- Это он, он самый, Омикрон! - воскликнул мистер Форсайт, едва успев приложиться глазом к телескопу.

- Он самый, - подтвердил Омикрон и тут же добавил: - Дал бы бог, чтобы доктор Гьюдельсон не оказался сейчас на своей башне.

- А если он там и торчит, то пусть не заметит болида.

- Нашего болида, - уточнил Омикрон.

- Моего болида, - поправил мистер Форсайт.

Оба они ошибались. Подзорная труба доктора

Гьюдельсона была направлена в это самое время на юго-восток, на ту самую часть неба, по которой продвигался метеор. Труба уловила метеор тотчас же, как он появился, и башня на Морисс-стрит, так же как и башня на Элизабет-стрит, не упускала его из виду до того мгновения, пока болид не скрылся в тумане.

Впрочем, не одни уостонские астрономы отметили появление болида. Он был замечен также Питтсбургской обсерваторией, так что теперь речь шла о трех последовательных наблюдениях, включая и бостонское.

Факт повторного появления метеора представлял значительный интерес, если, разумеется, метеор сам по себе мог представить интерес. Раз он оставался в районе видимости подлунного мира, то, значит, определенно двигался по замкнутой орбите. Следовательно, это не какая-нибудь блуждающая звезда, которая исчезает, едва соприкоснувшись с последними слоями атмосферы, не какой-нибудь астероид, который, однажды показавшись, скрывается в пространстве, не аэролит, падение которого следует непосредственно за его появлением. Нет, этот метеор возвращался, он продвигался вокруг Земли, словно второй ее спутник. И, следовательно, он был достоин изучения, чем и можно оправдать ту страстность, с которой мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон оспаривали друг у друга право на его открытие.

Раз метеор подчинялся постоянным законам, ничто не мешало определить его свойства. Этим занимались повсюду, но нигде, разумеется, не было проявлено такого рвения, какое проявляли в Уостоне. Однако для окончательного разрешения задачи требовалось еще несколько тщательных наблюдений.

Первое, что было вычислено уже через двое суток математиками, но, правда, математиками, которых звали не Дин Форсайт и не Гьюдельсон, - это траектория болида.

Траектория эта имела направление с севера на юг. Некоторое отклонение в 3°31’, отмеченное в письме мистера Дина Форсайта в обсерваторию города Питтсбурга, было лишь кажущимся: оно являлось следствием вращения земного шара.

Болид находился на расстоянии четырехсот километров от поверхности Земли, а чудовищная скорость его движения была не менее шести тысяч девятисот шестидесяти семи метров в секунду. Таким образом, свое движение вокруг Земли он совершил за час сорок одну минуту одну и девяносто три сотых секунды, из чего можно было, по мнению ученых, заключить, что в зените Уостона он покажется снова не ранее чем через сто сорок лет сто семьдесят шесть дней и двадцать два часа.

Счастливое предзнаменование, способное успокоить жителей города, так сильно трепетавших перед возможным падением болида. Если ему и суждено свалиться на землю, то упадет он не на них.

«Но какие основания полагать, что он упадет? - вопрошала газета «Уостон морнинг». - Не приходится опасаться, что на пути его возникнет препятствие или что он будет остановлен в своем движении!»

Тут была полная ясность.

«Конечно, - писала газета «Уостон ивнинг», - есть много аэролитов, которые падали и продолжают падать. Но это главным образом аэролиты малых размеров: они бесспорно движутся в пространстве и падают, как только оказываются в сфере земного притяжения».

Это объяснение, само по себе верное, не имело отношения к данному болиду с его правильным движением. Его падения следовало опасаться не более, чем падения Луны.

Но, этого было еще мало. Оставалось выяснить еще ряд вопросов, касающихся данного астероида, ставшего вторым спутником Земли.

Каков его объем? Какова его масса? Какова его природа?

