2
— Эсси, ты думаешь, что выращивать до конца жизни овес, картофель, репу и возиться с овцами — это прибыльное занятие? Если бы так все и было, я ни о чем другом просто не думала бы!
— Как же, Грэйн, не думала бы! Ты всегда хочешь слишком многого… Ты можешь сколько угодно заниматься овцами, но я никогда не поверю в то, что ты этим довольна. Ты какая-то неуемная, Грэйн. Тебе не деньги нужны, а что-то другое. Ты и сама, наверное, не знаешь, что именно…
— Брось, Эсси, не говори ерунды! — Грэйн, молоденькая, удивительно хорошенькая девушка в темном плащике и наброшенной поверх него тонкой шерстяной шали, громко засмеялась.
Ее серые глаза искрились крошечными льдинками, которые таяли тут же, как только она начинала смеяться. Видимо, для ее собеседницы, женщины лет тридцати, и смех, и фраза подружки прозвучали неубедительно, поэтому она немного раздосадованно взглянула на Грэйн.
— Меня не проведешь! Я-то тебя знаю даже лучше, чем ты сама… Что ты задумала?
— В общем-то, ничего особенного, — пожала плечами Грэйн. — Пока ничего особенного… Вот скажи-ка мне, Эсси, почему туристы так любят селение Портри?
— Ну… — немного помялась Эсси. — Думаю, потому что эта деревня большая…
Грэйн кивнула головой и лукаво улыбнулась Эсси.
— Верно. Но это не единственная причина.
— Ну… — Эсси подняла глаза и вперила взгляд в проплывающие сизые тучи, как будто в них таился ключ к разгадке. — Старое селение, — выдавила она из себя.
— Верно, Эсси. Но разве наше селение не старое? Разве здесь не жили когда-то кельты?
— Угу, — равнодушно согласилась Эсси. — Ну и что с того?
— Эсси! В этом-то вся соль! — все больше и больше воодушевлялась Грэйн, несмотря на то, что подруга слушала ее без особого энтузиазма. — Если оборудовать нашу деревеньку так, чтобы и сюда с охотой наведывались туристы… Ты только представь себе, сколько денег мы могли бы заработать на этом! А овец и коз откармливать только для собственного удовольствия!
Эсси чуть не села на бурую, совсем недавно лишившуюся снежного покрова траву, — до того ее удивили и насмешили слова подруги.
— У тебя замечательная фантазия! — засмеялась Эсси. — Только вот, к сожалению, воплотить в жизнь твои безумные мечты вряд ли удастся. Представь себе, сколько может стоить эта затея. Туристы ведь — неженки. На сене с соломой спать не будут…
— Не будут, прах их побери! — досадливо махнула рукой Грэйн. — Вот я и думаю, где можно достать деньги…
— Забудь об этом. — Эсси подняла ведро с кормом, которое поставила на землю, пока говорила с подругой. — Кому нужен Гоннуэй, чтобы вкладывать в него деньги? Богом забытое место… Это тебе не Портри…
Грэйн с укором посмотрела на Эсси. Серые глаза поблекли, они как будто потеряли свет, который изливался из них во время беседы.
— Все рассуждают так же, как ты! Вот поэтому Гоннуэй до сих пор — дыра, в которой ничего не найдешь…
— Ну ладно, фантазерка… Некогда мне тут с тобой, — пробормотала Эсси и открыла дверцу деревянной изгороди. — Заходи на днях… Я тут пудинг готовить задумала. Да и поболтаем заодно…
Грэйн кивнула и пошла прочь, кутая шею в тонкий платок, когда-то привезенный ей матерью с Шетландских островов. Апрель выдался холодным и влажным, а Грэйн боялась заболеть. Если она будет лежать в кровати, кто же тогда позаботится о скотине?
Грэйн Норфилд всю жизнь прожила на острове Скай. Мать рассказывала ей о том, что она когда-то жила на материке, в предместьях Эдинбурга, но для Грэйн прошлое матери было все равно, что старая сказка. Прожив на острове двадцать пять лет, Грэйн с трудом могла представить себе, как выглядят другие острова и материки, с которых на Скай приезжают любопытные туристы. Но самым непонятным и загадочным фактом для нее являлась причина, по которой ее мать, жившая почти в сердце Шотландии, оставила дом и отправилась на холодные, гористые Гебридские острова.
