Книга: Улыбнись, малышка
Назад: 9
Дальше: 11

10

 

И снова Адамс. Благоухавший яблоками, залитый золотым солнцем осенний Адамс.
На этот раз я оседлала своего двухколесного друга, чтобы увидеться с тетей Сесилией. Я надеялась услышать от нее хоть какие-нибудь фрагменты дедушкиных воспоминаний, которые могли быть связаны с появлением в Адамсе Пола Кодри, тайной любви моей прабабки.
Конечно же я отдавала себе отчет, что эта надежда так же призрачна, как дым моих сигарет. Дедушка Доуэлл был в те годы подростком и вряд ли интересовался проблемами родителей. Но полностью исключать такую возможность я не хотела. Если была хоть какая-то зацепка, я должна за нее ухватиться.
Одной из таких зацепок был прабабкин дневник, над которым я мужественно продолжала корпеть, издеваясь над своими глазами, иногда даже слезившимися от напряжения.
К сожалению, пока мне не удалось найти ничего, что пролило бы свет на появление Пола Кодри в Адамсе. Элайза лелеяла свои воспоминания о возлюбленном, но ничего конкретного о нем не писала. Зато о Родерике Кампе из ее дневника я узнала довольно много любопытных, но, увы, не слишком хорошо характеризовавших прадеда подробностей. Элайза писала о его многочисленных любовницах, которые осмеливались даже появляться в их доме.
«Если бы он хотя бы скрывал эти связи, еще можно было бы вытерпеть. Но он как будто нарочно выставлял их передо мной напоказ. Если бы у меня была подруга или сестра, я не сомневаюсь, он соблазнил бы и ее, причем постарался бы сделать так, чтобы я об этом обязательно узнала. За что он так со мной? Ведь я всегда старалась быть верной и заботливой женой. Иногда мне кажется, что Род мстит мне за прошлое, о котором, к несчастью, знает. Но разве я виновата в том, что в моей жизни была эта любовь? И разве я когда-нибудь словом или делом напомнила ему о ней? Возможно, он подозревает, что мои чувства до сих пор не остыли. Иногда, когда Род пристально смотрит на меня, я читаю в его стальных глазах такую ненависть к моим отвлеченным мыслям, что мне становится страшно. Бог знает, что сделал бы со мной этот человек, подтверди я хоть намеком его подозрения. Он много пьет, но пока, слава богу, держит себя в руках, хотя отчасти это и моя заслуга. Я стараюсь не досаждать ему, когда он возвращается после своих ночных кутежей, пропитанный ароматами духов чужих женщин. А потом эти женщины приходят в мой дом, чтобы показать мне свою пусть и временную, но власть над Родериком. Один лишь человек удерживает меня в этом мире — мой маленький Доуэлл, который, к моему великому счастью, походит на отца только внешне».
Читая эти строки, даже я, совершенно не склонная к сантиментам, готова была разрыдаться.
Какой же несчастной и одинокой женщиной была моя прабабка! Волею случая ее любовь посчитали погибшей, и она вышла за человека, который, как ей казалось, любит ее. Жестокое разочарование! Этот человек сделал все, чтобы превратить ее жизнь в ад.
Уже на подъезде к дому Родерика я начала беспокоиться о том, как встретит меня тетя Сесилия. Зная свою ворчливую тетку, я допускала, что услышу в ответ на свои вопросы ее обыкновенное «много будешь знать, скоро состаришься». Что ж, попытка не пытка, вздохнула я, поставив велосипед рядом с крыльцом, под которым тетка хранила бутыли с домашним сидром. Меня всегда забавляла бережливость, присущая семейству Кампов: даже такое место, как крыльцо, они умудрились использовать в хозяйстве. Раньше под крыльцом вообще ничего не лежало, и, кажется, бабка Агата предложила занять это неразумно пустовавшее пространство.
Тетя Сесилия открыла дверь и самым внимательным образом принялась меня рассматривать. Она никогда не отличалась особой вежливостью, поэтому я не слишком удивилась бы, если бы меня так и оставили бы стоять на пороге. Однако вдоволь налюбовавшись моим нарядом — я купила новый плащ болотного цвета, который в отличие от предыдущего не болтался на мне мешком, а сидел по фигуре, — тетя удовлетворенно кивнула и даже соизволила мне улыбнуться.
— А ты, я гляжу, похорошела. Ну заходи, коли пришла.
