Я вернулся в Павию тем же путем, каким приехал.

По всем большим дорогам, которые вели на север, шли войска: впереди колонна пехотинцев, за ней — вереница обозов.

Замечая издалека такую колонну, я поворачивал лошадь на запад от дороги и объезжал колонну полями. По мере приближения к Павии все чаще мимо меня проносились гонцы, обычно одетые во французскую форму. Уже у самых стен города я наткнулся на небольшой отряд наемников, вольно расположившихся на привал. Лошади их паслись неподалеку.

Увидев меня, кондотьеры вскочили на ноги, а их капитан, на вид грубоватый и мрачный человек, начал разглядывать и меня, и мою лошадь. Он махнул мне рукой, подзывая.

— Эй, ты! Сюда! — заорал он, поднял винный кубок, инкрустированный драгоценными камнями, и показал мне. — Смотри, какие богатства тебя ждут, если поедешь с нами! Золото! Бабы! Жизнь, полная приключений! Что еще нужно доброму молодцу вроде тебя да еще с таким отличным конем?

— Давай быстрей к нам!

Я коротко поздоровался и покачал головой. Радуясь тому, что впереди уже маячат городские башни, я пришпорил коня.

Хотя уже близилось время ужина, улицы Павии были запружены народом. Особенно много людей собралось в районе Понте Коперто и на набережных. Прибыв в университет, я увидел, что происходит что-то необычное: многие студенты прекратили занятия и собираются уезжать. Фелипе тоже паковал вещи.

— Говорят, Папа повернул против французов, — сказал мне Фелипе. — И заключил союз с венецианцами.

— Как с венецианцами?! — воскликнул я. — А я-то думал, что Папа считает Венецию своим врагом!

— Только тогда, когда Венеция претендовала на Романью, — пояснил Фелипе. — А теперь Венеция согласилась вывести войска из всех тех городов, которые Папа считает своими.

— Французы сочтут, что их предали, — продолжал я недоумевать. — Неужели вы думаете, что даже сам Папа Юлий рискнет вызвать гнев короля Людовика?

— Похоже, что так, — пожал плечами Фелипе. — В любом случае Павия оказывается очень небезопасным местом.

— Она лежит на главной дороге, связывающей юг и север, и, несмотря на все свои башни, недостаточно укреплена для того, чтобы выдержать настоящую осаду. Мы возвращаемся в Милан.

— А что будет с французами в Миланском дворце? — спросил я.

Фелипе развел руками:

— Не знаю.

Атмосфера в Милане была напряженной.

И она отражала настроение всей страны. Правители итальянских городов-государств боялись папских армий и желали обезопасить себя, признав власть Папы. Лишь Феррара отказывалась сделать это. Герцог Альфонсо заявил, что семейство д'Эсте не будет платить Риму церковную десятину и сам он не потерпит, чтобы кто-то вмешивался в дела его правления. Поговаривали, что одной из причин стойкости Феррары была всеобщая уверенность в том, что неукротимая герцогиня Лукреция Борджа ни за что не отдаст государство никакому захватчику. Вместе со своими придворными дамами она лично участвовала в строительстве баррикад у городских стен.

Но самая неотвратимая угроза нависла над французами. Папа Юлий объявил, что Италия должна избавиться от иноземцев, и при этом назвал всех иноземцев варварами.

Варварами! Французов? Как можно? Я тут же подумал об изяществе и утонченности их двора. Об изысканных манерах, продемонстрированных Элизабетте французским капитаном Шарлем д'Анвиллем во время их первой встречи, когда он целовал ее огрубевшие от повседневной работы руки. Вряд ли французов можно было назвать варварами.

Как-то раз я встретил Шарля прогуливающимся у самого дворца, у ворот Порта Тоза. Французских военных уже не так часто можно было встретить на улицах, как раньше, а если они там и появлялись, местные жители старались их избегать. Но мне Шарль нравился. Он сдержал свое обещание и периодически писал Элизабетте, а кроме того, послал ей скромный подарок в благодарность за обед в деревне. Разумеется, я, ни секунды не думая, заговорил с ним.

