Сегодня телег было три. На той неделе тоже три приезжали, а вот две седмицы назад – четыре. Клаус помнил хорошо, ведь на воротах в день подвоза припасов всегда ставили его. Сам настоятель сказал: «У тебя цепкий глаз, Клаус, вот и присматривай, чтобы был порядок». И монах исполнял наказ отца Германа со всей страстью и тщанием. Крестьяне, что приходили с обозом, прямо-таки корчились от придирок бдительного ключника. И ведь наябедничали аббату, иудины дети: «Мешает работе, отче! Во все нос сует, проходу от него нет!»

Настоятель бранить Клауса, конечно, не стал, лишь попросил с незлой усмешкой, чтобы тот прыть поумерил: «За дело брани, за пустяк – прощай, а если подозрительное усмотришь – ко мне приходи, я уж сам решу». Святой человек – отец Герман! Ему епископом впору, а то и самим папою…

Перегнувшись за стену, Клаус стал пересчитывать обозников. Трое… пятеро… Смотри-ка, семеро! Всегда ведь вчетвером управлялись, а нынче, поди ж ты, толпою целой явились. И ведь плачутся при каждом случае, что забот невпроворот, что от хозяйства на день оторваться – как себя обокрасть. Вот уж верно: лодырь с лежанки на час сползет, так всю неделю потерянной считает!

Клаус с досады плюнул в бойницу. Пусть не надеются, прохиндеи, что он их всех пивом обносить станет. В прошлый раз настоятель в щедрости своей дозволил на ватагу полный кувшин выдать, ну так и теперь будет один кувшин, и пусть делят его как хотят. Будь на то воля самого Клауса, ленивые обозники вовсе ничего бы не получили, но аббат строго-настрого велел крестьян приваживать: «Маловато они нам доверяют, а по нынешним временам это плохо. Так что умерим гордыню, братья, с нас не убудет».

Клаус только дивился, глядя, как отец Герман, против обыкновения, стал самолично выходить к таскающим тюки мужикам, заговаривал с ними, спрашивал о житье-бытье и улыбался по-отечески. Непривычные к такому обхождению обозники робели, настоятелю отвечали неохотно. Дурачье неблагодарное!

– Что там? – На пороге караульной появился брат Гаспар, он потянулся и широко зевнул. – Засовы снимать?

– Святые угодники… А ты нашел способ таскать тюки и бочонки через запертые двери?! Снимай, во имя Господа! Да позови братьев, кто там сейчас свободен.

– Работы много?

– Три телеги. При них нынче семеро, но я раньше лопну, чем в кладовые этих проходимцев пущу.

– Семеро? – Гаспар удивился. – Да с чего столько-то?

– Не твоя забота. Делай, что велено.

Следом за привратником он спустился по узкой лестнице во двор. Двое крепких братьев уже вытягивали из стальных петель на воротах тяжелый дубовый брус. Вот они взялись за бронзовые кольца, развели в стороны окованные железом створки. Снаружи щелкнул кнут, заскрипели тележные колеса. Клаус поспешил вперед.

– Сюда, сюда заводи! Да ровнее въезжай, слепой ты дурень, стену обдерешь! Где ваш старшой? Где Хайнц?

Навстречу ему с первой повозки соскочил незнакомый мужик – сухой, крепкий и с такой разбойничьей наглой рожей, какой ключник даже у стражников в Шаттенбурге не видал. Недоброе подозрение шевельнулось в душе у Клауса, но он уже привычно подобрался и налетел на новенького бойцовым петухом:

– Ты кто такой?! Где Хайнц, лопни мои глаза?!

Детина не оробел, лишь осклабился белозубо и шагнул к сердито пыхтящему монаху. Миг спустя его рука взмыла вверх, и в голове ключника вспыхнуло полуденное солнце…

– Ворота! – крикнул Девенпорт, перепрыгивая через упавшего монаха. – Проход держи, ребята!

Другой монах шарахнулся от него ко входу в караульную башню, но Оливье оказался быстрее и взмахом кистеня уложил беднягу носом в пыль. Бил расчетливо, вполсилы: барон требовал пощадить каждого из живущих в Ротшлоссе бенедиктинцев. Впрочем, фон Ройц еще прибавил: «Щадите, если сможете, но головы зря не подставляйте». Поэтому, когда на внутреннюю стену замка выскочил человек с арбалетом, капитан, не раздумывая, метнул в него нож.

