Трэвор Лоу резко распахнул дверцу машины. Проклятая жара! И зачем только он приехал в Италию! Колизей, термы, коридоры разрушенных Помпей — разве все это оправдывало жуткий перелет и невыносимую пыльную жару? Господи, ну почему так жарко — здесь же не Египет и не Африка!

Трэвор захлопнул машину и побрел к зеленым кустам, растущим у крутого склона. Ветерок — наконец-то! Он жадным ртом поймал струю свежего живительного воздуха. Все, с него хватит. Завтра он вылетает в Америку. Задерживаться здесь дольше не имеет смысла — врач изрядно заблуждался, отправляя его в Италию. Новые впечатления! Ну и где они, хотел бы он знать?!

Лоу вплотную подошел к краю обрыва, зацепившись штаниной о колючий кустарник. Он лениво подергал ногой, пытаясь освободить брюки. Не тут-то было — куст крепко вцепился в него стеблем-присоской. Трэвор наклонился и резким рывком дернул штанину. Кажется, порвал. Жаль, брюки были не из дешевых. Взгляд его скользнул вниз по обрыву. Да, высота немаленькая. Внезапно его глаза остановились на странном предмете, валяющемся внизу. Внушительные размеры. Интересно, что это может быть? Увы, Лоу не обладал хорошим зрением, поэтому на свой страх и риск он решился спуститься и взглянуть на любопытный предмет поближе.

Непрерывно ругая каменистую поверхность склона, спотыкаясь и сбивая лак на блестящих ботинках (которые его угораздило надеть именно сегодня), Трэвор приближался к заветной цели. Воистину, охота пуще неволи. А для него охота — такая редкость. Ну вот, почти спустился. Господи, Боже мой! Да это же женщина!

«И только синее, синее небо над нами…» — откуда, откуда взялась в ее гудящей голове эта заунывная строка? Она с трудом открыла глаза. Белые оконные рамы, белые занавески, белые стены, белая постель. Какое редкостное изобилие белого цвета. Наверное, люди, живущие здесь, большие его поклонники. Где она? Она совершенно не помнит, как оказалась в этой странной-престранной комнате. Как с похмелья. Но когда и где она напилась так, что не помнит, ни как ее сюда занесло, ни собственного имени. Имя… Кстати, а как ее зовут? И кто она вообще?!

Главное, не паниковать. Надо просто собраться с мыслями и успокоиться. Да с какими же мыслями ей собираться, если в голове крутится только «синее небо»? Не нужно впадать в истерику. А свойственно ли ей впадать в истерику? Что ей вообще свойственно? Провал. Огромный, простирающийся на всю сознательную и несознательную жизнь, провал в памяти. Ей стало невыносимо жутко. Как будто кто-то очень сильный сдавил железными клешнями сердце и не отпускает.

Она еще раз огляделась вокруг. В белой-белой комнате есть дверь. Значит надо встать и найти человека, который освежит ей утраченную по неизвестным причинам память. Она оторвала гудящую колоколом голову от подушки, а затем присела на кровати. Тело пронзила резкая вспышка боли, которая тут же стихла. Тело расслабилось после вспышки, превратившись в мягкую ватную подушку. Что с ней делали? Она скинула с себя ватное одеяло и опустила ноги на пол. Кто-то предусмотрительно поставил у кровати серые тапочки. В голову лезло какое-то определение, которое ей явно хотелось дать этим тапочкам. Вот оно: больничные. Конечно, больничные! Белая комната, в которой она оказалась, скорее всего, больница. Хотя бы чему-то найдено логичное объяснение. С ней что-то случилось, и кто-то доставил ее сюда. Может быть, родственники или друзья. А есть ли у нее родственники? Друзья-то, наверное, есть. Они бывают почти у всех. А родственники не у всех, что ли? Она почему-то думает, что нет.

Ну ничего, сейчас она все узнает. О себе, о родственниках, о друзьях. Главное, выйти из палаты и найти того, кто сможет объяснить, что же с ней все-таки произошло.

Она рывком подняла ватно-подушечное тело с кровати, на этот раз не испытав боли. Правда, ноги оказались не лучше, чем тело. Она почувствовала себя бочкой на тоненьких спичках. Опустила голову вниз, оглядев свою фигуру в белоснежной рубашке. Вроде, не толстая — значит, ноги слабые. Так, хватит. Надо выбираться из этого белого бреда. Она доплелась до двери, дернула ручку и чуть не полетела на пол — дверь открылась неожиданно легко. Белый тюлень в больничной рубашке выполз в коридор — мелькнуло в ее голове нелепое сравнение. А бывают ли тюлени белыми? Кажется, она никогда их не видела.

