«Дорогой сын.Не знаю, когда попадет к тебе это письмо – сразу ли после моей смерти, или спустя много лет, и кто передаст его – мама или тетя Энея. Если ты вдруг наткнешься на него, пока я жив,– прошу, отложи чтение до поры, когда меня не станет. Мне не хотелось бы снова обсуждать вещи, о которых пойдет речь, хотя ты и вправе узнать о них.Стоит ли рассказать все сестре и когда лучше это сделать – решать тебе.Итак, вот она, моя история, о которой я предпочел бы не вспоминать.Мы с твоей матерью, как ты знаешь, родились и выросли в Италии. Тем не менее я утаил от вас кое-какие подробности, о чем тебя, должно быть, уже известили. Мы происходим вовсе не из маленького городка, разрушенного бомбардировками. Наш дом стоял на набережной реки По в самом Турине, прямо над церковью Богородицы. Быть может, его чугунные врата сохранились до сих пор. В этом доме сменилось пять поколений выходцев из рода Фубини – такова наша настоящая фамилия. Мы не католики, а иудеи. Прилагаю имена немногих оставшихся родственников. Захочешь с ними связаться, сначала езжай к моему брату Симону, если он еще жив.Должен признать, милый Феликс, что я не стыжусь своей лжи, хотя мысль о том, сколько боли она может тебе причинить, разрывает мне сердце».
«Я очень хочу, чтобы ты меня понял.Прежде всего, твоя настоящая семья заслуживает того, чтобы ею гордиться. Фубини принесли родине немало добра. С нашей помощью открывались новые школы и больницы для бедных. Страховой бизнес семьи все еще существует; контора "Ассикурационе ди Фубинис" стоит у самого променада, где туринцы так любили прогуливаться в довоенное время. И, хотя я не разговаривал с твоим дядей Симоном уже сорок лет, он исправно кладет четверть дохода на наш банковский счет.Почему я его бросил, бежал из Италии, забыл нашу веру? Да, евреи обосновались в Италии еще до прихода римлян, а Фубини веками жили в Турине. Однако никто из них не предвидел Освенцима.Мы, итальянцы, славим любовь и семью, презираем тиранов, то и дело являющих миру свои мерзкие рожи. Мы ценим честь и уважение, зато правила и формальности – не для нас. Как ты сам выразился после первой поездки в Турин: "В Италии красный свет на перекрестках – всего лишь намек, не более". Нашу родину много раз завоевывали, и каждый оккупант устанавливал в ней свои правила, так что их попрание стало всенародным досугом. И этим-то людям Гитлер хотел привить антисемитизм – людям, которые запросто входят туда, где написано "Опасная зона"!Когда в 1938 году был обнародован "Расовый манифест", мы с твоей мамой лишь недавно полюбили друг друга. Наши семьи благословили нас, однако свадьба прошла вовсе не так, как мы надеялись. Друзья-христиане боялись, что их увидят у входа в главную туринскую синагогу. Поздравления и подарки они приносили нам позже, украдкой.Благодаря таким людям большая часть еврейской общины воспринимала ограничения спокойно, надеясь, что когда-нибудь их отменят. Но, как ты знаешь, я привык готовиться к худшему. У меня были связи в Европе – друзья по университету, старые клиенты. Я кое-что слышал, в отличие от остальных. Ко всему меня коробило от того, что я был не вправе лечить пациентов, которые нуждались в моей помощи. Многие приходили и начинали отшучиваться: "Я пришел к тебе по дружбе, а не лечиться. Не взглянешь ли на мое плечо, пока я здесь? Я не буду платить, раз это запрещено, просто забуду у тебя немного денег".Большинство итальянцев такие. Они не только плевали на Муссолини и Гитлера, но и храбро отстаивали то, что считали правильным. Некоторые шли на уступки, становились предателями – куда же без этого. Но в основном было по-другому. Так что итальянского народа я не боялся. Я боялся его правительства.Здесь, Феликс, я перехожу к самому страшному, однако позволь мне сделать небольшое отступление. Сначала я расскажу тебе о твоих радостях.Загляни в коричневый конверт, который я оставил, и ты увидишь там фотографию. Прекрасная девушка и не самый неказистый юнец стоят перед маленькой желтой виллой под аркой, увитой розами. Они смотрят друг на друга и не видят ни солнца, ни птиц, ни роз, ни чудесного озера позади; они видят только друг друга».