На первый вопрос газета «Уостон стандарт» ответила следующее:

«Судя по высоте и видимому размеру болида, его диаметр должен превышать пятьсот метров, - таков по крайней мере результат наблюдений, производившихся до сих пор. Но пока еще не удается разрешить вопрос о его природе. Видимость (при условии, разумеется, что наблюдатели располагают достаточно мощной аппаратурой) придает ему светящаяся поверхность, а свечение происходит от сопротивления атмосферы, хотя воздух и очень разрежен на такой высоте. Но здесь возникает еще вопрос: не является ли метеор только газообразным телом? Пли, наоборот, не состоит ли он из твердого ядра, окруженного светящимися хвостами? Каковы в таком случае состав и величина ядра? Все это пока неизвестно и, возможно, останется неизвестным навсегда.

Итак, ни в отношении размера, ни в отношении скорости движения этот болид не представляет собой ничего необыкновенного. Единственная его особенность заключается лишь в том, что он движется по замкнутой орбите. С какого же времени движется он так вокруг земного шара? Патентованные астрономы не могли бы нам ответить на этот вопрос. Ведь они никогда бы не уловили его с помощью своих «официальных» телескопов, если бы не наши сограждане, мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон, которым и принадлежит слава этого блестящего открытия».

Во всем этом, как глубокомысленно заметила газета «Уостон стандарт», не было ничего исключительного (не считая красноречия автора статьи). Ученый мир уделил поэтому не слишком большое внимание вопросу, столь сильно волновавшему почтенную газету, а мир невежд проявил к нему также лишь слабый интерес.

Одни только жители Уостона настойчиво стремились узнать всё, что имело отношение к метеору, открытием которого мир был обязан их двум уважаемым согражданам.

Впрочем, как и все подлунные создания, и они в конце концов утратили бы интерес к этому космическому явлению, которое «Пэнч» упорно продолжал называть «комическим», если бы в газетах не стали проскальзывать с каждым днем все более прозрачные намеки на соперничество между мистером Дином Форсайтом и доктором Гьюдельсоном. Намеки эти послужили источником сплетен. Все население поспешило воспользоваться таким поводом для ссор, и город постепенно раскололся на два лагеря.

День, на который была назначена свадьба, между тем приближался. Миссис Гьюдельсон, Дженни и Лу - с одной стороны, Франсис Гордон и Митс - с другой ощущали все возраставшее беспокойство. Они жили в непрерывном страхе, ожидая открытого скандала, который мог разыграться при встрече обоих соперников, точно так же как встреча двух туч, заряженных противоположными потенциалами, может вызвать вспышку молнии и раскаты грома. Близкие хорошо знали, что мистер Дин Форсайт с трудом сдерживал накопившуюся ярость, а бешенство доктора Гьюдельсона искало лишь повода для взрыва.

Небо почти все время оставалось ясным, воздух был прозрачен, и горизонты города Уостона свободно открывались глазу. Оба астронома могли поэтому с усиленной энергией предаваться своим наблюдениям. Возможностей для таких наблюдений представлялось сколько угодно, - ведь теперь болид показывался над горизонтом по четырнадцати раз в сутки, и благодаря вычислениям обсерваторий было заранее известно, куда следует направлять объективы.

Простота таких наблюдений, правда, была не всегда одинаковой, - как не была одинаковой и высота болида над линией горизонта. Но появления болида сделались столь частыми, что и это неудобство значительно сглаживалось. Если он и не возвращался к математически точному зениту Уостона, где благодаря чудесной случайности он был впервые замечен, то все же он ежедневно так близко проскальзывал мимо этой точки, что практически это сводилось к одному.

Итак, оба страстных астронома могли без помехи до опьянения любоваться метеором, окруженным сверкающим ореолом и бороздившим пространство над их головой.

