Падуя, Болонья, Пиза. Двигаясь по Италии к северу, Себастьян потратил неделю, чтобы добраться до Ливорно. Они с Францем оказались там в полдень. Вольный и нейтральный город герцогов Медичи был самым странным из тех, что он когда-либо видел: сущий Вавилон. Тут говорили на всех языках земли, а население состояло из испанцев, итальянцев, евреев, португальцев, мавров, французов, турок, армян, поляков, англичан… Эти люди продавали и покупали все: свинину, шелк, обезьян, корабли, слоновую кость, пушки, книги и, разумеется, людей.

Хозяин гостиницы «Альберго делла Торре» заговорил с ним по-английски, горничная — по-арабски. Быть может, в конечном счете таким и был рай.

Маркиз Бельмаре уступил место графу де Сен-Жермену, и тот отправился в порт, чтобы узнать, когда ожидается прибытие русского флота. С часу на час, ответили ему. В самом деле, на набережных царила лихорадка. Наскоро пообедав рыбой и макаронами, он поднялся в свою комнату немного вздремнуть. В три часа пополудни Франц разбудил его:

— Русский флот входит в гавань, сударь.

Но это был всего лишь речевой оборот. Когда, торопливо одевшись, Себастьян спустился вниз, чтобы бежать в порт, он увидел целый лес мачт и парусов, совершенно заслонивших горизонт. Двадцать один корабль. Войти в порт смогли только семь с флагманом во главе.

Себастьян протолкался сквозь толпу, которая редко видела подобное зрелище. Примерно через час адмиральский пятидесятидвухпушечный корабль подошел к набережной. Матросы-акробаты соскользнули по канатам, спрыгнули на причал и проворно пришвартовали судно. В борту трехмачтового корабля открылась дверца, и был спущен трап. Появился офицер в великолепном сине-золотом мундире и упругим шагом ступил на шаткие сходни. Это был Алексей — загорелый, победительно сияющий. Грянули рукоплескания. Себастьян протиснулся через группу каких-то англичан. Алексей заметил его, раскрыл объятия и, бросившись к нему, крепко расцеловал. Англичане наблюдали сцену с удивлением. Один из них, которого Алексей тоже поспешил приветствовать, оказался британским консулом. Последовали новые объятия.

— Саго amico! Саго padre! — воскликнул Алексей, опять стиснув Себастьяна.

Потом указал на консулов Англии и России и представил им Себастьяна:

— Генерал русской армии граф Салтыков.

Себастьян пожал руки консулам. Но был озадачен: опять это имя. Какого черта все это значит?

— Вы приносите нам удачу! — заявил ему Алексей. — Во всем!

При таком количестве свидетелей, и англичан, и русских офицеров, сходивших с корабля, невозможно было дальше недоумевать или лезть к адмиралу с вопросами, не поставив его в неловкое положение.

— Консул Англии устраивает для нас пир, — объявил Орлов. — Вы окажете мне честь, присоединившись к нам, чтобы выпить за нашу победу?

— Разумеется, — ответил Себастьян, еще более удивленный тем, что его приобщают к морской победе, в которой он не принимал никакого участия.

Трапеза состоялась в просторных садах британского консульства. Столы были накрыты на полсотни приглашенных. Себастьян воспользовался сутолокой, чтобы спросить у Орлова вполголоса:

— Алексей, не соблаговолите ли вы объяснить мне хоть что-нибудь?

— Позже, дорогой друг, позже. Я буду в Нюрнберге через две недели. Потерпите до тех пор? Но почему вы не надели мундир, который я вам послал?

— Я не ожидал встретить вас в Ливорно.

Их разделили. Себастьян оказался за столом вместе с консулами и адмиралом. Он трижды поднимал свой бокал и по настоянию Алексея даже вынужден был произнести несколько слов по-русски. Ему мощно рукоплескали.

Впрочем, чокались много, и часам к шести вечера уже никто, казалось, не был в состоянии держать связные речи. Себастьян откланялся после бесконечных объятий. Российский консул схватил его за руки и вскричал:

— Какой великий день для нас, генерал!

Русские офицеры тоже подошли обнять Себастьяна.

Из обрывков разговоров он смог уловить только слова английского консула:

— Полагаю, что с господством турок в Средиземном море теперь покончено.

Быть может, наконец-то и для Греции пробил час.