«Глядя на фотографию, сын, ты поймешь, в кого пошел лицом. Длинные ресницы, густые темные волосы и светлая кожа достались тебе от матери. Твоя сестра больше похожа на меня: симпатичная, но более смуглая и не такая тонкая в кости. Снимок был сделан во время нашего медового месяца. Мы провели его на вилле, про которую я уже говорил,– в двух километрах от Ароны. Наши семьи купили ее нам в подарок. Я так и не выяснил, уцелела ли она. Если нет – невелика потеря в сравнении с тем, что мы вынесли в годы войны. Тем не менее я предпочел бы не знать, если танк или бомба разрушили то замечательное место, где мы с твоей матерью впервые зажили как муж и жена.В нашем имении был небольшой домик на сваях у самого озера. Твоя мама любила его широкую, нависающую над водой террасу. В тот счастливый год мы часто спали на ней под открытым небом, а порой жгли костры или пускались на лодке в плавание из нашей маленькой гавани – полюбоваться звездами. Когда я решил возобновить практику, твоя мать всякий раз уговаривала не задерживаться в Турине, поэтому я старался приезжать к ней под любым предлогом. От частых разъездов моя подпольная работа пошла вкривь и вкось. Маме город не нравился, ей хотелось всегда жить на озере. К тому времени она научилась отлично плавать и ходить под парусом. Розы, которые ты видел на фотографии, посажены ее рукой в надежде, что вилла когда-нибудь станет нашим домом.Здесь, у озера, у этих роз, она понесла моего сына».
«Итак, я позволил твоей матери остаться в Ароне. Тому была еще одна причина. Я начал втайне готовить пути к отступлению – перевел свою и мамину доли наследства в швейцарский банк. По сегодняшним меркам денег было немного, но для тридцать восьмого года – вполне достаточно, чтобы переждать трудные времена. Несколько раз мы навещали друзей в Домодоссоле. Твоя мать не знала, что они состоят в антифашистском подполье. Еще мы ездили к швейцарской границе, где завели дружбу с одним из таможенников (я потихоньку снабжал его деньгами на черный день).Нам оставалось только ждать и надеяться, что наша любимая Италия – страна, приютившая евреев во времена инквизиции,– защитит нас еще раз. Так оно и было, пока не наступило восьмое сентября сорок третьего года. Этот день помнят все итальянцы. Правительство Муссолини пало, в Италию пришли немецкие войска.Того же восьмого сентября началась травля нашего народа. Мы с матерью были в домике на озере вместе с моей сестрой, для тебя – тетей Энеей. Вдруг наверху, на вилле, зазвонил телефон. Я поначалу не обратил на это внимания из-за небольшой семейной ссоры. Твоя мать на седьмом месяце собралась одна в плавание. Я хотел ее остановить, она злилась, а Энея, сидя рядом на террасе, пыталась образумить нас обоих. Телефон не унимался – то замолкал, то начинал звонить снова. В конце концов мы не выдержали и поднялись к вилле. Оставив твою мать и Энею под розами, я пошел в дом. Оказалось, звонил местный булочник. Когда я снял трубку, он даже не поприветствовал меня. Только и сказал: "Сними шляпу".Это был наш условный сигнал. Друзья-католики так предупреждали нас, евреев, о близкой опасности: звонили и говорили два слова – "сними шляпу".Я бросил трубку, забрал свой бумажник с документами на выезд, спустился к женщинам и посадил их в машину. Мы гнали без остановки до самой Домодоссолы, которую, как оказалось, полностью заняли немцы. Узнав об этом, мы остановились в лесу, дождались темноты и постучались в окно к одному патеру. Он укрыл нас в телеге с сеном и так отправил в прекрасную долину Вигеццо, где равнины сменяются холмами, а те – горными кряжами, уходящими за облака. Мы добрались до городка Ре всего в нескольких милях от швейцарской границы и остановились в местной гостинице.Посреди ночи пришли немцы.Дальше было самое страшное».
