О Зефирене Ксирдале среди окружающих принято было говорить: «Зефирен Ксирдаль?.. Ну и тип!» Да и в самом деле: как по внешности, так и по своим внутренним данным Зефирен Ксирдаль был личностью довольно необыкновенной.

Длинный, неуклюжий, часто в сорочке без воротничка и всегда без манжет, в брюках «штопором», в жилете, на котором не хватало по меньшей мере двух третей пуговиц, в пиджаке неимоверных размеров с карманами, оттопыренными массой самых разнообразных предметов, - все это грязное, засаленное и вытащенное совершенно случайно из груды разрозненных предметов одежды, - таков был сам Зефирен Ксирдаль, и таково было его представление об изяществе. От плеч, изогнутых, как свод погреба, свешивались длинные, чуть не в километр руки, с непомерно большими, волосатыми и очень проворными кистями, явно указывавшими на то, что владелец их лишь через крайне неопределенные промежутки времени дает им возможность соприкоснуться с мылом.

Если голова его и являлась, как полагается, вершиной всей его фигуры, то, значит, природа не могла выйти из положения иначе. Лицо этого оригинала было безобразно до предела. И в то же время трудно было бы найти что-либо более влекущее к себе, чем эти нескладные и противоречивые черты. Тяжелый, квадратный подбородок, большой рот с толстыми губами, открывающими великолепные зубы, нос широкий, приплюснутый, уши, словно в ужасе старавшиеся избежать соприкосновения с черепом, - все это могло вызвать лишь очень смутное воспоминание о прекрасном Антиное. Зато лоб, грандиозно слепленный и редкого благородства очертаний, венчал это странное лицо, как храм венчает холм, - храм, могущий вместить в себе самые высокие мысли. И вот, наконец, чтобы совершенно сбить с толку человека, видавшего Зефирена Ксирдаля впервые, - большие выпуклые глаза, выражавшие, в зависимости от времени и настроения, то самый проникновенный ум, то самую безнадежную тупость.

Его внутренний мир не менее разительно отличал его от банальности современников.

Не поддаваясь никакому регулярному обучению, он с самых ранних лет заявил, что учиться будет самостоятельно, и родителям ничего не оставалось, как подчиниться его непреклонной воле. Жалеть об этом им особенно не пришлось. В возрасте, когда другие еще просиживают классные парты в лицее, Зефирен Ксирдаль («шутки ради», как он говорил) выдержал поочередно конкурсные экзамены во все высшие учебные заведения и на этих экзаменах неизменно оказывался первым.

Но одержанные победы мгновенно предавались забвению. Соответствующим учебным заведениям неизменно приходилось вычеркивать из списков лауреата, не пожелавшего явиться к началу занятий.

Восемнадцати лет он лишился родителей и при полной свободе действий стал обладателем годового дохода в пятнадцать тысяч франков. Зефирен Ксирдаль поспешил поставить свою подпись всюду, где этого требовал его крестный и опекун, банкир Робер Лекёр, которого Зефирен с детства привык называть «дядей». Затем, свободный от всяких забот, он поселился в двух крошечных комнатках в седьмом этаже дома на улице Кассет в Париже.

Он жил там еще и тогда, когда ему минул тридцать один год.

С тех пор как он поселился в этих комнатах, стены не раздвинулись, а между тем неимоверным было количество предметов, которые Зефирен Ксирдаль умудрился, здесь накопить. В одну кучу были свалены электрические машины и батареи, динамомашины, оптические инструменты, реторты и множество других аппаратов и разрозненных частей к ним. Целые пирамиды брошюр, книг, бумаг поднимались от пола, почти достигая потолка, громоздились и на единственном стуле и на столе. Их уровень постепенно повышался, но наш чудак даже не замечал перемены. А когда весь этот бумажный хлам начинал мешать ему, Зефирен находил простой выход из положения. Одним движением руки он отшвыривал бумаги в противоположный конец комнаты, после чего со спокойной душой усаживался работать за столом, на котором теперь царил полный порядок, - ведь на нем не оставалось ничего и можно было опять навалить на него новые груды бумаг и книг.

Чем же занимался Зефирен Ксирдаль?

Чаще всего, - нельзя не признаться в этом, - окутанный душистыми клубами табачного дыма, исходившими из его неугасимой трубки, он предавался мечтам и размышлениям. Но иногда, через самые неопределенные промежутки времени, случалось, что в мозгу его зарождалась идея. В такие дни он обычным для него способом наводил на столе порядок, скидывая с него ударом кулака все, что там лежало, и усаживался за стол, из-за которого поднимался не раньше, чем работа приходила к концу - будь то через сорок минут или через сорок часов. Поставив последнюю точку, он оставлял на столе лист бумаги, содержавший результаты его изысканий, и этот лист служил основой будущей груды бумаг, которой предстояло быть сброшенной с этого места при следующей вспышке исследовательской страсти.