— Как может Папа противостоять вашей армии? — спросил я. — Ведь она — самая могущественная во всей Европе.

— Он собирается использовать швейцарцев, — ответил Шарль. — А те — лучшие наемники в мире. Война — их основное занятие. Можно сказать, их образ жизни. Они переносят самые суровые зимы, отправляя мужчин воевать по найму.

— Папа хорошо знает это, ведь его личная гвардия в Ватикане тоже сформирована из швейцарцев.

Обо всех этих военных делах я имел лишь самое смутное представление, но зато понимал, что Франция гораздо больше Швейцарии. А значит, там больше солдат и больше денег, чтобы платить им. Так я и сказал Шарлю.

— Вы забываете о Неаполитанском королевстве, — ответил он. — Оно наводнено испанскими войсками. Если Папа Юлий обратится к ним за помощью, тогда французы, как и все те, кто еще сопротивляется Папе, будут окружены.

— А вы не боитесь?

— Конечно, боюсь. Но на войне я чувствую, что живу, понимаете, Маттео? Для меня война — это жизнь, даже если для вас это не так. — Он помолчал. — Хотя Паоло хочет взять вас к себе в солдаты. Вы знаете об этом?

Я кивнул.

— Он приходил ко мне в казармы, хотел поговорить со мной и с нашим командиром. Спрашивал, согласимся ли мы нанять вооруженный отряд.

— Но сейчас дядя прикован к постели, и он не может оставить Элизабетту одну, — сказал я.

В студии маэстро у площади Сан-Бабила за столом, как правило, говорили о политике, но теперь, когда Папа Юлий перешел к активным действиям, эти разговоры переросли в горячие споры.

— Он хочет сделать Италию безопасной страной! — объявил как-то раз Фелипе.

— Но его огонь гаснет, — возразил Грациано. — Он стареет. Воин слабеет.

— Что делает его лишь более дерзким, — заметил на это хозяин.

Герб Сфорца начал все чаще появляться на стенах Милана.

Это проявляли себя многочисленные сторонники сына герцога Лодовико, который жил в изгнании с тех пор, как французы свергли его отца. Начались нападения на французских солдат. После того как один солдат был заколот, французы казнили троих миланцев. Возникла угроза того, что французский гарнизон в Милане будет отрезан от тыла. Папа Юлий приказал швейцарцам занять север Италии, чтобы перерезать дороги между Францией и французскими войсками в Милане.

Я помог Франческо Мельци распаковать багаж, привезенный нами из Павии. Он в изумлении рассматривал рисунки, сделанные во время занятий в анатомическом театре. Когда он увидел, как их много, то заметил с иронией:

— Вы уезжали с двумя коробками, а вернулись с четырнадцатью!

Потом он обратился к Фелипе:

— У моего отца есть дом в Ваприо, на берегу Адды. Это более безопасное место для хранения рукописей маэстро. Если положение здесь станет критическим, отец предложит маэстро свое гостеприимство, я уверен.

Услышав этот разговор, я подумал о том, что же будет со мной, если это случится.

В тот же вечер меня вызвал Фелипе. Он сидел за письменным столом и заявил мне без обиняков:

— Маттео, я знаю, что в Павии ты занимался очень усердно. Наш хозяин говорит, что ты проявляешь явный интерес к анатомии. Это правда?

— Да, но я не хотел бы сам производить вскрытие, — честно ответил я. — Меня больше интересует информация, которую можно получить, наблюдая за вскрытием. Меня интересует внутреннее устройство человеческого тела.

— Тогда, — продолжал он, — хотел бы ты и дальше изучать этот предмет, если бы у тебя появилась возможность поступить в тамошний университет?

У меня забилось сердце.

— Но я не понимаю, откуда у меня может появиться такая возможность.