«Наши итальянские друзья, как и мы, спали. Они не могли сесть за руль и вывезти нас согласно уговору. Не могли провести через долину и горы до границы или к хижинам альпинистов. Мы с мамой и тетей Энеей бежали в одном белье к станции и спрятались в низком дровяном сарае. Той ночью наступила осень. В долине прошел ливень, стало промозгло и ветрено. Когда немцы стали нас искать, мы покинули наше укрытие и побежали через луг, а потом по железнодорожным путям. Рельсы были нашим единственным ориентиром посреди дикой пустоши.Знай, что только любовь к тебе, сын мой, заставляет меня возвращаться к пережитому, поскольку я должен снова представить своих любимых женщин – испуганных, окоченевших, спотыкающихся. Еще раз вспомнить твою плачущую мать, беременную нашим первенцем; сестру, дрожащую от холода. Еще раз увидеть, как рельсы и камни ранят их ноги, а в глазах стоит ужас.Чуть раньше немцы проезжали там на составе, обыскивали пути. Нам уже дважды удавалось уйти у них из-под носа.Всего в паре километров от границы со Швейцарией железная дорога проходит по вершине небольшого холма, до и после которого со дна долины тянутся опоры эстакадного моста. Нам пришлось перебираться через эти две пропасти, поминутно думая о том, что вот-вот пойдет поезд и нам ничего не останется, кроме как прыгнуть и разбиться насмерть. Когда мы добрались до холма и нашли небольшую поляну, у твоей матери начались схватки. Твой брат преждевременно появился на свет, а у меня не было ничего, чтобы ему помочь.Он прожил всего несколько секунд, хотя мне в борьбе за его жизнь они показались часами. Там же, под самым высоким деревом, мы его похоронили. Твоя мать так истекала кровью, что я всерьез испугался. Мне пришлось взять ее на руки и нести по второму мосту навстречу ледяному ветру, под шум горной реки, бегущей внизу по обломкам камней. Еле живые от холода, мы добрались до границы, где знакомый таможенник пропустил нас на ту сторону.С той самой ночи и по нынешнюю пору мы не считаем себя евреями.Умоляю, пойми меня правильно. То, что случилось в Италии, горячо любимой и любящей нас, могло повториться где угодно. Я больше не желал подвергать жену и будущих детей опасности, которую мы так "легко" преодолели.Вот и все, что я хотел рассказать о наших тяготах в те времена. Благодаря доброте итальянцев, которые чтят семью и благородство и всей душой презирают навязываемые им правила, девяносто процентов итальянских евреев уцелели. Соседи укрыли их и помогли выжить. Тем не менее семь тысяч человек были отправлены в немецкие концлагеря. Большинство не вернулось оттуда. Еще несколько сотен погибли в самой Италии. Некоторых утопили в наших прекрасных озерах, включая то, что мы с твоей матерью так любили.Надеюсь, ты читаешь эти строки, будучи стариком. С возрастом начинаешь лучше понимать такие вещи.Если я был не прав, сохранив наше прошлое в тайне, пусть Господь милосердный покарает меня одного, а тебя, мой возлюбленный сын, твою мать и сестру благословит. Правда в том, что вас я люблю больше всякой религии, всякого бога, больше собственной жизни. Ради вас я готов принять кару небес и ничуть не жалею об этом».
«2:5. И вышла дочь фараонова на реку мыться; а прислужницы ее ходили по берегу реки. Она увидела корзинку среди тростника, и послала рабыню свою взять ее.2:6. Открыла и увидела младенца; и вот, дитя плачет; и сжалилась над ним и сказала: это из Еврейских детей».