Он называет меня Маттео.

Это потому, что, когда он вытащил меня, полумертвого, из водопада, мне хватило ума не открыть свое настоящее имя, и я назвался первым пришедшим в голову — Маттео.

Как и это имя, ложью было почти все, что я рассказал ему о своей прошлой жизни.

В день моего спасения он с двумя своими спутниками заночевал там же, у водопада. Они развели костер, чтобы я смог обсохнуть и согреться. Конечно, мне хотелось как можно скорее оказаться подальше от этого страшного места, но у меня не было выбора. Голова раскалывалась от удара дубинкой Сандино, и я еле мог устоять на ногах, не то что уйти куда-то один.

Они завернули меня в отороченный мехом плащ и уложили у костра. Лето уже подходило к концу. Было еще довольно тепло, но дни становились короче, и солнце уже не так высоко поднималось на небе.

— Zingaro?

Это спросил тот из его спутников, что был толще другого.

Я знал это слово. На их языке оно означало «цыган».

Тот, которого звали Леонардо, внимательно посмотрел на меня, и я закрыл глаза.

— Похож на цыганенка, и все же…

Третий их товарищ, тот самый, в чей плащ меня завернули, покачал головой:

— Парнишка, наверное, отбился от одного из таборов, что бегут сейчас на юг. Ведь кочевникам запрещено появляться в Милане, где их обвиняют во всех смертных грехах — в воровстве, в мошенничестве…

— Я слышал, в Болонье стоит цыганский табор, — добавил толстяк. — Недалеко отсюда.

При этих словах я затаил дыхание. Болонья была как раз тем местом, где мои родичи собирались остановиться на зиму.

Если бы эти люди догадались, что я цыган, они могли отвезти меня к ним. Конечно, в таком случае родственники узнали бы меня, с радостью встретили и взяли под свое крыло.

Но я не хотел в Болонью. Потому что именно там в первую очередь стал бы искать меня злодей Сандино, если бы понял, что у меня был шанс остаться в живых. Он уж точно послал кого-нибудь из своих дружков на болонскую дорогу, чтобы меня перехватили, если я попытаюсь добраться до своих. Наверняка он сообразил, что мне некуда было больше податься, и поручил кому-нибудь из своих разбойников схватить меня и притащить к нему, главарю шайки. Я вздрогнул от одного лишь воспоминания об ужасной дубинке Сандино, от удара которой я упал в реку и угодил в тот жуткий водоворот.

Леонардо, то есть человек, который с помощью собственного дыхания изверг воду из моих легких, сказал:

— Мальчик мелковат ростом и щупловат, но, возможно, просто из-за недоедания. Скоро мы узнаем, из запрещенного он племени или нет. Послушаем, что он скажет, когда проснется.

Вот тогда я и решил не говорить им правду о своем происхождении. Они могли пожалеть тонущего мальчика, но в них были сильны предубеждения против моего народа.

Кочующих людей знают во многих странах. Мы известны как хорошие кузнецы, мастера по плетению корзин и жестянщики. И еще мы славимся даром предсказывать будущее.

Есть у нас такой дар или нет, но если цыгана попросят предсказать чью-нибудь судьбу, да еще и заплатят за это, он, как и любой другой, может попробовать угадать, что ждет этого человека в будущем.

Моя бабушка была искусной предсказательницей. Она могла так тонко вести беседу и так «разговорить» человека, что все приходящие к ней невольно рассказывали о себе намного больше, чем хотели. В конце такой беседы она давала совет в зависимости от ситуации, как портной кроит материал по меркам заказчика. Но при этом бабушка была настоящей целительницей. Она распознавала и болезнь тела, и болезнь духа. Зачастую это была душевная боль, свойственная роду человеческому, — из-за безответной любви, одиночества, страха перед старостью.

Многие приходили к ней за лекарством. И совсем не ясновидение позволяло бабушке понять, что беспокоило человека, а простая наблюдательность. Так наблюдают за небом, чтобы предсказать погоду, или за деревьями, чтобы определить сезон года. Нужно было только внимательно посмотреть и истолковать увиденное.

Если у человека пожелтели белки глаз — значит, больна печень или почки и ему надо пить отвар петрушки, чтобы очистить кровь. Человеку, страдающему бессонницей и испытывающему тревогу, бабушка рекомендовала ромашку как расслабляющее средство и млечный сок салата-латука, который успокаивает. Она могла определить, что женщина бесплодна, по состоянию ее шеи. Сухая, морщинистая кожа на шее или глубокие складки указывали на пустую матку. Женщин обычно пугала способность бабушки знать заранее, что их тревожит, еще до того, как они расскажут о своей беде. Но уходили они с новой надеждой, унося с собой настой из руты и можжевельника, предназначенный для очищения пути к матке.

Девушки часто хотели получить снадобье, чтобы узнать своего суженого. И получали стебли тысячелистника, которые нужно перед сном положить под подушку и при этом произнести специальный заговор.

Бабушка знала и многие другие традиции и поверья сельских жителей.

И еще она знала, когда умрет.

Ясновидение снова было ни при чем. Скорее всего, она понимала, как должно биться сердце, и ощущала, что ее сердце слабеет.

Бабушка не владела магией, у нее не было какого-либо особого дара. То есть если отсутствие глупости не считать даром.

Но ее способности вызывали ревность и зависть у других, именно поэтому мы никогда не оставались долго на одном месте.

Городским властям и деловым людям не нравился любой вид конкуренции, вдобавок по отношению к нашему народу существовало такое предубеждение, что нас без всякого суда или обвинения в преступлении могли обречь на смерть лишь за то, что мы цыгане.

Поэтому я решил, что не буду говорить правду этим людям, вытащившим меня из воды. Наблюдая за ними из-под полуопущенных век, я стал придумывать историю, которую им расскажу.

Определенно они не были наемниками, ибо не имели при себе оружия. Лошади их были породистые, сильные, они годились скорее не для битв, а для преодоления больших расстояний. К седлам не были приторочены охотничьи атрибуты, пища у моих спасителей была простая: сыр, хлеб, фрукты и вино. Я сделал вывод, что днем они путешествовали, а на ночь где-нибудь останавливались.

Я пытался отгадать цель их путешествия. Переметные сумы были набиты битком, но не продуктами или тряпками, а книгами и бумагами. Эти люди не были ни купцами, ни торговцами и, похоже, не придавали значения чинам и званиям.

Между собой и с другими они общались непринужденно. Но все они считались с мнением человека по имени Леонардо да Винчи. Это был тот, кто так тщательно выговаривал мое имя.

Я сразу стал звать его маэстро. Но один из его спутников поправил меня и сказал, что более подобающим будет «мессер», так обращаются к именитым гражданам. Однако Леонардо прервал его.

— Если мальчику нравится звать меня маэстро — пусть так и будет.

Для меня он навсегда останется маэстро.