— Кем бы ты хотел стать, Маттео?

Перестав подметать пол, я взглянул на Фелипе, который сидел за большим обеденным столом и пересчитывал кучки монет, лежавшие перед ним. Он разбирался с квартальными счетами наших поставщиков, которые как раз сегодня должны были прийти за своими деньгами.

— Я счастлив быть тем, кто я есть, — ответил я и принялся махать метлой с большим усердием, чтобы быстрее освободиться и получить какое-то другое поручение.

Мне не хотелось торчать в комнате, рискуя нарваться на еще одну нравоучительную лекцию. Как-то раз, примерно месяц спустя после того, как хозяин заговорил со мной о погрешностях моего образования, Грациано отвел меня в сторонку и тихо сказал, что мог бы позаниматься со мной чтением. Но я подумал о том унижении, которое ожидало бы меня в том случае, если бы кто-нибудь узнал, что я неграмотен. Тогда Салаи и другие подмастерья просто со свету сжили бы меня своими насмешками. Поэтому я отказался говорить на эту тему. Грациано пожал плечами и оставил меня в покое. Но разговор с Фелипе, скорее всего, оказался бы куда менее приятным.

Тут Фелипе оторвался от стола, подошел ко мне и отнял у меня метлу.

— Хозяин просил меня заняться твоим внешним видом, Маттео. Посмотри на себя! Рубаха на тебе совсем ветхая, и башмаки прохудились, совсем не годятся для холодной погоды. А ведь приближается зима… А волосы! — Фелипе приподнял прядь моих длинных волос и с брезгливостью в голосе заметил: — Тебе надо чаще ходить к цирюльнику.

Я не мог сказать ему, что с тех пор, как мы поговорили с писцом о том, что вскоре в Италии развернется борьба за власть, я стал отращивать волосы. Длинные волосы помогают скрывать лицо. И хотя я не слишком верил в то, что Медичи снова объявятся в этом городе, но предпочитал все же не маячить повсюду своей физиономией.

— Зимой с длинными волосами теплее, — сказал я Фелипе.

— Но хозяина беспокоит не только твоя внешность. Его волнует твое образование, твои знания.

— Я знаю предостаточно для того, чтобы выполнять свою работу! — запальчиво ответил я. — Да вы и сами говорите, что наступает зима. А зимой всегда больше дел, и у меня не будет времени учиться. Я буду занят по хозяйству.

— Действительно, приближается Рождество, — сказал Фелипе с ноткой напряжения в голосе. — Так почему бы тебе не принять решение и не пойти навстречу тем, кто хочет помочь тебе усовершенствовать свой ум? Тогда в этом году у нас было бы два праздника — Рождество Христово и рождение нового Маттео.

— Не хочу! — упрямо заявил я.

— Послушай меня! — Фелипе крепко сжал мою руку. — У тебя есть такая возможность, какой никогда не будет у большинства мальчиков, находящихся в твоих обстоятельствах.

— Мессер да Винчи предложил за свой счет нанять тебе учителя. Ты можешь получить такое образование, о котором другим остается только мечтать. К тому же ты должен понимать, что неизбежно повзрослеешь, скоро станешь юношей, и тебе придется соответствовать совсем иным требованиям к одежде и поведению. Стать мужчиной — не значит просто достичь определенного возраста. — Он сильно тряхнул мою руку. — Прими же то, что тебе предлагают, и перестань упрямиться.

Повесив голову, я промолчал.

Фелипе что-то недовольно пробормотал и вернулся к своим счетам.

Кончилось лето, потом миновала осень, и яркие краски меди и охры сменились зимней серостью, а я все не прислушивался к увещеваниям и отказывался заниматься своим образованием. Единственное, о чем я думал, так это о том, как ответить на письмо Элизабетты. Наконец наступил день, когда я отважился спросить Левого Писца, во что обойдется мне написание письма в несколько строк.

— Ах, мессер Маттео! — удовлетворенно воскликнул он. — Я давно жду, когда вы зададите мне этот вопрос.

