4

— Ивон, признавайся, на какой диете сидишь?

— Да, расскажи-ка нам, подруга, что ты такое ешь, что совершенно не толстеешь.

Счастливая Ивон отвернулась от зеркала и смеясь посмотрела на двух молоденьких девушек, своих коллег.

— Мороженое тоннами и булочки с абрикосовым вареньем.

— Не может быть! — восхищенно выдохнула Элис.

— Все ты врешь, — недоверчиво покосилась на нее Лилиан.

— Честное слово, — пробормотала смущенная Ивон. — Просто я, наверное, в папу пошла. Он много ест, но при этом совершенно не толстеет.

— Везет же некоторым, — вздохнула Лилиан и потрепала себя за пухленькие щечки. — А вот я никак не могу похудеть.

— Не в этом счастье, — махнула рукой Элис. — Вот, например, Джерри Уэллинг. Он далеко не худой, даже полный. А женщины его обожают. Я знаю одну такую. Она мне вообще призналась, что готова провести с Уэллингом ночь и не претендовать на большее.

— Ночь с Уэллингом провести несложно, — деловито заявила Лилиан. — А вот удержать его — поди попробуй. Многие пытались. Но он ни с кем не встречается больше недели.

— А мне не нравится Уэллинг, — призналась Ивон. — Он какой-то… ненастоящий. Мне кажется, Уэллинг из тех мужчин, которые вечно делают вид, что никто им не нужен, а на самом деле привязчивый как собачонка. Просто не нашлось еще женщины, которая могла бы его приручить.

— А ты смогла бы? — захихикали девушки.

— Я уж точно не роковая женщина, — улыбнулась Ивон. — Да и ни к чему это мне. Я хочу влюбиться один раз и навсегда. А Уэллинг герой не моего романа. Когда я влюбляюсь, то всегда представляю себе нашу совместную жизнь, наше будущее. И даже — только не смейтесь — наши свадебные юбилеи. Представить Джерри Уэллинга рядом с собой на серебряной или хотя бы на розовой свадьбе я не могу. Нет, если Уэллинг и будет чьим-то мужем, то уж точно не моим.

Все трое расхохотались.

Ивон залезла в сумочку и с загадочным видом вытащила из нее сверток.

— Что это? — полюбопытствовала заинтригованная Элис.

— Платье, в котором я приду сегодня на вечеринку, — приложив палец к губам, ответила Ивон. — Только чур это секрет. — Она развернула сверток, и подруги ахнули, увидев, как из рук Ивон вылилась струя тонкой блестящей ткани нежного голубого цвета с желтыми разводами.

— Боже мой, только не говори, что ты купила его на распродаже, — прошептала восхищенная Элис.

— Вы же знаете, я не умею ходить по распродажам, — улыбнулась Ивон. — Мне купил его отец. Не знаю, где он его нашел, но я была просто в восторге, когда увидела. И с размером почти угадал. Правда, чуть-чуть великовато в груди, но из-за ткани и фасона этого совсем не заметно.

— Ты решила свести с ума бедняжку Фреда, — покачала головой Лилиан.

— Я решила быть сегодня особенной, — серьезно ответила Ивон. — Все будут в элегантных костюмах, а я — в этом легком воздушном платье. Оно будто свежий ветер… — Ивон прижалась к ткани лицом, — ветер перемен.

— Господи, какая же ты сентиментальная, — поморщилась Элис. — А с Фредом вы были бы хорошей парой. По-моему, он тоже сдвинут на романтике.

— Двое романтиков — это уже перебор, — резонно заметила Лилиан. — Один должен быть романтиком, а другой — прагматиком. Противоположности сходятся.

— Не люблю избитых истин, — заявила Ивон, убирая платье обратно в сверток. — К тому же, я уверена, мой мужчина не будет ни романтиком, ни прагматиком.

— И кем же он будет?

— Пока не знаю, — улыбнулась Ивон и рассмеялась, сама не зная чему.

Пери Хостера, главного редактора «Монинг роуз», все называли старым чудаком, а потому никто не удивился, когда он устроил вечеринку на крыше собственного дома. Правда, крыша, как и сам дом Пери, была довольно-таки приличных размеров, но подниматься на нее было не очень-то удобно, особенно тем дамам, которые пришли в туфлях на каблуках.

Ивон не повезло особенно: поднимаясь по узким железным ступенькам, она умудрилась сломать каблук на новеньких туфлях. Она хотела было огорчиться по этому поводу, но потом подумала, что глупо портить себе праздник из-за такой мелочи, как испорченные туфли. Именно поэтому, поднявшись, Ивон сняла с ног обе туфли, чем немедленно обратила на себя внимание всех присутствующих.

— Ивон, да вы настоящая Золушка, — объявил ей Пери, когда она подошла к нему поздороваться. — Вы абсолютно правы: к такому платью туфли вовсе не нужны. Да и крыша у меня чистая, так что на ней можно ходить босиком даже такими красивыми ножками, как ваши.

