7

За пять дней база «Фир» изменилась до неузнаваемости. Три акра каменной ровной площадки между ограждением и воротами превратились в подлинный муравейник. Вертолеты и маленькие транспортные самолеты прибывали денно и нощно, выгружая рабочих, снаряжение, провизию, топливо и всевозможное экзотическое оборудование. Тихие, тускло освещенные коридоры центральной части уходящего вглубь строения стали напоминать оживленные городские бульвары, полнясь гомоном голосов, щелканьем клавиш, гудением разных машин. Повсюду змеились силовые кабели, предательски валя с ног зазевавшихся торопыг. Генераторы базы, до сей поры выдававшие минимальную мощность, перевели в половинный режим, и их рев оглашал арктическую тишину. Сержанта Гонсалеса и троих его подчиненных сперва ошеломило, а затем начало откровенно раздражать внезапное вторжение штатских, не только превративших их сонное царство в улей, но и постоянно чего-то требующих от них. Небольшая воинская команда теперь неустанно трудилась, сращивая порванную проводку, заделывая щели и обеспечивая подачу тепла в десятилетиями пустовавшие помещения.

Эван Маршалл шагал вниз по склону, неся на плече заполненный образцами бачок. На полпути к цели он ненадолго остановился, чтобы отдохнуть и окинуть взглядом маленький городок, освещенный полуденным солнцем. Хотя съемочную группу расселили на базе — рабочих, осветителей, журналистов и ассистентов на уровне «В», а в чуть более комфортабельных комнатах уровня «С» всех главных шишек, — близ ограждения было разбросано множество сборных амбарчиков и прочих подсобных сооружений. Все эти временные домишки словно бы жались к громадному «Снежному барсу» — вездеходу на массивных танковых гусеницах, преграждавшему доступ к топливному хранилищу, которым могло бы гордиться любое армейское подразделение. А еще дальше покоился таинственный металлический куб. Зачем он нужен, не знал никто из любителей посудачить, а кто знал, тот молчал.

Но настоящая кутерьма началась после утреннего прибытия Эмилио Конти, исполнительного продюсера и генерального движителя проекта. По его распоряжению странные механизмы перегородили верхушку ледника, весьма осложнив жизнь ученым. А до того битый час продюсер ходил по базе и окружавшей ее промороженной тундре со своей операторской свитой, изучая, как падает свет на снег, лаву и лед, и разглядывая все, что только возможно, с десятка различных позиций в широкоугольный объектив, болтавшийся у него на груди. Кари Экберг все это время находилась при нем, видимо давая необходимые пояснения и записывая распоряжения на будущее, явно обещавшее принести много сюрпризов.

Маршалл снова поднял бачок с образцами, закинул его на другое плечо и двинулся дальше. Он чувствовал себя крайне уставшим. Ночью ему, как всегда, не спалось, а несшиеся отовсюду шумы только усугубляли бессонную маету.

Трудно было поверить, что со времени обнаружения смилодона прошла лишь неделя. Лично ему порой хотелось, чтобы замерзшее существо так и оставалось безвестным. Его отнюдь не радовала лихорадочная активность, столь противоречащая методике вдумчивого подхода к находке, могущей взбудоражить весь научный мир. Его раздражала таинственность, которой съемочная группа окружала свой драгоценный проект. И уже просто злило множество путавшихся под ногами людей. А время, удобное для изысканий, стремительно уходило. «Единственный положительный момент этой идиотической суеты, — подумал он, — заключается в том, что чем быстрее все тут раскрутится, тем быстрее они уберутся».

Обогнув вездеход, он направился к базе. Мимо пронесся какой-то киношник, таща длинную металлическую стойку. Маршаллу пришлось пригнуть голову, чтобы уберечь ее от удара. У ворот спиной к нему стояла группа сотрудников «Терра-Прайм», и, когда он, поставив термос на землю, принялся проверять состояние образцов, до него донеслись недовольные голоса.

— Худшее место из всех, где я вкалывал, — говорил кто-то. — Тут даже негде опрокинуть стаканчик. А я уж думал, что навидался дерьма.

— У меня задница онемела, — пожаловался второй голос. — В буквальном смысле. Кажется, я ее отморозил.

— О чем только думает Конти? Загнал нас в эту хренову глушь из-за какой-то там дохлой кошки.

— Да еще всякие олухи всюду болтаются, мешают работать.

«Оказывается, это мы им мешаем», — невесело улыбнувшись, подумал Маршалл.

— Кстати, насчет тех, кто здесь болтается. Слыхали о белых медведях? Их тут просто прорва. Если мы не замерзнем, они нас сожрут.

— А ведь за риск нам не платят.

— А также за вонь. Здесь воняет. И вода еле течет. И жратва — хуже нету. Я привык ко всему свежему — ананасы там, бутербродики, суши. А тут харч как в тюрьме: бобы, сосиски, замороженная капуста.

С дальнего конца лагеря неожиданно донесся взрыв веселого гомона и, мгновение спустя, снова. Закрыв термос, Маршалл отправился посмотреть, что там происходит.