При подобных порывах, повторявшихся через неопределенные промежутки, он углублялся в самые разнообразные вопросы. Высшая математика, физика, химия, физиология, философия, чистые науки и науки прикладные - поочередно привлекали его внимание. Какова бы ни была задача, он увлекался ею с одинаковой горячностью, с одинаковым пылом и не отступал, пока не добивался решения... разве что...

Разве что... какая-нибудь новая идея так же неожиданно не завладевала им. В таких случаях этот безудержный фантазер пускался в погоню за новой бабочкой, яркие краски которой действовали на него, как гипноз, и, опьяненный своим новым увлечением, даже и думать забывал о том, чем еще недавно был полностью поглощен.

Но в конце концов он некоторое время спустя возвращался к нерешенной проблеме. В один прекрасный день, случайно натолкнувшись на забытые наброски, он с новым пылом впрягался в эту работу и доводил ее до конца, даже если подобных перерывов на протяжении всей работы бывало несколько.

Сколько подчас остроумных, подчас глубоких гипотез, сколько интересных заключений и выводов в самых трудных и сложных вопросах, как точных наук, так и наук экспериментальных, сколько практических изобретений покоилось в бумажной груде, которую Зефирен Ксирдаль презрительно попирал ногой! Никогда этому странному человеку не приходило даже на ум извлечь выгоду из своей сокровищницы, разве что кто-нибудь из его немногих друзей пожалуется в его присутствии на бесплодность своих поисков в какой-нибудь области.

«Погодите, - говорил тогда Ксирдаль, - у меня как будто есть что-то по этому поводу».

И протянув руку, он, руководствуясь удивительным чутьем, сразу же вытаскивал из-под тысячи других намятых листков нужную ему заметку и отдавал ее приятелю, разрешая использовать ее как угодно. Ни разу при этом не мелькнуло у него даже и мысли, что, поступая так, он нарушает собственные интересы.

Деньги? К чему они ему? Когда ему бывали нужны деньги, он заходил к своему крестному, господину Роберу Лекёру. Перестав быть его опекуном, Робер Лекёр продолжал оставаться его банкиром, и Ксирдаль был уверен, что, возвращаясь от крестного, он будет иметь в своем распоряжении нужную ему сумму и сможет ее расходовать, пока она не иссякнет. С того самого времени, как он поселился на улице Кассет, Ксирдаль поступал именно так и был вполне удовлетворен. Испытывать без конца новые желания, имея притом возможность их осуществить, - в этом несомненно кроется одна из форм счастья. Но не единственная. Не испытывая и тени каких-либо желаний, Зефирен Ксирдаль был вполне счастлив.

Утром 10 мая этот счастливый смертный сидел удобно развалившись в своем единственном кресле так, что ноги его, опиравшиеся на подоконник, находились на несколько сантиметров выше головы, и с особым наслаждением покуривал трубку. Забавы ради он при этом занимался разгадкой ребусов и загадок, отпечатанных на бумаге, из которой был склеен кулек, полученный от бакалейщика, отпускавшего ему какие-то припасы. Покончив с этим важным делом, то есть разгадав все загадки, Ксирдаль швырнул кулек в груду бумаг и небрежно протянул левую руку в сторону стола со смутным намерением достать оттуда какой-нибудь предмет, - безразлично, какой именно.

Его левая рука ухватила пачку неразвернутых газет. Зефирен Ксирдаль вытащил из нее наудачу первую попавшуюся. Как выяснилось, это был номер газеты «Журналь», полученный с неделю назад. Такая старая газета не способна была отпугнуть читателя, живущего вне времени и пространства.

Ксирдаль опустил глаза на первую страницу, но не прочел ни одной строки. За первой страницей последовала вторая, третья, и так до последней. Здесь он углубился в чтение объявлений. Затем, полагая, что переходит к следующей странице, по рассеянности вернулся к первой.

Взгляд его совершенно случайно коснулся строк первой статьи, и какой-то проблеск сознания мелькнул в его зрачках, до сих пор выражавших полнейшее отупение.

Блеск в глазах разгорался, превращаясь в пламя, по мере того как чтение приближалось к концу.