Фелипе даже зубами щелкнул от раздражения:

— Это не твое дело, мальчишка, решать, что возможно, а что — нет!

— Простите, — сказал я. — Я только имел в виду…

— Будь добр, ответь на мой вопрос!

— Если бы это было возможно, — быстро сказал я, — то мне очень хотелось бы учиться в университете Павии.

— Тогда прими к сведению: профессор Марк Антонио делла Toppe согласился, из уважения к нашему хозяину, разрешить тебе посещать его лекции. Когда начнется новый семестр, он лично будет твоим покровителем и посодействует твоему устройству в университет.

Мне тут же захотелось побежать к хозяину и пасть перед ним на колени. И я сказал об этом Фелипе.

— Понимаю теперь, — улыбнулся он, — почему маэстро именно меня попросил сообщить тебе о твоем везении. Для того, чтобы я предотвратил подобное излияние чувств! Ты сможешь отплатить ему усердным трудом. А теперь, думаю, тебе пора подмести пол в студии.

Как только Фелипе вышел из комнаты, я схватился за метлу. На самом деле я уже давно подмел пол. Но теперь не придумал ничего лучше, как сделать это снова.

Через несколько дней Шарль д'Анвилль сам пришел ко мне.

Он получил приказ выступать в поход, так как французы согласились послать войска на помощь Ферраре.

— Будьте осторожней на улицах, — сказал он мне. — В городе очень неспокойно.

— А вы опять на войну? — спросил я.

— Надеюсь, что так, — ответил он, и глаза его блеснули оживлением. — Ненавижу слоняться без дела. По мне, так уж лучше находиться на поле битвы и делать то, что умеешь делать лучше всего.

— У Папы много разных войск, — напомнил я ему.

Шарль рассмеялся:

— Французские войска тоже рвутся в бой. Пускай Папа приведет кого хочет — испанцев из Неаполя, венецианцев, швейцарцев — хоть все свои армии! У нас самый блестящий полководец, племянник самого короля Гастон де Фуа. — Он обнял меня. — Надеюсь, еще встретимся!

В Милане царило странное настроение: смесь мучительного ожидания и ужаса. Торговля кое-где совсем остановилась.

Даже уличные куртизанки перестали приставать к французским солдатам, полагая, что если французы будут изгнаны, то тем, кто с ними общался, отнюдь не поздоровится. Среди тех, кто не прекратил деловую активность, были, однако, аптекари. Помня о своем обещании Элизабетте найти точку сбыта ее лекарственной продукции, я направился в ближайшую аптечную лавку и быстро договорился со стариком владельцем.

— Вся торговля может рухнуть, но мое дело не остановится, — сказал он. — Какая-нибудь армия обязательно вернется. Французская или итальянская, с победой или с поражением, но раненые будут всегда. И конечно, за солдатами всегда приходит сифилис. Так что я хорошо заплачу за любые лекарственные травы, которые мне пришлют.

Теперь я мог написать Элизабетте и сообщить ей эту новость.

Уже перед самой Пасхой я получил от Элизабетты письмо. Она писала, что дядя ее умер.

«Маттео, на этот раз я очень прошу тебя приехать».

Что-то произошло. Никогда прежде она меня об этом не просила.

Конюхи в конюшнях были вне себя. Комендант со старшими офицерами переехал в более безопасное место — в Рокетту. Лишь с большим трудом, используя личные связи, я смог позаимствовать ту же гнедую кобылу и выехать в Кестру.

Небо было затянуто тучами, с гор тянуло прохладным ветерком. Мне нужно было вернуть лошадь до вечера, поэтому я не останавливался и не оглядывался, проезжая то место на дороге, где прошлым летом мы наткнулись на цыган.

Мое сердце было переполнено тревогой за Элизабетту. Я мог думать только о ней. Зачем она меня вызвала?

Поэтому я не заметил человека, который наблюдал за мной из-за деревьев.