— Нынче ночью я видел тебя с куртизанкой, Маттео.

Я побагровел.

— О, какой милый румянец! — Грациано продолжал дразнить меня. Взяв с блюда на столе розовое яблоко, он поднес его к моей щеке. — Видите? Да яблоко бледнеет в сравнении с этим румянцем! Если б только мне удалось повторить румянец Маттео на своей палитре, какие чудные закаты сумел бы я написать!

— С куртизанкой? — пролепетал я.

— Только не говори мне, что ты этого не знал! — воскликнул Грациано, якобы удивляясь. — Какая другая женщина будет так целовать мужчину на улице?

— Однако позволь спросить, Грациано: а тебя-то она целовала? — бросился мне на помощь один из учеников, Сальвестро.

— Разумеется! — ответил Грациано. — И не один раз за ночь, заверяю вас! — Он многозначительно подмигнул.

Я был ошеломлен. Моя женщина с карнавала, женщина, о которой я грезил все это утро, целовала Грациано. Грациано! Нет, нельзя сказать, что Грациано был неприятным мужчиной. Нет, он был вполне даже симпатичный, но гораздо старше меня и ужасно толстый.

— О! Гляньте-ка на Маттео! Как он разочарован! Неужели ты думал, что ее губы предназначались только тебе, а, малыш?

Это сказал Салаи. И, как всегда, он довел шутливое поддразнивание до весьма болезненной точки.

Перегнувшись через стол, он потрепал меня за ухо. Я оттолкнул его руку. Но это не остановило его, он продолжал меня изводить:

— Готов спорить, что за карнавальную ночь она поцеловала никак не меньше десятка других мужчин!

Других мужчин.

Какой я идиот!

Я совсем не подумал об этом. Конечно же, наверняка она целовала и других.

— Маттео! — войдя в комнату, прервал всеобщее подтрунивание надо мной Фелипе. — Маэстро собирается в поездку.

— И он сказал, что ты поедешь с ним. — Тут он увидел мое напряженное лицо и вскинул брови: — Наверное, тебе и самому будет полезно ненадолго покинуть Милан?

— Да! — с готовностью согласился я. — Сейчас соберусь.

— Еще бы он хотел остаться! Ведь тут его на каждом шагу преследуют женщины! А наш Маттео боится баб как огня.

Увы, насмешки Салаи содержали в себе немалую долю правды. Я редко встречался с девушками, но когда это все же случалось, в их присутствии я чувствовал и вел себя гораздо более неловко, чем мои ровесники.

— Возьми с собой учебники и одежду, чтобы хватило на несколько месяцев, — продолжал Фелипе. — Маэстро планирует провести некоторое время в Павии.

Хотя я никогда не бывал в Павии с бабушкой, но примерно представлял себе, где она находится. Это городок гораздо меньше Милана, расположенный милях в двадцати от него на главной дороге, ведущей на юг.

— А почему он выбрал именно Павию? Есть какая-то особая причина? — спросил я.

Фелипе кивнул:

— Один из лучших друзей маэстро преподает в университете Павии. Мессер Марк Антонио делла Toppe — врач. Он открыл там школу для будущих лекарей. Наверняка маэстро воспользуется этим, чтобы продолжить собственные занятия анатомией.

Мой интерес к предполагаемой поездке сразу возрос. Прошло уже много месяцев с тех пор, как я последний раз помогал хозяину на вскрытии. В последние годы он сосредоточил свои интересы на геологии: занимался изучением окружающей Милан местности, проблемами ирригации земли, строительством транспортных и водопроводных каналов. Мысль о том, что я снова смогу участвовать в его наблюдениях за устройством и функционированием человеческого тела, вдохновляла меня. Но раз уж мне предстояло на несколько месяцев покинуть Милан, я хотел прежде кое-что сделать.

— С вашего позволения, — обратился я к Фелипе. — Если мне предстоит уехать на долгое время, могу ли я навестить своих друзей в деревне и попрощаться с ними?

Фелипе кивнул:

— Завтра возьми выходной и съезди к ним. Но когда вернешься, тут же сообщи мне. Тебе нужно будет собрать не только свой багаж, но и помочь упаковать вещи, которые могут понадобиться маэстро.

Я взглянул на Франческо Мельци, который все еще сидел за столом и завтракал. В последнее время вещами и материалами маэстро занимался он, и я не хотел вмешиваться в его дела и брать на себя обязанности, которые он считал своими.

Но Франческо Мельци не был похож на подозрительного и завистливого Салаи. Он всегда был любезен и приятен в обращении.

— Было бы отлично, если бы ты позаботился обо всем, Маттео, — с готовностью отозвался он. — Думаю, теперь, когда ты уделяешь много времени своим собственным занятиям, маэстро не хватает твоей помощи во время работы. Он недоволен, когда я оставляю что-нибудь не на своем месте, и бранит меня, говоря, что Маттео так никогда бы не сделал. Он сказал мне, что ты придумал какой-то особый порядок для его рисовальных принадлежностей и что этот порядок для него — самый удобный.