Из телег, откинув рогожи, уже выбирались остальные бойцы Девенпорта. А вот обозники, которых для верности тоже заставили идти в замок, уже пропали из виду. Оливье даже моргнул от изумления: когда ж успели, песьи дети?! А-а-а, вон они где – забились под повозки испуганными мышами, все четверо. Вот там пусть и сидят, не крутятся под ногами.

– Проход держи! – повторил он, перебрасывая кистень из правой ладони в левую. – И где ворот, которым мост поднимают? Если кто-нибудь его хоть пальцем коснется – всю руку долой!

Подбежал Проныра, сунул рукоятью вперед меч в ножнах. Оскалившись, Оливье вытянул из кожаной теснины шипящую сталь. Вот теперь повеселимся!

«Бом-м! Бом-м! Бом-м-м!» – колокол на караульной башне забился, разнося по округе заполошный звон. На этот отчаянный призыв во двор стали выбегать монахи: один выскочил из конюшни, двое сбежали с ведущей на стену лестницы, и сразу пятеро друг за другом появились из донжона. У всех топоры, копья, окованные железом рогатины, даже мечи. Заметил Девенпорт и пару кольчуг, поспешно натянутых поверх простой рабочей одежды. Капитан подобрался в предвкушении схватки.

– Бросайте железки, воронье! Мы здесь по воле и от имени императорского посланника, славного Ойгена фон Ройца! Кто сдастся без боя, того не тронем!

Монахи стояли молча, их собралось уже больше дюжины против десятка наемников, и во двор выбегали все новые вооруженные братья.

– А если кто из вас думает, будто рыцарь короны ему не указ, то есть у меня и другое слово! Слыхали про отца Иоахима, прибывшего от самого Святого престола? Ну так он велел передать: кто здесь смирение христианское не явит, тот еретик и пойдет на костер!

– Пустые слова, – прервал его голос спокойный и негромкий.

При входе в донжон появился человек – немолодой, но легкий в движениях. На нем не было сутаны, он кутался во что-то пестрое, вроде шелкового восточного халата, однако Девенпорт сразу догадался: это и есть аббат… как там его? Отец Герман?

– В этих словах не больше силы, чем в кваканье жабы, – произнес настоятель с насмешкой, в которой перетянутой струной звенел гнев. – Рыцарь короны и инквизитор… У твоего имперского соглядатая нет здесь ни власти, ни права вершить свой суд. И если кому-то суждено сгореть, так это мошеннику в сутане, именующему себя отцом Иоахимом. Немедля убирайтесь из моего дома, глупцы! Прочь, пока еще целы!

– Мне велено никого без нужды не убивать, – наемник презрительно сплюнул. – Но дай мне только повод, старик, и мои ребята не оставят тут в живых даже кошку.

Аббат нахмурился, вперив в капитана пронзительный взгляд. Процедил сквозь зубы:

– Вы сами выбрали… – и махнул рукой. Повинуясь этому жесту, собравшиеся во дворе замка монахи вдруг бросились вперед, все разом.

– К бою! – рявкнул Девенпорт, надсаживая глотку: – Бей! Бей, не жалей!

Не дожидаясь, пока враг подбежит вплотную, он сам шагнул ему навстречу. Высокий бенедиктинец вскинул копье, но наемник подбил древко взмахом кистеня и рубанул мечом открывшуюся шею. Труп! Другой монах – плотно сбитый, пыхтящий, точно рассерженный барсук, подскочил сбоку, ткнул гизармой. Капитан легко увернулся, ударил в ответ.

Господь всемогущий, что за безумная схватка! Защитники монастыря, казалось, не ведают страха и ни в грош не ставят собственные жизни. Будь они более умелыми бойцами – отряд Девенпорта не устоял бы против этой звериной ярости и внушающей ужас отваги. А командуй ими умелый солдат, наемников просто смяли бы толпою, невзирая на потери.

– Строй не разбивать! – кричал Оливье, попеременно работая то мечом, то кистенем. – Щиты сомкнуть, парни! Стоять на месте!

Буйная волна атаки разбилась о сбившихся в тесную группу людей, бессильно откатилась, оставив у ворот тела павших. И, прежде чем она нахлынула снова, по подъемному мосту загрохотали копыта лошадей. Еще миг – и во двор ворвались всадники: двое… пятеро… дюжина! Наемники бросились в стороны, освобождая дорогу. Даже неустрашимые бенедиктинцы попятились при виде набегающего коня – огромного, прикрытого кольчужной попоной, несущего на спине настоящего великана в пластинчатой броне. Над начищенным до блеска хундсгугелем грозно торчали растопыренные железные когти. Стальная птица пала на монахов Ротшлосса, точно ястреб на стайку цыплят; с необычайной легкостью взмыл и опустился тяжелый полуторник, разделив человеческое тело почти надвое.