Через три недели в тиши своей хёхстской усадьбы Себастьян вернулся к написанию «Пресвятой Тринософии», прерванному на сцене с исчезновением серебряной стены:

«Вместо нее моему взору предстало огненное озеро. Сера и смола перекатывали свои пылающие волны. Я содрогнулся. Громовой голос повелел мне пройти сквозь языки пламени. Я подчинился, и они, казалось, потеряли свою силу. Я долго шел сквозь это горнило, пока не достиг некоего пространства, где увидел грандиозное зрелище, явленное моим очам благодаря небу.

Сорок огненных столпов обрамляли круглый зал, в котором я находился. С одной стороны они ярко пылали серебряным и белым огнем, а с другой, в тени, сумрачно тлели. Посреди возвышался алтарь в виде змеи. Ее переливчатая чешуя сверкала золотом с зелеными отсветами, отражая окружающее пламя. Глаза казались сотворенными из рубинов. Перед змеей, на голове которой стоял кубок, была развернута перевязь с серебряными письменами и драгоценный меч был вонзен в землю. Послышался хор небесных духов и голос объявил: "Конец твоих испытаний близок. Возьми меч и порази змею".

Я вытянул меч из ножен и, приблизившись к алтарю, одной рукой схватил кубок, а другой нанес рептилии ужасный удар по шее. Клинок отскочил, и эхо удара было подобно звону бронзы. Но не успел я подчиниться голосу, как алтарь исчез и огненные колонны испарились в необъятности пространства. Тем временем отзвуки удара множилось, словно тысяча ударов были нанесены одновременно. Некая рука схватила меня за волосы и потянула к своду, который приоткрылся, чтобы пропустить меня. Вокруг роились призрачные тени — гидры, ламии, змеи. Вид меча, который я держал в руке, рассеял это гнусное сонмище, подобно тому как первые лучи солнца рассеивают зыбкие сновидения, порождения ночи. Поднимаясь все выше и выше сквозь оболочки сферы, я вновь увидел дневной свет».

Это было нереально, но правдиво. Именно так в глубинах самого себя и прожил он жизнь. Что знают люди о своей жизни? Это сон, который вам снится. Мелкие заботы и страстишки сознания делают человека слепым и глухим к подлинному миру, тому, где обретаются истинные силы — силы незримого.

К тому миру, где теперь обитает баронесса Вестерхоф.

Ему на глаза навернулись слезы. Почему? Наверняка из-за чувства отверженности, которое он некогда осознал у последователей Джелал эль-Дина эль-Руми.

Прожив жизнь, человек считает, что жил.

Ему хотелось кружиться в танце среди звезд. Но вместо этого он обмакнул перо в чернила.

«Едва я достиг поверхности земли, как мой невидимый проводник повлек меня еще быстрее. Скорость, с которой мы неслись сквозь пространство, невозможно сравнить ни с чем. Я с удивлением заметил, что вылетел из чрева земли в другом месте, гораздо дальше окрестностей Неаполя. Пустыня и несколько треугольных силуэтов было единственным, что я мог различить. Вскоре, несмотря на испытания, которые я превозмог, новый ужас охватил меня. Земля теперь казалась мне всего лишь далеким облачком. Я был вознесен на ужасающие высоты. Мой невидимый проводник отпустил меня, и я начал падать. В течение неопределенного времени я кувыркался в пространстве, а земля все шире развертывалась перед моим смущенным взором. Я уже мог подсчитать, через сколько минут разобьюсь о скалы. Но мой проводник, столь же стремительный, как и моя мысль, подхватил меня и снова понес, потом опять отпустил. В конце концов он вознес меня с собою на неизмеримую высоту. Я видел, как сферы обращаются вокруг меня и земли, движутся по своим орбитам под моими ногами. Внезапно гений, который нес меня, коснулся моих глаз, и я потерял сознание.

Не знаю, сколько времени я пребывал в этом состоянии. Когда я очнулся, я возлежал на роскошных подушках. Воздух, которым я дышал, был напоен ароматом цветов. Синее одеяние, усеянное золотыми звездами, заменило мою льняную тунику. Желтый алтарь возвышался предо мной. Чистое пламя горело на нем, не имея другого питания, кроме самого алтаря…»

Себастьян в изнеможении остановился.

Теперь его связывало с собственной жизнью только сознание Александра и еще Пьера.

Аскеза не была невинным упражнением. Она поглотила в нем животные клетки. Он принес себя во всесожжение на собственном алтаре — одновременно жрец, священный огонь и жертва.

Себастьян плохо читал книги, он принимал написанное буквально, тогда как это были всего лишь символы.

Он самого себя превратил в золото; отныне он был неизменен, неподвластен никакой порче.