В коридоре суетливо сновали зеленые и медленно двигались белые люди. Белые — видимо, больные, зеленые — врачи, мысленно разделила их она. Подойдя к первому попавшемуся зеленому субъекту, она спросила хриплым (видимо, от долгого молчания), голосом:

— Скажите, с кем я могу поговорить? — Я ничего не помню…

Синие, приятные глаза девушки-врача и удивленное молчание в ответ.

Она вновь робко попыталась объяснить.

— Полный провал в памяти, понимаете? Я совершенно не помню, ни как я здесь оказалась, ни кто я такая. Даже имени своего не помню.

Кажется, синеглазая докторша начала понимать. Она закивала головой и что-то пролепетала. Господи, на каком языке она говорит? Это определенно не английский. Если я говорю на английском — значит, я англичанка. Или — американка. Только на каком языке говорит она?

— Простите, я вас совершенно не понимаю.

Врач замигала-захлопала синими глазами, бросив ей еще пару фраз на своем быстром, выразительном языке. Потом кивнула головой (мол, знаю, куда тебе нужно), взяла ее под руку и повела прямо по коридору.

Куда теперь? Что, если здесь никто не понимает меня? Если все они говорят на… Знакомый язык… Кажется, я не раз слышала, как разговаривают на нем. Одно можно сказать с полной уверенностью — сама я никогда не говорила, а уж тем более, не думала на этом языке.

«И только синее, синее небо над нами». Интересно, какого цвета бывает отчаянье? Небо — синее, грусть — серая, страх — бледного болотно-зеленого цвета. А каким бывает отчаянье? Почему ей в голову приходят такие странные мысли? По меньшей мере, странные для такой ситуации. Может, она ненормальная, и это место — приют для душевнобольных? Не исключено, что ее догадка окажется правдой.

Медсестра, не переставая хлопать глазами бабочками, усадила ее в мягкое кресло, обитое коричневой кожей. Кажется, они дожидаются врача, в чей кабинет ее привели. Что дальше? И какого же все-таки цвета отчаянье? Наверное, оно фиолетовое. Точно, именно ярко-фиолетовое, с красными прожилками паники внутри. Скорей бы закончился весь этот бред. Только бы врач смог ее понять, только бы знал, куда ей идти, только бы сказал, когда закончится ее беспамятство, приводящее в фиолетовое отчаяние душу.

Звук открывающейся двери заставил ее повернуть голову. На пороге кабинета каменной стеной стоял рослый мужчина-врач. Невеселое у него лицо, подумала она. На хорошие новости можно не рассчитывать.

— Здравствуйте, мисс.

Какое счастье! Он говорит на ее языке! Он поможет ей! Он поймет ее!

— К сожалению, не знаю вашего имени. Думаю, вы сами мне его назовете. Меня зовут Антонио Ферелли. Я ваш врач. Мы долго ждали вашего выздоровления. Вы пролежали без сознания три недели.

Где ты, счастливая надежда, поманившая лучиком и тут же растаявшая?! Врач не знает твоего имени — на что ты теперь можешь рассчитывать? Антонио Ферелли — итальянец! Язык, на котором с ней разговаривала медсестра, акцент врача…

— Антонио Ферелли, — растерянно произнесла она. — Вы итальянец?

— Совершенно верно. Ведь вы находитесь в Италии.

Италия? Боже мой, только этого не хватало! Она не может быть итальянкой, она даже не говорит на этом языке! Отчаяние фиолетово-красной волной подступило к горлу, готовое криком исторгнуться из него.

— Сестра Челла предупредила меня, что выговорите на английском. К счастью, я неплохо знаю этот язык. Не в совершенстве, конечно. — Доктор отошел от двери и сел в кресло, напротив нее. — Вы туристка? Как вас угораздило упасть с этого обрыва?

С обрыва? Какого еще обрыва? Нет, этому бреду не будет конца. Она буквально вцепилась взглядом в карие сочувствующие глаза доктора.

— Мистер Ферелли… Сеньор Ферелли… — К ее глазам подступили слезы, которые она мужественно пыталась сдержать. — Я ничего не помню.

Ферелли понимающе закивал головой.

— Ничего удивительного. Вас доставили в больницу без сознания.

— Нет, вы не понимаете. Я не помню ни того, как меня зовут, ни кто я, ни где живу. Вся моя жизнь каким-то странным образом исчезла из памяти. Я даже не знаю, сколько мне лет. Огромный пробел в памяти, величиной во всю мою жизнь. Я в отчаянии! Понимаете, в отчаянии!