Когда Грэйн пыталась расспросить об этом свою мать, Энни Норфилд, та всегда старалась отвертеться, уйти от ответа. То жить ей там, мол, не нравилось, хотелось романтики, то воспоминания о тех местах остались не лучшими… В общем, правдивого ответа от нее Грэйн так и не услышала, но была почти уверена, что мать покинула материк и переселилась на остров Скай после смерти отца. Отец умер еще до рождения Грэйн, мать, наверное, была вне себя от горя, вот и сбежала на остров — подальше от невыносимых воспоминаний.
Маленькое хозяйство — крофт — которым кормились Грэйн и ее мать, представляло собой десяток овец, четыре козы да еще поле, засеянное овсом, картофелем и репой. Энни Норфилд всегда с трудом сводила концы с концами, но никогда не жаловалась на жизнь, за что и любили ее соседи — суровые крофтеры. Частенько ей и маленькой Грэйн приходилось грызть жесткие вареные коренья в неурожайный год, чтобы только утолить голод. Когда Грэйн исполнилось пятнадцать, Энни отправилась на Шетландские острова, чтобы заработать там хоть какие-нибудь деньги. Пятнадцатилетней девочке пришлось тяжко: кормить скот и возделывать поля в одиночку — с этим не всякий справится. Но когда Энни вернулась с заработков, положение в семье поправилось. Почти два года мать и дочь жили на деньги, вырученные с продажи шотландских платков.
А через пять лет случилось несчастье. Энни Норфолк отправилась пасти коз. Одна молодая козочка отбилась от остальных и побежала к тропинке, ведущей в горы. Энни, которая с годами приобрела ловкость, присущую местным хайлэндерам, понадеялась на собственные силы и ринулась догонять непослушную козу. Однако коза была более прыткой, нежели хозяйка. Она поднялась на приличную высоту и словно поддразнивала Энни звоном колокольчиков: «Не догонишь! Не догонишь!». Энни приняла вызов и полезла за непослушной козой. А на следующий день обезумевшая от горя Грэйн вместе с несколькими крофтерами нашли Энни Норфолк под скалой, под одним из самых крутых выступов. Убежавшая козочка так никогда и не вернулась…
Для Грэйн наступили нелегкие времена, к которым, в сущности, она была готова. Поездка Энни на Шетландские острова была чем-то вроде подготовки дочери к самостоятельной жизни. Поэтому Грэйн довольно быстро вошла в ритм одиночества, хотя не могла похвастаться при этом душевным спокойствием и уравновешенностью. Было в ней что-то взбалмошное, не свойственное суровым и сдержанным хайлэндерам. Дом и животных она содержала в порядке, любила и отмечала множество местных праздников, включая малоизвестный древний обычай подниматься в горы в день Лугнаса. Однако очень часто Грэйн ловила себя на мысли о том, что ей хотелось бы жить совершенно по-другому. Возможно, в тех же краях, но другой жизнью, полной приключений, путешествий и романтики. Но все это требовало наличия денег, которых у Грэйн никогда не было…
Был, правда, еще один выход. Грэйн познакомилась с моряками, которые рыбачили у берегов острова Скай, и попросила их взять ее с собой на судно. Но ее просьба была отклонена — известная примета о «женщине на корабле», как оказалось, не потеряла своей актуальности и в двадцать первом веке. Единственным вариантом, который остался открытым для Грэйн, была продажа дома, земли, стада и покупка крошечного суденышка, на котором счастливая владелица могла отправляться на все четыре стороны. Однако какой бы взбалмошной и романтичной не была Грэйн Норфилд, идти на эту авантюру она не решилась…
Очередная идея зародилась в ее голове совсем недавно, после поездки в деревню Портри. Эта деревня — самая большая на острове Скай — привлекала внимание массы туристов. Дескать, в ней можно было полюбоваться бытом древних кельтов. Чем, кроме размера, она отличалась от деревеньки Гоннуэй, Грэйн не понимала. Гоннуэйцы по-прежнему, по старинке, жили в каменных лачугах, крытых соломой, рыбачили, растили картошку и пасли скот. Почему бы и Гоннуэю не приобрести статус национальной деревни, посещаемой туристами? Ведь он не менее самобытен, чем Портри… Правда, и эта затея тоже требовала денег. Деньги, деньги… Презренный металл, без которого никогда не сдвинешься с мертвой точки. А Грэйн так хотелось изменить свою жизнь, сделать ее теплее хотя бы на несколько градусов…
Эсси, ее соседка, частенько говорила о том, что Грэйн — мечтательница. И она была права. Грэйн была единственной девушкой в Гоннуэе, которая не собиралась связывать себя семейными узами с местными грубоватыми юношами.