Под металлическим кубом собралось около десятка человек. Они поздравляли друг друга, пожимали соседям руки и обнимались. Неподалеку от них стоял Конти — невысокий темноволосый крепыш с аккуратно подстриженной козлиной бородкой. Он наблюдал за всеобщим восторгом, скрестив на груди руки. Рядом топтался представитель руководства телеканала по фамилии Вольф, возле него маячили операторы, один с большой камерой на плече, второй с маленькой, обыкновенной. Чуть дальше расположился еще один тип — тот, который несколько минут назад едва не оглоушил Маршалла. Он контролировал микрофон, закрепленный на длинной удочке, опиравшейся на треногу. Провода от камер уходили в прикрепленную к его поясу сумку.

Маршалл с любопытством оглядел Конти. Слава шагала впереди этого человека. Его документальный фильм «Роковые пучины» об исследовательских подводных лодках, изучающих глубочайшие океанские впадины, завоевал много наград и до сих пор регулярно демонстрировался в музеях и специальных кинотеатрах. Другие отснятые им ленты, в основном посвященные дикой природе и экологическому кризису, также встретили одобрение критики и пользовались всеобщим успехом. Козлиная бородка и порывистые движения в сочетании с диковинным объективом, поблескивавшим у знаменитости на груди, подобно огромному черному бриллианту, вполне отвечали образу выдающегося эксцентричного режиссера. «Единственное, чего ему не хватает, — подумал Маршалл, — это мегафона и белого галстука». Однако он тут же напомнил себе, что внешность часто бывает обманчивой, а стоящий перед ним бодрячок не только пользуется заслуженным уважением благодарных ему соотечественников, но и обладает немалым влиянием в сферах повыше.

— Еще раз, — сказал Конти с легким итальянским акцентом. — Больше радости. Помните: вам наконец все удалось. Миссия выполнена. Я хочу видеть это и слышать.

— Мотор, — сказал человек с ручной камерой.

— Съемка! — произнес Конти.

В толпе собравшихся вновь раздались радостные возгласы. Люди подпрыгивали, кричали и размахивали руками, хлопали друг друга по спине. Маршалл озадаченно огляделся вокруг, мучительно сознавая, что ничего не может понять.

Экберг стояла невдалеке, наблюдая за происходящим. Несмотря на крайнюю занятость в последние несколько дней, она, завидев его, всегда приветливо улыбалась, в отличие от большинства прочих киношников, которые явно давали понять, что присутствие посторонних их раздражает.

Он подошел к ней.

— Что происходит?

— Финал, — сказала она. — Апофеоз выдающегося успеха.

— Финал?

— Ну… именно это сейчас мы снимаем.

— Но… — возразил он, и тут до него вдруг дошло.

Конти снимал реакцию киногруппы на успешное завершение… неважно чего, главным тут был взрыв восторга. Похоже, продюсер спешил взять в кадр все, что работало на проект, независимо от того, как это сообразовывалось с реальностью. Концепции линейности времени для него не существовало — и Маршалл понял, что ему еще многое предстоит узнать о документальном кино.

Конти кивал, явно удовлетворенный последним дублем. Он повернулся к оператору с тяжелой камерой.

— Снято?

Тот улыбнулся и показал большой палец. Конти перевел взгляд на Экберг и заметил Маршалла.

— Вы ведь Маршалл, так? Эколог?

— Палеоэколог, да.

Конти посмотрел в свой блокнот и что-то отметил там карандашом, не снимая перчатки.

— Хорошо. И весьма кстати. — Он снова взглянул на Маршалла, на этот раз более внимательно, изучая его, словно кусок поданного ему мяса. — Не могли бы вы собрать вашу команду в теплой одежде минут, скажем, через пятнадцать? Если все вы появитесь перед камерой, это прибавит съемкам реальности.

— Что за съемки?

— Мы поднимемся на гору.

Маршалл поколебался.

— Буду рад вам помочь. Но сперва, мне кажется, пришла пора вас спросить, что именно вы здесь снимаете. Мы ничего пока толком не знаем. Не хочу показаться назойливым, но наше неведение чересчур затянулось.

Конти втянул ноздрями холодный воздух.

— Мы хотим отснять как можно больше материала до прибытия Эшли.

— Кстати, этого я тоже не понимаю. Зачем ведущей лететь сюда? Почему она не может добавить свой комментарий в Нью-Йорке, когда фильм уже будет смонтирован?

— Потому что дело не в простом комментарии, — ответил Конти. — Речь идет о документальной драме. Выдающейся документальной драме.

Маршалл нахмурился.

— Какое это имеет отношение к нашей работе? Или к коту, которого мы нашли?

Конти едва заметно улыбнулся.

— Как раз к коту это имеет непосредственное отношение, профессор Маршалл. Видите ли, мы сейчас намерены вырубить его изо льда.

Маршалл не поверил ушам, чувствуя, как по спине у него пробежал холодок.

— Вы сказали — вырубить?

— Сплошным блоком. Чтобы доставить в наше специально подготовленное хранилище. Его опечатают и начнут постепенно растапливать лед. — Конти сделал эффектную паузу. — А когда хранилище снова вскроют, этот процесс будут снимать вживую, прямо на глазах миллионов.