Упрямые слезы вырвались наружу и отправились в путешествие по ее бледным щекам. Ферелли нахмурился. Случай действительно тяжелый, но, к сожалению, он ничего не сможет поделать. Такие вопросы не в его компетенции.

— Боюсь, что едва ли смогу вам помочь. — Он взял со стола упаковку салфеток и протянул девушке. — Попробуйте успокоиться. Я понимаю, это сложно, но все же.

Она вытерла салфеткой влажные глаза и щеки. Ей почему-то было невыносимо стыдно за свои слезы. Может, она из тех, кто привык скрывать от окружающих проявление своих эмоций? Хотя наверняка она теперь не знает ничего.

— Три недели назад в нашу больницу поступил вызов. Звонил некий Трэвор Лоу, американец, приехавший осмотреть достопримечательности Италии. Он остановился в одной из гостиниц Генуи. В тот день он нашел вас, лежащей без сознания, под обрывом, с которого вы, по всей видимости, упали. Лоу тогда поехал с вами в больницу и до сих пор продолжает справляться о вашем состоянии. Я уже сообщил ему о том, что вы пришли в сознание, и он собирается быть здесь через какое-то время. Вероятно, вы его соотечественница, так что можете рассчитывать на его помощь. Не отчаивайтесь.

Что касается вашей памяти — вопрос сложный. Не могу вам сказать ничего конкретного, — грустно покачал головой Ферелли, — физически вы здоровы — сильное сотрясение, не более того. Видимо оно повлекло за собой потерю памяти. Уверен, это временно. Память будет возвращаться к вам либо постепенно, либо в какой-то момент вы вспомните все сразу. Случаи, похожие на ваш, редки, но все же бывают. Наша клиника ими не занимается. Попробуйте обратиться к психиатру. Ваша основная задача сейчас — узнать, кто вы фактически: имя, место проживания. Окажетесь дома — обретете саму себя, вспомните, кем вы были до травмы. Поговорите с Лоу. Уверен, что вы живете в Америке, как и он. Слишком уж схож ваш акцент. Мы сделали все, что могли. Остальное зависит только от вас. Главное, не впадайте в отчаяние. Вы все вспомните — это лишь вопрос времени.

Утешил, нечего сказать. Ее лицо окончательно померкло, последний лучик надежды в глазах погас. Остается лишь этот Лоу. Но почему он должен помогать ей? Он ее не знает. К тому же в этом мире каждый сам за себя. Интересно, это ее жизненная позиция, или она начала мыслить так теперь, после травмы?

И потом, американка ли она? Господи, до чего все запутано.

— Спасибо, сеньор Ферелли, — выдавила она из себя. — Скажите, когда я могу покинуть клинику?

Ферелли поднялся из-за стола, кинув взгляд на часы, висящие на стене.

— Сегодня вы успеете пройти обследование. Если все будет благополучно, в чем я почти уверен, то уже завтра вы сможете оставить клинику. Вещей у вас не много — только одежда. Лоу не нашел при вас даже сумочки. Одежду вам выдадут, когда вы будете выписываться. Я искренне желаю вам удачи.

Она, пошатываясь, вышла из кабинета. Боже, какая слабость. И это неудивительно — три недели пролежать на больничной койке. Завтра ее выпишут. Но что будет дальше? Что будет завтра? Куда она пойдет, что будет делать? Бесчисленная вереница вопросов, на которые нет ответа. Во всяком случае, сейчас.

Трэвор Лоу выехал из гостиницы сразу же после звонка Ферелли. Значит, она пришла в сознание. Интересно, рассказала ли она врачу, что именно произошло с ней в тот день? Трэвор, на ее месте, не стал бы этого делать. Да и вообще он никогда бы не оказался на ее месте. Слишком уж не авантюрный у него характер. К великому сожалению его врача, считающего это скорее недостатком, нежели достоинством.

Что ж, сегодня он наконец узнает тайну этой девушки. А может, и нет никакой тайны?

Трэвор вышел из машины и поднялся по ступеням клиники. Каждый день эта невыносимая духота. Ну ничего, завтра он уберется из Италии. Вернется домой и снова будет жаловаться врачу на массу серьезных недомоганий, подтачивающих его изнутри, как черви яблоко. Домой, домой. И надо бы радоваться, а радости нет и в помине. Путешествие в Италию привлекало его лишь мыслью о том, что после он захочет вернуться домой. Все напрасно — не оправдались ни ожидания врача, ни его собственные чаяния. Правда, какой-то интерес вызвала эта девчонка, точнее, ее история. Но это не надолго.