Ивон почувствовала, как зарделись ее уши, и тут же поймала на себе чей-то взгляд. Смотрел определенно мужчина — заинтересованно, оценивающе.

Повернув голову, Ивон тут же увидела, чей взгляд пытается просверлить дыру в ее виске. Это был Уэллинг. Джерри Уэллинг — секс-символ редакции «Монинг роуз». Ивон немедленно вспомнила недавний разговор с подружками, и кончики ее ушей зарделись еще сильнее. Но взгляда Ивон не отвела: она продолжала смотреть на Джерри Уэллинга, а тот без всякого стеснения — пялиться на нее.

Спутнику Ивон, молоденькому и немного стеснительному парню Фредди Бэтфорду, эта игра в гляделки пришлась явно не по душе. Он долго пыхтел, подбирая нужную фразу, а потом наконец осмелился напомнить Ивон о своем присутствии.

Чтобы не обижать его, Ивон все-таки отвела взгляд первой. Очень скоро Фредди убежал за бокалом шампанского для спутницы, а к Ивон присоединились Элис и Лилиан, обе в ослепительно-белых платьях.

— Мы специально оделись как близняшки, — хихикая объяснили девушки. — Ну как, забавно получилось?

Ивон хотела ответить, что получилось очень забавно, и рассказать про свою неприятность с каблуком, но над пышным белым облаком, которое представляли собой Лилиан и Элис, появилась темная туча — Джерри Уэллинг.

— Я не помешаю?

Голос у него был глубокий, как будто шел из самого сердца. Ивон поймала себя на мысли, что раньше не обращала внимания ни на его голос, ни на внешность — надо сказать, не слишком-то привлекательную.

Джерри Уэллинг был немного грузным и высоким мужчиной. Его лицо представляло собой какое-то парадоксальное смешение черт: над большими глубоко посаженными глазами нависла шапка светлых густых бровей; под носом, крупными длинным, разделенным у самого кончика маленьким желобком-ямочкой, причудливо изгибались губы, причем верхняя казалась короче и уже нижней, а нижняя слегка выпирала вперед. Мягкий, безвольный, как назвала бы его мать Ивон, подбородок дополнял это странное лицо и смягчал ироническую улыбку, которая то и дело возникала на его губах.

Пожалуй, единственным, что могло привлечь Ивон в этом лице, были глаза: светло-серые, с желтовато-зелеными разводами вокруг зрачка. Казалось, эти глаза никого не хотели пускать внутрь, предлагая наблюдателю довольствоваться лишь тем, что лежит на поверхности.

На вопрос Уэллинга Ивон почему-то сразу захотелось ответить резко и прямо, но Лилиан и Элис не дали ей этой возможности. Они тут же заявили Уэллингу, что он никому не может помешать, и сразу же поинтересовались его мнением насчет своих одинаковых платьев.

Уэллинг осыпал девушек комплиментами, затем настала очередь Ивон. Внимательно осмотрев ее босые ноги — Ивон показалось, что он рассматривает педикюр на каждом пальчике, — Уэллинг вынес вердикт:

— Пери был не совсем прав, когда сравнил вас с Золушкой. Вы больше похожи на Русалочку. Это платье струится как вода, а ваши босые ножки выглядят так трогательно, словно вы только что научились ходить.

— Да вы просто поэт, Джерри, — заметила Лилиан.

— Да, неплохо сказано, — согласилась Элис.

Ивон почувствовала себя неловко. Комплименты Джерри казались ей какими-то надуманными и не вполне искренними, как и сам Джерри Уэллинг.

Фредди вернулся с шампанским и был крайне огорчен, когда обнаружил Ивон в такой компании. Чтобы немного расслабиться, Ивон осушила сразу половину бокала. Уэллинг предложил выпить за женщин, которые любят и умеют меняться, и девушки его поддержали.

Казалось, от Джерри Уэллинга невозможно было отделаться. Несмотря на то, что Фредди изо всех сил пытался показать, что именно он кавалер Ивон, Уэллинг никуда не уходил и продолжал расточать ядовитый мед своих комплиментов. В какой-то момент Ивон с ужасом поняла, что вовсе не хочет избавляться от этого назойливого поклонника с сомнительной репутацией. И с еще большим ужасом осознала, что это поняли все, включая Фредди.

Вскоре Лилиан и Элис отделились от их компании, а Фредди окончательно заскучал. Ивон и раньше не испытывала к этому пареньку ничего, кроме дружеской симпатии, а теперь, на фоне Джерри, он окончательно превратился для нее в какое-то тусклое серое пятно. Ей не хотелось обижать его, и Ивон изо всех сил старалась втянуть беднягу в их с Джерри беседу.