- Так!.. Так!.. Так!.. - бормотал Зефирен Ксирдаль, и каждое «так» звучало по-разному. Затем он принялся вторично, уже с полным вниманием, за чтение статьи.

Ксирдаль привык громко разговаривать, сидя в одиночестве у себя в комнате. Он охотно даже обращался к воображаемому слушателю на «вы», создавая себе приятную иллюзию, что перед ним внимательно слушающая его аудитория. Эта воображаемая аудитория была очень многочисленной; ведь в состав ее входили все ученики, поклонники и друзья, которых у Зефирена Ксирдаля никогда не было да никогда и не будет.

На этот раз Ксирдаль оказался менее разговорчивым и ограничился лишь трижды повторенным восклицанием. Неимоверно заинтересованный содержанием статьи, он продолжал читать, не произнося ни слова.

Что же могло вызвать у него столь страстный интерес?

Последним на всем белом свете он только сейчас узнал об уостонском болиде и одновременно - о необычном составе его, так как случай заставил его остановить внимание на статье, трактующей о сказочном золотом шаре.

- Забавная штука! - воскликнул Зефирен, обращаясь к самому себе, когда вторично дочитал статью до конца.

Несколько минут он просидел в задумчивости, затем ноги его соскользнули с подоконника, и он направился к столу. Приступ увлечения работой приближался.

Не мешкая, он разыскал среди других нужный ему научный журнал и сорвал с него бандероль. Журнал раскрылся на той самой странице, которая его интересовала.

Научный журнал имеет право быть технически более оснащенным, чем ежедневная большая газета. И журнал, который Ксирдаль держал в руках, вполне отвечал своему назначению. Все, касающееся болида, - траектория, скорость движения, объем, масса, происхождение, - удостоилось лишь нескольких скупых слов, следовавших за целыми страницами, заполненными хитроумными кривыми и алгебраическими формулами.

Зефирен Ксирдаль без особых усилий усвоил эту довольно неудобоваримую умственную пищу, после чего он взглянул на небо и выяснил, что ни единое облачко не омрачало его лазурь.

- Увидим! - прошептал он, в то же время нетерпеливо производя какие-то расчеты на бумаге.

Вслед за тем Зефирен Ксирдаль просунул руку под груду накопившихся в углу бумаг и жестом, которому лишь длительная практика могла придать такую удивительную точность, швырнул всю груду в противоположный угол комнаты.

- Удивительно, какой у меня порядок! - произнес он, с видимым удовлетворением удостоверившись, что после произведенной только что уборки, в полном соответствии с его предположением, обнаружилась подзорная труба, покрытая толстым слоем пыли, словно бутылка столетнего вина.

Пододвинуть трубу к окну, направить ее на ту точку небосвода, которая была определена произведенным расчетом, и припасть глазом к окуляру - на все это потребовалось не более минуты.

- Совершенно точно, - произнес Зефирен Ксирдаль после нескольких минут наблюдения.

Еще две-три минуты раздумья, и затем он решительно взял шляпу и принялся спускаться со своего седьмого этажа, держа путь на улицу Друо, в банк Лекёра, которым эта улица с полным правом гордилась.

По каким бы делам ни отправлялся Зефирен Ксирдаль, ему был известен лишь один способ передвижения. Ни омнибуса, ни трамвая, ни фиакра он не признавал. Как велико ни было расстояние до намеченной цели, - он неизменно шагал пешком.

Но даже и тут, в этом самом простом и распространенном виде спорта, он не мог не проявлять оригинальности. Опустив глаза, ворочая широкими плечами, он шагал по городу так, словно бы это была пустыня. Коляски, пешеходы - все были ему равно безразличны. Не удивительно поэтому, что с уст прохожих, которым он умудрялся отдавить ноги, срывались эпитеты вроде - «невежа», «неотесанный болван», «хам». А сколько еще более крепких ругательств отпускали по его адресу возчики: ведь им приходилось на полном ходу осаживать лошадей, дабы избежать «происшествия», в котором на долю Зефирена Ксирдаля досталась бы роль жертвы.

Но Ксирдаль ничего не замечал. Не слыша хора проклятий, поднимавшегося за его спиной, как волны позади быстро плывущего судна, он, нисколько не смущаясь, широкими и уверенными шагами отмерял свой путь.

Не больше двадцати минут понадобилось ему, чтобы добраться до улицы Друо и до банка Лекёр.

- Дядя у себя? - спросил он у швейцара, поднявшегося при его приближении со стула.

- Да, господин Ксирдаль.

- Он один?

- Один.