Лоу попросили подождать в приемной. Через пять минут синеглазая сестра Челла провела его в кабинет Ферелли. Рослый Антонио Ферелли напоминал Трэвору небоскреб с карими глазами-окнами. Лоу казалось, что врач знает о нем абсолютно все, но молчит из природной вежливости. Именно поэтому в присутствии Ферелли он чувствовал себя неуютно. Не говоря уже о том, что богатырское сложение врача заставляло Трэвора нелестно думать о своей комплекции, не слишком, по его мнению, впечатляющей.

Новости, рассказанные Ферелли о пришедшей в сознание девушке, привели Лоу в состояние тупой растерянности. Такого он не ожидал. Полная потеря памяти. Теперь она вряд ли сможет обойтись без его помощи. Как он хотел узнать, что же все-таки с ней произошло, и вот — очередная тайна. Хочет ли он помогать ей? Он, сам постоянно нуждающийся в помощи своего психоаналитика? Хочет ли и может ли? Безусловно, прежде чем решить это, он должен увидеть девушку и поговорить с ней. А дальше — будет видно.

Челла отвела его в палату девушки, сопровождая свой горячий итальянский не менее пылкой жестикуляцией. Видно, просила его не слишком утомлять выздоравливающую и находиться в ее палате недолго. Челле, кажется, он не слишком нравился, хотя ни разу не беседовал с ней — по-итальянски он едва мог выговорить пару фраз. Но, тем не менее, во взглядах ив жестах девушки он чувствовал легкую неприязнь. Впрочем, он редко нравился людям. Нечему удивляться.

Трэвор постучал в белую дверь палаты. Его раздражал, пугал и отталкивал белый цвет. В больницах его всегда было слишком много. Услышав тихое «войдите», он открыл дверь и прошел в палату.

На кровати сидело грустное, худое и бледное существо. А что он, собственно, ожидал увидеть после трехнедельной болезни? Мерелин Монро? Или Синди Кроуфорд? Такова неприятная правда жизни: хочешь увидеть спасенную принцессу, а она оказывается бледным заморышем в больничном халате. Заморыш поднял глаза. Огромные удивительные зеленые глаза. Трэвор вспоминал название камня, цвет которого точь-в-точь передавал оттенок ее глаз. Красивый зеленый камушек с таинственным названием…

Хризолит. У нее хризолитовые глаза, в которые можно нырнуть, как в аквариум, и превратиться в маленькую рыбку. С чего это он сентиментальничает? Ближе к делу, Трэвор.

— Меня зовут Трэвор Лоу. Ферелли наверняка рассказывал обо мне. Это я нашел вас у того злосчастного обрыва.

— Да, врач сказал мне об этом. Я благодарна вам за помощь. Знаете, у меня полный провал в памяти. Словно кто-то взял и стер мое прошлое. — Голос у нее был тихий и грустный, как она сама. — Помню лишь строчку «И только синее, синее небо над нами», но не знаю ни ее окончания, ни откуда она.

Потрясающе! Полностью потеряла память и думает о какой-то ерунде. Строчку она, видите ли, помнит. Лучше бы…

— Лучше бы попробовали вспомнить, кто вы и откуда вы родом. Эта строчка вряд ли облегчит вам жизнь.

Ей явно не понравилось высказанное им мнение. Она нахмурилась и напряженно сцепила руки.

— Конечно, вам лучше знать, вы, наверное, каждый день теряете память! — В тихом голосе змейкой скользнуло раздражение.

— Ладно, не кипятитесь. Попробую кое-что для вас прояснить. Когда я нашел вас, валяющейся у обрыва, (простите уж за неприятную подробность), я обшарил ваши карманы, в поисках хотя бы какой-то информации. В одном из карманов я нашел листок. — Трэвор запустил руку в карман пиджака и извлек из него помятую бумажку. — И вот что было на нем написано: «Амата» — по всей видимости, ваше имя, — название одного из американских городков «Волтингтон» и «Лейвер-стрит» — название улицы. Есть подозрение, что именно там вы живете. Врачам этих данных я сообщать не стал, сейчас объясню почему. — Он жестом остановил пытающуюся заговорить девушку. — Место, где я вас нашел, было отдалено от населенного пункта, непонятно, какого черта вас туда понесло. Этот обрыв трезвый человек заметил бы сразу и не упал бы с него. А вы были трезвы, как показали анализы. То есть, вы не сами дошли до него и не сами в него упали. Вам абсолютно точно кто-то помог это сделать. На попытку самоубийства тоже не похоже, люди обычно выбирают другие способы сведения счетов с жизнью. Кто-то хотел вас убить — зачем и почему я не знаю. Интересно было бы услышать это от вас, но, боюсь, сейчас это маловероятно. Согласитесь, странные обстоятельства. Мне не очень хотелось сообщать о них Ферелли — он мог обратиться в полицию, и я подумал, что это может вам навредить.