«Вот и все, – подумал Девенпорт, глядя, как вслед за Дитрихом Шеербахом в толпу монахов врубаются другие всадники. – Конец веселью…»

Свой маленький отряд старший Шеербах сбил из отряженных бургомистром городских стражников, придирчиво отобрав лучших наездников и рубак. Ну эти восемь увальней хотя бы держались в седле и знали, за какой конец хватать меч. Еще дюжина горячих голов, согласившихся штурмовать «гнездилище ереси», сейчас поспешала к замку пешими. Все они бойцам Оливье в подметки не годились, но… авось пригодятся.

Арбалетный бельт звонко лязгнул о шлем рыцаря, другой выбил из седла похуже защищенного стражника. Гейнц Шеербах, ехавший по левую руку от отца, с глухим проклятием вскинул огромную генуэзскую цагру и разрядил ее в бойницу донжона. Попал или нет? Увлеченный схваткой, капитан не разглядел.

– Аббат! Берите аббата!

А вот и Николас. Вчера барон долго убеждал его остаться в городе, но парень все же настоял, что при штурме будет полезен. И сейчас, привстав в седле, он указывал мечом на высокую сухую фигуру в пестром халате. Что ж, дельная мысль: всадники уже разрезали толпу обороняющихся надвое, между отцом Германом и Девенпортом осталось всего лишь двое монахов, растерянно размахивающих копьями. Легкая добыча!

– За мной! – рявкнул Оливье, бросаясь вперед.

Настоятель, несомненно, уже понял: все кончено, братья не удержат прорвавшихся и не выбьют врага за стены. Лицо наблюдающего за бойней отца Германа кривилось от ярости. Девенпорт готов был к тому, что аббат вот-вот побежит, нырнет за двери донжона и попытается запереть их изнутри. Сразу видно: хорошие тут двери, крепкие, массивные, и засов на них небось железный, в руку толщиной, такой быстро не задвинешь.

Оливье с разбегу поднырнул под удар копья, подсек ногу монаха клинком и метнулся мимо второго – пусть с ним Проныра разбирается, а он покамест займется старым попугаем.

Вместо того чтобы бежать, настоятель Ротшлосса шагнул с крыльца навстречу подбегающим наемникам. Сухие руки взметнулись вверх.

– Альмено садис!

Что-то произошло… Нечто невидимое встретило Девенпорта всего в трех шагах от старика, подхватило и швырнуло назад. От удара о землю у него потемнело в глазах. «Дьявольщина! Так и помереть недолго… Вставай, Оливье, ленивая скотина, вставай!»

Он приподнялся, зашипев от боли в ушибленном бедре. Небо над головой заслонило вдруг брюхо вставшей на дыбы лошади, молотящие в воздухе копыта показались оглушенному капитану просто огромными.

– Ги-исмен а-аквило а-а-альгреммн!

«В-в-вуф-ф-ф!» – Ротшлосс содрогнулся, будто гигант-невидимка обнял могучими руками скалу под замком и хорошенько ее тряхнул. Лошадиное брюхо лопнуло вспоротым бурдюком, хлынувшая кровь залила Девенпорту лицо.

«Mon dieu! Двигайся, Оливье! Шевелись!»

Он бросил свое непослушное тело влево, выкатился из-под падающей туши и замер, опершись на колено. Внезапно наступившая тишина показалась оглушительной. Сражение вмиг прекратилось, все смотрели на отца Германа, застывшего с воздетыми руками. Подоспевшие солдаты, вбегая во двор, тоже останавливались, а кое-кто из них уже попятился обратно к воротам – прочь от страшно изувеченных тел – трех лошадиных и трех человеческих. Ошеломленный капитан скользнул взглядом по смятому, точно жестяное ведро, шлему, по разорванной попоне из стальных колец…

«Дитрих… это же Дитрих Шеербах!»

Тут человек в измятых доспехах зашевелился и начал медленно вставать. Его отбросило от мертвого коня на добрый десяток шагов, но фамильный меч-бастард рыцарь из руки не выпустил и теперь пытался опереться на него, чтобы подняться. Проклятье, да у старого рубаки после такого полета небось половина костей переломана!