У них с Джерри, к ее удивлению, оказалось довольно много общего. Он, как и она, мечтал закончить и опубликовать уже начатый роман; так же, как и она, он тонко чувствовал мелодику стихов, которые на него, так же, как и на нее, еще в детстве произвели неизгладимое впечатление. Подобно ей, он мечтал поселиться отдельно от матери, хотя последний вопрос она на время решила, сняв небольшую квартирку вместе с Лилиан и Элис.

Словом, Джерри Уэллинг перестал быть для Ивон мужчиной, о чьих любовных подвигах судачит вся редакция журнала «Монинг роуз». Отныне он стал для нее личностью. И личностью, в чем Ивон сразу же чистосердечно себе призналась, довольно интересной.

Однако о славе Джерри Уэллинга забыть было непросто. Будь на его месте мужчина столь же желанный, но с другой репутацией, Ивон не раздумывая позволила бы себе поцеловаться с ним в первый же вечер. Но с Джерри это было невозможно.

Нет, только не с ним, всю дорогу до дома — Джерри взялся ее проводить и поймал такси — уговаривала себя Ивон. Ни за что не буду целоваться с Джерри Уэллингом.

Однако все ее клятвы рассыпались в пух и прах, когда Джерри уже на пороге подъездной двери крепко сжал ее хрупкие плечи своими большими руками.

На мгновение Ивон почудилось, что луна подпрыгнула в облаках, как игрушка йо-йо, и повисла на невидимой резинке. Может, выпитое шампанское ударило в голову, а может… Ивон заглянула в серые глаза, и ей показалось, что они пустили ее внутрь, в свой тщательно оберегаемый от всех чужих мирок.

Значит, я не чужая, мелькнуло у Ивон, и эта внезапная мысль пронзила ее с такой силой, что она прижалась к Джерри всем телом. Он застыл, словно обескураженный ее прямотой и откровенностью.

Ивон поняла, что Джерри, привыкшего побеждать, этот жест удивил не меньше, чем ее саму. Но она не собиралась отстраняться. Ей было приятно чувствовать своим телом его большое и сильное тело, вдыхать его запах и ни о чем не думать, отложив все серьезные и несерьезные мысли до следующего мгновения, которое — во всяком случае, так ей казалось в тот миг — никогда не наступит.

— Ивон, — донесся до нее его глубокий, чуть хрипловатый голос.

Ивон как будто в первый раз услышала собственное имя. Она подняла голову и посмотрела на мужчину, который только что подарил ей первую в жизни радость — радость ощущать себя по-настоящему кому-то близкой.

— Что, Джерри? — спросила Ивон, чувствуя, как у нее снова загорелись уши.

— Да я и не знаю, что сказать, — ласково улыбнулся ей он. — Мы ведь и раньше виделись, верно? Но, знаешь, я никогда не думал, что на самом деле мы… мы так близки.

— Я тоже не думала. Скажу даже больше — ты откровенно меня раздражал. Кто мог знать, что мужчина, из-за которого женщины лишаются сна, на самом деле окажется таким мягким и душевным человеком?

— Это я-то мягкий и душевный? — насмешливо поинтересовался Джерри.

— Ты видишь здесь другого мужчину? Конечно, ты.

— Ну, раз я такой мягкий и душевный, то, может, угостишь меня чашечкой кофе?

Ивон слегка отстранилась и отрицательно покачала головой. Все-таки, несмотря на свою душевность, Джерри Уэллинг упрямо продолжал играть роль, в которой он ей совершенно не нравился.

— Я бы с радостью угостила кофе того Уэллинга, что стоял рядом со мной несколько минут назад, — ответила Ивон. — Но к тому Джерри Уэллингу, который стоит передо мной сейчас, у меня почему-то нет доверия.

Уэллинг вовсе не обиделся — напротив, его даже развеселила фраза Ивон.

— Во всем виновата моя проклятая репутация? — улыбнулся он.

— А ты, кажется, ею гордишься?

— Раньше гордился. А вот сейчас думаю, что без нее я чувствовал бы себя гораздо лучше. Во всяком случае, мне бы не отказали в чашечке кофе.

— Как-нибудь в другой раз, — устало улыбнулась Ивон. — А сейчас я хочу принять таблетку аспирина и улечься в теплую постельку. — Ивон мечтательно улыбнулась, и Джерри рассмеялся. В его смехе ей послышалась легкая досада.

Так даже лучше, подумала она. Если ему нужна была короткая и ни к чему не обязывающая связь, тогда он больше не захочет встречаться. А если нет… Но об этом пока рано думать.

Распрощавшись с Джерри, Ивон всю ночь крутилась в постели, пытаясь понять, что чувствует к ней этот мужчина и что она чувствует к нему. Поцелуя между ними так и не случилось. Но, вспоминая внезапный порыв, с которым она потянулась к Джерри, Ивон думала, что это было гораздо больше, чем поцелуй. Впрочем, сам Джерри мог считать по-другому.