Они пожирали его глазами. Они бросали на него ласковые взгляды. Каждый из них называл его своим именем: один - болидом Форсайта, другой - болидом Гьюдельсона. Он был их детищем, их плотью и кровью. Он принадлежал им, как сын родителям, даже больше, - как создание создателю. Уже самый вид его доводил их до исступления. Обо всех своих наблюдениях и выводах относительно его движения и видимой формы они ставили в известность один - обсерваторию в Цинциннати, другой - обсерваторию в Питтсбурге, никогда не забывая подчеркнуть свое право на приоритет в этом открытии.

Вскоре эта, пока еще сдержанная, борьба перестала удовлетворять их. Не довольствуясь прекращением дипломатических и всяких личных отношений, они загорелись желанием вступить в открытый бой.

Однажды в «Уостон стандарте» появилась довольно резкая статья, задевавшая доктора Гьюдельсона. Эту статью приписывали мистеру Форсайту. В статье говорилось, что кое у каких людей удивительно зоркие глаза, когда они глядят сквозь чужие очки, и что они слишком легко тогда замечают вещи, уже раньше замеченные другими.

В ответ на эту заметку «Уостон ивнинг» на следующий же день заявил, что если уж говорить об «очках», то бывают и такие очки, которые плохо протерты. Стекла их испещрены мелкими пятнышками, которые, пожалуй, неловко принимать за метеоры.

Одновременно с этим «Пэнч» поместил очень похожую карикатуру на обоих астрономов. Снабженные огромными крыльями, они летели, догоняя друг друга, стараясь поймать свой болид, изображенный в виде головы зебры, показывавшей им язык.

Хотя в связи с этими заметками и оскорбительными намеками вражда между обоими противниками изо дня в день обострялась, им до сих пор не представилось случая вмешаться в вопрос о свадьбе. Если они и не упоминали об этом событии, то всё же предоставляли делу идти своим ходом, и ничто не давало основания опасаться, что Франсис Гордон и Дженни Гьюдельсон не будут в назначенный день соединены узами брака -

Золотой цепочкой,

Неразрывной, прочной, -

как поется в старинной бретонской песенке.

За последние дни апреля никаких особых инцидентов не произошло. Положение оставалось прежним - не хуже и не лучше. За столом в доме доктора Гьюдельсона о метеоре даже и не упоминалось, а мисс Лу, вынужденная подчиниться приказу матери, бесилась молча, не имея возможности обругать этот болид так, как он того заслуживал. Глядя на то, как она кромсает ножом мясо на тарелке, можно было догадаться, что девочка думает о болиде и охотно растерзала бы его на такие мелкие кусочки, чтобы и следов его было не сыскать. Дженни, та и не пыталась скрывать свою печаль, которую доктор упорно не хотел замечать. Возможно, что он и в самом деле ее не замечал, настолько был поглощен своими астрономическими занятиями.

Франсис Гордон, разумеется, не появлялся за столом в доме доктора. Он позволял себе только забежать раз в день на Морисс-стрит в те часы, когда доктор запирался у себя в обсерватории.

В доме на Элизабет-стрит дарило не менее подавленное настроение. Мистер Дин Форсайт почти не разговаривал, а когда он обращался за чем-нибудь к старухе Митс, та ограничивалась односложными «да» или «нет», такими же сухими, как стоявшая в то время погода.

Один только раз, 28 апреля, мистер Дин Форсайт, поднимаясь после завтрака из-за стола, спросил племянника:

- Ты все еще бываешь у Гьюдельсонов?

- Разумеется, бываю, - твердо ответил Франсис.

- А почему бы ему не бывать у Гьюдельсонов? - с раздражением вмешалась Митс.

- Я не с вами разговариваю, Митс! - оборвал ее мистер Форсайт.

- Зато я отвечаю вам, сэр! Даже собака, и та может разговаривать с епископом.

Мистер Форсайт, пожав плечами, повернулся к Франсису.

- Я вам уже ответил, дядюшка, - произнес Франсис. - Да, я бываю там каждый день.

