Часть четвертая
Левый писец
Флоренция, 1505 год. Два года спустя

Никто не обратил внимания на тот факт, что начало работы было назначено на пятницу, в тринадцать часов.

То есть никто, кроме меня и алхимика Зороастро.

— Не лучший день для того, чтобы начинать большое дело, — шепнул он мне, когда мы с ним стояли в толпе, ожидающей прибытия мессера Леонардо.

Я знал, какой сегодня день недели. Пятница. По пятницам всегда очень бойко шла торговля рыбой, потому что для церкви пятница — это день воздержания. В этот день добрые христиане отказывают себе в удовольствии вкушать мясо, вспоминая о жертве, принесенной Спасителем; ибо именно в пятницу был распят Иисус Христос. И очень многие, даже не христиане, считали пятницу проклятым днем.

— Потому что нынче пятница? — спросил я.

— Да, потому что нынче пятница, — эхом отозвался Зороастро. — И к тому же мессер Леонардо решил, что мы начнем класть краску на первую часть фрески не когда-нибудь, а в тринадцать часов.

У меня перехватило дыхание.

— Разве можно выбирать такой день и такой час для начала столь важной работы! — сокрушенно продолжил Зороастро.

— Но вы сказали об этом маэстро? — спросил я.

— Сказал вчера вечером. Но он не согласился хотя бы денек подождать. Сказал, что должен начать, потому что не может себе позволить платить рабочим за день простоя. И что его предупредили: члены городского Совета теряют терпение.

Они хотят видеть, как движется дело. Они жалуются, что прошло слишком много времени с тех пор, как он закончил картон для этой фрески. Какой-то служка передал ему, что если он не начнет класть краску сегодня, то Совет сочтет это еще одной недельной отсрочкой и попытается его оштрафовать.

Мы с Зороастро хорошо знали, как относится к этой фреске флорентийский Совет, и особенно его глава Пьеро Содерини.

Они совсем не уважали талант хозяина и с самого начала постоянно придирались к нему — с того самого момента, как два года назад он получил эту работу.

— Когда он приедет, Маттео, поговори с ним! — продолжал Зороастро. — Скажи, что начинать работу в такой час — значит накликать беду.

— Он очень вас ценит, — ответил я, — и если уж вам не удалось изменить его мнение, то мне и подавно не удастся.

— О да! Он высоко ценит меня за практическую сторону того, что я делаю. За мое умение работать с металлами, за мое знание элементов, их силы и свойств, за мое умение приготовлять краски… Но совсем не за другие мои занятия, не за попытки объяснить мистические предзнаменования. Нет! К ним он относится с презрением, как к чему-то не стоящему внимания умного человека и ученого. Вчера вечером, когда я умолял его перенести начало работ из-за того, что увидел неблагоприятные предзнаменования, он рассмеялся мне в лицо!

— Да-да, рассмеялся! — Зороастро мрачно взглянул на меня из-под густых бровей. — Нехорошо смеяться над силами, которых мы не понимаем.

Мы говорили об этом полушепотом, близко склонившись друг к другу. Нас связывало уважение к непознанному. Между тем другие рабочие о чем-то непринужденно болтали между собой. По негласному уговору мы с Зороастро не поделились с ними своими страхами. Мы чувствовали, что, если сделаем это, нас поднимут на смех. Люди, собравшиеся здесь, в государственном зале Палаццо Веккьо во Флоренции, в ожидании указаний маэстро, были в большинстве своем весьма искусными ремесленниками. Здесь были рабочие-поденщики, ученики и мастера-художники, некоторые из них — весьма ученые люди, изучавшие богословие, искусство и писания древних. Среди них, например, высокоодаренный Флавио Вольчи, пятнадцатилетний юноша, всего на несколько лет старше меня, но уже владевший древнегреческим и латынью.

Конечно, они стали бы издеваться над предзнаменованиями и предчувствиями, так взволновавшими меня и Зороастро.

Среди них нашлись бы и люди, подобные Фелипе, то есть следующие велениям церкви. Они бы сказали, что все это предрассудки, ибо любое зло можно одолеть с помощью молитвы.