— Какой вопрос? — спросил я, притворяясь, что не понимаю его.

— Нет, ты меня не проведешь, постреленок! Я отлично понимаю то, что имеют в виду, даже если мне этого не говорят! Ты хочешь ответить госпоже Элизабетте, а я тебе нужен, чтобы написать ей письмецо вместо тебя.

— В доме да Винчи много талантливых людей, которые хорошо ко мне относятся, — заносчиво ответил я. — А среди них легко найти того, кто с радостью сделал бы это для меня и при этом не взял бы с меня ни гроша!

— Допустим, такой человек нашелся, — заметил писец. — Но ведь остается еще цена чернил и бумаги, а также оплата услуг посыльного. Как ты думаешь, сколько будет стоить доставка письма из Флоренции в Милан? Заверяю тебя, что гораздо больше того, что ты можешь себе позволить!

На это мне нечего было ответить. Потому что за это я действительно не мог заплатить. Мой хозяин находился в постоянной переписке с Миланом. Там у него было много друзей среди художников, ученых и философов. Возможно, Фелипе не стал бы возражать, если бы я вложил свое письмо в один из отправляемых в Милан пакетов. Но, конечно, я должен был из своего кармана заплатить за доставку письма из города в то отдаленное имение, где жили теперь Паоло и Элизабетта.

И денег на это у меня не было.

— Что это за штуку ты носишь на шее?

Неожиданный вопрос писца поразил меня. Я настолько привык постоянно носить печать с собой, что даже забывал о ее существовании. Я никогда не расставался с мешочком, в котором она лежала. Кожа, из которой он был сшит, почернела от пота, но шнурок держался прочно, и из-за малого веса печати ее постоянное присутствие почти не ощущалось.

— О, Маттео, я заметил, как ты отреагировал на мой вопрос! — Старик прищурился. — Если там у тебя какая-то драгоценность, ты можешь ее продать и заплатить мне из этих денег!

Он протянул ко мне свои костлявые пальцы.

Отпрянув, я схватился за шнурок и мешочек, сшитый для меня монахинями из Мельте.

— Это не драгоценность! — пробормотал я. — Она ничего не стоит!

— Но что-то же в ней есть, — сказал писец. — Я ведь вижу, как ты прижимаешь ее к себе.

— Это реликвия, — нашелся я. — Святая реликвия.

— Какого рода реликвия? — спросил писец. — Она может оказаться очень ценной, если она настоящая.

— Это кости одной святой.

— Какой святой?

— Святой Друзиллы, — сказал я, вспомнив статую, которую видел в Мельте.

— Забавно, — сказал писец. — Мощи святой Друзиллы — вещь крайне редкая…

— Мне их дала бабушка, — ответил я. — Она сказала, что они очень древние…

Он засмеялся.

— Нет, эти мощи редко встречаются не из-за своей древности. Святая Друзилла была мученицей. Ее сожгли на костре. Так что от нее ничего не осталось, кроме пепла.

— Я… Мне…

— Твою бабку просто обманул какой-нибудь торговец, вот и все. — Он пристально посмотрел на меня. — Однако теперь, когда я знаю тебя лучше, я сказал бы, что, если твоя бабка была похожа на тебя, ее не так-то легко было провести!

Я постарался уйти от него как можно быстрее. Этот разговор вызвал неприятные воспоминания о Сандино и его делах с Борджа. После падения Борджа его владения в Романье стали одно за другим попадать в самые случайные руки. Кто мог их взять, тот и брал. В некоторые города вернулись прежние владельцы, например Бальони — в Перуджу. Однако теперь на эти маленькие, но довольно богатые княжества нацелился новый могущественный хищник. Почуяв шанс, оживились венецианцы и захватили Римини и несколько городов рангом поменьше. Поскольку эти места традиционно считались владениями церкви, Папа Юлий пришел в ярость и теперь собирал войска и заручался поддержкой союзников для того, чтобы вернуть утраченные земли под папский контроль. Если Ватикан будет меряться силами с могущественной венецианской державой, чью сторону возьмет Флоренция? Город уже наполнился слухами. Все только об этом и судачили. Хватит ли Совету, даже если он будет опираться на указания коварного Макиавелли, хитрости для того, чтобы удачно маневрировать между этими острыми скалами?