Я вошла и удивилась перемене, которая произошла в этом доме, который еще недавно казался мне самым мрачным домом из всех, что я видела. Тусклые обои в гостиной сменили светло-розовые в цветочек; взамен тяжелых бордовых штор из потертого плюша были повешены легкие лиловые занавески из органзы. Гостиная наконец приобрела вид жилого помещения, а не места оглашения приговоров.
— Вы сделали ремонт? — удивилась я.
— А что тут такого? — покосилась на меня Сесилия.
— Ничего. Просто удивительно видеть гостиную такой нарядной.
— Это еще начало, — улыбнулась польщенная тетя. — Я туг все переделаю. И дом перекрашу. Знаешь, мне и самой легче дышать стало. Вот приедет Мэгги, порадуется. А ты проходи, не стесняйся. Садись на диван. Может, ты голодна? Или кофе хочешь?
— Спасибо, я не голодна, — покачала головой я. — Моя новая домработница, мисс Пейн, кормит меня так, что я не могу выбраться из-за стола.
— И правильно делает, — одобрительно кивнула тетя Сесилия. — Раньше ты была совсем замухрышка, а теперь даже смотреть на тебя без слез можно…
Я даже не мечтала услышать от тети подобную похвалу. Это было так же приятно, как узнать от Майлса, что я стала почти красавицей.
— И одеваться стала как приличный человек, — продолжила Сесилия. — А то ходила в каких-то старых мешках, так и хотелось тебе милостыню подать.
— От кофе я бы не отказалась, — пропустив мимо ушей «старые мешки» и «милостыню», обратилась я к тете.
Сесилия сделала две чашки кофе и села напротив меня. Для нормальных людей в этом не было бы ничего необыкновенного, но для меня… Если бы мне велели вспомнить, когда я вот так сидела и пила кофе со своей тетей, я бы и под пытками не вспомнила ни одного подобного эпизода. Разве что семейные застолья в те времена, когда моя мама была еще жива. Но в них приходилось принимать участие всем родственникам, так что это не считалось.
— Слава тебе господи, Мэг наконец образумилась, — разоткровенничалась тетя. — Бросила своего красавчика-нахлебника. Ох, сколько ж он у нее кровушки-то попил, негодяй! А я ей говорила, не выходи за него, не пара вы с ним. И мама говорила. Только Мэгги никого не слушала. А ведь был же у нее ухажер — всем женихам жених. Ну, не красавец, конечно, зато работящий, а у отца — хозяйство большое. Так нет же, выскочила за этого голодранца. Только и взять, что смазливая мордашка. Видно, твой Лесли ее образумил. Хороший, наверное, человек — так за нее переживает. Я ему сказала, что денег у нас хватает и лечение я дочке своей могу оплатить. Но он отказался. Представляешь, Кэрол?
Я кивнула и едва сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха. Теперь мне стала понятна причина такого радушного приема. Тетя Сесилия, скупость которой была еще одной из тех многочисленных черт, что роднили ее с Агатой, таким образом пыталась отблагодарить через меня Лесли за денежки, которые ей не пришлось выкладывать. Теперь-то я уж точно могла рассчитывать на теткину откровенность.
Хотя в душе я посочувствовала Мэгги. Если моя кузина вернется в этот дом, история, без сомнения, повторится: мать будет пилить ее точно так же, как совсем еще недавно ее саму пилила бабушка Агата. Мэгги выдадут замуж за какого-нибудь фермера, вроде Пита Шелли, и тогда она превратится во вторую тетю Сесилию. Мне стало ясно, почему Мэгги так долго не хотела расставаться с мужем: она готова была тянуть свою лямку сколько угодно долго, лишь бы не возвращаться домой, к матери…
Я кивала, изображая видимое согласие с тетей, но меня так и подмывало сказать ей: «Тетя, вы что, не понимаете? Это ведь по вашей вине она вышла за Фредди. Это из-за вас, из-за бабушки Агаты она бежала из дому. Но разве вы сделали из этого хотя бы какие-то выводы? Ничего подобного. Вы собираетесь пилить ее до тех пор, пока она не повторит историю вашей унылой жизни».
