Пока доктор Николас Халлиган подписывал бумаги для выписки и родители внимательно слушали его рекомендации по моему уходу, я листала разнообразные буклеты, хаотично разбросанные на журнальном столике, и наткнулась на одну интересную статью об инвалидах. Оказывается, после того, как лечащий врач вам провозглашает ваш «приговор», а иначе диагноз, наступают четыре стадии. 1-я стадия – СТРАХ. Я помню, когда месяц назад Николас объявил о том, что у меня параплегия или парапарез нижних конечностей, я испытала самый настоящий страх. Страх перед неизбежностью, который обволакивает твое нутро и полностью подчиняет тебя себе. 2-я стадия – БОРЬБА. Наступает такой период, когда тебе кажется, что все врачи полные идиоты, чему их только учат в их университетах. Надеясь на врачебную ошибку, ты пытаешься настроиться на своеобразную борьбу со своим же организмом, но когда понимаешь, что ты абсолютно бессилен, наступает 3-я стадия – ОТЧАЯНИЕ. Именно на этой стадии опускаются руки и пропадает стимул к жизни, который наблюдается у всех здоровых людей. Именно тогда твой мир делится на «Они» – здоровые люди и «Я» – человек-геморрой для врачей и родственников. Затем, если повезет, наступает последняя, 4-я стадия – СМИРЕНИЕ. Когда ты просто взял и смирился со своим приговором и начинаешь заново жить. Существовать.

В моем случае все эти четыре стадии переплелись, мне и страшно, и одновременно я хочу бороться, хотя понимаю, что это бессмысленно, и, в конце концов, осознаю, что нужно продолжать жить.

– Так, подпишите еще вот здесь и можете быть свободны, – говорит Николас.

– Доктор Халлиган, спасибо вам большое, я даже не знаю, как вас отблагодарить, – говорит мама с искренней улыбкой.

– Улыбки моих пациентов и их родственников – самая лучшая благодарность для меня.

Наконец, мы покидаем стены ненавистной мне больницы, и навстречу ко мне бежит Нина.

– Вирджиния! – Нина подбегает ко мне и обнимает своими ручонками.

– Привет. – Я обнимаю ее в ответ.

Папа берет меня на руки и сажает на заднее сиденье машины, мама тем временем складывает мою коляску в багажник, они действуют так умело, будто всю жизнь имели дочку-инвалида. К машине подходит Николас.

– Ну что ж, надеюсь, ты больше никогда не попадешь ко мне. – Доктор улыбается. – И помни, Вирджиния, у тебя начинается новая жизнь, и я уверен, что ты справишься со всеми предстоящими трудностями.

– Спасибо.

Через несколько минут мы трогаемся с места. Папа за рулем, мама рядом с ним, а мы с Ниной на заднем сиденье. Все это время моя сестра меня внимательно рассматривает, мне даже становится неловко от ее взгляда.

– Ты до сих пор не можешь ходить? – спрашивает Нина.

– Да.

– А когда сможешь?

– Нина! – буркнула мама.

– Все в порядке, мам. Теперь колеса моего инвалидного кресла заменят мне мои ноги, – отвечаю я с горечью.

– Значит, мне придется перерисовать мой рисунок. – Нина достает из своей маленькой розовой сумочки сложенный в несколько раз рисунок и дает мне его в руки.

На рисунке Нина, мама, папа и я, стою на своих ногах и улыбаюсь.

– Нет, не надо. Он замечательный.

– Так, давайте послушаем какую-нибудь веселенькую песню. Что у нас там по радио? – говорит мама.

Как же я рада снова оказаться дома. Не слышать больше быстрые шаги врачей за дверью, спешащие в чью-то палату. Плач родственников после того, как в соседних палатах кто-то умер. Скрипучий звук каталок, голос Николаса.

– Осторожно, – говорит мама, когда папа меня достает из машины и сажает в кресло.

– Соскучилась по дому? – спрашивает папа.

– Еще как.

– А как мы соскучились по тебе, ты даже не представляешь, как тоскливо проходить мимо твоей пустой комнаты, – говорит мама.