Заморыш с хризолитовыми глазами беспокойно заерзал на больничной койке.

— Наверное, вы правильно поступили, Трэвор. Но если я живу в Америке, как меня занесло в Италию? Может, это, конечно, черти, выражаясь вашим языком, но в мистику я не верю.

— Определенный прогресс, — съехидничал Трэвор. — Начинаете припоминать черты своего характера.

— Может, я, все-таки, американка, только живу в Генуе? Правда, совершенно не помню итальянского.

— Сомневаюсь, что вы знали его когда-либо. Я проверил — никаких американских «Амат» в Генуе не проживает. К тому же никто вас не хватился. В розыске вы не значитесь. Более того, вы даже в гостиницах не останавливались.

Девушка изумленно взглянула на него. Как много он узнал за это время!

— Как вам это удалось?

— Собрать информацию? Деньги делают многое. Этот золотой ключик открывает даже самые волшебные дверцы.

— Вы богаты?

— Да. Весьма богат.

— Теперь я понимаю, — в ее голосе послышались язвительные нотки, — почему вы разговариваете со мной в таком тоне. Богатство, видимо, способствует развязности.

Надо же! Оказалась в таком положении, да еще и язвит человеку, который пытается ей помочь! И все же это был болезненный укол по самолюбию Трэвора — уж кем-кем, а развязным он не считал себя никогда.

— Дайте мне посмотреть на листок, который вы нашли в моем кармане. Хотя бы увижу свой почерк.

Трэвор протянул ей бумажку.

— Вы типичная женщина — копаетесь в мелочах, вместо того, чтобы искать главное.

Она оторвала от листка хризолитовый взгляд и выстрелила им в Трэвора.

— К вашему сведению: главное состоит именно из мелочей. И только поверхностный человек не в состоянии этого понять.

Если так продолжится и дальше, стоит сбежать от нее прямо сейчас. Этот заморыш определенно начинает действовать ему на нервы. А нервы — самое уязвимое место Трэвора.

— Амата — странное имя, — задумчиво произнесла она.

— Большинство американских имен — странные. Видимо, ваши родители решили соригинальничать. — Его всегда бесила дурацкая черта женщин искать в самых обычных вещах загадочность и таинственность. Неужели без этого никак нельзя обойтись! Хотя, признаться, было в этой «Амате» что-то нетипичное для звучных американских имен. Какая-то мягкость, что ли. Женственность. Да Бог с ним, с именем. Самое важное в бумажке — название города и улицы.

Итак, что он решает? Отвезти ее в Волтингтон, а там пусть разбирается сама. В конце концов, не бросать же ее здесь одну, без денег на обратный билет. Трэвор, конечно, не подарок, но все же, не последний гад.

— Завтра я собираюсь вылететь в Америку. Италия надоела мне до чертиков. Духота, всякая неразбериха. — Он покосился на девушку. — Я отвезу вас в Волтингтон. Надеюсь, там к вам вернуться воспоминания. Найдете своих родственников, друзей — будет проще освежить память.

— Спасибо, Трэвор. Не знаю, как я выбралась бы отсюда, не окажись вы рядом. Когда найду свой дом, обязательно отдам вам деньги, потраченные на меня.

Трэвора передернуло. Она что, пытается обвинить его в скупердяйстве?

— Не утруждайтесь. Я очень богат, но не скуп. Вы слишком часто смотрели в детстве «Утиные истории» — я не Скрудж Макдак.

— Мне кажется, я не люблю мультики. Хотя «Утиные истории», как ни странно, вспомнила. Чем больше вы ворчите, тем больше я вспоминаю. Удивительное совпадение.

Трэвор чертыхнулся про себя и пошел к двери, в которую имел непоправимую глупость постучать.

— До свидания, Трэвор, — язвительно-хрустально зазвенел позади голосок.

— До свидания, Амата. Завтра днем вылет — потрудитесь собраться к этому времени. Я заеду за вами.

Ничего. Довезет ее до Волтингтона — и прощай, крошка. Иначе даже толпа психоаналитиков не спасет его от нервного срыва.