Донна Лиза ждала ребенка.

Случилось то, чего, по мнению врачей, уже не могло быть.

Потеряв ребенка более двух лет назад, она и сама была уверена, что у нее больше не будет детей. Об этом она шепотом и сказала хозяину, когда мы стояли в холодной комнате у столика, на котором лежал трупик ее дочери.

В ту ночь я вытащил из хозяйской сумки маленькую огневую коробку и с помощью кремня зажег несколько угольков, для того чтобы растопить принесенный с собою воск. Он положил маленькие кусочки ткани на слегка приоткрытые веки и губы, а потом с помощью шпателя наложил теплый воск на личико девочки. Когда воск застыл, он снял маску и, завернув в солому, спрятал у себя под плащом. Потом он попросил няню Зиту позвать хозяйку.

И только тогда донна Лиза позволила своему горю вырваться наружу. Мы поспешили в холодную тьму и долго еще слышали за спиной ее рыдания.

Вот и теперь она не хотела никому говорить о новой беременности, пока дитя в утробе достаточно не окрепнет.

Я думал, что хозяин перестанет ее писать, однако, наоборот, работа над портретом стала его любимым занятием. Он еще чаще приходил к ней домой, сначала рано утром, пока дневной свет не становился слишком ярок, а затем ближе к вечеру, когда солнце начинало отбрасывать на двор длинные тени. Порой он вообще не брался за кисть, а только смотрел на картину или подолгу изучал лицо донны Лизы. Множество раз он рисовал на бумаге ее глаза и губы.

Перемены в ней были столь неуловимы, что я далеко не сразу их заметил. Но, находясь с нею в одной комнате, я постепенно стал замечать в ней какой-то особый свет, какое-то озарение, которого раньше не было. Она постепенно менялась, и хозяин пытался поймать ее преображение и перенести его на портрет. И все-таки в конце концов настал день, о приближении которого все мы знали, и она молвила:

— Пора сказать моему мужу.

— Да, — вздохнул маэстро.

Они помолчали немного.

— Он бы позволил мне, я знаю. Если бы я хотела продолжить.

— Он добрый человек, — ответил на это хозяин.

— Но… — Она замолчала.

— Я понимаю.

После этого все было уже по-другому.

Фокус ее жизни сместился, и, наверное, она не хотела, чтобы ей напоминали о том, что еще так недавно она пребывала в тоске и отчаянии. Настала пора думать о будущем. Она показала нам, какие приготовления делаются в доме, куда скоро должна прийти новая жизнь. Она провела нас в комнату, в которой стоял сундук с ее приданым, открыла его и показала нам детские платьица и рубашечки, а также полотняные пеленки для новорожденного.

Однажды маэстро пошел на виа делла Стуфа без меня и забрал свою картину. Он принес ее в монастырь, завернув в красивую ткань, которую, наверное, дала ему сама донна Лиза.

Портрет так и оставался завернутым в эту ткань после нашего переезда во Фьезоле. Изредка хозяин разворачивал картину, иногда работал над ней, а порой просто стоял и задумчиво на нее глядел — по целому часу и даже дольше. Она сопровождала его во всех дальнейших странствиях.

До конца жизни он никогда с нею не расставался.