Мы заходим в дом. Я делаю глубокий вдох и наслаждаюсь запахом уюта.

– Отправишься в свою комнату? – спрашивает отец.

Я киваю. Он берет меня на руки.

– Так, Рэйчел, ты в курсе, что за время пребывания в больнице наша дочь превратилась в ходячий скелет?

Я смеюсь. К нам подходит мама, берет мою коляску и смотрит на меня.

– Да уж, будем откармливать.

Я крепко держусь за папу, когда мы подымаемся по лестнице, в нос ударяет запах крепкого табака. Мы заходим в комнату, папа аккуратно кладет меня на кровать. Мама заходит следом.

– Так, кресло мы поставим прямо у края кровати, чтобы ты сама, в случае чего, смогла в него сесть. Еще мы купили специальную рацию, если что-нибудь понадобится, говори в нее.

– А еще у нас есть для тебя подарок, – говорит папа.

– Так, это уже интересно.

Папа выходит из комнаты и спустя несколько секунд вновь заходит, держа в руках телевизор.

– Собственная плазма! – говорю я, не сдерживая своей радости.

– Теперь можешь смотреть телевизор, не выходя из комнаты, – говорит мама.

– Спасибо. Вы самые лучшие.

– Стараемся, – говорит папа.

Поцеловав меня в макушку, родители покидают мою комнату, предоставив мне необходимый покой, который назначил Николас.

Я погрузилась в сон всего на полчаса, а затем почувствовала, что мой мочевой пузырь вот-вот разорвется. Я не могу больше терпеть. В больнице все было гораздо проще, я нажимала кнопочку, медсестра клала под меня судно, и я справляла нужду. Но теперь я дома, и даже простой поход в туалет для меня превратился в настоящее испытание. Мне стыдно звать маму, чтоб та посадила меня на унитаз, как маленького ребенка, так что придется действовать самой. Я подтягиваю свои безжизненные ноги к краю кровати, еле-еле сажусь в кресло и начинаю ликовать, потому что прежде я еще никогда самостоятельно не садилась в него. Я подъезжаю к ванной комнате, открываю дверь и вижу, что родители купили специальное туалет-кресло для инвалидов. Я закрываю дверь, расстегиваю джинсы, снимаю их и белье, приподнимаю свое тело и сажусь на туалет-кресло. Все не так уж и плохо. Раз у меня с первого раза получилось быть хоть немного самостоятельной, значит, в дальнейшем я смогу сама о себе заботиться, сняв обязанности со своих родителей. Справив нужду, я надеваю джинсы, многократно ерзая и поломав пару ногтей. Теперь нужно всего лишь пересесть в свое кресло.

Но на этом этапе меня в буквальном смысле заклинило. Я сижу, не могу пошевелиться из-за тупой ноющей боли в голове, у меня началось жуткое головокружение, чувствую, что я теряю ориентацию в пространстве, но все-таки заставляю нижнюю часть тела подчиниться господствующей верхней, приподнимаюсь, дотягиваюсь одной рукой до кресла, но случайно отодвигаю его, головокружение продолжается, я ничего не соображаю пару мгновений, но затем я чувствую, как падаю на пол, оказываюсь на боку, туалет-кресло переворачивается, и все содержимое судна выливается на меня. Я начинаю кричать и реветь одновременно. От одной мысли, что я, взрослая девушка, не могу самостоятельно сходить в туалет, мне становится еще хуже. Мне казалось, что я смогу справиться, я правда надеялась на это, но теперь, лежа на полу в собственной моче, и не способная встать, я жалею, что не погибла в той аварии. Лучше бы я умерла, чем вот так существовать.

Мама с папой вбегают в ванную. Папа поднимает и сажает меня в кресло, снимает мокрую одежду и бросает в стирку. Мама вытирает пол и возвращает туалет-кресло в прежнее положение. Родители все это делают с такими невозмутимыми лицами, будто заранее знали, что все так будет.

– Почему ты упала? – спрашивает папа, вытирая мое тело мокрым полотенцем.

