Оправившись после всех выпавших на его долю испытаний, Барбере уехал во Францию. Себастьян погрузился в размышления.

Вне всякого сомнения, шевалье был разочарован в своей миссии. Он согласился на нее бескорыстно, не ради наживы или славы, но в надежде проявить героизм. Вместо этого он стал инструментом, приблизившим жестокий конец безумного царя. Гуманизм француза подвергся тяжелым испытаниям. Поначалу Барбере безраздельно доверял Себастьяну. Теперь шевалье удалился, пребывая в убеждении, что любые идеи бесчеловечны. В этом последнем заявлении читался безмолвный упрек Себастьяну. Но действительно ли бесчеловечными являются сами идеи? Или, быть может, люди, использующие их для борьбы за власть?

Неужели Александр также испытал разочарование? Вот уже месяц, как сын не давал о себе знать. Без сомнения, он уехал в Лондон и теперь напишет из Блю-Хедж-Холла.

Себастьян собирался уже захлопнуть эту страницу своей жизни, когда его навестил нежданный гость, барон Засыпкин. Начальник тайной императорской полиции находился в Вене с целью установить и, если возможно, упрочить секретные отношения, что связывали его страну с Австрией до восшествия на престол Петра III и которые последний едва не разрушил своими неосторожными угрозами в адрес Венского двора. Ему, без сомнения, стало известно, что граф де Сен-Жермен находится в городе.

— Вы как-то слишком неожиданно покинули Санкт-Петербург, — заметил Засыпкин после того, как они обменялись первыми любезностями.

— Мне больше нечего было там делать, барон, и я счел более разумным позволить основным действующим лицам проводить свою политику и избавил себя от необходимости высказывать свое мнение, которое позже мне могло быть поставлено в вину. Я полагаю, что под предлогом последних событий в этом городе столкнулось множество амбиций. Они, право же, не входят в сферу моих интересов.

Засыпкин покачал головой и с улыбкой продолжал:

— Баронесса Вестерхоф очень удивлена, что вы с ней не простились…

Себастьян сделал про себя вывод, что, выходит, это Александр не счел нужным с ней попрощаться.

— Я полагал, что баронесса поглощена новыми заботами и делами императрицы. Смею надеяться, что все идет именно так, как вы хотели.

Засыпкин удивленно приподнял брови.

— Мне следовало бы более точно сформулировать моипожелания, — ответил он. — Они были только в интересах престола. Боюсь, как бы в один прекрасный день одно не стало другому противоречить. И та малость свободы совести, какая у меня еще осталась, может сделать из меня предателя.

Это признание озадачило Себастьяна. Засыпкин между тем продолжал:

— Служа верой и правдой новому российскому царю, я должен был бы арестовать вас, едва только вы прибыли в Россию по настоятельной просьбе баронессы Вестерхоф. Ее я должен был бы также разоблачить и предупредить царя, что князь Барятинский и братья Орловы замышляют против него заговор. Между тем я медлил. Я не был уверен. Я сомневался, что заговор уже созрел. Я оказался не готов к той стремительности, с какой вы принялись за дело, оформили его и взяли на себя организацию. Если бы в тот памятный вечер, когда царь ужинал в Зимнем дворце, вы не нашли способа — до сих пор не понимаю, как вам это удалось, — в ближайшие часы предупредить императрицу, а также сообщить заговорщикам, что царь по окончании ужина отправился в Ораниенбаум, я не уверен, что переворот удался бы. Как у вас это получилось?

Себастьян улыбнулся, но от объяснений воздержался: иначе пришлось бы раскрыть роль Александра. Уклонившись от ответа, он сам задал вопрос:

— А почему переворот мог провалиться?

— Император сбежал бы в Кронштадт, а там сел бы на корабль. Он попросил бы о помощи Фридриха. И, без сомнения, получил бы ее. Фридрих послал бы свои войска. Русская армия оказалась бы без командования. Пруссаки одержали бы победу и восстановили Петра Третьего на престоле. С точки зрения политики это было бы катастрофой. Россия оказалась бы у Пруссии еще в большем подчинении, чем если бы царю удалось осуществить свои первоначальные планы. Ваше вмешательство предопределило исход событий. Вы помогли моей стране избежать двух бедствий: проведения в жизнь политики Петра Третьего и прусской интервенции.