В отличие от многих сверстников и сверстниц, Грэйн не только умела читать, но и была довольно начитанной девушкой. Несмотря на убогий быт в Гоннуэе, Энни Норфилд привезла из Эдинбургских предместий массу серьезных и интересных книг, которые маленькая Грэйн с удовольствием читала в часы, свободные от домашних дел. Она частенько твердила перед свечкой стихотворения Роберта Бернса, которые так любила ее мать, чтобы порадовать ту в день рождения или в какой-нибудь другой праздник. Энни радовалась, глядя на дочь, и корила себя за то, что лишила ее многих радостей, которые могли бы быть у девочки на материке. Но, увы, жизнь сложилась таким образом, что ошибки молодости было не так-то легко исправить…
Но, несмотря на интеллектуальную разницу, Грэйн, девушка живая и светлая, отлично ладила с соседями-крофтерами. Да, ее не интересовали местные парни, которые пытались ухаживать за ней и наперебой предлагали свои мозолистые руки и пылкие сердца, но для каждого из них у Грэйн находилось доброе и умное слово, которое держало на расстоянии от любовных домогательств, но позволяло развиться крепкой дружбе. Правда, из-за этого у Грэйн возникали проблемы другого характера. Местные девушки зачастую весьма серьезно сердились на своих женихов, которые, видя, как Грэйн в одиночку бьется со своим хозяйством, старались по-дружески предложить ей помощь. Естественно, Грэйн всегда отказывалась от помощи, которая могла выйти ей боком: кто знает, что на уме у невесты, огорченной поведением своего жениха? Единственный человек, от которого Грэйн могла позволить себе принять помощь, — это муж соседки Эсси, сорокалетний мужчина, который относился к девушке, как к дочери. Эсси не ревновала, понимая это. К тому же она видела, как нелегко приходится ее мечтательной подруге, и сочувствовала девушке от всей души.
Грэйн миновала невысокую ограду, состоящую из деревянных колов, прибитых друг к другу гвоздями, и направилась к дому. В стойле блеяли овцы, и Грэйн почувствовала себя виноватой. Из-за болтовни с Эсси и затянувшейся вечерней прогулки, она опоздала покормить их. Уже стемнело, и Грэйн слегка поежилась, представив себе, что придется тащить овцам корм в промозглой темноте апрельского вечера.
Грэйн с детства боялась темноты. Ей мерещилось в ней что-то жуткое, ужасное, какая-то смертельная опасность, от которой не спрятаться, не уйти… Детский ум не понимал еще, что порождает эти страхи. С возрастом Грэйн осознала, что причина, побуждающая ее бояться темноты, — инстинктивный страх перед неизвестностью, — не настолько серьезна, чтобы на ней зацикливаться, однако страх не ушел. Все таинственное, загадочное, зловещее воплотилось для Грэйн в темноте, в сумеречном тумане острова Скай. Грэйн часто думала о том, что с темнотой она ассоциирует и смерть своей матери, поскольку обычно та возвращалась со стадом ближе к сумеркам. А в тот злосчастный день Грэйн ждала ее до самой темноты…
Грэйн вошла в дом. Это каменное сооружение, крытое соломой и имеющее земляной пол, мало чем отличалось от домишек, выстроенных когда-то древними кельтами. Неподалеку от входа стояла каменная печь, занимавшая довольно много места. Чуть подальше располагалась разнообразная кухонная утварь: посуда, деревянные плошки, черпаки, кастрюли… Рядом с печью стоял большой крепкий стол, за которым уместилось бы по крайней мере пять человек. На противоположной стене висела одежда, под которой стояли три пары обуви: одна «на выход», другая для прогулок по Гоннуэю, а третья для ходьбы по местным горным тропам.