Ивон понимала, что ее привлекает в этом мужчине совсем не то, что производило впечатление на остальных женщин. Ей не нравилась его развязно-элегантная манера сыпать комплиментами, ей не нравилась та небрежность, с которой он делал предложения вроде «пригласи меня на чашечку кофе», — во всем этом была какая-то неискренность, и, по всей видимости, чувствовала ее только Ивон.

Но она знала: если продраться сквозь все эти дебри, можно открыть для себя дивную поляну, заросшую цветами и залитую солнцем. И лучики этого солнца Ивон уже удалось разглядеть.

— Вот черт! — выругался Майкл, взглянув на часы. — Не думал я, что это действо так затянется. Да, не повезло тебе с судьей, Джерри. Какая-то эта Алисия Таккер бестолковая. Ну что она прицепилась к Салли Мелон с этим разбитым стаканом? Видела не видела — какая разница? Салли знает, что ты запустил в Ивон этим дурацким стаканом, и этого достаточно. Чего переливать из пустого в порожнее?

— Что-то я не пойму, Майкл, — недоуменно покосился на друга Джерри. — Ты на чьей стороне? По-моему, эта Алисия Таккер старается быть объективной. Мне говорили, что судьи-женщины проявляют чрезмерную солидарность к представительницам своего пола и всячески пытаются их оправдать. Наоборот, мне повезло с судьей. Другая, может, и не стала бы выяснять, что было с этим стаканом на самом деле, а Алисия…

— Твоя Алисия только оттягивает неизбежное. — Майкл похлопал друга по плечу и посмотрел на него так, словно их развод с Ивон был уже делом решенным. — Все равно вас разведут. И правильно. Верно ведь говорят, что хорошее дело браком не назовут.

— Господи, ну что за банальщина, Майкл?

— Любая истина банальна, дружище, — улыбнулся Майкл и снова покосился на часы. — А ведь я еще хотел забежать домой и принять душ перед свиданием. Нет, если так пойдет, я точно никуда не успею. А что это там Салли Мелон говорила про твои измены? Ты что-то от меня скрывал, дружище? — хитро покосился он на Джерри.

— А ты до сих пор не заметил, что все обвинение Фионы Даффин построено лишь на громких заявлениях и полном отсутствии фактов? — мрачно поинтересовался Джерри, которого этот вопрос беспокоил куда больше, чем Майкл мог предположить. — Каммингтон прав, у меня тоже возникло ощущение, что адвокатша жены пытается произвести впечатление на судью. Как она докажет мою моральную нечистоплотность? Или то, что я жестоко обращался с женой? Только одним способом: устроит представление, в котором подружки Ивон будут выставлять меня эдаким домашним тираном. Мол, я ее никуда не пускал, требовал, чтобы она занималась только домом, устраивал сцены. Да еще и изменял.

— Все женщины одинаковы, — хмыкнул Майкл. — Наступают нам на горло своими шпильками, а потом говорят, что это мы не даем им свободы.

— Не помню, чтобы Ивон жаловалась на отсутствие свободы, — задумчиво возразил Джерри.

— Зато сейчас она активно этой свободой пользуется.

— Ты о чем?

— Глянь-ка на этого типа, Дункина или как там его… Он так и вьется вокруг твоей женушки. И, по-моему очень скоро достигнет успеха. Если, конечно, уже не достиг.

Джерри покосился в сторону Ивон. Рассел Данкин смотрел на нее своими ангельскими глазками и, видимо, пытался ее рассмешить. Ему это удалось, потому что очень скоро колокольчиковый смех Ивон разлетелся по сумрачному холлу и достиг ушей Джерри.

Раньше ее смех вызывал у него умиление и радость, а теперь отозвался в сердце глухой болью. И Джерри понимал почему: раньше эти колокольчиковые переливы принадлежали ему, а теперь они предназначались другому мужчине.

Когда Ивон смеялась, ямочка на ее подбородке сглаживалась, становилась невидимой, и Джерри так хотелось поцеловать эту ямочку, чтобы вернуть ее обратно. Он смотрел на смеющееся лицо Ивон и чувствовал такое умиление и нежность, что ему казалось: вот-вот — и он задохнется от приступа необузданного желания. Ему так хотелось сгрести ее в охапку и зацеловать всю — от кончиков маленьких пальцев до ямочки на подбородке.

А Ивон словно не чувствовала и не замечала его желаний. Временами Джерри казалось, что она совсем еще ребенок: удивительно непосредственный, наивный, добрый и веселый. Иногда эта наивность и непосредственность злила его, на ее фоне он чувствовал себя стариком, хотя должно было быть наоборот, ведь считается, что женщины взрослеют куда раньше мужчин. Но гораздо чаще Джерри заражался ее веселостью и радовался вместе с ней.

Сегодня у него был особенный день. Он привез Ивон в маленький городок, что находился неподалеку от Дримтауна, в гости к бабушке, Нинель Уэллинг. Мать навещала ее очень редко, хотя и преданно чтила память о сыне Нинель и отце Джерри. Диана Уэллинг находила свекровь довольно милой старушкой, но слишком уж простоватой.