– Недомерки! – проскрипел аббат внезапно севшим голосом. – Жалкие червяки! Решили напасть на меня в моем собственном доме! Дурачье! В моих руках сила Великого Темного!

«Шевелись, Оливье! Шевелись!»

Кистень куда-то подевался, меч… от клинка остался лишь огрызок лезвия длиною в ладонь. Отбросив бесполезную железку, Девенпорт сунул руку за голенище сапога, нащупал припрятанный там стилет… и замер. Чертов аббат смотрел прямо на него – впился взглядом, точно клыки в горло вонзил.

– Видит Бог, вы недостойны того, чтобы обращать эту силу против вас! Но за кровь моих братьев я всех в пыль сотру!

«Не успею, – подумал Девенпорт. – Вытащу железку, тут он и шарахнет – мокрого места не останется… А эти болваны все стоят истуканами, не смекнут, что к чему!»

– Святой отец! Стойте, святой отец!

Капитан даже вздрогнул от неожиданности – меньше всего он сейчас ожидал, что кто-то осмелится заговорить с этим чудовищем в нелепом халате.

«Николас! Какого дьявола ты делаешь, песий сын?!»

Между тем министериал выехал из строя оторопевших солдат и поднял меч, привлекая к себе внимание хозяина Ротшлосса.

– Будьте справедливы, святой отец, кровь пролилась сегодня не по нашей вине.

«Недоумок! Хочешь усмирить ураган, воззвав к его благоразумию?! Да ты… ты молодец, парень! Молодец!»

Хищный взгляд бенедиктинца отпустил капитана. Повернув голову, аббат уставился на Николаса, в глазах его полыхнуло адское пламя.

– Быть справедливым? Хорошо, болтливый шпион, ты умрешь по справедливости, пер…

Одним быстрым движением Девенпорт выхватил стилет и отправил его в полет. И даже попал, но, увы, длинный тонкий клинок плохо подходил для метания и вместо жилистой стариковской шеи пронзил правое плечо настоятеля.

Аббат покачнулся, вскрикнул яростно и пронзительно. И тут же широкие рукава халата заполоскал невесть откуда налетевший ветер, Оливье отчетливо увидел, как воздух мутнеет над седою головой…

– Х-хак!

Стальная молния перечеркнула монастырский двор и угодила аббату в грудь, прямо под сердце. Тяжкий удар отбросил отца Германа к деревянным столбам, удерживающим навес над крыльцом. Бастард годился для метания еще меньше, чем стилет, но, видно, бросившая его рука была тверже, чем у наемника. Полуторник пробил тело насквозь и глубоко вонзился в дерево. Старик выпучил глаза, судорожно вздохнул, потом попытался что-то сказать, но лишь забулькал, давясь кровью, и обмяк.

Не веря своим глазам, Девенпорт обернулся. Дитрих Шеербах стоял, широко расставив ноги. Тяжелые капли сочились из-под смятого забрала и стекали по треснувшему нагруднику, оставляя на стали тонкие карминовые дорожки. Покачнувшись, рыцарь шагнул к строю монахов, у которых впервые с начала схватки на лицах появился страх.

– Кончено! – прогудел он из-под шлема. – Все!

Дитрих встал перед защитниками Ротшлосса избитый, окровавленный и безоружный, но, похоже, со смертью аббата пропала та сила, что удерживала в бенедиктинцах безрассудную отвагу. Друг за другом монахи стали бросать копья и мечи, многие сами падали на колени. Лишь трое попытались пробиться в угловую башню и полегли под клинками бойцов Девенпорта.

– Довольно! Без нужды никого не убивать! Руки вяжите, но не бейте!

Николас соскочил с коня рядом с рыцарем, которому Шеербах-младший уже подставил крепкое сыновье плечо. Подошел к ним и Оливье, помог стащить с Дитриха покореженный шлем, а потом сказал, глядя на сломанный нос, покрасневшие усы и разбитые вдребезги губы гиганта:

– Ma foi… Натворили вы дел, шевалье. Был ведь приказ взять аббата живым.

Рыцарь глянул на него хмуро, двинул тяжелой челюстью, но ничего не сказал.

– Сомневаюсь я, что его сумели бы взять, не потеряв половину людей, – покачал головой Николас. – Мы все видели, что он сделал.