От своеобразного холла, совмещенного с кухней, тянулся узенький коридорчик, который выводил в комнату. Скромное убранство этого помещения заставляло предположить, что это вовсе не девичья комната, а монашеская келья. Под крошечным окошком, которое днем пропускало через себя лишь пучок неяркого света, стояла низенькая кровать, застеленная лоскутным серо-зеленым покрывалом. Над спинкой кровати висел засушенный букетик зверобоя — по поверьям, к которым Грэйн относилась весьма серьезно, он охранял человека от посягательств нечистой силы. Возле кровати стоял на кривоватых ножках такой же низенький столик. Его единственным украшением была обгоревшая, скукожившаяся свечка, подсвечником для которой служила керамическая пепельница.
Главной достопримечательностью комнаты были два больших книжных шкафа с полками, сплошь заставленными книгами. Здесь был Бернс, Вальтер Скотт, Стивенсон, Киплинг, сочинения Эдгара По, Гофмана и многое, многое другое. Очевидно, Энни Норфилд не один год собирала свою библиотеку. Кое-что, уже после смерти матери, покупала Грэйн, однако этих книг было немного, девушка едва сводила концы с концами и позволяла себе такие покупки только по большим праздникам.
Сняв плащ и надев толстый серый свитер грубой вязки, Грэйн поплелась в ясли. Промозглый весенний ветер пробирал ее до косточек. Сжав в кулачки моментально окоченевшие руки, она открыла коленом покосившуюся деревянную дверь и зашла внутрь. Появление хозяйки немного успокоило животных, блеянье стихло. Положив овцам корма и обратившись к каждой по имени, как учила ее Энни, Грэйн плеснула им воды и вышла из яслей.
Темно — хоть глаза выколи… Грэйн по-прежнему пробирали холод и жуть. Она заперла ясли и побежала к дому, чтобы ни секундой дольше не оставаться на улице. Нельзя сказать, чтобы Грэйн была трусихой. Напротив, она отличалась смелостью, не свойственной большинству гоннуэйских девушек. Могла бесстрашно прыгать по горным тропам, собирая чернику на праздник Лугнаса, могла плавать в холод, когда зуб не попадал на зуб и ледяные океанические волны обдавали лицо, могла идти через болото с такой уверенностью, будто это не болото вовсе, а мелкая речушка… Но темнота словно находила в душе Грэйн какую-то уязвимую точку, ахиллесову пяту, и безжалостно вонзала в нее свои стрелы.
Послышался топот чьих-то сильных лап. Грэйн вздрогнула, но тут же успокоилась. В темноте она разглядела очертания Мэлфи, огромного пса-дворняги, отдаленно напоминавшего волкодава. Грэйн взяла его еще щенком — уговорила мать оставить у себя «бедного песика», у которого «нет семьи». Мэлфи ответил ей любовью и преданностью. Как настоящий пастух, он сторожил овец и коз. А также охранял дом от местных бродяг, изредка наведывающихся за чужим добром.
— Это я, Мэлфи! — крикнула Грэйн собаке, чтобы подбодрить себя хотя бы звуком собственного голоса. Она прекрасно поняла, что пес ее узнал. В противном случае он зашелся бы сейчас таким лаем, что в пору было бы уши затыкать.
Растопив печь, Грэйн поставила кипятиться две кастрюли: одну для картофеля (это было единственное лакомство, которое она могла себе позволить), другую для мытья. Девушка порылась в мешке и вытащила несколько здоровых картофелин, которые принялась отчищать от кожуры. Руки, одеревеневшие от холода, понемногу согревались, благодаря жару, исходившему от печи, и быстрым движениям пальцев, снимающим с картофеля бурую шкурку.