Джерри так не казалось. В его бабушке по отцовской линии было столько искренности и радушия, что всякий раз, приезжая к ней, он буквально воскресал душой. Нинель Уэллинг и Ивон Дженкинс были чем-то похожи, и Джерри не сомневался, что обе понравятся друг другу.

Так оно и случилось. Ивон, которая страшно волновалась перед этой встречей — она уже была знакома с матерью Джерри и опасалась, что бабушка ее жениха окажется таким же холодным и чопорным существом, — была приятно удивлена тем, что все ее опасения были напрасны.

Нинель накрыла на стол прямо в саду и накормила гостей вкусными домашними пирожками. Джерри всегда любил бывать у бабушки, и не только из-за пирожков. Нинель умудрялась создать в доме такую душевную и теплую атмосферу, что внуку иногда казалось, что он попал в добрую сказку.

В доме его матери, напротив, отовсюду веяло холодом. Даже от дорогого сервиза, который она купила специально для праздничных случаев. Диана Уэллинг так гордилась своим сервизом, что маленькие фарфоровые чашечки и блюдечки страшно было даже держать в руках.

Нинель, напротив, выставляла на стол самые обыкновенные чашки с ярким, незатейливым рисунком. И пить из этих чашек было одно удовольствие. Да и вопросы, которые Нинель задавала внуку и его спутнице, не содержали в себе никаких намеков. Нинель привыкла спрашивать прямо и получать прямые ответы. А тем, которые могли бы обидеть кого-то или задеть, она предпочитала не касаться.

Это качество Джерри особенно ценил в бабушке — в отличие от Дианы Уэллинг Нинель никогда не обсуждала с ним своего сына, отца Джерри, и никогда не настаивала на том, чтобы Джерри с ним встретился.

Категорически запретив Ивон помогать ей с мытьем посуды, Нинель попросила Джерри показать гостье сад и дом. Сад был действительно великолепным: просторным и ухоженным, дом — чистеньким и уютным. Но больше всего Ивон заинтересовал чердак, на который она всеми правдами и неправдами уговаривала подняться Джерри.

— Дался тебе этот чердак, — ворчал Джерри, отбиваясь от настойчивых просьб и уговоров Ивон. — Там нет ничего интересного.

— Для тебя, может, и нет. А для меня чердак — хранилище воспоминаний. Например, на чердаке родительского дома лежат мои детские игрушки. Мама хотела их выбросить, но, к счастью, отец уговорил ее их оставить. Это я его попросила.

— Зачем они тебе? — улыбнулся Джерри. — Только не говори мне, что ты до сих пор тайком играешь в куклы. Впрочем, я бы не удивился.

— В куклы я, конечно, давно уже не играю. Но все-таки эти игрушки — часть моей жизни, часть меня самой. Иногда, приезжая к родителям, я поднимаюсь на чердак, рассматриваю свои игрушки и вспоминаю, какой я была когда-то. Мне кажется, это очень важно — помнить, каким ты был. Если ты помнишь о своих ошибках, есть шанс, что ты не совершишь их впредь. Если ты вспоминаешь о своих достоинствах, есть надежда, что ты их не потеряешь.

— Любопытная философия. Нет, мне ничего подобного в голову не приходило. Я не хочу вспоминать, каким я был когда-то. Может быть, я просто не такой сентиментальный, как ты?

— Возможно, — пожала плечами Ивон. — А может, ты просто чего-то боишься?

— Чего, например?

— Страшного чудища с чердака, которым тебя напугали соседские мальчишки, — ответила Ивон и расхохоталась.

Джерри, который подумал, что Ивон начнет строить догадки насчет его реальных детских страхов, с облегчением вздохнул и нехотя повел ее на чердак.

Они поднялись по широким деревянным ступенькам. Джерри отодвинул щеколду и отпер дверь, которую Нинель не открывала уже много лет.

— Надеюсь, у тебя нет аллергии на пыль? — повернулся он к Ивон. — Здесь ее столько, что дышать будет нечем.

— Пытаешься меня напугать? — ехидно полюбопытствовала Ивон.

— Ну что ты, я только предупреждаю даму о грозящей ей опасности.

— Я, конечно, та еще трусиха, но с пылью бороться умею.

— Тогда пойдем.

Первым делом Ивон подошла к старенькому коричневому чемоданчику, крышка которого была оклеена яркими открытками с красивыми видами.

Когда-то Джерри под чутким руководством матери — Диана настаивала, чтобы Джерри заимел хоть какое-то хобби, которое, по ее мнению, могло бы помочь сыну найти контакт со сверстниками, — коллекционировал эти открытки. Коллекционера из Джерри не получилось — он так и не понял, зачем нужно копить в шкафу кучу вещей, от которых нет ни пользы, ни удовольствия, — но зато чемоданчик, который он собственноручно оклеил своей коллекцией, получился замечательным.