– И чтоб меня наизнанку вывернуло, если я понял, как у него такое получилось… Эй, Проныра, чертов сын, сказано тебе, не распускай руки! Пусть этим воронам инквизитор перья выщипывает, коли пожелает!

Городские стражники в большинстве своем даже не решились приблизиться к монахам, они так и топтались посреди двора, тревожно перешептываясь и крестясь. Пленных сноровисто вязали парни Девенпорта. Между тем капитан, Николас и оба рыцаря прошли ко входу в донжон, и Дитрих Шеербах, ухватившись за свой меч, одним рывком выдернул его и из деревянного столба, и из тела аббата. Труп хозяина Ротшлосса мешком осел к ногам своего убийцы. Все четверо долго смотрели на то, что осталось от человека, сумевшего одним махом превратить в кровавое месиво двух всадников и трех лошадей.

– Нет, эта сила – не от Господа, – пробормотал, наконец, Николас. – Кто бы ее ни вложил ему в руки, от дарителя наверняка попахивало серой.

– Очень надеюсь, что так и было, мсье Коля. Скверное дело – ссориться с Сатаною, но переходить дорогу Всевышнему – и того хуже.

– Твои шутки, как всегда, дурно пахнут, – Николас поморщился. – Кровь Иуды! Едва ли здесь хоть кто-нибудь скажет нам больше, чем мог бы сказать этот… мертвец.

– Едва ли, едва ли. Но кое-что я могу узнать. Прямо сейчас.

Три пары глаз уставились на Девенпорта, и в двух взглядах он без труда прочитал презрение, но в третьем… Николас определенно понял намек, однако, вопреки ожиданиям Оливье, не ужаснулся, а просто возразил:

– Барон приказал не трогать пленных.

– Ему все равно придется их «трогать», чтобы получить нужные сведения. И выгоднее эти сведения вытрясти сейчас, пока братья монахи в себя не пришли, пока они еще мягкие и податливые, как свежевзбитое маслице. И ты, и я, и господа рыцари это знают. Разве не так, шевалье?

– Я не палач, – буркнул Дитрих и, демонстративно отвернувшись, двинулся прочь; его сын, смерив наемника негодующим взглядом, пошел следом.

– Благородные господа, – Девенпорт усмехнулся. – В запале могут деревню спалить до последнего сарая вместе со всем народишком, но когда нужно для дела из парочки спин ремней нарезать… Это ж грязная работа! Это ж только палачам впору!

– Ладно, – перебил его Николас. – Положим, я соглашусь. Но при условии, что это и в самом деле будет парочка спин. Пытать каждого – не позволю.

– Mon dieu, мсье Коля, решительность немногого стоит, когда ты можешь решиться лишь на половину шага!

– Просто сделай так, чтобы этого полушага нам хватило.

Оливье вздохнул, но больше напоказ:

– Ты мне крылья подрезаешь и хочешь, чтобы я летал. Merde, я попытаюсь.

Не обращая внимания на боль в бедре, капитан решительно зашагал через двор к воротам – туда, где все еще стояли повозки, мялись перепуганные обозники и лежали вповалку четверо оглушенных монахов. Девенпорт надеялся, что у петушистого коротышки, который первым причастился его кистеня, череп не оказался слишком уж тонким. Если верить старшому обозников, обычно встречал телеги монастырский ключник, брат Клаус. Тот, кто ведает большим хозяйством, всегда что-нибудь да знает.

Повезло – стоило приподнять бенедиктинца за ворот и немного встряхнуть, как тот громко застонал и даже скорчил страдальческую гримасу. Выходит, не только жив, но уже приходит в себя. Славно, славно…

– С добрым утром, mon cher, – ласково прошептал Оливье и вдруг открытой ладонью хлестнул монаха по щеке. – А ну просыпайся, скотина! Подъем!

Подействовало. После второй пощечины глаза коротышки распахнулись во всю ширь и руки поднялись – прикрыться от ударов. Черта с два! Девенпорт быстро ткнул свою жертву кулаком в живот, потом угостил звонкой оплеухой.

– Не… не… надо-о!

– Что не надо?!

– Не… бей… те!..

Рывком притянув пленника к себе, Оливье прошипел ему в лицо:

– Имя! Живо!

– Кла… Клаус!