За окном вновь послышался топот Мэлфи. На этот раз собака не молчала. Мэлфи несколько раз гавкнул, но не так, как сделал бы это, будь во дворе незнакомец, а так, как будто пришел тот, кого он знал давно и хорошо. Однако Грэйн не слишком успокоило радостное гавканье Мэлфи. Что, если пес обознался? Редко кто приходил к ней в такое время — в Гоннуэе столь поздние визиты считались не очень-то приличными. Может, Эсси? — попыталась успокоить себя Грэйн. Вдруг что случилось? Нет, не Эсси… Эсси обычно разговаривает с Мэлфи, а ее ночной гость молчит… Кроме гавканья собаки и слышно-то ничего не было… Грэйн стряхнула с себя холодок окутавшего ее страха и потянулась за кочергой, стоящей рядом с печкой. Как ни крути, а встретиться с ночным гостем все равно придется, так лучше уж сделать это, вооружившись…
В дверь постучали. Грэйн спрятала кочергу за подол длинного платья и громко, пытаясь придать голосу уверенность, спросила:
— Кого еще принесло в такой час?
Некто за дверью и не думал отвечать на ее вопрос. Словно Грэйн интересовалась не им, а кем-то другим. Грэйн сжала кочергу так, что чугунная ручка почти слилась с ее пальцами.
— Ну кто там, отвечайте! — На этот раз ее слова не звучали так уж убедительно. В них послышался страх.
Из-за двери по-прежнему не доносилось ни звука. Что делать? Разум подсказывал Грэйн, что открывать ни в коем случае не стоит, ведь человек, который пришел с добром, вряд ли побоится назвать себя. Но что-то внутри нее отвергало страх и взывало к любопытству: кто этот загадочный человек, которого признал пес? Почему он молчит? Может, все-таки стоит открыть и посмотреть, кто это такой? Грэйн теряла терпение. Страх и любопытство разрывали ее на части, и неизвестно, в какую сторону тянуло больше. Девушка перестала судорожно цепляться за кочергу, выпростала руку из-за подола и задумчиво покрутила кочергой у своего лица. Была не была! В конце концов, кочергу она может сразу же обрушить на голову тому, кто войдет. Если, конечно, это окажется бродяга… Главное, вовремя понять, кто этот ночной гость… Грэйн вновь убрала руку с кочергой за спину и свободной рукой отодвинула щеколду.
На пороге стоял бородатый, темноволосый мужчина. Вид у него был довольно потрепанный: черная шляпа с широкими загнутыми полями была порядком изгваздана, куртка, местами протертая до дыр, висела на нем мешком, из-под нее выглядывал не первой свежести свитер, также изрядно потертый. Ботинки с острыми стесанными носами не оставляли сомнений в том, что в них прошли уже не одну тысячу миль. За спиной у мужчины висел дорожный холщовый мешок, из которого торчали трубки волынки. Пришелец обласкал Грэйн мягким взглядом больших, темных глаз и улыбнулся тонкими губами, потрескавшимися от холода и ветра.
— Грэйн!
— Осгард!
Выронив из рук кочергу, она кинулась к мужчине и крепко обняла его.
— Так-то ты встречаешь старых друзей! — произнес ночной гость, когда Грэйн наконец выпустила его из своих объятий. Его голос, немного глуховатый, прокатился по каменным стенам и вернулся к Грэйн небольшим эхом. Как давно она не слышала этот голос! Как давно не видела бродягу Осгарда, Осгарда Флинноя, который столько раз пропадал из Гоннуэя! — С кочергой! — расхохотался Осгард, и его громкий смех так же, как голос, раскатился-разлился по дому. — Кто бы мог подумать, что крошка Грэйн встретит меня, как заправская женушка, — с кочергой!
Грэйн посмотрела на свое валяющееся на полу «оружие» и тоже расхохоталась. Ей и в голову не пришло, что бродягой, которого она собирается ударить по голове этим нехитрым приспособлением, окажется Осгард Флинной.