Диана Уэллинг, которой тогда принадлежал этот чемодан, стараниями сына не прониклась, а потому вручила его Джерри со строгим наказом не портить больше вещей и выбросить куда-нибудь эту безвкусицу. Безвкусицу Джерри не выбросил. Он спрятал ее под кроватью, а потом перевез в дом бабушки. Этот чемоданчик, как сказала бы Ивон, был хранилищем воспоминаний. Правда, в отличие от Ивон, Джерри не имел никакого желания заглядывать в него и ворошить прошлое.

Когда из всех ящиков, коробок, корзин и старых сумок Ивон подошла именно к этому чемодану, Джерри подумал, что у нее великолепная интуиция.

Вначале Ивон просто ходила вокруг чемоданчика, как такса возле лисьей норы, а потом, покосившись на Джерри, спросила:

— Он твой?

— У тебя что, экстрасенсорные способности? — хмыкнул Джерри.

— Нет. Просто я сразу подумала, что этот чемодан похож на тебя.

— Как можно? — насмешливо отозвался Джерри. — Мы ведь с тобой ровесники, Ивон, а ты уже записала меня в старики?

— Нет, я не в том смысле, что он старый, — улыбнулась она. — Мне показалось, что снаружи у него совсем не то, что внутри.

— По-твоему, я прикидываюсь? — продолжил подтрунивать над ней Джерри. — Ты сделала большую ошибку, что пришла на этот чердак со мной, Ивон. На самом деле я кровожадный маньяк. А в этом глупом чемодане вырезки из газет, в которых описаны мои злодеяния.

— Ничего глупого я в этом чемоданчике не вижу, — серьезно ответила ему Ивон. — По-моему, он очень даже милый. Это ведь ты его оклеил открытками?

— Я. Решил попробовать себя в качестве дизайнера. Но маме не понравилось.

— Неудивительно, — пробормотала Ивон. — А можно я загляну внутрь?

— Хочешь узнать, что у меня внутри?

— Анатомические подробности твоего строения меня не интересуют. Так что ограничусь тем, что открою чемодан. Если позволишь, конечно.

— Мне не нравится эта идея.

— Слушай, а может, ты и правда маньяк?

— Ладно уж, открывай. Если честно, я и сам уже не помню, что там валяется, — небрежно бросил Джерри.

Ивон открыла чемодан, и Джерри стало немного страшно. Словно она и правда заглянула в его душу и увидела все коробочки с его детскими страхами. Джерри действительно не очень хорошо помнил, что именно лежит в чемодане, однако его взгляд тут же уткнулся в школьный фотоальбом.

Многие люди с удовольствием показывают свои детские и юношеские фотографии, но Джерри Уэллинг к ним не относился. Именно поэтому он стащил из шкафа свой школьный альбом и замуровал его на чердаке бабушкиного дома. Логичнее было бы вообще выкинуть эти фото, но что-то помешало ему пойти на подобный шаг. Может, он боялся, что мать рано или поздно хватится альбома и потребует его вернуть. А может, не нашел в себе сил так жестоко расправиться с прошлым, каким бы неприятным оно ни было.

Он склонился над Ивон, с любопытством разглядывавшей содержимое чемодана, и вытащил альбом из-под самого ее носа.

— Что ты делаешь?! — возмутилась Ивон. — Я же хотела посмотреть!

— Там нет ничего интересного.

— Уверена, что есть. Иначе ты не стал бы его вытаскивать. Будь последовательным, Джерри. Раз уж ты позволил мне открыть чемодан, то дай посмотреть и фотографии.

— Вот именно — чемодан, — лукаво улыбнулся Джерри, пряча альбом за спиной. — О фотографиях речи не было.

— Отдай, — обиженным, совсем как у ребенка, голосом попросила Ивон.

— Ты что, собралась плакать? — засмеялся Джерри.

Ивон решительно поднялась и сделала несколько шагов по направлению к Джерри, а Джерри, почуяв опасность, сделал несколько шагов назад.

— Джерри?!

— Ивон?!

— Только одним глазочком…

— А вдруг ты увидишь там вырезки из газет?

— Ну и что? Я же хочу знать, кто ты такой, — улыбнулась Ивон и в следующую секунду уже пыталась вырвать альбом из рук хохочущего Джерри.

Он поднял руку, и Ивон пришлось подпрыгнуть, но ей все равно не удалось схватить альбом — Джерри был на две головы выше нее.

Устав от тщетных попыток, Ивон обиженно надулась, отвернулась и пошла к двери. Джерри опустил руку и посмотрел на серенький альбом — глупую книжку с фотографиями, из-за которой он поднял такую бучу.

— Ивон! — позвал он ее.

Она обернулась, и Джерри прочитал в ее глазах откровенное желание остаться.