– Голова закружилась, – говорю я, все еще трясясь от истерики.

Когда я оказалась в своей постели, я уже успокоилась. Хотя, скорее, я притворялась, что спокойна, внутри меня все еще что-то происходило, какое-то непонятное чувство, овладевшее мной с такой силой, что аж живот начало схватывать. Наверное такое чувство испытывает человек, ощущая себя полнейшим ничтожеством.

Мама заходит в комнату.

– Я позвонила доктору Халлигану, он сказал, что головокружение вызвано энцефалопатией. Завтра к нам приедет медсестра.

– Прости меня.

– За что?

– За все это. За то, что ты, молодая, красивая женщина, обречена возиться с инвалидом.

– Ну что ты говоришь, Вирджиния?!

– Я не хочу так жить, мам.

– О, Господи. Если бы ты знала, как же больно слышать такие слова из уст родной дочери. Вирджиния, вспомни, что сказал Халлиган. Ты должна продолжать жить, инвалидность – это не приговор. Мы – твои родители, мы будем рядом с тобой всегда. Мы справимся. – Сделав минутную паузу, мама продолжает. – Я люблю тебя, Вирджиния, и если бы ты погибла в той аварии, я бы легла с тобой вместе в могилу, потому что я не смогу без тебя. Так что, я умоляю тебя, выброси все эти дурные мысли из головы, понятно?

Весь вечер я провела сидя в Интернете – на мой e-mail пришла куча писем от одноклассников и знакомых, с пожеланиями о скорейшем выздоровлении. Ну и, конечно, не обошлось без знакомой мне теперь фразы: «Сочувствую, держись». Мой скайп завопил, оказалось, это был долгожданный звонок от Лив.

– Привет!

– Привет, как ты? – спрашиваю я, разглядывая нечеткое изображение лица Лив на экране.

– Отлично. Тебя уже выписали?

– Да, первый день дома.

– Круто, наконец-то. Кстати, познакомься, это Клэр. – Лив двигает камеру, и на экране моего ноутбука появляется изображение полноватой девушки с красными волосами и кольцом в носу. – Мы с ней познакомились в самолете и она предложила пожить у нее в квартире.

– Здорово.

– Привет, Лив мне рассказала про трагедию, что с тобой случилась. Сочувствую.

– Спасибо.

– Джина, давай я тебе завтра перезвоню, а то тут пришли друзья Клэр и у нас тут что-то типа небольшой вечеринки?

– Ладно… пока. – Я фальшиво улыбнулась и закрыла крышку ноутбука.

Теперь во мне поселилось новое чувство. С одной стороны, я рада за Лив. Но с другой, я ей жутко завидовала. Я знаю, это паршиво завидовать своей лучшей подруге, но, черт возьми, я тоже хочу куда-нибудь поехать, я тоже хочу жить нормальной жизнью, познакомиться с новыми людьми, повеселиться на вечеринке… но достаточно посмотреть на мои ноги-бревна или же на стоящую рядом инвалидную коляску, как снова хочется закрыть лицо ладонями и зареветь в голос. Теперь, ясное дело, я уже не нужна Лив, потому что у нее появились новые друзья, а возиться с подругой-инвалидкой как-то не круто. И обидно и горько, пусть это и выглядит весьма эгоистично.

В комнату заходит мама.

– Так, пора спать. – Она берет ноутбук и кладет на стол.

Наконец, наступило время снять ужасно неудобный корсет, который, казалось, уже врос в мое тело. Сняв корсет, мама ужаснулась. На спине и на животе было несколько крупных ужасно болезненных мозолей, некоторые из которых кровили.

– Сейчас принесу мазь. – Через несколько минут мама возвращается с тубой противно пахнущей мази.

– Чем займемся завтра?

– Не знаю.

– Значит, я сама что-нибудь придумаю, – говорит мама, вытирая руки о салфетку.

Затем она приближается к моему лицу и дотрагивается влажными губами до моего лба.

– Спокойной ночи.