Но даже если бы мне ничего не нужно было от тети, я все равно не сказала бы того, о чем думала. К сожалению, в этом не было никакого смысла. Родители, рассуждающие подобным образом, в критике, пусть даже самой объективной, видят одно лишь непонимание. Им кажется, что никто не знает их ребенка лучше, чем они сами, что никто не сможет о нем позаботиться так, как это сделают они. Позже они вспоминают слова, которые говорили им когда-то, и даже соглашаются с ними, но случается это тогда, когда уже ничего невозможно исправить…
— Скажите, тетя Сесилия, — робко начала я, дождавшись когда она сделает паузу, чтобы глотнуть кофе, — дед часто рассказывал вам о своем детстве?
— Бывало, рассказывал, — кивнула Сесилия. — А что ты хочешь узнать?
— Меня интересует то время, когда дедушка был еще подростком. События почти шестидесятилетней давности. Я хочу узнать, не упоминал ли он когда-нибудь имя Пола Кодри?
Тетя отрицательно покачала головой.
— Никогда не слышала.
— Тогда, может, он рассказывал о каком-нибудь незнакомце, который приезжал к прабабушке Элайзе?
— Вроде бы нет, — снова покачала головой тетя и окинула меня подозрительным взглядом. — А зачем тебе это нужно?
— Вы знаете, что в озере Тихом нашли утопленника?
— Да, говорили.
— Так вот, у этого утопленника обнаружили медальон, принадлежавший нашему прадеду. Не буду рассказывать подробности, но, поверьте мне на слово, это так. Поскольку наша покойная бабушка подвигла меня заняться расследованием, я пытаюсь выяснить, каким образом медальон Родерика попал к этому человеку. Его звали Пол Кодри. Большего я, к сожалению, сказать не могу. Это тайна следствия, — многозначительно добавила я, чтобы пресечь дальнейшие расспросы.
Эти слова действительно произвели на тетю впечатление.
— Вот, значит, как… — кивнула она. — Про Пола Кодри я ничего не знаю, а вот про медальон отец рассказывал. Он говорил, что Родерик не расставался с каким-то очень красивым украшением и носил его до самой смерти. И даже днем, перед тем страшным пожаром, видел его с этим медальоном…
— Неужели? — удивилась я. Выходит, если этот медальон и был украден, то в тот самый роковой день. Но зачем Полу Кодри, если, конечно, на дне озера лежал именно он, понадобилось его красть?
— Во всяком случае, так говорил папа. А вообще-то больше всего он рассказывал о пожаре. Он проснулся только тогда, когда сбежались соседи. Еще чуть-чуть — и пожар перекинулся бы с конюшни на этот дом. Никто и не заметил, как ребенок в одной пижаме выскочил из дому…
— А прабабка Элайза?
— Отец говорил, что она со всеми тушила пожар. Плакала и тушила. Она уже знала, что дед там сгорел. Так, говорил, убивалась, что больно было смотреть.
— Но зачем прадеду Родерику понадобилось идти в конюшню? Лошадей-то он уже продал.
— Отец рассказывал, что накануне они с Элайзой крупно поскандалили. Он напился, вот и пошел ночевать в конюшню. Видно, чтобы жене не досаждать. А она, по словам папы, себя винила чуть ли не до конца жизни — так ведь и не вышла замуж. Погоди-ка… — тетка на секунду задумалась, — ты сказала, этого утопленника звали Полом?
— Верно, Полом, — кивнула я.
— Имя, кажется, я слышала. Только не помню от кого… — Тетя Сесилия задумалась, но попытки вспомнить оказались тщетными. — Ладно, если вспомню, скажу, — пообещала она.
Я поблагодарила тетку за гостеприимство — а она действительно была в тот день гостеприимна, как никогда раньше, — и, сев на велосипед, покатила в сторону аллеи.
Вся эта история показалась мне дико запутанной. Если бы не этот медальон, я готова была поклясться, что мой прадед Родерик убил приехавшего к бабке Пола Кодри, а потом напился и заснул с трубкой в пристройке. Хотя, конечно, никто еще не доказал, что утопленником был именно Пол Кодри, а не кто-то другой, но я была уверена, что экспертиза подтвердит мои догадки.
— Эй, Кэрол! — услышала я позади себя знакомый голос.
Я обернулась и увидела Майлса, который подал мне знак, чтобы я повернула обратно. Конечно же я повернула и тут же почувствовала, что мой велосипед наткнулся на какое-то препятствие. Рассматривать, что за препятствие встретилось моему двухколесному другу, было уже поздно: я потеряла равновесие и вместе с велосипедом рухнула на землю, проехавшись лицом по чему-то шершавому и ужасно неприятному.