Зефирен Ксирдаль толкнул обитую мягким ковром дверь и вошел в кабинет банкира.

- Как? Это ты? - машинально спросил господин Лекёр при виде своего названного племянника.

- Раз я стою здесь перед вами собственной персоной, - ответил Зефирен Ксирдаль, - ваш вопрос по меньшей мере излишен и отвечать было бы уж совсем незачем.

Господин Лекёр, привыкший к странностям своего крестника, которого с полным основанием считал человеком неуравновешенным, хотя одновременно почти гениальным, от души рассмеялся.

- Ты, разумеется, прав, - сказал он. - Но ответить «да» было бы проще и короче. Ну, а цель твоего визита, осмелюсь спросить?

- Можете спросить...

- Не стоит! - прервал его господин Лекёр. - Мой второй вопрос столь же излишен, как и первый. Мне ведь известно по опыту, что ты появляешься только тогда, когда тебе нужны деньги.

- Да разве вы не мой банкир? - воскликнул Ксирдаль.

- Так-то оно так, - согласился господин Лекёр. - Но ты довольно странный клиент. Не разрешишь ли ты по этому поводу дать тебе совет?

- Если вам это может доставить удовольствие...

- Совет заключается в том, чтобы ты проявлял несколько меньше экономии. Черт возьми, дорогой мой, как ты проводишь свою молодость? Имеешь ли ты хоть малейшее представление о состоянии твоего счета?

- Ни малейшего!

- Твой счет - нечто чудовищное! Только и всего! Родители оставили тебе капитал, приносящий пятнадцать тысяч франков в год, а ты умудряешься с трудом потратить четыре тысячи.

- Вот так штука! - произнес Ксирдаль, как будто бы крайне пораженный таким заявлением, которое он выслушивал по меньшей мере в двадцатый раз.

- Я говорю то, что есть. Так что у тебя проценты нарастают на проценты. Я не помню сейчас в точности, каковы твои ресурсы на данное число, но твой кредит несомненно превышает сто тысяч франков. На что прикажешь употребить эти деньги?

- Я обдумаю этот вопрос, - с невозмутимой серьезностью ответил Ксирдаль. - Впрочем, если эти, деньги вас тяготят, избавьтесь от них.

- Каким образом?

- Отдайте их.

- Кому?

- Да кому угодно! Не все ли мне разно!

Господин Лекёр пожал плечами.

- Хорошо. Так сколько же тебе нужно сегодня? - спросил он. - Двести франков, как обычно?

- Десять тысяч франков, - ответил Зефирен Ксирдаль.

- Десять тысяч франков? - с удивлением переспросил Лекёр. - Вот это ново! Что же ты намерен сделать с такой суммой?

- Совершить путешествие.

- Прекрасная мысль. Но в какую страну?

- Я и сам еще не знаю, - заявил Зефирен Ксирдаль.

Господин Лекёр, явно забавляясь, лукаво поглядывал на своего крестника и клиента.

- Прекрасно! - произнес он вполне серьезно. - Вот тебе десять тысяч франков. Это все?

- Нет, - ответил Зефирен Ксирдаль, - мне нужен еще участок земли.

- Участок земли? - повторил Лекёр, совершенно пораженный. - Какой участок?

- Ну, участок как участок. Два или три квадратных километра.

- Небольшой участок, - холодно заметил господин Лекёр и продолжал с насмешкой в голосе: - И где же? На Итальянском бульваре?

- Нет, - ответил Зефирен Ксирдаль. - Не во Франции.

- Так где же? Говори.

- Я и сам еще не знаю, - во второй раз сказал Ксирдаль, нисколько, однако, не смущаясь.

Господин Лекёр с трудом удерживался от смеха.

- Ну что ж, по крайней мере выбор не ограничен, - заметил он. - Но скажи мне, дружочек, не... рехнулся ли ты случайно? Что за чушь ты порешь, скажи на милость?

- Я имею в виду одно дело, - заявил Ксирдаль, и лоб его от напряжения мысли перерезали глубокие морщины.

- Дело! - воскликнул господин Лекёр с крайним изумлением. - Чтобы подобный чудак вдруг заговорил о «делах»... Нет, тут можно с ума сойти!

- Да, дело, - подтвердил Ксирдаль.

- Крупное? - спросил Лекёр.

- Как сказать, - небрежно произнес Зефирен Ксирдаль, - каких-нибудь пять-шесть тысяч миллиардов франков.

На этот раз господин Лекёр бросил на своего крестника озабоченный взгляд. Если этот человек не шутил, то, значит, он помешался, по-настоящему помешался.