— Извини, шутка была и впрямь дурацкой. Иногда я не могу себя заставить вовремя остановиться. Возьми, если ты, конечно, все еще хочешь его посмотреть.

Джерри протянул Ивон альбом, почти уверенный в том, что она уже не хочет смотреть фотографии. Но он ошибся. Ивон осторожно подошла к нему — словно все еще боялась, что он опять выкинет какой-нибудь номер, — и взяла у него альбом.

Устроившись на каком-то старом ящике, Ивон принялась рассматривать фотографии. Она не просила Джерри комментировать снимки, и за это Джерри был ей бесконечно благодарен. Узнает ли его Ивон в этом забитом толстяке с большими грустными глазами? Глупый вопрос — конечно, узнает. Ивон чувствует его, как ни одна другая женщина не чувствовала его раньше.

Джерри не хотел смотреть, но все же заглянул ей через плечо и снова увидел Щекастого — это «гордое» прозвище приклеилось к нему еще в младших классах.

Щекастый был толстым, неуклюжим, неуверенным в себе ребенком, который к тому же рос без отца. Друзей у Щекастого было мало, но и те немногие ребята, что водили с ним знакомство, относились к нему скорее снисходительно, нежели серьезно.

Отсутствие друзей Щекастый компенсировал не самым скверным занятием — чтением. Богатая библиотека Дианы Уэллинг — его мать не прочла и трети купленных ею книг — помогла мальчику раздвинуть узкие стены дома, оклеенные текстильными обоями скучного серо-голубого цвета, и вырваться в яркий, красочный мир, полный любви, жизни, приключений. Иногда, путешествуя по воображаемым мирам, Щекастый настолько забывал о том, кто он такой, что, возвращаясь в реальность, испытывал разочарование, граничащее с депрессией.

На одной из книжных полок Щекастый нашел томик Шекспира и, вдохновленный творениями великого поэта, начал писать стихи. Как и всякий поэт, Щекастый испытывал жгучее желание, чтобы его стихи хотя бы кто-нибудь прочитал и понял. Диана Уэллинг, кичившаяся своей интеллигентностью, была слишком холодна для того, чтобы чувствовать поэзию. А немногочисленные приятели Щекастого называли стихи скучищей и жутко возмущались, когда Артур Ромминг, учитель литературы, задавал учить стихотворения наизусть. Бабушка Нинель была прекрасным человеком, но, к несчастью, ничего не понимала в стихах. Щекастый долго думал и наконец решился показать свои стихи учителю.

Как это часто бывает с взволнованными и неуверенными в себе людьми, Щекастый забыл тетрадь со своими опусами в парте, а когда хватился ее, было уже поздно. Одноклассники читали его Стихи вслух и смеялись так, что в кабинете дрожали стекла. Глядя на своих сверстников, глумящихся над его стихами, над его душой, Щекастый испытывал целую гамму чувств: стыд, отвращение, гнев и мучительную жалость к самому себе.

Он не мог ничего сделать и только молча стоял, уставившись в одну точку.

Его мучения прервал учитель литературы: заглянув в кабинет и догадавшись, что происходит, он отобрал тетрадь у хохочущих подростков и унес ее с собой. Следующий урок литературы Артур Ромминг начал с разговора о поэтах.

Он говорил о великих поэтах и их трудном жизненном пути. Он говорил о чувствительности, которой наделены эти несчастные и одновременно счастливые люди. Он говорил о той безграничной смелости, с которой эти люди доверяют свою душу, свои мысли обществу, не всегда, увы, способному их оценить. И под конец своей речи он сказал о стихах Щекастого, которые понравились ему и заинтересовали кое-кого, кто смог бы помочь мальчику развить свой талант.

Так Щекастому удалось напечататься в газете — что, впрочем, не прибавило ему популярности в школе, напротив, смеяться над ним стали еще сильнее и злее, — а потом и выиграть в конкурсе начинающих поэтов. Артур Ромминг отнёсся к Щекастому как к взрослому и даже познакомил его с некоторыми поэтами и писателями, что не только подняло мальчику самооценку, но и помогло окончательно убедиться в том, что мир простирается далеко за пределами серых стен школы и дома.

В старших классах Щекастый, которому все-таки удалось завоевать право на имя Джерри Уэллинга, окончательно определился с выбором будущего рода занятий. Он решил стать писателем и, несмотря на горячие протесты матери, называвшей сына графоманом, поступил на литературный факультет в городе неподалеку от Дримтауна, куда и уехал, лишь изредка наведываясь домой.

Джерри не думал, что когда-нибудь вернется в Дримтаун, но, закончив университет, вдруг осознал, что его неудержимо тянет в родной городок. Вернувшись домой и устроившись на работу в известный журнал «Монинг роуз», Джерри продолжил работать над романом, который начал еще в университете.