Но ночь у меня была отнюдь не спокойная. Бессонница была очередным моим наказанием, а головная боль и боль в позвоночнике ей сопутствовали. Из-за неожиданных болевых схваток я так крепко сжимала краешек подушки, что чуть не порвала ее. Смогла уснуть лишь под утро, когда лучи еще не проснувшегося солнца коснулись моей кровати.

Мама и впрямь решила меня откормить, поэтому завтрак был настолько плотным, что у меня аж живот заболел с непривычки. В больнице едой особо не баловали. После обеда к нам приехала медсестра. Она ощупывала мой позвоночник, смотрела мои зрачки и проверяла моторику пальцев рук.

– Как часто случаются головокружения?

– Раз, может, два раза в день.

– Бессонница беспокоит?

– Да.

– Выраженные симптомы энцефалопатии. Значит, будем продолжать колоть диуретики и ноотропы, совместно с цераксоном и глиатилином, а потом сделаем повторную МРТ.

Мне ни о чем не говорили названия этих препаратов, ясно было лишь, что меня в очередной раз посетит тошнота после инъекций. Бедный мой организм, сколько же гадости в него вливают.

Медсестра сделала мне несколько уколов, собрала все привезенные с собой медикаменты и пообещала приехать на следующей неделе.

– Завтра кастинг, я так волнуюсь, – говорит Лив.

– Лив, не накручивай себя, а то будет только хуже.

– Знаю. Мне так нравится в Чикаго, если бы ты знала, как здесь хорошо. Я не хочу возвращаться в Миннеаполис.

– Не думай об этом. Ты лучше расскажи о своих планах на вечер.

– Вечером мы с Клэр идем по магазинам, а потом в кино. Она такая классная.

– Лучше меня?

– Нет. Ты вне конкуренции. Просто Клэр такая приветливая, я, честно, боялась заблудиться в чужом городе, но теперь, благодаря Клэр, мне больше не страшно.

– Вирджиния… – слышу я голос мамы.

– Лив, мне пора, я потом перезвоню.

– Хорошо, давай.

Дверь комнаты открывается.

– Вирджиния, к тебе пришли.

– Кто?

Через несколько секунд на пороге появляется Скотт.

– Привет, – говорит он.

– Я оставлю вас наедине.

Мама выходит из комнаты. Скотт стоит как затравленный щенок у двери. Казалось бы, он мой первый парень, первая любовь, и даже несмотря на то, что мы расстались, у меня еще должны остаться к нему чувства, ведь любовь не проходит бесследно. Но что-то со мной произошло. То ли авария на меня так подействовала и мне побоку на дела сердечные, ибо у меня появились более серьезные проблемы, либо… я его и не любила вовсе, а у меня просто была сильная привязанность.

– Привет, – говорю я резким тоном.

Он присаживается на край кровати.

– Я там принес фрукты разные, мама твоя оставила их на кухне, – говорит Скотт дрожащим голосом, постоянно ломая пальцы из-за волнения.

– Спасибо.

– Я… блин, Джина, я даже не знаю, что сказать.

– Ладно, тогда скажу я. Ты пришел сюда, потому что тебя, скорее всего, замучила совесть. Еще бы, ты за целый месяц не удосужился позвонить или навестить меня в больнице. Но ты все-таки набрался смелости и пришел ко мне, хотя даже в глаза мне посмотреть боишься, потому что ты жалкий трус.

– Да, я виноват перед тобой.

– Скотт…

– Виноват! И я не знаю, что нужно сделать, чтобы ты меня простила.

– Скотт, я даже и не думала о тебе. Ты мне не нужен так же, как и я тебе не нужна. Посмотри на меня, Скотт, посмотри и запомни, какая я теперь. И ты, наверное, только рад, что бросил меня до этого, потому что потом было бы это сделать гораздо сложнее, не правда ли?

– Я… просто хотел узнать, как ты себя чувствуешь.

– Я прекрасно себя чувствую, Скотт. Я всего лишь стала инвалидом на всю оставшуюся жизнь, а так у меня все чудесно, чудесней некуда! А теперь пошел вон. Пошел вон!