От этих слов я испытал почти детское удовольствие. Если Франческо хотел сделать комплимент, это было очень мило с его стороны. Если же нет и сказанное было правдой, то с его стороны было очень любезно выразить мне признательность таким образом.

На следующий день я отправился в конюшни Миланского дворца, чтобы позаимствовать лошадь, верхом на которой мог бы добраться до Кестры — селения, в котором находилось скромное имение дяди дель Орте.

Приехав два года назад в Милан, я возобновил дружбу с Паоло и Элизабеттой. Хозяйство их дядюшки находилось к юго-востоку от города, и время от времени я находил возможность навещать своих друзей. Дядюшка этот был ворчливым стариком, державшим племянника и племянницу в ежовых рукавицах. Прошло уже много месяцев с тех пор, как мы встречались, но я знал, что они будут рады меня видеть и мой приезд станет для них кратким отдохновением от тяжелой работы и суровости их нынешней жизни.

Я был знаком со старшим конюхом дворцовых конюшен; некоторое время назад, когда у его любимой лошади вздулся живот, я вылечил ее, приготовив особый отвар. Поэтому теперь, когда бы мне ни хотелось съездить в Кестру, конюх в знак благодарности давал мне лошадь на целый день. На этот раз он предложил мне взять гнедую кобылу. Когда я выводил лошадь из стойла, конюх сказал мне, что один из молодых французских офицеров, Шарль д'Анвилль, выздоравливающий после полученных боевых ранений, хочет в это утро прокатиться верхом и ищет компаньона. Третьим с нами поехал паренек из конюшни, которого дал нам в сопровождение старший конюх.

Итак, на заре ясного летнего дня втроем мы отправились в путь. Миновав парадную площадь, проехали под аркой башни Филарете. На стене под куполом, несмотря на следы французских пуль, все еще хорошо виднелась извивающаяся змея на фамильном гербе Сфорца. Герцог Лодовико Сфорца правил Миланским герцогством до тех пор, пока около десяти лет тому назад его не свергли французы. Французский король хотел присоединить эту часть Северной Италии к своим владениям, однако ходили слухи, что находившийся в изгнании сын Лодовико, Массимилиано, строит планы возвращения Милана — точно так же, как Медичи строят планы возвращения Флоренции.

Улицы Милана были такими же многолюдными и оживленными, как улицы Флоренции. Король Франции покровительствовал художникам, и здешние художественные ателье и студии были забиты молодыми людьми, пытавшимися наняться в подмастерья к известным живописцам. По улицам прогуливались солдаты, болтая со своими подругами, посыльные мальчишки бегали с поручениями, а вокруг огромного здания Дуомо — Миланского кафедрального собора — кипела торговля: прилавки ломились от трофеев, привезенных победоносной армией.

И все же мне больше нравилось бывать за городом. Едва я покидал город, как под чистым сельским небом голова моя прояснялась, а дух воспарял. Имение, в котором жили теперь Паоло и Элизабетта дель Орте, находилось довольно далеко от Милана, так что мы пустили лошадей вскачь и наслаждались быстрой ездой.

Верховая езда была тем умением, которому меня можно было не учить. Мы дружно скакали вперед, копыта звенели, гривы лошадей развевались на ветру. Мы должны были добраться до имения к полудню, в обеденное время.

Прошел час. Мы свернули с главной дороги на боковую, которая вела на восток. Пейзаж вокруг изменился. Тучные поля и виноградники уступили место невысоким скалам, перемежающимся островками грубой растительности. Мы находились теперь всего в нескольких милях от перекрестка двух дорог, где должны были свернуть на меньшую, проселочную дорогу, ведущую в имение. Поскольку дорога пошла через перелески и значительно ухудшилась, нам пришлось ехать медленнее. Невольно завязался разговор. Мы с младшим конюхом в основном слушали Шарля, жизнерадостного французского капитана, который рассказывал нам о своих впечатлениях от битвы под Аньяделло, где французская армия разбила в пух и прах венецианское войско и огромное число швейцарских наемников. Мы продолжали болтать и вдруг, при повороте дороги, внезапно наткнулись на цыганское стойбище.

Рядом с шалашом, устроенным под деревьями у подножия небольшого холма, догорал костер: над его тлеющими угольками висел большой чайник.

— Что это тут у нас? — Французский капитан натянул поводья.

— Никак цыгане! — быстро ответил паренек из конюшни и плюнул на землю.

У меня забилось сердце.

— Они не имеют права разбивать лагерь рядом с дорогой! — начал возмущаться конюх. — Существует специальный эдикт!

— Цыгане должны просить разрешения у землевладельца, да и тот может его дать только на особых условиях.

— Трудно назвать это лагерем! — заметил французский капитан.

Чтобы сделать укрытие, цыгане согнули молодой тополек и накинули на его ветви рогожу.

— Им не разрешено строить жилища! — продолжал упорствовать конюх.

Капитан покачал головой. Думаю, что он проехал бы мимо, если бы конюх не привлек внимание к ситуации, с которой капитан должен был теперь разобраться как представитель власти, чтобы не потерять свой авторитет. Поэтому капитан тронул коня вперед и окликнул хозяев. Из шалаша вышел мужчина, а за ним показались двое оборванных ребятишек.