А те, кто помещает в центр вселенной не Бога, а человека, тоже с презрением посмеялись бы над верой в магические силы. Но я чувствовал много общего между собой и этим невысоким, приземистым человеком по имени Зороастро, которого я уже достаточно хорошо узнал за два года, прожитые во Флоренции. Мы оба испытывали глубокое почтение как к естественным, так и к сверхъестественным силам, существующим в мире.

— Постараемся задержать его, насколько будет возможно, — предложил Зороастро. — По крайней мере, пока не минует тринадцатый час. Чтобы защитить его, мы должны сделать все, что в наших силах.

Я заметил, что Зороастро привязал красную нитку к распоркам давильного пресса, который он приспособил для растирания пигментных блоков и изготовления особых красок для нужд маэстро. В народе верят, что красная нитка отпугивает злых духов. Согласно легенде, давным-давно, в незапамятные времена, в самом начале мира, человек, устав от жизни во тьме и холоде, добыл с неба огонь. С тех пор любой красный предмет в доме человека или на его рабочем месте напоминает злым духам о том, что человек обладает властью над пламенем, способным сжечь их, и поэтому его оставляют в покое.

Помимо давильного пресса и других вещей Зороастро в зале Совета были установлены столы и подмости, перевезенные сюда из нашей мастерской в монастыре Санта-Мария-Новелла. На них стояли восковые и глиняные модели людей и лошадей, там же находился и сам картон, большей частью все еще прикрепленный к деревянным рамам. Несколько месяцев назад, в начале этого года, сюда привезли губки, смолу и штукатурку, чтобы подготовить поверхность стен. В течение последнего месяца центральная часть картона была перенесена на стену. Летописец, нанятый Никколо Макиавелли, секретарем Совета, написал рассказ о битве при Ангьяри — этой знаменитой флорентийской победе, — и маэстро было поручено изобразить эту битву. Опираясь на рассказ историка, мой хозяин придумал сюжет основной части картины — сражение за знамя. Это должно было символизировать дух Флорентийской республики, защищающей идеалы свободы от деспотической власти тиранов. Сцена эта была краеугольным камнем фрески, и все, кто смотрел на нее, были уверены, что, явленная наконец миру, она его ошеломит.

Как ошеломила меня, когда я впервые увидел ее.

Картина затягивала в себя. На ней были изображены кони и всадники, охваченные огромным напряжением, сошедшиеся в смертельной схватке. Вздыбившиеся, разъяренные кони и люди с искаженными ненавистью лицами и изогнутыми телами, пытающиеся уклониться от молотящих копыт.

Вихрь, водоворот.

Сбоку был изображен сбитый с лошади всадник с расколотым черепом. Над ним и другими павшими — копыта коней, топчущие раненых, которые ползут по земле. Лица участников кровавой резни перекошены спазмами ужаса, зубы оскалены перед лицом смерти. Воины режут и рубят друг друга, сцепившись в рукопашной. Они сражаются за знамя. Да, это был момент славы, но картина говорила скорее о жестокости людей, убивающих друг друга ради достижения цели.

Вечером того дня, когда очертания будущей фрески были полностью перенесены на стену, Фелипе, которого можно назвать самым практичным человеком на свете, долго стоял перед ней, а потом спросил у маэстро:

— Вы действительно хотите, чтобы люди приходили сюда и видели весь этот ужас?

— Ах, Фелипе! Неужели эта фреска вызывает у тебя только такие мысли?

Последовало молчание. Было известно, что маэстро никогда и ни с кем не обсуждает свои тайные намерения. Было также известно, что он ненавидит войну. Но для того, чтобы жить, ему нужен был покровитель; а покровители, наниматели и заказчики часто требовали от него изобретений, служивших войне. Так, может быть, он использовал эту картину для того, чтобы показать ужасную правду о войне?

— Если ты можешь увидеть, что изображено на картине, — сказал маэстро наконец, — то смотри на нее.

Теперь, когда я еще раз посмотрел на нее, в моей голове вспыхнула сцена в Переле — запах пролитой крови, страшное зрелище обезглавленного тела капитана дель Орте. Я снова почувствовал, какими скользкими были у меня пальцы, когда я привязывал коня. Увидел, что следы конских копыт на земле запачканы кровью.

