соревновании из-за боязни оскорблений со стороны толпы, в которой могли найтись сплетники, готовые связать ее имя с каким-нибудь ухажером.

Иной муж, не подозревавший прежде о том, что ему ставят рога, мог обнаружить, благодаря этой игре, что жена была ему неверна.

Я смотрел на одну-единственную даму. Мое сердце учащенно забилось, когда я заметил ее среди остальных.

Герцогиня Лукреция завязала свой желто-багровый бант на самом верху шеста. Это были цвета Борджа. Как только кавалеры, выстроившиеся в линию на дальнем конце поля, увидели, что она сделала это, они принялись толкать друг друга, чтобы получить лучшую позицию. Каждому хотелось сорвать ленты Лукреции. Но мои глаза были прикованы к сиренево-салатному банту, завязанному чуть ниже. На Элеоноре было парчовое платье с разрезами на рукавах и шее, сквозь которые было видно нижнее платье из сиреневого шелка, отороченное белым кружевом. Завязывая свой бант, Элеонора не стала показывать свои ленты зрителям и дожидаться, пока назовут ее имя, а сразу поспешила прочь. В мою сторону она даже не взглянула.

На поле было полно народу. Всадники вскочили на коней, чтобы выиграть бант герцогини Феррарской. Большинство участников турнира ради этого последнего соревнования переоделись в чистую одежду. Я надел белую льняную рубашку, стянутую на вороте и манжетах, но свободную в груди: такая одежда не сковывает движения. На мне были также черные замшевые бриджи и сапоги выше колен. На руках — кожаные перчатки, причем перчатка на той руке, что держала поводья, имела стальную крагу. Так можно было лучше управлять лошадью, ведь по условию соревнования нам следовало скакать без седла и стремян. Сжав своего жеребца коленями, я почувствовал, как вздымаются его мощные бока.

Сигнал!

Мой конь рванулся вперед, и скачка началась.

Двадцать мужчин и всего пять победных бантов.

Я был в лидирующей группе, но не должен был выиграть гонку: если бы я пришел к шесту первым, то был бы обязан снять ленты герцогини Лукреции. Остальные толпились, теснились вокруг меня, и я старался оторваться от них, позволив, однако, феррарскому дворянину, мчавшемуся впереди меня, достичь шеста первым.

Земля летела из-под копыт, рев толпы сопровождал нашу скачку.

И вот мы наконец у шеста! Победитель сорвал ленты герцогини. Путь для меня свободен, и я могу получить свой собственный приз!

Я уже дотронулся до сиреневых лент.

И в тот же миг получил удар кулаком в лицо от другого человека — здоровенного мужчины старше и сильнее меня.

Зрители разразились криками возмущения.

Я качнулся в сторону.

Он схватил ленты. Но бант был крепко завязан, и он не смог развязать его.

Толпа засмеялась над ним. Я вернулся назад. Наши лошади сшиблись между собой. Его лошадь укусила мою.

Но я много путешествовал со своим жеребцом, ухаживал за ним каждый день, вынимал камешки из его копыт, спал под его боком холодными зимними ночами, когда мы стояли в поле под Мирандолой. И теперь он не подвел меня.

Он поднялся на дыбы перед своим противником и ударил копытами. Лошадь соперника от страха заржала и отступила.

Я нагнулся к банту.

И вот бант Элеоноры у меня в руке! Ее бант у меня!

Теперь она должна спуститься и потребовать его у меня.

Пятеро победителей встали в ряд, чтобы вернуть банты их хозяйкам. По сигналу фанфар дамы должны были по очереди собрать свои ленты.

Герцогиня Лукреция позволила своему победителю поцеловать кончики ее пальцев.

Под улюлюканье толпы вторая дама сняла туфельку и предложила поцеловать пальчики ее ноги.

Следующие две дамы предложили свои ручки.

Последний сигнал фанфар.

Паж объявил:

— Госпожа Элеонора д'Альчиато!

Она спустилась по ступенькам, а я пихнул локтем своего коня. Жеребец согнул ногу и склонил перед ней голову. Толпа встретила это приветствие веселым смехом и аплодисментами.

Я мог бы поклясться, что ей было приятно. Хотя от Элеоноры так и веяло спокойным превосходством, она не могла скрыть румянец и ямочки на щеках, появлявшиеся у нее, когда она улыбалась.

— Я требую поцелуя!

В горле у меня пересохло. Я едва смог выговорить эти слова.

Она встретилась со мной взглядом. И тут между нами словно пробежало что-то.

Она не отрывала от меня глаз. Ее глаза потемнели. Хотя день был яркий, зрачки ее расширились.

Она повернула лицо ко мне.

И я коснулся губами ее щеки.

В тот же вечер на площади снова был праздник.

Я рано пришел туда, чтобы успеть к выходу герцогини и ее дам. Но опустилась ночь, а герцогиня так и не появилась. Тогда я спросил у одного из придворных, не случилось ли чего.

Он ответил мне, что бурный день утомил герцогиню, она неважно себя почувствовала и уехала, чтобы восстановить здоровье.