Результат вычислений как громом поразил наших путешественников. Кому бы могла прийти в голову мысль о подобной ошибке? Барбикен все еще не верил в такую возможность. Николь, однако, снова проверил все свои расчеты и убедился в их правильности. Точность же формулы, взятой в основу вычислений, не подлежала никакому сомнению. После вторичной проверки оказалось, что для достижения желаемой точки снаряду действительно нужно было сообщить начальную скорость в 16 576 метров в первую секунду, в противном случае снаряд не мог долететь до намеченной цели.

Трое друзей молча переглянулись. О завтраке никто уже не думал. Барбикен, стиснув зубы и конвульсивно сжав кулаки, нахмурившись смотрел в окно. Николь, скрестив на груди руки, уставился на свои цифры.

— Вот тебе и ученые! Только положись на них! — бормотал Мишель Ардан. — Я не пожалел бы двадцати золотых, если бы наш снаряд обрушился всем грузом на Кембриджскую обсерваторию и раздавил ее вместе с ее шарлатанами.

И вдруг Николя словно осенило.

— Стойте! — сказал он. — Сейчас семь часов утра. Стало быть, мы вылетели тридцать два часа тому назад. Значит, мы проделали больше половины всего пути и, как видите, не падаем!

Барбикен ничего не ответил. Быстро взглянув на Николя, схватил инструмент, которым пользовался на Земле в качестве угломера. Подойдя к нижнему окну, он произвел измерения с точностью, допускаемой кажущейся неподвижностью снаряда. Затем, вытирая со лба капли пота, он снова принялся за вычисления. Николь с тревогой глядел на него; он сообразил, что председатель хочет по величине земного диаметра определить расстояние снаряда от Земли.

— Нет! — воскликнул, наконец, Барбикен после нескольких минут молчания. — Нет, мы не падаем! Мы находимся сейчас за пятьдесят тысяч лье от Земли! Мы уже миновали ту точку, в которой снаряд мог бы остановиться, если бы его начальная скорость была равной только одиннадцати тысячам метров!

— Это очевидно, — подтвердил Николь, — и, значит, начальная скорость от взрыва четырехсот тысяч фунтов пороха была значительно больше одиннадцати тысяч метров! Теперь понятно, почему мы встретили второго спутника Земли уже по истечении тринадцати минут: он обращается на расстоянии восьми тысяч ста сорока километров от Земли.

— Это объяснение тем более правдоподобно, — добавил Барбикен, — что, выбросив воду, находившуюся между разбивными перегородками, наш снаряд внезапно освободился от довольно значительного балласта.

— Верно, — подтвердил Николь.

— Ах, дорогой Николь, — воскликнул Барбикен, — мы спасены!

— А поэтому, — спокойно произнес Ардан, — раз мы спасены, давайте завтракать!

В самом деле, Николь не ошибся: начальная скорость снаряда была, к счастью, значительно больше той, которую вычислили кембриджские астрономы, но это не умаляло ошибки Кембриджской обсерватории.

Успокоившись после ложной тревоги, наши путешественники уселись за стол и весело принялись за завтрак. Много было съедено за этим завтраком, но еще больше сказано. После случая с алгеброй их уверенность еще возросла.

— Почему бы нам, собственно говоря, и не достигнуть цели? — твердил Мишель Ардан. — Ведь мы продолжаем лететь. Преград перед нами нет: дорога ровная, без единого камешка. Путь свободен. Куда свободнее, чем путь корабля, которому приходится рассекать волны океана; свободнее пути аэростата, борющегося с ветром. А раз корабли пристают, куда им полагается, и аэростаты поднимаются, куда им вздумается, почему бы и нам не добраться до намеченной цели?

— Мы и доберемся! — сказал Барбикен.

— Хотя бы для поддержания престижа американской нации! — прибавил Ардан. — Единственной нации, которая оказалась в силах поднять такое дело, единственной нации, способной породить нашего председателя Барбикена! А ведь знаете, теперь, когда нам больше не о чем беспокоиться, я боюсь, что нам придется скучновато. Не правда ли?

Барбикен и Николь запротестовали.

— Я это предвидел, дорогие друзья, — продолжал Мишель. — Скажите только слово, и к вашим услугам будут и шашки, и шахматы, и карты, и домино! Недостает только биллиарда!

— Как? — удивился Барбикен. — Неужели ты захватил с собою все эти пустяки?

— А то как же! — ответил Мишель. — И не только для собственного развлечения, но и для снабжения ими лунных ресторанчиков.

— Друг мой, — сказал Барбикен, — если на Луне есть жители, то они, конечно, появились на свет на сотни тысяч лет раньше нас, потому что сама Луна, несомненно, старше нашей планеты. А если эти жители существуют уже сотни тысяч лет и их мозг устроен так же, как и наш, то они уж наверное не только давно изобрели все, что придумано нами, но даже и такие вещи, которые появятся у нас только через несколько столетий. Едва ли нам придется их учить чему–нибудь: скорее они многому нас научат.

— Как? — возразил Мишель. — Ты допускаешь, что у них были такие художники, как Фидий, Микельанджело и Рафаэль?

— Конечно.

— И такие поэты, как Гомер, Вергилий, Мильтон, Ламартин и Гюго?

— Я в этом уверен.

— Такие философы, как Платон, Аристотель, Декарт и Кант?