Я отпрянул назад, ведь, несмотря на то что он был мне не знаком и не напоминал никого из цыган, знакомых мне по моим скитаниям из табора в табор, это не значило, что он, даже после стольких лет, не может узнать меня.

После отъезда из Флоренции я провел в Милане несколько спокойных лет. Сначала около года вместе со всеми домочадцами да Винчи жил в покоях, отведенных ему во дворце губернатора Милана. Судьба Левого Писца так потрясла меня, что все это время я практически не отваживался выходить за стены дворца. Фелипе нашел мне учителя прямо во дворце, так что мне вообще не нужно было покидать его пределы. А потом до меня дошли слухи о судьбе Чезаре Борджа. Все последние годы Валентино пытался собрать армию для возвращения своих владений в Романье. Но потом попал в засаду в Наварре и был убит. Рассказывали, что убийцы раздели его донага и бросили в какой-то овраг. На его теле было обнаружено двадцать пять ножевых ударов. Какой жуткой оказалась смерть человека, который был так же безжалостен к другим! Но, что ни говори, даже когда маэстро обустроил свою студию в другом районе города, я, зная о гибели Борджа, чувствовал себя в безопасности. Я был уверен, что Сандино не выследил меня в Милане, иначе я уже узнал бы об этом. По моим предположениям, Сандино сейчас было не до меня. В стране продолжалась гражданская война, в которой участвовало множество партий. И всем нужны были шпионы и ловкие люди, готовые плести интриги и против врагов, и против союзников. Поэтому весь этот год, когда Папа постепенно захватывал большую часть Романьи и заключил союз с Францией против Венеции, я мог спать почти спокойно. Потертый кожаный мешочек, висевший у меня на шее, стал уже частью меня самого. Я никогда его не снимал, однако почти не вспоминал ни о нем, ни о том, что в нем лежит.

До сих пор.

— Очень уж жалкий вид у этих цыган, — бросил сквозь зубы французский капитан.

Отодвинув занавеску, на пороге шалаша появилась юная девушка.

— Не такой уж жалкий! — ухмыльнулся конюх, оглядывая ее фигуру.

Она заметила его оценивающий взгляд и шагнула назад в тень. Конечно, я понимал, что такая похвала была для нее унизительной.

Ее отец сделал полшага в сторону костра.

Он почувствовал опасность, и ему было нужно оружие. Я тоже увидел длинный металлический прут, на котором висел чайник. Но потом увидел кое-что еще. Красную шаль, привязанную у шалаша.

Я подъехал к капитану и тихо сказал ему:

— Он был вынужден остановиться здесь. Его жена рожает.

Цыган сверкнул глазами в мою сторону.

Из шалаша раздался крик новорожденного.

— Моя… жена… — медленно произнес цыган по-французски. — Только что родила ребенка.

Французский капитан разулыбался:

— Мальчика, надеюсь?

— Девочку.

— И как вы ее назвали?

— Далида.

Далида. Цыганское имя. Оно означает «лес», и не просто «лес», а «деревья, растущие у воды». Я оглянулся по сторонам. Вдоль дороги протекал небольшой ручей. Значит, девочку нарекли в честь того места, где она родилась.

И вдруг я заметил, что цыган наблюдает за мной. Значит, он видит, что мне понятно имя ребенка, не говоря уже о значении красной шали у входа в шалаш. Чтобы избежать его испытующего взгляда, я низко наклонил голову.

— Девочка может быть не меньшим благословением, чем мальчик! — Капитан, будучи от природы вовсе не злым молодым человеком, вытащил из кошелька монету и бросил ее к ногам мужчины. — На-ка, купи ей приданого! — Однако присутствие конюха заставило его вспомнить о своем чине, и он добавил более суровым тоном: — А теперь убирайтесь отсюда.

— Чтобы духу вашего здесь не было, когда я буду возвращаться обратно!

Мне не хотелось смотреть, как цыган наклонится и подберет монету с земли.

Но он этого не сделал.

Его сынишки побежали было туда, где блестела в грязи серебряная монетка, но отец остановил их.

— Не троньте! — сказал он по-цыгански и тут же внимательно посмотрел на меня, потом простер руку к французскому капитану и быстро заговорил по-цыгански.

Капитан коснулся шляпы в знак того, что принимает благодарность.

Но я отлично понимал цыганский язык и слышал, что это была отнюдь не благодарность. На самом деле цыган проклял француза за то, что тот нарушил покой его жены и та вынуждена теперь трогаться с места. Я немедленно повернул своего коня прочь.

— Воровское отродье! — злобно прошипел конюх, когда мы поехали дальше. — Их надо уничтожать как паразитов!

К своему стыду, я промолчал.

Оглянувшись, я увидел, что цыган заводит детей в шалаш.

Уже через час их здесь не будет. Но конечно, цыган запомнил все, включая возраст и масть наших лошадей.

И уж точно он никогда не забудет лица юноши, понимающего его язык и знающего цыганские обычаи.