- После того как доктор так поступил со мной?

- А что он вам сделал?

- Он позволил себе открыть...

- То, что открыли и вы, то, что любой человек имел право открыть... Ведь в конце-то концов о чем речь? О каком-то болиде, каких тысячи проносятся в поле видимости Уостона.

- Ты зря теряешь время, сынок, - с ехидной улыбкой заметила Митс. - Ты же сам видишь, что твой дядя совсем свихнулся со своим камнем, которому и цены-то не больше, чем вон той тумбе, что возле нашего дома.

Так на своем особом языке выразилась Митс. Но тут мистер Дин Форсайт, которого это замечание старой служанки окончательно вывело из себя, заявил тоном человека, совершенно переставшего владеть собой:

- Ну так вот, Франсис, я запрещаю тебе переступать порог дома Гьюдельсонов!

- Мне очень жаль, что я вынужден ослушаться, - ответил Франсис Гордон, с трудом сохраняя спокойствие, - но я и впредь не перестану у них бывать.

- Да, не перестанет! - воскликнула старуха Митс. - Хоть бы вы нас всех изрубили на кусочки.

Мистер Форсайт не счел нужным ответить на эти не совсем вразумительные слова.

- Ты, значит, остаешься при своем намерении? - спросил он, обращаясь к племяннику.

- Безусловно, дядюшка, - ответил Франсис.

- Ты попрежнему собираешься жениться на дочери этого вора?

- Да! И ничто на свете не заставит меня отказаться от этого намерения.

- Ах, так?.. Посмотрим!

И бросив эти слова, в которых впервые ясно сказалось намерение мистера Форсайта помешать браку Франсиса с Дженни Гьюдельсон, он вышел из столовой и поднялся к себе в обсерваторию, с силой захлопнув за собой дверь.

То, что Франсис Гордон решил отправиться, как обычно, к Гьюдельсонам - это было вполне понятно. Ну, а что, если доктор, следуя примеру мистера Дина Форсайта, закроет перед ним двери своего дома? Не приходилось ли ожидать всего, что угодно, от этих двух врагов, ослепленных самой страшной ревностью - ревностью открывателей?

Каких трудов стоило в этот день Франсису Гордону скрыть свою печаль, когда он оказался в присутствии миссис Гьюдельсон и ее дочерей! Он не хотел говорить им о недавнем столкновении. К чему еще усиливать тревогу этих людей, раз он твердо решил не подчиняться требованиям дяди, если тот даже и будет настаивать.

Могло ли в самом деле прийти в голову разумному существу, что союзу двух любящих может помешать какой-то болид? Даже если и допустить, что мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не пожелают встретиться на свадьбе, - что ж, обойдется и без них! Их присутствие в конце концов не столь уж необходимо. Важно было лишь, чтобы они не отказали в согласии... особенно доктор. Франсис Гордон был лишь племянником своего дядюшки, но Дженни была дочерью своего отца и не могла венчаться без его согласия. Пусть потом оба одержимых нападут друг на друга, - от этого ничто не изменится, и обряд венчания, совершенный преподобным О’Гартом в церкви Сент-Эндрью, останется нерушимым.

Словно бы для того, чтобы оправдать такой оптимизм, следующие дни прошли, не принеся никаких изменений. Погода продолжала стоять отличная, и никогда, казалось, небо над Уостоном не было таким ясным. Если не считать легкого утреннего и вечернего тумана, ни малейшее облачко не застилало небо, по которому болид совершал свое размеренное движение.

Нужно ли упоминать, что и мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон продолжали пожирать свой болид глазами, что они простирали к нему руки, словно желая схватить его, что они дышали только им? Право же, было бы лучше, если бы метеор скрылся от них за густым слоем облаков, ибо вид его способен был довести их до безумия. Митс поэтому каждый вечер, укладываясь спать, угрожающе протягивала кулак к небу. Напрасная угроза! Метеор попрежнему чертил свою светящуюся дугу по сверкающему звездами небу.