— Кэрол! — раздался испуганный крик Майлса, и мое ухо, прижатое к земле, уловило топот его ног.
Я подняла голову и попыталась привстать, чтобы не выглядеть перед кузеном эдаким неуклюжим тюленем, но велосипед был довольно тяжелым, чтобы мне удалось поднять его за считанные секунды.
— Оставь, я сам. — Майлс оттащил от меня велосипед, и мне удалось оторвать от земли свое тело. Он склонился надо мной и аккуратно повернул мое лицо, чтобы рассмотреть щеку, которая невыносимо саднила. — Да, ничего себе проехалась… — сочувственно произнес он. — Ездок из тебя, прямо скажем, неважный. То колесо у тебя сдувается, то ты в деревья врезаешься.
Засмотревшись на Майлса, я действительно врезалась в дерево — это по его коре проехалась моя щека. Мне было ужасно неловко перед ним, но я бы солгала, если бы сказала, что его напуганное лицо и то внимание, с которым он разглядывал мою пострадавшую щеку, были мне неприятны.
Он осторожно поглаживал мою щеку теплыми пальцами, и эти мягкие прикосновения заставили меня позабыть о боли. Майлс не убирал руки, а я неподвижно сидела, чтобы не спугнуть это мгновение, наполненное нашим взволнованным и многословным молчанием, шепотом опавшей листвы и запахом осеннего леса. Нас никто не видел; никто не знал о нашей тайне, и только лишь деревья да кусты, стоявшие вокруг, были молчаливыми свидетелями этой сцены, в которой случайный прохожий узрел бы всего лишь забавное происшествие.
Мы упрямо продолжали молчать, но молчали об одном и том же. Я не знала, о чем в тот момент думал Майлс, и сама старалась отогнать навязчивый голос разума, который требовал, чтобы я немедленно взяла себя в руки, встала и приняла свой обычный невозмутимый вид. Я упрашивала голос замолчать и дать мне еще хотя бы несколько секунд, чтобы полностью насладиться этим неожиданным счастьем, этим радостно-тревожным волнением, которое порхало внутри меня тысячей щекочущих золотых лучей.
Но очень скоро эти щекочущие лучи выпорхнули наружу и начали уже в буквальном смысле щекотать мою щеку. Я невольно улыбнулась, заметив, что вовсе не мои воображаемые лучи, а дыхание Майлса щекочет мою раненую щеку. Он подул на нее, чтобы утишить боль, которую, как ему казалось, я чувствую. И хотя моя царапина вовсе меня не беспокоила, мы с Майлсом еще несколько секунд продолжали играть роли бедной поранившейся девочки и доброго доктора…
— Кажется, все в порядке, — пробормотала я, откликнувшись наконец на зов рассудка. — Спасибо, Майлс.
— Да чего уж там… Разве я чем-то помог? Надо бы обработать царапину. Сейчас сбегаю к тете и попрошу у нее какой-нибудь антисептик.
— Нет-нет, — поспешила я отговорить его, посчитав, что лучше терпеть воспаленную царапину, нежели снова подвергать себя соблазну. — Все будет в порядке. Я уже ничего не чувствую.
— Ничего? — засмеялся Майлс. — Тогда тебе не поможет антисептик. А я, пожалуй, побегу за нотариусом, если ты еще в силах составить завещание. У тебя точно все в порядке?
— Угу, — кивнула я.
Майлс протянул мне руку. Я поднялась и принялась отряхивать свой новенький перепачканный плащ.
— Снова решила навестить прабабкин домишко? — поинтересовался Майлс, когда я закончила возиться с плащом. — Надеешься найти еще что-нибудь интересное?
— Нет, я заезжала к Сесилии спросить, не рассказывал ли дед что-нибудь о Поле Кодри. Она под большим впечатлением от щедрости Лесли, поэтому проявила чудеса гостеприимства и разговорчивости.
— У нас с тобой даже мысли сходятся, — усмехнулся Майлс. От этого «даже» у меня мурашки по спине побежали. — Я здесь проездом. Отец все-таки решился построить дом на той земле, что оставила ему Агата, и попросил меня подвезти его в Адамс. Он сейчас встречается с рабочими, которых хочет нанять для строительства. Пока я его вез, всю дорогу думал о Поле Кодри. Так что логика у нас с тобой работает в одном направлении. Я заехал к Сесилии, а она мне сказала, что ты только что заходила с тем же вопросом. Мне повезло, и я тебя догнал. Только вот тебе не повезло… — Майлс кивнул на мою щеку.