Скотт вылетел из моей комнаты, так и не посмотрев мне в глаза. У меня вновь началась истерика, я ревела и добивала себя мыслью, что из-за этого подонка я угробила свою жизнь. Господи, где были мои мозги в ту ночь?!

Мама забегает в комнату.

– Что случилось?

– Ничего, мам, ничего.

– Вы поссорились? Он тебя бросил?

– Мама, оставь меня одну.

– Вирджиния, я должна знать.

– Мама, прошу, оставь меня одну! – Увидев окончательно поникший взгляд моей несчастной матери, я чувствую, что перешла черту.

Всю дальнейшую неделю я редко выходила из комнаты, ну как выходила, просила по рации папу спустить меня на первый этаж, чтобы позавтракать, пообедать или отужинать с семьей. Я плотно закрыла окна, чтобы ни единый звук с улицы не доносился до меня. Я вновь погрузилась в чтение книг и так увлекалась сопереживанием героям, что даже забывала о своем диагнозе, что меня очень радовало. Изредка мы созванивались с Лив, та рассказала, что прошла первый тур кастинга и готовит танец для финала. Я была жутко рада за нее, хотя в глубине моей души снова появлялись нотки зависти. Ненавижу себя за это.

Также я убивала время просмотром телевизора, но меня так раздражали люди, которые появлялись на экране, что я решила заниматься лишь чтением книг и полностью абстрагироваться от внешнего мира. По ночам меня снова беспокоила бессонница, а если мне и удавалось заснуть, то мне снился Скотт со своей подружкой или же снилась авария, я во сне даже чувствовала запах бензина, слышала гул автомобилей и крики людей, которые меня окружили. Я резко просыпалась, тяжело дыша, по моему лбу скользили капельки холодного пота. Под утро мое сознание автоматически отключалось, и просыпалась я лишь к полудню. Когда родители заходили ко мне в комнату, я мастерски прикидывалась спящей, лишь бы не разговаривать с ними. Меня раздражало каждое проявление жизни за пределами моей комнаты, когда я слышала разговоры каких-то людей, я даже прятала голову под подушкой. С каждым днем мне становилось все страшнее и страшнее от того, что со мной происходит. Я медленно превращаюсь в живой труп, на моем теле вновь появились пролежни, из-за которых двигаться было еще сложнее.

Но наступил день, когда терпение моих родителей оказалось на исходе. Мама с папой ворвались в мою комнату.

– Вирджиния, мы едем в торговый центр, – говорит мама уверенным тоном.

– Я никуда не поеду.

– А тебя никто и не спрашивает. Ричард.

Папа подходит ко мне и берет на руки.

– Вы не имеете права распоряжаться мною!

– Еще как имеем, – говорит отец, улыбаясь.

– Отпусти! Отпусти меня, немедленно!

Мои слова прошли мимо его ушей. Папа с мамой вывезли меня из дома.

– Ты, наверное, уже и забыла, что такое улица, – сказала мама, а я ей лишь недовольно фыркнула в ответ. – Нина, давай быстрее.

Папа попрощался с нами и поехал по делам. Я чувствовала себя так неловко вне дома. Стены моей комнаты были моей защитой от внешнего мира, который я уже всем своим нутром возненавидела.

Дождавшись Нину, мы втроем отправились в торговый центр. Нина шла впереди нас, а мама медленно катила мою коляску – ближайший торговый центр находится в пятнадцати минутах ходьбы, но мама решила растянуть «удовольствие» еще минут на двадцать, чтобы, как она говорит, я «пропиталась» свежим уличным воздухом. По пути в торговый центр я встретила троих своих бывших одноклассников, которые посмотрели на меня с таким жалостливым видом, что меня чуть не вырвало прям на них. Этого я и боялась. ЖАЛОСТЬ. Хочешь окончательно добить человека? Пожалей его, и он окончательно поймет, что его жизнь превратилась в дерьмо. Иначе и не скажешь. Добравшись до торгового центра, мы заглянули в небольшую кафешку, находящуюся на первом этаже, заказали три пирожных и латте. Когда мы только стояли у дверей кафе, я молила, чтобы там было от силы человека два-три, но, к моему великому сожалению, кафе было полностью заполнено, и мы еле-еле нашли себе столик. Естественно, каждый присутствующий обратил свой взор на меня, они же никогда не видели инвалидов-колясочников! Я с омерзением посмотрела на каждого из посетителей кафе. Позже мама рассказала, что о моей аварии напечатали в нескольких газетах, потому что во всех школах Миннеаполиса проходил выпускной вечер, и я всем омрачила праздник.