Но особенно грозило обострить положение с каждым днем все более четко сказывавшееся вмешательство публики в эту ссору чисто личного характера. Газеты - одни с оживлением, другие - в резком тоне - становились на сторону либо Дина Форсайта, либо доктора Гьюдельсона. Ни одна из них не оставалась равнодушной. Хотя, казалось бы, вопрос о приоритете не должен был по всей справедливости даже и ставиться, никто не соглашался от него отступиться. С верхушки флигеля и башни отзвуки ссоры хлынули в помещение редакции, и можно было предвидеть серьезные осложнения. Ходили уже слухи о собраниях и митингах, на которых будет разбираться это дело. И обо всем этом говорилось в таких выражениях, о которых легко догадаться, принимая во внимание невоздержанность граждан свободной Америки.

Миссис Гьюдельсон и Дженни, замечая, что страсти разгораются все сильнее, испытывали мучительную тревогу. Напрасно Лу старалась успокоить мать, а Франсис - утешить свою невесту. Не приходилось закрывать глаза на возраставшее раздражение обоих соперников под влиянием этого гнусного подстрекательства. Из уст в уста передавались замечания, брошенные мистером Форсайтом, или нелестные выражения, якобы вырвавшиеся у доктора Гьюдельсона, и обстановка со дня на день, с часа на час становилась все более угрожающей.

И вот в этих условиях разразилась гроза, отзвуки которой разнеслись по всему миру.

Уж не болид ли взорвался и не откликнулось ли на этот взрыв эхо под небосводом?

Нет, дело было в весьма странном известии, которое телеграф и телефон с быстротой молнии разнесли по всем государствам Нового и Старого Света.

Весть эта неслась не с площадки мезонина доктора Гьюдельсона, не с верхушки башни мистера Форсайта, не из обсерваторий Питтсбурга, Бостона или Цинциннати. На этот раз весь цивилизованный мир был взбудоражен сообщением, исходившим из Парижской обсерватории. Второю мая в печати появилась следующая заметка:

«Болид, о появлении которого обсерваториям в Питтсбурге и в Цинциннати было сообщено двумя почтенными гражданами города Уостона, штат Виргиния, продолжает, повидимому, свое движение вокруг земного шара. В настоящее время болид является предметом наблюдений обсерваторий всего мира, и наблюдения эти ведутся и днем и ночью целым рядом выдающихся астрономов, глубокие знания которых могут равняться только их изумительной преданности науке.

Если, несмотря на самое тщательное изучение, кое-какие вопросы и остаются еще неясными, Парижской обсерватории удалось все же разрешить одну из задач, а именно - определить природу данного метеора.

Расходящиеся от болида лучи были подвергнуты спектральному анализу, и расположение полос дало возможность с точностью определить состав светящегося тела.

Ядро болида, окруженное сверкающим ореолом, от которого исходят лучи, подвергавшиеся наблюдению, не газообразное, а плотное. Болид не состоит, подобно многим аэролитам, из самородного железа и не содержит других элементов, обычно входящих в состав таких блуждающих тел.

Данный болид состоит из золота, из чистого золота, и если невозможно пока установить его стоимость, то потому лишь, что до сих пор не удалось еще с точностью определить объем ядра».

Таково было содержание заметки, ставшей достоянием гласности во всем мире. Легче вообразить, чем описать, какой эффект произвело это сообщение. Золотой шар, огромная масса драгоценного металла, стоимость которого вне всякого сомнения равнялась нескольким миллиардам, кружится вокруг Земли! Какие только мечты не будут порождены таким невероятным известием! Какую алчность должно оно вызвать во всем мире, а особенно в городе Уостоне, которому принадлежала честь такого открытия, и уж тем более - в сердцах двух сограждан, ставших отныне бессмертными, - Дина Форсайта и Сиднея Гьюдельсона.