Много лет назад, еще в то время, когда Энни отправилась работать на Шетландские острова, Осгард Флинной вернулся в Гоннуэй из очередного путешествия по белу свету. Тогда-то Грэйн и познакомилась с этим бродягой — он зашел к ним в дом, чтобы попить воды. Пятнадцатилетняя девчонка и двадцатипятилетний мужчина разговорились. Он рассказал ей о том, как живут люди на других островах Шотландии, поведал о том, что можно увидеть в Лондоне и какие напитки пьют в Дублине. Он объяснил ей, что Шотландия — это не сплошные горы и болота, а еще и волшебные озера с прозрачной водой, и рыжие осенние леса.
Грэйн слушала его, как завороженная, внимая каждому слову. На следующий день Осгард пришел, чтобы поправить изгородь, починить покосившуюся дверь в ясли и помочь выкопать картошку и репу. Грэйн была очарована этим высоким парнем, который в свои двадцать пять знал больше, чем многие гоннуэйцы в сорок-пятьдесят лет. Уже через несколько дней они почти не расставались друг с другом, что вызывало пересуды между болтливыми соседями. Но пересуды были напрасны: Осгард видел в Грэйн лишь прекрасную слушательницу с живым умом и трепетным сердцем, а Грэйн в Осгарде — брата, которого у нее никогда не было, хотя она часто просила мать подарить ей братика или сестренку! Все это прекрасно поняла Энни, когда вернулась с Шетландских островов, а потому закрыла уши для тех речей, что шептали ей соседи, и позволила дочери продолжать общение с «никчемным бродягой».
В деревне Осгарда не слишком-то жаловали. Во-первых, его образ жизни не вызывал восторга у односельчан, привыкших в поте лица добывать хлеб насущный. Быть бродягой-волынщиком — не слишком-то почетно в селении, где живут крофтеры. Во-вторых, высокий красавец Осгард привлекал внимание незамужних девиц, за невинность которых так дрожали их матушки… В-третьих, все считали его человеком не от мира сего и тайком поговаривали, что за талант волынщика Осгард Флинной продал дьяволу душу…
Честно говоря, на все эти домыслы Осгарду было наплевать. Конечно, не очень-то приятно, что в родной деревне тебе и куска хлеба не дадут, но ничего не поделаешь… Становиться крофтером, чтобы добиться расположения односельчан, Осгард не собирался. Слишком скучной ему казалась эта жизнь, полная непроглядной рутины. Что эти люди видели, кроме своего овса и овец? Кроме своих скал и болот, да еще водоворота на севере острова? Ровным счетом ничего. А он, Осгард, за годы своих странствий увидел и узнал столько всего, что даже во сне не снилось ни одному крофтеру, с презрением глядящему в его сторону.
Осгарду было безумно жаль Грэйн, вынужденную прозябать на этом мрачном острове. Правда, она никогда не жаловалась, предпочитая держать в себе все грустные мысли по этому поводу. Однако Осгард был почти уверен в том, что Грэйн может жить где угодно и будет счастлива, лишь бы в этом месте у нее была возможность развернуться, проявить себя. Только остров Скай едва ли самое подходящее место для того, чтобы себя проявить… Прямо-таки порочный круг, в котором она, бедняжка, вертится как белка в колесе.
Осгард видел, что Грэйн не похожа на жителей островного Хайлэнда, она совсем другая. Возможно, именно поэтому он и сочувствовал ей. В ней была какая-то нездешняя мечтательность и тяга к чему-то недосягаемому. А ведь большинство людей, родившихся и живущих на острове Скай, никогда не задумывалось о том, что там, за мрачно-синей линией горизонта… Но не Грэйн — она не знала этого, но мечтала получить эти знания. Иногда Осгарда подмывало взять ее и увезти с собой — в свой мир, полный неизвестности и приключений, сомнений и открытий. Если бы только он мог наверняка знать, что произойдет завтра, да и будет ли это «завтра» вообще… Опутывать Грэйн хлипкими нитями неопределенности Осгарду было страшно, и, по всей видимости, девушка сама понимала это, потому никогда и не просила взять ее в странствия.