— Приветствую, мастер Зороастро!

Мы обернулись. Маэстро да Винчи уже поднялся по лестнице с нижнего этажа, а мы и не заметили.

— Добрый день вам! — радостно обратился к нам маэстро. — Добрый день всем! Готовы приступить к работе?

Помощники и рабочие тепло поздоровались с ним.

— И тебе добрый день, Маттео! Ты здоров?

— Да, хозяин.

— Тогда начнем!

Зороастро взглянул на меня.

— На улице очень пасмурно, — сказал я тут же, надеясь, что, если мы немного задержим маэстро и потянем время, пока не пройдет тринадцатый час, как предложил Зороастро, тогда вред окажется уже не таким сильным. — Освещение плохое!

— Знаю. Во Фьезоле над холмами собирались тучи, да и Арно бурлила, когда я проезжал через нее.

— Так, может, подождем? — предложил я.

— Не стоит, пожалуй. — Он снял шляпу и положил ее на скамью. — Если все же начнется гроза, то освещение ухудшится, а не улучшится.

Стоял июнь, и дневной свет должен был быть ярким. Однако тот день выдался совсем не солнечным, хотя жарким и душным.

— Но при плохом освещении мы не увидим, тот ли кладем тон и…

— Мне не терпится начать! — оборвал он меня.

— Но…

— Хватит, Маттео! Прошу тебя.

Мы с Зороастро обменялись расстроенными взглядами.

Все сошлись у подножия центральной части фрески. Флавио Вольчи разлил вино, и мы подняли бокалы за маэстро.

Снаружи стало еще более пасмурно. Художники и ученики переглядывались между собой.

— Но нам действительно необходимо больше света! — осмелился сказать один из них.

— Тогда принесите лампы и свечи! — приказал маэстро.

Зороастро сжал губы.

Ему, как и мне, хотелось крикнуть: «Остановитесь! Обратите внимание на эти предупреждения! Они же столь очевидны!» Но преданность запрещала ему открыто критиковать друга. Он не стал бы возражать маэстро на глазах у всех.

Я немедленно отправился за лампами и свечами, сложенными в углу. Зажег их и расставил вокруг. Потом взял самую яркую лампу и встал рядом с маэстро.

Он взял кисть и опустил ее в ведро с краской, приготовленной по его собственному рецепту. Он хотел лично нанести на стену первый мазок, а уже потом допить с нами вино. Краска была темно-серой. Это был цвет грязи, цвет смерти.

— Итак, — сказал он, подняв одной рукой бокал, а в другой держа кисть, — за последний год вы все отлично потрудились, помогли мне закончить картон и перенести на стену центральную сцену. Впереди нас ждет еще много месяцев работы. А пока давайте насладимся этим моментом!

Он сделал шаг вперед.

И в этот миг подул ветер. Кажется, со стороны реки. Мы отчетливо услышали, как он прокрался в Палаццо делла Синьория и начал стучать в окна, как бродяга, требующий, чтобы его пустили в дом.

Хозяин заколебался. Зороастро опустил брови и выпятил подбородок, так что его бороденка теперь торчала вперед. Сложа руки на груди, он хранил молчание.

Где-то наверху раздался странный звук. Может, сломанная ветка упала на подоконник или кусок черепицы. Все посмотрели наверх. Ветер завывал все громче. Так воет зимняя вьюга, а не летний бриз. Все мы слышали этот вой.

А потом, столь внезапно, что мы не успели подготовиться и загасить свечи, от окна почти оторвался шпингалет, оно приоткрылось, и ветер резко ворвался в помещение. Свечи вспыхнули ярче и тут же погасли, словно их потушила невидимая рука.

Ударил городской набат.

— Надо прекратить работу! — прошипел Зороастро.

Но маэстро словно не слышал его.

Колокола тревожно трезвонили, предупреждая горожан, призывая их искать укрытие. Уже были слышны с улицы голоса людей, прячущихся под арками и навесами. Прачки на берегу реки, должно быть, собирали свои узлы. Сукновалы в Санта-Кроче торопливо прекращали работу, а молодые подмастерья поспешно накрывали крышками огромные чаны с кипящими красителями. Женщины в жалких бедняцких кварталах, расположенных внизу у самой реки, собирали своих детей и уводили их куда-нибудь повыше. Все жители Флоренции знали, что во время наводнения сила Арно так велика, что река легко может вырвать ребенка из рук матери.