Я быстро уплела шоколадное пирожное с банановой начинкой, а мама с Ниной все еще не могли никак расправиться с содержимым своих тарелок. Пока я ждала маму и младшую сестру, я обратила внимание на сидящую перед нами сладкую парочку. Мускулистый парень с волосами цвета пшеницы нежно обнимал свою тощую девушку с выпирающими ключицами и смотрел ей в глаза, а она, застенчиво улыбаясь, чмокнула его в щеку. Знакомое чувство зависти вновь окатило меня. Я подумала: кому я теперь нужна, кроме своих родителей? Никому. Жить с инвалидом – дело не из легких, возложить на себя тяжкие обязанности, забыть про самого себя и посвятить свою жизнь перетаскиванию недочеловека на руках и подтиранию задницы. Внутри меня буйствовала обида. Неужели я обречена всю жизнь жить с родителями? Неужели я никогда не услышу искреннее: «Я тебя люблю»? Никто ничего, кроме жалости, больше ко мне не испытает.

Как только я почувствовала, что вот-вот разрыдаюсь у всех на виду, мама и Нина вышли из-за стола, и мы все вместе направились к выходу.

Я попросила маму, чтобы она меня отвезла в книжный отдел. Пока мама отправилась искать для себя новые женские романчики, я нашла стенд с книгами о животных и птицах. Я наугад взяла две книги об орнитологии. Не знаю почему, но в последнее время я, можно сказать, помешалась на птицах. Мне хотелось побольше о них узнать, например, какая птица самая большая на планете, чем она питается, как строят гнезда ласточки, какой размер у птенца колибри. Мне кажется, я схожу с ума, ибо раньше я никогда не увлекалась ни животными, ни птицами, да и вообще позвоночными в целом.

Мама была удивлена моему выбору, ведь раньше я покупала себе различные подростковые романчики, из которых извлечь можно только одно: предохраняйся и люби родителей.

Когда мои силы были уже на исходе, я, мама и Нина отправились в фирменный магазин одежды. До инвалидности мы с Лив обожали ходить в этот магазин, затаривались кучей девчоночьих прибамбасов, которые потом висели годами в моем маленьком шкафчике для одежды. После аварии я стала сама не своя, теперь походы по магазинам стали мне чужды. От блеска страз на кофточках и дурацкой расслабляющей музыки, которая вечно играет в подобных модных магазинах, у меня разболелась голова. Я уже мечтала оказаться снова в своей постельке и не выходить из дома как минимум месяц.

– Мам, можно я куплю эти очки? – спросила Нина.

– Нина, у тебя уже десять штук очков, зачем тебе еще одни?

– Ну они такие красивые, – завыла Нина.

– Ладно, бери. – Нина убежала на кассу. – Вирджиния, а ты почему ничего не взяла?

– Не хочу.

– Ясно, тогда я тебе помогу… хотя я уже слабо разбираюсь в молодежной моде. Девушка! – Мама окликнула консультантку.

– Мам, не надо. – Я недовольно потерла лоб и тяжело вздохнула.

Молоденькая консультантка на высоченных шпильках вмиг оказалась около нас.

– Добрый день, чем могу помочь?

– Знаете, я хочу подобрать для своей дочери что-нибудь особенное. Вы мне не поможете?

– Разумеется, – приветливо улыбнулась девушка, – следуйте за мной.

Несколько минут консультантка выбирала мне одежду и, в конце концов, обнажив несколько вешалок, она отдала груду вещей маме.

– Какая красотища, ты обязана все это примерить.