- Сколько ты сказал? - переспросил банкир.

- От пяти до шести тысяч миллиардов франков, - повторил Зефирен Ксирдаль самым безразличным тоном.

- Да в своем ли ты уме, Зефирен? - настойчиво продолжал господин Лекёр. - Известно ли тебе, что на всем земном шаре нет такого количества золота, которое могло бы составить сотую долю этой баснословной суммы?

- На земном шаре - возможно, - сказал Ксирдаль. - Но в другом месте - вот это еще вопрос!

- В другом месте?

- Да! В четырехстах километрах отсюда по вертикали.

Словно молния озарила мозг банкира. Он, как и все, был осведомлен о происходившем благодаря газетам, которые не переставали пережевывать тему болида, и Лекёр подумал, что, кажется, он начинает понимать, в чем дело. Догадка его и в самом деле была правильной.

- Болид? - проговорил он, невольно побледнев.

- Да, болид, - с полным хладнокровием подтвердил Ксирдаль.

Если бы любой другой, а не его крестник, затеял с ним такой разговор, можно не сомневаться, что господин Лекёр приказал бы незамедлительно вышвырнуть посетителя за дверь. Минуты банкира представляют слишком большую ценность, чтобы их можно было затрачивать на выслушивание всяких дурацких разговоров. Но Зефирен Ксирдаль не был похож на «любого другого». То, что голова его была «с трещинкой», - в этом, увы, сомнения не было. Но в этой голове таилась искра гениальности, для которой a priori не было ничего невозможного.

- Ты решил извлечь пользу из болида? - спросил господин Лекёр, в упор глядя на своего крестника.

- А почему бы и нет? Что в этом необыкновенного?

- Но ведь этот болид находится в четырехстах километрах над землей, ты сам это только что подтвердил. Не собираешься же ты взобраться на такую высоту?

- А к чему это, если я заставлю его свалиться?

- Каким способом?

- Я-то знаю, каким, и этого достаточно.

- Знаешь... Знаешь... Как ты можешь воздействовать на тело, находящееся на таком расстоянии? Где ты найдешь точку опоры? Какие силы ты для этого применишь?

- Слишком долго пришлось бы объяснять вам это, - произнес Зефирен Ксирдаль. - Да и бесполезно: вы все равно ничего не поймете.

- Ты удивительно любезен! - произнес банкир, нисколько не обидевшись.

Снисходя к просьбам крестного, Ксирдаль все же согласился дать ему кое-какие краткие объяснения. Автор этой любопытной истории позволит себе внести в эти объяснения Ксирдаля еще более значительные сокращения, указав, что, несмотря на свою, всем известную склонность к самым невероятным гипотезам, он отнюдь не стремится выступать в защиту хотя и интересных, но чересчур смелых теорий.

По мнению Зефирена Ксирдаля, материя есть не что иное, как видимость; она не имеет реальной сущности. Он считает, что это можно доказать нашей неспособностью представить себе ее внутреннюю структуру. Если разложить материю на молекулы, атомы, мельчайшие частицы, то всегда будет оставаться еще более мелкая доля, для которой это деление будет продолжаться до тех пор и опять начинаться сначала, пока не останется такая элементарная частица, которая уже не будет материей. Эта элементарная нематериальная частица и есть энергия.

Что же такое энергия? Зефирен Ксирдаль признается, что ничего об этом не знает. Так как человек связан с внешним миром только с помощью своих чувств, а человеческие чувства весьма восприимчивы ко всяким возбуждениям материального порядка, то все, что не является материей, остается для нас неизвестным. Если можно усилием чистого разума допустить существование нематериального мира, то все же невозможно представить его природу за неимением каких-либо данных для сравнения. И так будет продолжаться до тех пор, пока человечество не обогатится новыми чувствами, что a priori вовсе не кажется абсурдным.

Как бы там ни было в действительности, но, по утверждению Зефирена Ксирдаля, энергия, наполняющая пространство, вечно колеблется между двумя противоположными пределами: абсолютным равновесием, которое может быть достигнуто лишь при равномерном распределении ее в пространстве, и абсолютной концентрацией в одной точке, которая в таком случае была бы окружена совершенной пустотой. Но так как пространство бесконечно, эти два предела одинаково недостижимы. Из этого вытекает, что энергия находится в состоянии постоянного движения. Поскольку материальные тела постоянно поглощают энергию, то эта концентрация вызывает в другом месте относительную пустоту, а материя в свою очередь излучает в пространство энергию, которую поглотила.