Ветер усилился. Шпингалет окончательно оторвался, и окно громко стукнулось о внешнюю стену.

— Святые, храните нас! — воскликнул Флавио Вольчи.

Свирепый, как живое существо, ветер врывался в помещение и вырывался наружу. Он разметал пепел в камине и настежь распахнул дверь. Огромный поток воздуха хлынул в зал.

Ветер начал сбивать картон. Увидев это, маэстро с криком побежал к картону, бросив и кисть, и кубок с вином, который держал в руке. Я хотел поднять их и задел край деревянной скамьи, на которой стоял кувшин с водой. Кувшин полетел на пол. Зороастро попытался схватить его, но лишь задел пальцами. Кувшин упал и разбился.

Зороастро тихо простонал и прошептал себе под нос:

Много раз я слышал эти стишки от бабушки. Есть такой обычай. Случись тебе разбить чашку или кувшин и пролить воду, надо не мешкая выпить хотя бы глоток пролившейся воды и тем самым показать природе, что ты вовсе не пренебрегаешь ее щедрыми дарами и самым ценным из них — водой. Ибо без воды не может существовать жизнь. Однако не успели мы с Зороастро зачерпнуть воду из образовавшейся лужи, как кто-то из помощников маэстро опередил нас и вытер лужу тряпкой.

Зороастро всплеснул руками.

Я упал на колени. Может, удастся поймать хоть каплю из того, что разбрызгалось по полу? Но вся вода ушла, исчезла, просочилась вниз или была стерта тряпкой. Не осталось ни капли, которую я мог бы поднести к губам и показать, что мы уважаем пролитую воду. Ни капли, которую я смог бы слизать и не дать ей пропасть зря. Я поднялся и отошел в сторону.

Маэстро уже пришел в себя. Один из его помощников залез на леса и закрыл окно, другой запер дверь. С помощью Флавио маэстро заново закрепил картон.

— Это просто вода пролилась, — сказал нам маэстро. — Не золото же мы потеряли.

— Вода более драгоценна, чем золото, — тихо промолвил Зороастро.

— Она пролилась из разбившегося кувшина, — в отчаянии сказал я. — И впиталась в землю до того, как мы успели поймать хоть каплю.

— И что же это значит?

— Сегодня я здесь работать не буду! — объявил Зороастро.

Он был очень странным, этот маленький человечек Томмазо Мазино, известный под именем Зороастро, и все ученики и художники, работавшие с хозяином, так привыкли к его необычному поведению, что большинство из них не обращало на него никакого внимания. Но только не сегодня. Я увидел, что они пихают друг друга локтями, привлекая внимание к происходящему.

— Я возвращаюсь в кузницу. Пойдем, Маттео, поможешь мне!

Я было послушался, но тут же остановился, увидев, как рассердился хозяин.

Ученики перешептывались между собой. Даже эти образованные люди почувствовали тревогу, когда стали свидетелями очевидного. На улице пошел дождь, вернее, мощный ливень, яростно застучавший по крышам.

Но хозяину словно вожжа попала под хвост, что с ним крайне редко случалось. Теперь его было не остановить.

— Ты, Маттео, останешься здесь! — ледяным тоном сказал он. — А ты, Зороастро, как вольнонаемный, можешь идти восвояси. Но Маттео — мой слуга и должен делать то, что я велю.

Зороастро заволновался.

— Я останусь, — решил он. — Хотя мне не удается убедить вас уйти, я вас не покину. Не могу допустить, чтобы вы один пострадали. Слишком поздно. Того, что сделано, уже не поправишь. Наши жизни… наши смерти теперь связаны. — На его лице появилось выражение смирения. — Наша судьба решена. — И, помолчав, он добавил дрогнувшим голосом, четко осознавая то, о чем говорит: — Наши судьбы теперь так тесно сплелись, что ни одна сила в мире не в состоянии их развести.