Во взгляде монаха плескался испуг, и Девенпорт собирался превратить его в настоящий, неподдельный ужас. Ухватив ключника за шиворот, он поволок слабо сопротивляющегося коротышку прямо по мертвым телам и лужам еще не впитавшейся в землю крови. Подтащил к трупу аббата, слегка приподнял, чтобы было лучше видно, и подождал, пока брат Клаус узнает.

– Господи Иисусе! Отец Ге… Герман!

«Славно, славно…»

Повернув монаха лицом к себе, Девенпорт снова врезал ему по уху – уже не для острастки, а чтобы немного привести в чувство. На них сейчас смотрели десятки людей, но Оливье было наплевать, что про него станут болтать в богом забытой дыре, именуемой Шаттенбургом.

– Он мертв, Клаус! Он уже на полпути в чистилище! И если ты станешь водить меня за нос, я прямо здесь и сейчас отправлю тебя по его следам! Смекаешь?

– Да что же я…

– Смекаешь?!

– Д-да, г-господин! – Монах всхлипнул и закивал так часто, будто пытался забить лбом невидимый гвоздь. – Но я ж ничего… Откуда ж мне хоть что-нибудь…

Тут рядом с ними присел на корточки Николас.

– Источник, – сказал он, глядя в упор на несчастного ключника. – Где Источник, брат Клаус?

Вопрос попал в цель. Как ни был напуган бенедиктинец, у него вмиг будто горло перехватило, а на мясистом носу засеребрилась испарина.

– Я не… к-какой и-и-и…

– Ах, merde! – Сжав кулак, Оливье размахнулся – медленно и грозно, это помогло.

– Не знаю-у! – взвыл монах, зажмуриваясь. – Где-то в г-горах! Я там н-не бы-ыл!

– Врешь, ворона!

– Нет, господин! Нет-нет-нет-нет, не вру! Не был т-там! Туда не всех п-пускали-и!

– Почему? – спросил Николас.

Монах, услышав его спокойный голос, тут же снова открыл глаза и даже заикаться перестал, когда затараторил:

– Не знаю, господин! Гробом Господним клянусь, не знаю! А только туда водили лишь тех, кто готов, господин! Отец Герман сам решал, кто готов, а кто нет! Говорил: избранные обрящут и причастятся!

– Много было избранных?

– Много, господин! Каждый третий из братьев, да как бы и не больше!

– Из этих – кто? – Девенпорт указал на кучку пленников, ожидающих своей участи под коновязью.

Коротышка впился в собратьев жадным взглядом, и глаза его забегали. Он, наверное, перебирал в памяти лица, и было видно, как надежда на его лисьей мордочке сменяется отчаянием.

– Ну же! Кто из них?!

– Н-н-н… – Ключник снова начал заикаться, и капитан, чтобы ускорить дело, приложился пару раз кулаком к его ребрам.

– Опять крутить вздумал, merde!

– Нету здесь никого из них! Клянусь, нету! Умоляю, во имя Господа милосердного, я говорю правду!

– Довольно, Оливье, – Николас встал. – Он не врет, их здесь нет.

– Согласен, – неохотно признал Девенпорт, – на вранье не похоже.

– Гробом Господним… – Монах зарыдал, размазывая текущую из носа юшку. – Девой Марией… Все, все сказал, как на исповеди…

– Ну и ну, брат Клаус, прямо удивительно, отчего такой честный малый, как ты, не стал избранным.

От вида плачущего ключника у Оливье зачесались кулаки – так захотелось съездить еще разок-другой по залитой слезами и кровью роже. Экий слизняк! Мокрица! Пытаясь избавиться от искушения, он отвернулся.

– Что ж, мсье Коля, кое-что мы узнали. Но этого, похоже, маловато?

Николас поморщился, кусая губы. Было заметно, что он колеблется.

«Баронский любимчик… Боишься, как и господин рыцарь, руки в дерьме запачкать? Непохоже. Кабы боялся, не разрешил бы мне трогать эту ворону. Но теперь ты не уверен, будет ли толк от мордобоя, а без нужды пленным ребра ломать – против твоей натуры. Так оно?»

Как ни странно, сомнения Николаса не раздосадовали Оливье, а напротив, пригасили разгоревшееся в душе пламя. И он сказал, удивляясь самому себе:

– Ладно, не будем спешить. Парни еще обшаривают здешние норы, и кто знает, что отыщут. Подождем пока.

– Да. Давай подождем. И заглянем в келью аббата, осмотримся там.

– И то дело.

Оставив всхлипывающего ключника под присмотром солдат, они вошли в донжон.