Итак, в противовес классической аксиоме: «Ничто не исчезает, ничто не создается», Зефирен Ксирдаль утверждает: «Все исчезает и все создается». Вечно разрушающееся вещество всегда создается вновь. Каждое изменение состояния сопровождается излучением энергии и разрушением вещества. Если такое разрушение не может быть отмечено нашими приборами, то лишь по причине их несовершенства: ведь огромное количество энергии заключено в неизмеримо малой частице материи. Этим объясняется, по мнению Зефирена Ксирдаля, почему звезды отдалены друг от друга такими огромными по сравнению с их незначительной величиной расстояниями.

Такое разрушение, хотя и невидимое, все же происходит. Звук, тепло, электричество, свет могут служить тому косвенным доказательством. Все эти явления не что иное, как излучаемая материя, и с их помощью проявляется освобожденная энергия, хотя еще в грубой и полуматериальной форме. Чистая сублимированная энергия может существовать только за пределами материальных миров. Она окружает мироздание своего рода динамосферой и держит материальные миры в состоянии напряжения, прямо пропорциональном их массе и расстоянию от их поверхности. Проявление энергии, ее стремление ко все возрастающей конденсации и создает силы притяжения.

Такова теория, изложенная Зефиреном Ксирдалем и повергшая Робера Лекёра в полную растерянность.

- Принимая во внимание все сказанное, - заявил в заключение Зефирен Ксирдаль, словно бы все изложенное им не представляло ничего необыкновенного, - мне достаточно будет освободить некоторое количество энергии и направить ее на избранную мною точку в пространстве. Это позволит мне воздействовать на любое тело вблизи этой точки, особенно если размер тела ж будет очень велик, то есть, иными словами, если оно не будет содержать в себе, как я вам объяснил, значительного количества энергии. Это просто, как дважды два.

- И ты обладаешь способом освободить эту энергию? - спросил господин Лекёр.

- Я обладаю способом, - а к тому все и сводится, - освободить ей путь, устранив с него все вещественное и материальное.

- В таком случае ты мог бы вывести из строя всю небесную механику! - воскликнул Лекёр.

Зефирена Ксирдаля нисколько не смутила чудовищность подобного предположения.

- В настоящее время, - скромно признался он, - сконструированная мною машина способна дать еще слишком слабые результаты. Тем не менее она в состоянии воздействовать на несчастный болид весом всего лишь в каких-нибудь несколько тысяч тонн.

- Да будет так! - проговорил господин Лекёр. - Но куда ты собираешься сбросить твой болид?

- На мой участок.

- Какой участок?

- Тот самый, который вы приобретете для меня, когда я произведу все необходимые подсчеты. Я напишу вам по этому поводу. Выберу я, разумеется, по возможности пустынную местность, где земля стоит недорого. У вас, наверное, возникнут затруднения при заключении купчей. Я не вполне свободен в выборе, и может случиться, что места будут малодоступные.

- Это уж мое дело, - сказал банкир. - Телеграф изобрели именно на такой случай. В этом отношении я отвечаю тебе за все.

Успокоенный такими заверениями и снабженный десятью тысячами франков, которые он тут же засунул в карман, Зефирен Ксирдаль отправился домой. Едва заперев за собой дверь, он уселся за стол, предварительно освободив место обычным для него взмахом руки.

Приступ увлечения работой явно дошел до апогея.

Всю ночь бился он над расчетами. Зато утром решение было найдено. Он определил силу, которую следовало приложить к болиду, продолжительность действия этой силы, направление, которое следовало ей дать, точное время и место падения метеора.

Взявшись за перо, он тут же написал господину Лекёру обещанное письмо, спустился вниз, бросил письмо в почтовый ящик и сразу же вернулся к себе.

Заперев дверь, он подошел к тому самому углу, куда он накануне с такой удивительной ловкостью швырнул груду бумаг, загромождавших до этого подзорную трубу. Сегодня оказалось необходимым произвести ту же операцию в обратном порядке, - Ксирдаль подсунул руку под бумаги и уверенным движением отправил их на старое место.

Это вторичное «наведение порядка» привело к тому, что на свет появилось подобие черноватого ящика, который Зефирен Ксирдаль без труда приподнял с пола, перенес на середину комнаты и поставил лицом к окну.

Во внешнем виде этого ящика, окрашенного в темный цвет, не было ничего примечательного. Внутри были расположены катушки, соединенные с цепью лампочек, острия которых связывались попарно тонкой медной проволокой. Над ящиком, в фокусе металлического рефлектора, висела укрепленная на стержне еще одна заостренная с обоих концов лампочка, не соединенная с предыдущими никаким видимым проводником.