Осгард не видел Грэйн почти два года, с того самого дня, когда он в очередной раз решил оставить родную деревушку. Он прекрасно помнил их последнюю встречу. Именно тогда она сшила ему прочный холщовый мешок, куда положила несколько печеных картофелин и кусок пудинга. Как же она изменилась за эти годы! Вытянулась вверх, как молодое деревце, разрумянилась… Русые волосы, перехваченные на затылке синей ленточкой, немного потемнели. Серые льдинки глаз заиграли дымчатыми топазами… Куда только подевалась бледненькая «крошка Грэйни», с которой Осгард два года назад прощался у «Проклятого дуба» — дуба, разбитого молнией в одну из грозовых ночей.
— Ты повзрослела, крошка Грэйни, — задумчиво произнес Осгард, снимая с плеч сумку. — Выросла…
— Тебя послушать, прошло не два года, а лет десять, — улыбнулась Грэйн. Она подошла к печи и бросила в кипящую воду очищенный картофель. — Садись. Сейчас я приготовлю ужин. Ты небось страшно голодный.
— Как волк, — весело отозвался Осгард. На него пахнуло теплом и уютом дома, в который он всегда любил приходить. Не доставало только улыбчивой и мягкой Энни… — Как ты здесь?
— Ничего. — Грэйн повернула к нему разрумянившееся от пара лицо. — Ничего… Ничего хорошего и ничего плохого. Как еще может быть в Гоннуэе?
— А я, честно говоря, боялся, что не застану тебя здесь…
— Это еще почему? — удивилась Грэйн.
— Девушки твоего возраста имеют обыкновение выходить замуж… — усмехнулся Осгард и вытащил из кармана куртки трубку и табак. — Тебе эта мысль не приходила в голову?
— Ни разу, — покачала головой Грэйн.
— Зато наверняка приходила в голову молодым гоннуэйцам… — Осгард забил табак в трубку и ехидно посмотрел на Грэйн.
— Не без этого, Осгард Флинной. Правда, моя коллекция местных женихов в последнее время поредела, но, признаться, я не горюю.
— Значит, замуж не собираешься? — не то спросил, не то ответил своим мыслям Осгард.
— Нет. Боюсь, что куковать мне до старости в одиночестве, — притворно скорбно пожаловалась Грэйн.
— Так выходи…
— Не тянет меня, Осгард, ни к кому меня не тянет… Иногда мне кажется, что на острове Скай все парни — братья-близнецы. Все одинаковые, все на одно лицо.
— Проблема не в них, а в тебе, Грэйн. Твое место — не остров Скай, и твой жених — не деревенский парень.
— А кто же?
— Не знаю… Послушай, Грэйн, что если тебе продать хозяйство и…
Грэйн поставила на стол кастрюлю с картофелем и заглянула в темные глаза Осгарда.
— Неужели ты считаешь, что я не задумывалась об этом? Только мое «хозяйство», как ты выразился, стоит так мало, что мне за него светит только утлое суденышко, которое сможет довезти меня лишь до ближайшего острова… Вот тебе и хозяйство… Расскажи лучше о себе. — Грэйн придвинула к мужчине тарелку и ложку. — Только поешь сначала.
Осгард действительно был голоден. Он накинулся на картошку так, как будто ел впервые за несколько дней. Грэйн вяло поковырялась у себя в тарелке — после разговора о замужестве аппетит у нее пропал — и переложила оставшийся картофель Осгарду. За что он был ей явно признателен, но поблагодарить не смог, потому что для этого пришлось бы оторваться от еды.
После ужина Грэйн убрала со стола, сложила в корыто грязную посуду и приготовилась слушать, как сказку, рассказ Осгарда о его путешествии. Однако говорить о себе Осгард был не настроен. Так или иначе хитрец старался перевести тему разговора на саму Грэйн. Это было ей не слишком приятно — кому нравится говорить о том, что в жизни ничего не произошло, не сдвинулось с мертвой точки?
— Послушай, Осгард… — Грэйн пыталась отмахнуться рукой от сизого дыма, платком повисшего над столом. — Прошу тебя, прекрати расспрашивать обо мне… Я живу как прежде. Поверь, за два года ничего не изменилось… Конечно, тебе, человеку, видевшему свет, сложно представить, что такое возможно. Но здесь, в Гоннуэе, не бывает по-другому…
— Ладно, не вешай нос, — подбодрил ее Осгард, втягивая в себя ароматный дым вишневого табака. — Все я понимаю. Я тут кое-что привез. Надеюсь, тебе понравится.