Мы заходим в примерочную. Мама, не обращая внимания на мое скуксившееся лицо, начала снимать с меня одежду. Сначала мама надела на меня синие джинсы, которые из-за моей больной худобы оказались мне велики. Далее мы примерили несколько кофт, шорты, и последним на очереди было черное платье. Оно невероятно красивое: небольшое декольте, плотная, приятная на ощупь ткань, с бархатистым узором. Мама вывезла меня из примерочной, чтобы я полюбовалась на себя при нормальном освещении. Платье отлично подчеркивало мою фигуру. Что мне в нем особенно нравилось, так это то, что оно скрывало все выпирающие кости, из-за которых я была похожа на маленького умирающего птенца. Странное сравнение, знаю. К зеркалу подошли две высокие девушки, я почему-то сразу обратила внимание на их длинные, прекрасные, накачанные ноги. Девушки, постоянно прикалываясь друг над другом, рассматривали свои платья. На одной было черное с крупным белым горошком, а на другой воздушное бледно-розовое. У меня что-то закололо внутри. Я себя почувствовала такой уродливой, сидя в этом проклятом кресле. Мама стояла в сторонке вместе с Ниной и умилялась, глядя на меня.

– Поехали отсюда, пожалуйста, – с нескрываемой злобой сказала я.

Обратно мы решили вернуться на автобусе – всего несколько остановок, и мы уже подъехали к дому. Мама попросила какого-то крупного мужчину помочь ей вынести меня из автобуса. Огромная толпа людей скопилась у двери, все ждали, когда же меня вызволят.

– Мама, когда мы уже зайдем?! – слышу я писклявый голос какого-то мальчишки.

– Сейчас, сынок, для начала мы должны пропустить инвалида.

ИНВАЛИДА. Что-то щелкнуло у меня в голове, чувствую, как ярость растет во мне с новой силой.

– Я не инвалид! – кричу я, – не инвалид, понятно?!

Я посмотрела в глаза матери, которой было жутко неудобно в этой ситуации, но мне все равно. Как только я оказалась на улице, я старалась крутить колеса коляски как можно быстрее, лишь бы больше не видеть никого из людей.

Наконец-то мы оказались дома. Я глубоко выдохнула, теперь осталось дождаться папу, чтобы он поднял меня в мою комнату. В мою крепость.

Мама кладет шуршащие пакеты с покупками на маленький диванчик в прихожей и присаживается.

– Любая другая девушка была рада, если бы родители тратили на нее столько денег.

– Я не просила тебя тратить на меня деньги, не забывай, что у тебя есть еще одна дочь.

– Я не забываю, я просто поражаюсь. Что мы с Ричардом делаем не так?

– Все. Вы пытаетесь окружить меня дурацкой заботой, заставить поверить, что моя жизнь не кончена и что лучшее меня ждет впереди.

– Отлично. То есть это мы виноваты во всем, что сейчас с тобой происходит?

– Отчасти. Вы меня не понимаете. Я не хочу, чтобы вы кружились надо мной сутки напролет, просто оставьте меня в покое, в моей комнате. Я не хочу выходить на улицу, видеть счастливых, здоровых людей. Не хочу.

– Мы тебя не понимаем, ясно. А ты… ты нас понимаешь, Вирджиния? Ты понимаешь, каково это – знать, что твой ребенок страдает, а ты ничем не можешь ему помочь?! Ты понимаешь, каково это – видеть, как в тебе постепенно угасает жизнь? Ты тоже не понимаешь нас!

– Мама, ты меня не слышишь! Я просто хочу, чтобы вы все оставили меня в покое, вот и все!

Наш разговор постепенно превращается в крик двух истеричных женщин.

Мама встает с диванчика, подходит к окну на кухне и медленно выдыхает.

– Ты нас мучаешь, Вирджиния.

– Я знаю, что я вас мучаю. Поэтому я и хочу, чтобы мы разделились с вами на два суверенных мира. Моя жизнь, она… остановилась. Единственное, о чем я молю, так это однажды не проснуться. Мне кажется, умереть во сне – это самая лучшая смерть.