Зефирен Ксирдаль повернул металлический рефлектор в направлении, соответствующем расчетам, произведенным за истекшую ночь. Затем, удостоверившись, что все в порядке, он вложил в нижнюю часть ящика какую-то трубочку, изливавшую яркий свет. Производя все эти действия, он громко, по своему обыкновению, разговаривал, словно желая своим ораторским искусством пленить обширную аудиторию.

- Вот это, милостивые государи, - ораторствовал он, - ксирдалиум, вещество в сто тысяч раз более радиоактивное, чем радий. Должен признаться, что применяю я в данном случае это вещество с целью поразить воображение публики. Не то чтобы оно могло принести вред, - ведь Земля сама по себе излучает достаточно энергии и в добавлении ее нет необходимости. Это - крупинка соли в море. Но небольшой театральный эффект все же не повредит при постановке такого значительного опыта.

Продолжая разговаривать, он закрыл ящик, который соединил двумя проводами с элементами батареи, стоявшей на полке.

- Нейтрально-винтообразные токи, милостивые государи, - продолжал Зефирен Ксирдаль, - поскольку они нейтральны, естественно обладают свойством отталкивать все тела без исключения, заряжены ли эти тела положительным или отрицательным потенциалом. С другой стороны, будучи винтообразными, эти токи начинают винтообразное движение, что понятно даже ребенку... А все-таки - как удачно, что я их открыл... Все в жизни может пригодиться.

Когда ток был включен, из ящика стало доноситься нежное жужжание и голубой свет сверкнул в лампочке, вращавшейся на стержне. Почти сразу вращательное движение стало ускоряться, и скорость его возрастала с каждой секундой, в конце концов превратившись в настоящий вихрь.

Зефирен Ксирдаль несколько минут следил за этим безумным кружением, затем перевел взгляд в пространство, в направлении, параллельном оси металлического рефлектора.

На первый взгляд действие машины не проявлялось никакими реальными признаками. И все же внимательный наблюдатель заметил бы довольно странное явление: пылинки, висевшие в воздухе, войдя в контакт с металлическим рефлектором, как будто уже не могли преодолеть этого барьера и бешено кружились, словно натолкнувшись на невидимое препятствие. Скопившись вместе, они образовывали в воздухе подобие усеченного конуса, основание которого опиралось на окружность рефлектора. В двух-трех метрах от машины этот конус, образовавшийся из неуловимо малых вращающихся частиц, постепенно принимал форму цилиндра диаметром в несколько сантиметров. Этот состоящий из пылинок цилиндр сохранял свою форму и за окном, на открытом воздухе (несмотря на довольно резкий ветер), и продолжал тянуться все дальше, пока не исчезал вдали.

- Честь имею, милостивые государи, доложить вам, что все идет отлично, - объявил Зефирен Ксирдаль, опускаясь на свое единственное кресло и закуривая искусно набитую трубку.

Полчаса спустя он остановил машину, которую затем несколько раз снова и снова пускал в ход как в этот день, так и в последующие дни, стараясь при каждом новом опыте поворачивать рефлектор в несколько ином направлении. В течение девятнадцати дней он с неукоснительной точностью повторял одни и те же действия.

На двадцатый день, едва только он успел пустить в ход машину и закурить свою верную трубку, как демон изобретательства снова овладел им. Одно из последствий теории беспрерывного разрушения материи, которую Зефирен вкратце изложил Роберу Лекёру, в этот момент вырисовывалось перед ним с ослепительной яркостью. Мгновенно, как это бывало с ним всегда, он представил себе принцип электрической батареи, способной самозаряжаться путем ряда последовательных реакций. Последняя из этих реакций должна была привести разложившиеся тела в их первоначальное состояние. Такая батарея действовала бы до тех пор, пока используемые вещества не исчезли бы полностью, превратившись в энергию. Практически это было бы вечным движением.

- Вот так штука! Вот так штука! - бормотал Зефирен Ксирдаль, охваченный сильнейшим волнением.

Он погрузился в размышления, как умел погружаться, сосредоточив на одном пункте все жизненные силы своего организма. Такая сконцентрированная мысль, направленная на разрешение одной задачи, была подобна светящейся кисти, в которой слились воедино все солнечные лучи.

- Это неоспоримо! - произнес он наконец, выражая вслух то, к чему пришел ценой величайшего внутреннего напряжения. - Надо немедленно попробовать.

