До «Кабанчика» Кристиан добежал словно подгоняемый ветром. Взлетел на второй этаж по скрипучим ступенькам и остановился перед дверью в комнатку, которую занимали они с Микаэлем. Почему-то вдруг показались глупыми и догадка, будто человеком из рассказа Альмы-Занозы мог быть нюрнбержец, и свое собственное беспокойство о воине – да кто с ним справится-то? И ведь странное дело: пока ехали в Шаттенбург, с Микаэлем они почти не говорили, телохранитель был юноше совсем чужим, а вот накануне разок побеседовали – и будто друзья уже.

– Ну входи, чего замер-то… – раздался из-за двери приглушенный голос.

Нюрнбержец сидел на топчане, держа в руках странную вещицу – перетянутый серебряной цепочкой локон. Уставившись невидящими глазами куда-то в пустоту, раз за разом он пропускал между пальцев русую прядку: ни дать ни взять – священник, перебирающий четки. Живой!

– Там это… – запинаясь, сказал Кристиан, – говорят, возле города и в самом деле какое-то чудовище…

– Ты веришь в зло? – перебил его Микаэль. – Веришь?

– То есть…

– В настоящее зло. Не в обычное – ну когда мужик соседской жене подол задирает или папаша последние медяки пропьет, а дети по соседям кормятся. То грешки и грехи – где мелкие, где побольше, но обычные, людские, – пальцы воина сжали локон в кулаке так, что костяшки побелели. – А я про такое, когда в душе – ничего светлого, когда кто-то лишь обличьем человек, а внутри – хуже зверя.

Последние слова он произнес чуть слышно. Кристиан растерялся. Что же такое случилось, от чего броня непроницаемого спокойствия, всегда облегавшая нюрнбержца, дала трещину? И что ему делать? Продолжить разговор – ответить на вопрос, попытаться найти слова утешения, как сделал бы на его месте настоящий священник? Или… Он промолчал. И это, как оказалось, было правильным решением.

– Восемь лет назад, – с усилием вытолкнул Микаэль, – в Оснабрюке. Слышал?

– Оснабрюкская резня? – У юноши мороз пробежал по коже.

Телохранитель скрипнул зубами, медленно кивнул.

– Значит, слышал.

Еще бы! О том, что случилось под Оснабрюком, рассказал купец, мимоходом заглянувший в родную деревушку Кристиана. Неизвестно, через сколько уст прошла история, прежде чем ее услышал сам купец, но после того рассказа деревенские дети чуть не месяц боялись уходить дальше околицы, и даже хорохористые подростки спешили домой, едва сгущались сумерки.

– Говорят, когда-то давно там побили множество римлян. Странные места – ковырнешь землю в поле и выворотишь наконечник копья или меч. Ржавые, аж в руках рассыпаются. А иной раз только след от меча или щита остался – и в нем тлен да ржа. Может, потому там и выродки те завелись, что земля кровью пропитана на три локтя вглубь. Священники все спорят, испортила ли тамошних насельников дьявольская скверна или вовсе не были они людьми. Мол, только облик человечий, а внутри… Пес знает что внутри.

Он потер переносицу.

– Там много лет в округе люди пропадали – то охотники сгинут, то от пахаря на дальнем поле одна шапка останется. Ну так везде пропадают – места глухие, звери шалят. Привык народишко. Но одним летом – будто мельничный заплот на реке прорвало. Три деревни вырезали, да еще так… Головы на кольях, потроха на городьбе, дома по самые крыши в крови – кто видел, тот седел, разума лишался. Я тогда наемником был. Ну то есть я и сейчас… – Микаэль дернул уголком рта, – но теперь-то на службе у курии, а в ту пору ходил в отряде. Просили мы недорого – потому небось местный барон нас и нанял. Ходоки к нему зачастили: мол, оборони, защити. Сперва он своих дружинников послал, но из десятка никто не вернулся. Край там небогатый, у барона дружина – плюнуть да растереть, так что остальными он рисковать не стал. Перетрусил, за ворота ни ногой. И нас, значит, позвал.

Нашли мы выродков быстро: те совсем таиться перестали. Но не одолели бы небось, кабы они меж собой не перегрызлись. Сцепились нечистые – только клочья летели. Тут-то мы и ударили…

Микаэля передернуло от воспоминаний, он безотчетно начал массировать левое плечо, где Кристиан видел у него разлапистый сизо-белый шрам.

– Тут и понял: никакие они не люди. Человека мечом в брюхо ткнешь, провернешь – из него и дух вон, а в этом три стрелы сидят, руки уж нет, сам весь порубленный, но все тянется – зубами тебя рвать.

Отвернувшись, он поднес к губам прядь волос и что-то прошептал совсем неслышно.

– Это… оттуда? – рискнул спросить юноша.

– Да. Они из деревни нескольких женщин к себе уволокли. Может, из-за них-то и сцепились.

– Спасли?

Микаэль вздрогнул как от удара, и послушнику захотелось выдернуть себе язык.

– Нет, – качнул головой воин. – Ни одну. Я это взял, чтобы не забывать. Думал, мы всех вырубили подчистую – ибо таким не должно ходить по земле. И знаешь… мне никогда не было так страшно. А хуже всего был крик… Словно волк воет – но так, что голова, кажется, лопнет. Не передать. Век бы не слышать, но, кто слышал, тот уж не забудет.

Он снова потер плечо и, словно эхо, повторил:

– Не забудет…

Потом поднял затуманенный воспоминаниями взгляд на юношу:

– Сегодня я слышал его вновь. Здесь, в городе.