— Ерунда, мне совершенно не больно.
— Значит, ты не торопишься к нотариусу составлять завещание? — хитро сощурился Майлс. — Тогда, может, покажешь мне тайник, где ты нашла дневник прабабки?
— Пойдем, — кивнула я. — Заглянуть к нотариусу я еще успею.
Майлс подивился моей догадливости, когда я подробно рассказала и показала ему, как наткнулась на тайник.
— Да, любопытное устройство, — кивнул он, разглядывая ящичек. — Интересно, его делали здесь, в Рочестере, или привезли из Дакоты?
— Не знаю, — пожала я плечами. — Так ли это важно? Уж если Элайза собиралась что-то спрятать, она прятала это на совесть. Чего стоит один ее почерк! Не знаю ни одного человека, который стал бы ломать глаза, чтобы прочесть ее дневник. Кроме себя, разумеется.
— Если тебе понадобится моя помощь в этом нелегком деле, пожалуйста, обращайся, — предложил Майлс. — Можем читать его по очереди. В конце концов, мне тоже любопытно.
— Хорошо, учту. Но ты лучше занимайся романом. Времени осталось не так уж много.
— Не ворчи. Я уверен, что твоя помощь плюс мой врожденный талант сделают свое дело.
— Надо же, какая самоуверенность. Меня это всегда в тебе удивляло, дорогой кузен.
— И раздражало, кажется, тоже?
— Вне всяких сомнений.
— Так или иначе, я хотел тебе кое-что вернуть и извиниться. Но для этого нам придется прогуляться до моей машины.
— Хорошо, — согласилась я, все еще не догадываясь, что именно он имеет в виду.
Мы вышли из домика и подошли к «лендроверу». Майлс нырнул в машину и извлек оттуда две хорошо знакомые мне книги: «Полдник людоеда» и «Ангел за шторами». Последней книги я так и не хватилась, может потому, что была слишком занята своими мыслями, чтобы обратить внимание на ее исчезновение.
Сказать по правде, я боялась, что Майлс снова подвергнет мои романы критике, хотя и в более мягкой форме, чем делал это раньше. Но мои опасения были напрасны. В его глазах я прочитала не лукавую насмешку, не ехидство, не скепсис — они излучали тихую, легкую грусть, какую обычно чувствует человек, когда расстается с дорогой для себя вещью.
— Я возвращаю их тебе. И хочу попросить прощения за то, что взял книги, не спросив разрешения. Вначале мне не позволила это сделать гордыня. А потом — упрямство. Будем считать, что я позаимствовал у тебя их. Если ты, конечно, не против. Я прочитал обе, и, честно признаюсь, обе мне очень понравились. Они совершенно разные. «Полдник людоеда» — дерзкая, динамичная и захватывающая. «Ангел за шторами» — лиричная, немного грустная и очень душевная. Эти книги похожи на тебя саму. Я был не прав, когда подвергал тебя резкой критике, и теперь это признаю. Но меня оправдывает то, что тогда я еще не знал, какой это огромный труд — писать. Мне казалось, это так просто, что почти каждому человеку, обладающему хотя бы зачатками интеллекта и грамотности, удастся написать такую книгу. Я сильно ошибался, Кэрол, малышка Кэрол, как называет тебя Лесли. И теперь прошу у тебя прощения. Я получу его?
— Конечно, получишь, — улыбнулась я и, чтобы спрятать слезы, выступившие на глазах, потянулась в карман за своей любимой перьевой ручкой. — И книги тоже. С моей подписью.
«Полдник людоеда» я подписала очень просто: «Дорогому кузену Майлсу на память от кузины Кэролайн». А вот «Ангела за шторами» мне захотелось подписать как-то по-особенному, лирично, как выразился Майлс об атмосфере этой книги. Немного подумав, я подписала второй роман и протянула его Майлсу.
— «Майлс! Мне бы хотелось, чтобы и за твоими шторами всегда прятался добрый ангел. Малышка Кэрол», — прочитал мой кузен. — Спасибо за добрые слова, малышка Кэрол, — мягко улыбнулся он мне. — Мой маленький добрый ангел…
Назад: 9
Дальше: 11