Вряд ли обо всем этом догадывалась Ивон, листавшая альбом со старыми снимками. Но одно она понимала точно: Джерри ужасно не хотел вспоминать этого толстощекого мальчугана с огромными и грустными глазами…

— Вы сами когда-нибудь женитесь, Майкл, — снисходительно улыбнулась собеседнику миссис Твидди. — И я даже представляю себе ваш брак.

— И каким же он будет, по-вашему? — насмешливо поинтересовался Майкл.

— Вы женитесь, как это сейчас говорят, по залету. Одна из ваших многочисленных — в этом я не сомневаюсь — женщин забеременеет от вас и буквально силком потащит вас оформлять отношения. Эта женщина будет красивой, хитрой, но, увы, не слишком обезображенной интеллектом. Вскоре вы с ней заскучаете и снова вернетесь к прежнему образу жизни. Ваши интрижки какое-то время будут поднимать вам самооценку, и относительно долгий период вы будете упиваться иллюзией этакой яркой и насыщенной жизни. Жена будет постоянно следить за вами, а вы будете делать вид, что вас это бесит, хотя на самом деле ощущение того, что за вами следят, даже придаст вашей пресной жизни некоторую остроту. Вскоре и жена, и многочисленные любовницы опостылеют вам до чертиков и вам захочется выть от тоски, которую вы, Майкл, энергично начнете запивать алкоголем. Скорее всего, вы не разведетесь с этой женщиной и даже не сможете от нее уйти. Вы будете пилить ее, относиться к ней с презрением, но она по-прежнему будет оставаться вашей женой. Когда-то красавица, она располнеет и рано постареет, но вам на это будет уже наплевать. Все ваши чувства сведутся к постоянному глухому раздражению и к обиде на то, что жизнь так несправедливо обошлась с вами… — Миссис Твидди замолчала.

Такое страшное предсказание напугало даже Джерри. Он посмотрел на Агнессу Твидди, которая произнесла свою речь с совершенно серьезным лицом, а потом покосился на друга. Майкл, который, казалось, был не способен отнестись к чему-то серьезно, стоял с вытянувшимся лицом. Наконец ему удалось взять себя в руки, и он поспешил перевести все в шутку.

— Да уж, миссис Твидди, страшное будущее вы мне напророчили. Это вам стеклянный шар открыл или вы на куриных потрохах гадали?

— Я не гадалка, молодой человек, и не пророчица. Просто я немало людей повидала на своем веку. И браков тоже. В моем возрасте просто неприлично не иметь опыта. А делиться им с молодыми повесами вроде вас я считаю своей прямой обязанностью.

— Надеюсь, ваши прогнозы не сбудутся, миссис Твидди, — вмешался Джерри. — Майкл, хоть и редкостный мерзавец, но все же не заслуживает такой участи.

— Спасибо, дружище. И за мерзавца, кстати, тоже, — улыбнулся Майкл и в который уже раз посмотрел на свои наручные часы. — Ну это уж слишком. Мы торчим тут полчаса, а судьи все еще нет. Где она шляется? Может, болтает по телефону со своим хахалем?

— Подозреваю, у нее более важные дела, — сухо возразила миссис Твидди и повернулась к Джерри. — А вам не кажется странным, что подруга вашей жены, Марджори Флэм, беседует с мистером Каммингтоном? Он ведь ваш адвокат?

Джерри нашел глазами адвоката, который еще совсем недавно беседовал с Дианой Уэллинг. Теперь Каммингтон действительно говорил с О-Марджори. Что ей могло от него понадобиться?

Джерри пожал плечами и ответил миссис Твидди:

— Не думаю, что у меня есть повод для беспокойства. О-Марджори органически не свойственна подлость.

— Да, Марджори на такое не способна, — донесся голос у Джерри из-за спины. — Она честная, искренняя девушка. К тому же к Джерри она всегда относилась хорошо.

Джерри с удивлением посмотрел на возникшего из ниоткуда Генри. Надо же, он открыл рот, хоть его ни о чем не спрашивали. К чему бы это?

— Генри, старина, как ты считаешь, у меня есть шанс выбраться отсюда до пяти часов вечера? — скривился в улыбке Майкл.

Генри ничего не ответил, только пожал плечами. Майкл ему не нравился, и Джерри уже давно это заметил.

— Ну где же эта Алисия Таккер, черт бы ее… Извините миссис Твидди.

— Вы слишком беспокойный человек, Майкл, — заметила миссис Твидди. — Не стоит пытаться сесть сразу на оба стула. Если вы хотели поддержать друга, не нужно было назначать на этот день никаких встреч.

— А зачем, по-вашему, я сюда пришел? — сердито поинтересовался у нее Майкл.

— Не знаю. Может, посмотреть на шоу? — ехидно улыбнувшись, предположила старушка.

Слова миссис Твидди возмутили Майкла, но возразить он не успел — вернулась Алисия Таккер. Слушателям было объявлено об окончании перерыва, оказавшегося не менее напряженным, чем само слушание.