Зефирен Ксирдаль схватил шляпу, кубарем скатился со своего седьмого этажа и бросился к столяру, мастерская которого находилась на противоположной стороне улицы. В кратких и точных словах он объяснил мастеру, что именно ему нужно - нечто вроде колеса на железной оси с подвешенными к ободу двадцатью семью ковшами, размеры которых он точно указал. Эти подвесные ковши предназначались для соответствующего числа стаканчиков. Стаканчики эти при вращении колеса должны были сохранять вертикальное положение.

Дав все необходимые объяснения и распорядившись, чтобы заказ был выполнен немедленно, Ксирдаль отправился дальше. Пройдя с полкилометра, он завернул к торговцу химическими препаратами, у которого издавна пользовался доверием и уважением. Здесь Ксирдаль отобрал нужные ему двадцать семь стаканчиков. Приказчик тщательно упаковал их в плотную бумагу и обвязал прочной веревкой, к которой прикрепил еще удобную деревянную ручку.

Когда все было уложено, Ксирдаль с пакетом в руках уже собрался домой, как вдруг в дверях магазина нос к носу столкнулся с одним из своих немногих друзей, очень знающим бактериологом. Ксирдаль, поглощенный своими мыслями, не заметил бактериолога, но бактериолог заметил Ксирдаля.

- Как? Да это Ксирдаль! - воскликнул он, и губы его сложились в приветливую улыбку. - Вот так встреча!

При звуке знакомого голоса Ксирдаль решился открыть свои большие глаза и узреть внешний мир.

- Как? - повторил он, как эхо. - Марсель Леру?

- Он самый!

- Очень рад вас видеть! Как дела?

- Дела у меня - как у человека, собирающегося сесть в поезд. Таким, каким вы меня видите, с походным мешком за плечами, в который положено три носовых платка и еще кое-какие туалетные принадлежности, я сейчас помчусь на берег моря, где буду целую неделю упиваться свежим воздухом.

- Счастливчик! - сказал Зефирен Ксирдаль.

- От вас самого зависит стать таким же счастливчиком. Потеснившись немного, мы уж как-нибудь вдвоем уместимся в поезде.

- А и в самом деле... - начал Ксирдаль.

- Может быть, вас что-нибудь задерживает в Париже?

- Да нет же.

- Вы ничем особенным не заняты? Не поставили, случайно, какого-нибудь опыта?

Ксирдаль добросовестно порылся в памяти.

- Ровно ничем, - ответил он.

- В таком случае я попробую соблазнить вас. Неделя полного отдыха пойдет вам на пользу... А как хорошо будет вволю поболтать, лежа на песке!

- Уж не говоря о том, - перебил его Ксирдаль, - что это даст мне возможность уяснить вопрос о приливах, который давно меня интересует. Этот вопрос отчасти связан с проблемами общего характера, которыми я сейчас занимаюсь. Я как раз об этом думал, когда встретился с вами, - закончил он трогательно, убежденный, что именно так оно и было.

- Значит, решено?

- Решено!

- Ну, тогда в путь!.. Да, но... наверно, придется забежать к вам домой, а я не знаю, успеем ли мы тогда на поезд...

- Незачем! - с уверенностью ответил Ксирдаль. - У меня при себе все необходимое.

И рассеянный ученый указал глазами на пакет с двадцатью семью стаканчиками.

- Чудесно! - весело воскликнул Марсель Леру.

И оба друга бодрым шагом двинулись по направлению к вокзалу.

- Понимаете, дорогой Леру, я предполагаю, что поверхностное натяжение...

Какая-то пара, попавшаяся им навстречу, принудила собеседников отодвинуться друг от друга, и последние слова утонули в уличном шуме. Зефирена Ксирдаля такая мелочь смутить не могла, и он спокойно продолжал излагать свою мысль, обращаясь то к одному, то к другому прохожему, у которых это красноречие не могло не вызвать удивления. Но оратор ничего не замечал и продолжал разглагольствовать, бодро рассекая волны парижского людского океана.

А в то время как Ксирдаль, целиком поглощенный своей новой мыслью, широко шагая, спешил к поезду, который должен был увезти его из города, на улице Кассет, в комнате, расположенной в седьмом этаже, безобидный на вид черный ящик продолжал тихо жужжать, металлический рефлектор, как и раньше, отбрасывал лучи голубоватого света, а цилиндр, образовавшийся из пляшущих пылинок, прямой и хрупкий, устремлялся в неведомую даль.

Предоставленная самой себе, машина, которую Ксирдаль, забыв о самом ее существовании, не счел нужным выключить, продолжала свою никем не направляемую таинственную работу.