Себастьян оставался безучастным. Признательность казалась ему чрезмерной, но при этом никакого головокружения он не чувствовал. Он ждал совсем другой благодарности.

— А что теперь? — спросил Себастьян.

— Положение непонятное. Екатерине довольно трудно доказать законность своих притязаний. Ее советник, граф Панин, полагает, будто лучшим решением было бы сделать ее регентшей, пока на престол не взойдет ее сын Павел. Но наши законники не уступают. Они ссылаются на то, что царевич — это сын Салтыкова и, следовательно, не имеет никакого права на наследование. Мне известно, что Екатерина, если вывести ее из терпения, согласилась бы выйти замуж за единственного законного потомка Петра Великого — Ивана Шестого.

Засыпкин вздохнул и отпил кофе, поданный ему Францем.

— И что же?

— Иван Шестой безумен. Или его лишили разума годы, проведенные в заточении. А Екатерина не станет делить власть.

— А Григорий Орлов? — спросил Себастьян.

Засыпкин невесело усмехнулся.

— Граф спит и видит, что императрица сделает его своим супругом. Но и здесь то же самое: Екатерина откажется делить власть. Похоже, Орлов не понимает: постель и престол — разные вещи.

На сей раз улыбнулся Себастьян.

— Если я вас правильно понимаю, — сказал он, — партия сыграна лишь наполовину.

— И вы понадобитесь нам снова, — кивнул Засыпкин.

— Нам?

— Мне, — ответил Засыпкин, глядя Себастьяну прямо в глаза. — Я один, и я подчиняюсь приказам. Мне нужен совет человека, подобного вам. Петр Третий был убогим, жалким человеком, к тому же пьяницей. Он явно оказался не на своем месте: его воспитывали в презрении к России. Но в целом идеи его не так уж и плохи. Наша страна нуждается в реформах, и в принципе прусская модель недурна. Когда мы преодолеем первое препятствие и Екатерина окажется на престоле, необходимо будет вплотную заняться реформированием.

Помолчав немного, Себастьян заявил:

— Вы сожалеете о том, что одиноки. Вы были бы менее одиноки, если бы вас поддерживали просвещенные друзья.

— И где же я их возьму? — печально улыбнулся Засыпкин.

— Существуют сообщества людей достаточно твердых, чтобы соблюдать свои принципы вне зависимости от политических пертурбаций.

— Что это за принципы?

— Есть, барон, некий разум, который правит миром. Он неизмеримо сильнее и значительнее, чем разум самого мудрого из мудрецов. Его законы суть порядок и гармония, которые достигаются путем преодоления противоречий. Высшие умы всегда осознают его присутствие.

— Это нечто из области философии.

— Разумеется. Но не стоит ее презирать, — сказал Себастьян. — Она руководит также и деятельностью.

— Вашей?

— И моей в том числе.

— Как это понимать?

Себастьян улыбнулся:

— По правде говоря, барон, я ожидал от вас другой признательности. Петр Третий был частью хаоса. Останься он в живых и заручись поддержкой Фридриха, он бы опустошил всю Европу. Мы сейчас выходим из семилетнего периода войны, а могли бы ввязаться в куда более длительные войны. Вот почему я содействовал вашему избавлению от опасного человека.

Засыпкин, похоже, был удивлен. Он на мгновение задумался.

— Выходит, его смерть была выгодна не только моей стране.

— Да. Мир избежал опустошения и разрухи.

— Вы работаете на весь мир? — спросил Засыпкин с едва заметной иронией. — А я-то полагал, что вы служите России…

— Я ее и не предавал, России была оказана услуга, и вы приехали меня с этим поздравить. Если бы разразилась обещанная Петром резня, ваша страна оказалась бы обескровлена.

— Это ваше Общество внушило вам подобные взгляды? — спросил Засыпкин.

— Принципы, которые им руководят, учат быть выше суеты.

— Разве это не есть привилегия монархов?

— Как вы могли убедиться, не всегда.

— Стало быть, вы ставите себя превыше монархов? — вытягивая от волнения шею, спросил Засыпкин.

— Это принципы, а не я ставят себя превыше монархов.

Засыпкин задумался.

— Но разве эти принципы не обременительны? И что делать, если они противоречат приказу, который человек обязан выполнить?