– Замолчи! Замолчи, Вирджиния! Каждое твое слово для меня как ножевое ранение! Хорошо, если ты хочешь, чтоб мы оставили тебя в покое – будь по-твоему. Я просто не могу поверить, что моя дочь стала такой. Знаешь, сколько людей живут с таким диагнозом, как у тебя? И ничего! Они заводят семьи, живут счастливо, как обычные люди. И только ты зациклилась на этой чертовой коляске. Ты заставляешь страдать всех нас! Когда мы узнали, что ты попала в аварию, нас с Ричардом чуть не парализовало! – Из маминых глаз закапали одна за другой слезы, и мое сердце затрепетало от боли. – Во всем, что сейчас с тобой происходит, виновата только ты! В твоей крови обнаружили алкоголь, ты села за руль пьяная и прекрасно знала, чем это все может закончиться!

Неожиданно домой возвращается папа. Увидев красные заплаканные глаза мамы, он растерялся.

– Рэйчел, что случилось?

– Ничего. Отнеси ее в комнату.

Папа стоит с ошарашенным видом. Я опустила глаза, потому что уже в полной мере ощутила свою вину.

– Надеюсь, потом ты расскажешь, в чем дело?

– Нечего рассказывать, Ричард. Наша дочь законченная эгоистка. Вот и все.

Оказавшись в своей комнате, я поддалась эмоциям. Я зарылась поглубже в одеяло, чтобы не слышать голоса мамы и папы, а затем громкий мамин плач. Мне так стыдно за то, что я затеяла такой жуткий скандал. Я сама не понимаю, что со мной происходит. С каждым днем моя психика, мировоззрение меняются, и в этой ситуации безумно жаль людей, которые оказались рядом со мной. Я и не заметила, как крепко заснула, хотя крепкий сон для меня большая редкость. Проснулась спустя несколько часов из-за звука скайпа. Я вылезла из-под одеяла, взяла ноутбук, который лежал на полке около изголовья кровати. Мне звонит Лив. Я посмотрела на свое изображение в экране ноутбука: опухшие глаза, вялое лицо, растрепанные волосы. Нет, Лив хоть и моя подруга, но она не должна меня видеть в таком виде. Я закрываю ноут и решаю, что мне нужно срочно умыться. Я сажусь в кресло, доезжаю до ванной. Понимаю, что немного потерялась во времени, оказалось, что сейчас уже где-то одиннадцать вечера и вся семья уже давно разошлась по спальням.

Наша ванная не предназначена для меня. Слишком высокая раковина затрудняла простой процесс чистки зубов, но я уже привыкла к этому. Когда я почистила зубы и еле-еле умылась, я заметила на краешке раковины лезвие. Сам Черт подтолкнул меня взять это лезвие, я несколько секунд рассматривала его, затем посмотрела на свои ноги и легким движением руки полоснула по ляжке. Ничего. Никаких ощущений, только струйка крови стремительно расползалась по ноге. Меня взбесило это бесчувствие. В меня словно кто-то вселился, и я с яростью начала делать новые порезы на ногах.

– Пожалуйста… пожалуйста, я хочу что-то почувствовать, пожалуйста…

Мои ноги превратились в настоящее кровавое месиво, но с каждым новым порезом мне казалось, что я близка к пробуждению чувств. Я вновь ошиблась. Дойдя до точки отчаяния, я с неугасимой злобой полоснула себе по вене на левой руке. Я получила долгожданную дозу боли – как же мне было приятно хоть что-то чувствовать. Но разум вернулся ко мне незамедлительно. Я вся была в крови, кафель в ванной тоже был весь капельках темной крови. Я закричала.

– Мама! Мама! Мамочка…

Все мое тело оцепенело от страха. Казалось бы, мне нечего уже терять, но мне безумно страшно было расставаться со своей жалкой жизнью.

– Что ты кричишь, Вирджиния? Надоело быть самостоятельной? – слышу я голос матери за дверью.

Затем дверь открывается, и мама видит меня, а вернее, то, что я с собой сделала.

– О, Господи! – кричит она.

У меня начала кружиться голова, и я чувствую, что вот-вот потеряю сознание.