Шагая тем вечером домой через мост Понте Тринита, я потрогал мешочек, висевший у меня на шее. Нет, я не мог раздобыть денег, продав печать. Во Флоренции не было таких лавок, даже самых сомнительных, где я мог бы сбыть ее, не нарвавшись на вопрос, каким путем она ко мне попала. Конечно, я мог бы сказать, что нашел ее. Это было бы самым невинным объяснением. Я мог бы сказать, что она, по всей видимости, пропала, когда несколько лет назад дворец Медичи на виа Лaрга был разграблен, а семейство бежало из города, и что я нашел печать на берегу Арно. Скорее всего, человек, которому я попытался бы ее продать, принял бы меня за шпиона той или другой партии и донес бы на меня Совету в надежде на вознаграждение.

Я перегнулся через перила и посмотрел в воды Арно. После дождя река вздулась и бурлила; она была уже не по-летнему медленной, мелкой, грязно-коричневой, а по-зимнему быстрой, вероломной, неспокойной и серой. Я мог выбросить мешочек с печатью в реку. А почему бы и нет? Для меня этот предмет был источником опасности. Но я колебался. Если бы мне снова пришлось встретиться с Сандино, печать могла оказаться вещью, которая спасла бы мне жизнь. И кроме того…

Я погладил потрепанную кожу. Она была звеном, связывавшим меня с прошлым, с семьей дель Орте. Если не сама печать, то, по крайней мере, мешочек напоминал мне о времени, проведенном в монастыре. Нет, я не мог с ним расстаться.

Но мне нужно было обязательно написать Элизабетте, иначе я оказался бы полностью отрезанным от нее. Тогда я решил, что мне нужно заключить что-то вроде соглашения с Фелипе. Улучив момент, когда он остался один и погрузился в свою счетную книгу, я обратился к нему со своей просьбой.

Он сурово взглянул на меня.

— А что готов сделать ты, Маттео, в благодарность за такую исключительную милость со стороны нашего хозяина и этого дома?

— Я настрою свой ум на учебу, как вы того хотите, — смиренно ответил я.

И тогда он сделал то, чего я совершенно не ожидал. Он вдруг схватил меня за плечи обеими руками. Он чуть ли не обнял меня!

— Ох, как я рад за тебя! — сказал он.

Я вернулся к писцу, как только смог это сделать, и попросил его написать письмо от моего имени.

— Я бесплатно не работаю! — резко заявил он. — Деньги принес?

— Я принес то, что гораздо лучше денег. Я принес товар, на который ты с удовольствием обменяешь свои услуги!

— Хлеб? Вино?

— Нечто еще более ценное для тебя! — И я развернул кусок бумаги, который Фелипе щедро выделил мне для обмена на услуги писца.

Старик с уважением потрогал бумагу.

— Превосходное качество! — воскликнул он. — Венецианская, должно быть? Или, может быть, из Амальфи? — Потом он вдруг быстро спросил меня, словно ему пришла в голову неожиданная мысль: — А ты, часом, не украл ее, малыш?

Это предположение оскорбило меня, и я сделал шаг назад:

— Нет!

— Не обижайся на мой вопрос. Я должен был спросить. В этом городе так много людей, жаждущих обвинить друг друга из зависти. То есть если кто-нибудь спросит, откуда у меня такая бумага, я смогу заверить его, что она попала ко мне честным путем. — Он взял у меня бумагу и сказал, просияв: — Я смогу написать на ней твое письмо, Маттео, и у меня останется еще достаточно бумаги, чтобы сделать пару дюжин листочков с молитвами на продажу.

После этого писец написал под диктовку мое письмо, а Фелипе взял на себя его доставку в ответ на мое обещание заняться учебой, как только он найдет мне подходящего наставника.

Но не успел он это сделать, как произошло нечто ужасное.

И это ужасное было связано с фреской.