— Так не может быть. Просвещенный разум знает, что истинная сила основана на гармонии и что сила без любви уязвима и в конечном итоге оборачивается слабостью. Именно так было с Петром Третьим. Его внутреннее беспокойство и, вполне возможно, ощущение собственной слабости вело его к крайностям и, как следствие, к очевидным ошибкам, таким как публичная демонстрация низкопоклонства перед Фридрихом или оскорбление супруги. Вы сами, барон…

Засыпкин вопросительно посмотрел на него, ожидая продолжения.

— Вы сами, барон, вы ведь пребывали в неуверенности в течение последних месяцев правления императрицы Елизаветы и шести месяцев царствования Петра Третьего. Вы не знали, чью сторону принять. Вероятно, именно по этой причине баронесса Вестерхоф дала мне понять, что я в России по своей собственной воле. Ведь это вы велели ей так сказать?

Засыпкин кивнул в знак согласия.

— Да, это так. Я имел основания опасаться, что, если заговор раскроют, вы, возможно под пыткой, обвините меня в том, что я им руководил или, во всяком случае, поддерживал.

— Это только доказывает вашу неуверенность и ваше беспокойство, — сказал Себастьян. — Если бы вы принадлежали к этому Обществу друзей, о котором я здесь упомянул, вы были бы окружены людьми доброжелательными и, следовательно, более спокойными. И более выдержанными. Братство высших умов подобно гармонии планет. Когда в основе его лежит согласие, оно правит миром.

Засыпкин вздохнул.

— Это Общество существует?

— Да.

— Это его настоящее название?

— Существуют различные ветви. Одна из них, именно та, где я являюсь председателем, — это «Капитул Святого Гроба Господня».

— Я могу туда вступить?

— Да. При условии соблюдать тайну о том, что вы там узнаете, и о самом вашем членстве.

— Для меня это не составит труда, — сказал Засыпкин. — Я к этому привык.

— Прекрасно. Приходите сегодня на ужин.

Засыпкин на мгновение задумался.

— Чего вы добиваетесь? Славы? Однако вы прилагаете все усилия, чтобы ваше существование было как нельзя более скромным.

— Спросите у графа Банати. Я оказал вам услугу в надежде, что однажды вы поможете освободить Грецию от оттоманского ига.

— Так вот что вами движет? — покачал головой Засыпкин.

— Вам эта цель кажется недостойной?

— Отнюдь. Просто я не знаю, какой монарх осмелится бросить вызов туркам ради освобождения Греции.

— Слава России от этого только выиграет. Поверьте мне.

Странная ситуация: вербовать того, кто сам привык отдавать приказы, в свое общество, хозяином которого он был. Но Общество друзей признавало лишь моральное первенство.

В конце процедуры инициации Засыпкин был немало удивлен, узнав о том, что принимал его граф Антон Венцель Кауниц-Ритбургский.

Этот человек был канцлером Австрийской империи.

20 августа Себастьян получил приглашение от императорского кабинета участвовать в короновании на престол императрицы Екатерины II, в Успенском соборе в Москве, которое состоится 22 сентября 1762 года.

Выходит, партия была ею выиграна окончательно.

Но Себастьян не собирался участвовать в шумных празднествах. Он вообще считал весьма неосмотрительным показываться в кругах, близких к российскому престолу. Ревность порождает врагов точно так же, как успех притягивает друзей. Причем первые куда чаще являются истинными. Кроме того, Себастьяну совершенно не хотелось видеть ни братьев Орловых, ни баронессу Вестерхоф.

Ему хотелось разгадать загадки — хотя бы некоторые — иоахимштальской земли. Каждый раз, когда граф открывал обитый свинцом ларчик, он неизменно убеждался, что она не потеряла своих магических свойств. Цела и невредима! Это было средоточие могущества вселенной. Осколки солнца, упавшего на землю.

В третий раз Себастьян положил на шкатулку стеклянную пластину, вырезанную специально для этой цели, и сверху опустил ладонь. И как во время двух предыдущих опытов — последний раз перед этим жалким пастором Норгадом, — плоть обрела полупрозрачность и сквозь красноватые очертания руки стали отчетливо видны кости.

Сен-Жермен поспешно убрал руку и стеклянную пластинку, затем захлопнул ларчик.

Какой мог он из этого сделать вывод? Способ окрашивания непроницаемой субстанции? Ничтожное применение знаний о могуществе вселенной.