Его рука нырнула в холщовую сумку и извлекла из нее маленький мешочек из темно-коричневой кожи. Глаза Грэйн блеснули любопытством — ни дать ни взять два дымчатых топаза.
— Интересно-интересно, что же дядя Осгард привез нам из дальних стран? — шутливо, но втайне затаив дыхание, поинтересовалась Грэйн.
— Сейчас сама увидишь, племянница, — ехидно отозвался Осгард и аккуратно вытащил из мешочка тоненькую золотую цепочку.
Грэйн всплеснула руками и издала звук, который, как показалось Осгарду, должен был выражать восхищение. Короткая витая цепочка состояла из маленьких, затейливо изогнутых звеньев. На цепочке висел крошечный золотой кулон в виде листочка папоротника, в центре которого каплей крови мерцал гранат.
— Это тебе на счастье, — произнес Осгард, протягивая Грэйн цепочку. — Ты ведь всегда мечтала о том, чтобы найти цветок папоротника.
— Вот здорово, Осгард! — Грэйн перегнулась через стол и звонко чмокнула мужчину в колючую щеку. Правда, в следующую секунду лицо ее немного омрачилось. — Он, наверное, очень дорогой…
— Не думай об этом, — успокоил ее Осгард. — Я купил его на «легкие деньги». Мне хорошо заплатили за игру на одном из праздников в Ливерпуле. Правда, тогда пришлось напяливать на себя немыслимый костюм, который эти тупицы-англичане считают «шотландским». Кроме всего прочего, он оказался еще и мал… Но это все мелочи. В общем, отыграл я на волынке всего несколько часов, зато получил прилично. На следующий день после своего выступления я увидел это украшение. Разве я мог не купить его?
Грэйн застегнула цепочку и вопросительно посмотрела на Осгарда. Это был первый дорогой подарок в жизни Грэйн, и ее переполняло чувство радости и благодарности.
— Отлично, — кивнул головой Осгард. — Теперь от кавалеров точно не будет отбоя.
— Ничего подобного! — шутливо рассердилась Грэйн. — Теперь они решат, что у меня появился богатый жених и наконец оставят меня в покое. Послушай, Осгард, — внезапно посерьезнела она, — а ты надолго вернулся в Гоннуэй?
— Нет, — уверенно ответил Осгард. — Сомневаюсь, что у меня хватит терпения остаться здесь надолго… А что это ты вдруг? Не успел я приехать, как ты тут же спрашиваешь меня об отъезде! Хорошенькое гостеприимство!
— Думай что хочешь… — насупилась Грэйн. — Просто мне казалось, что ты хотя бы на этот раз здесь задержишься.
— Нет уж, дудки! Не больше, чем на месяц, Грэйн. Даже не проси, — взмолился Осгард.
— Ладно уж… — грустно улыбнулась Грэйн. Месяц — совсем не так плохо. Если бы можно было уговорить Осгарда остаться на больший срок! Но эта идея была из разряда неосуществимых — если Осгард собирался что-то сделать, то делал это наверняка.
— Не расстраивайся, Грэйн. Пойдешь со мной завтра стрелять по тетереву?
Осгард попал в точку. Лицо Грэйн просияло, в глазах засветились теплые огоньки. Охота была одним из ее любимых развлечений.
— Конечно! Ты еще спрашиваешь!
Осгард оделся и поблагодарил хозяйку за ужин.
— Завтра утром у Проклятого дуба. Кстати, прихвати с собой Мэлфи. Он нам не помешает. И не вешай нос.
Грэйн улыбнулась вслед его удаляющейся спине и сразу же закрыла дверь, чтобы не впускать в дом пронизывающий весенний ветер. Кто бы мог подумать — Осгард Флинной вернулся. Вернулся. Вернулся! Она дотронулась до золотого листочка на шее, и ей показалось, что капелька граната согрела ее пальцы.