— Без сомнения.

— Такие ученые, как Архимед, Евклид, Паскаль, Ньютон?

— Могу в этом поручиться.

— И такие комики, как наш Арналь, такие фотографы, как… Надар?

— Разумеется.

— Однако, дружище Барбикен, если они так же умны, как и мы, а может и того умнее, то почему же им до сих пор не пришло в голову попытаться завести сношения с Землей? Почему они не запустили лунного снаряда на Землю?

— А кто тебе сказал, что они этого не сделали?

— В самом деле, — заметил Николь, — им это было легче сделать, чем нам, и по двум причинам: во–первых, сила притяжения Луны в шесть раз слабее силы притяжения земного шара, а это значительно облегчило бы взлет снаряда; во–вторых, им пришлось бы выбросить снаряд всего на восемь тысяч лье, а не на восемьдесят тысяч, что потребовало бы вдесятеро меньшей метательной силы.

— А тогда, я повторяю, — сказал Мишель, — отчего же они этого не сделали?

— И я повторяю, — ответил Барбикен, — кто тебе сказал, что они этого не делали?

— Когда же?

— Да, может быть, за тысячи лет до нашего появления на Земле.

— А снаряд? Где же их снаряд? Покажи!

— Милый друг, — ответил Барбикен. — Пять шестых поверхности земного шара покрыты водой. Отсюда пять шансов из шести, что если такой снаряд и был пущен с Луны, то он погребен теперь на дне Атлантического или Тихого океана; а может быть, попал в какую–нибудь пропасть в те времена, когда земная кора еще не успела окончательно затвердеть.

— Дружище Барбикен, — воскликнул Мишель, — у тебя на все находится ответ! Я просто преклоняюсь перед твоей премудростью. И все–таки я выдвигаю гипотезу, которая мне больше по сердцу: хотя лунные обитатели и древнее и мудрее, чем мы, а пороха еще не выдумали!

В эту минуту громкий лай Дианы прервал разговор друзей; собака, повидимому, требовала своей доли в завтраке.

— Батюшки! — воскликнул Мишель. — Мы так увлеклись спорами, что совсем позабыли о наших псах.

Диане был тотчас же предложен здоровенный кусок пирога, который она проглотила с большим аппетитом.

— Знаешь, Барбикен, нам следовало бы сделать из нашего снаряда второй Ноев ковчег и доставить на Луну каждой земной твари по паре.

— Ну, для этого у нас не хватило бы места, — ответил Барбикен.

— Пустяки, — возразил Мишель, — стоило бы только немного потесниться!

— Это было бы тем более остроумно, — заметил Николь, — что такие жвачные, как бык и корова, или лошадь оказались бы нам очень полезны на Луне. К несчастью, в нашем вагоне довольно мудрено устроить конюшню или хлев.

— Можно было бы по крайней мере, — сказал Мишель, — взять с собой хотя бы осла, ну хоть бы самого маленького ослика, это мужественное и терпеливое животное, на котором так любил кататься верхом старичок Силен! Люблю я этих бедных ослов! Они сущие пасынки и неудачники среди прочих созданий природы. Их избивают не только при жизни, но даже и после смерти…

— Что ты хочешь сказать? — спросил Барбикен.

— Да ведь барабаны выделываются из ослиных шкур!

Это глубокомысленное замечание Мишеля вызвало веселый смех друзей. Но внезапный крик Ардана скоро прервал общее веселье.

— Друзья мои, — сказал Мишель Ардан, заглянув в логово Сателлита. — Болезнь Сателлита прошла!

— Тем лучше, — сказал Николь.

— Да нет же, — отозвался Мишель, — я хочу сказать, что он издох. Вот это действительно печально, — продолжал он с огорчением. — Диана, бедняжка, боюсь, что тебе уже не придется стать родоначальницей лунной собачьей породы!

Несчастный Сателлит действительно так и не оправился от полученной раны. Он околел — в этом невозможно было сомневаться.

Мишель Ардан растерянно глядел на своих друзей.

— Теперь перед нами встает вопрос, — сказал Барбикен, — мы не можем на целые сутки оставлять труп пса в снаряде.

— Конечно, не можем, — ответил Николь, — но наши окна на шарнирах, их легко можно открыть; распахнем одно из окон и выбросим труп пса в пространство.

— Так мы и сделаем, — сказал Барбикен после некоторого раздумья, — но при этом мы должны быть очень осторожны.

— Почему же? — полюбопытствовал Мишель.

— По двум причинам, которые ты легко поймешь, — ответил Барбикен. — Первая причина касается воздуха, заключенного в снаряде. Мы должны постараться, чтобы его улетучилось как можно меньше.

— Но ведь мы же возобновляем воздух!

— Да, возобновляем, но только частично, — возразил Барбикен. — Наш аппарат, дорогой Мишель, производит только кислород. Кстати, нам нужно следить за тем, чтобы количество вырабатываемого кислорода не превышало известного предела. Избыток кислорода может вызвать в нашем организме чрезвычайно нежелательные физиологические явления. Так вот, мы возобновляем кислород, но не можем возместить потерн азота — газа, который не поглощается нашими легкими и содержание которого в воздухе должно оставаться неизменным. А именно азот–то и может быстро улетучиться через открытое окно.

— Много ли его улетучится, пока мы выбросим нашего бедного Сателлита, — возразил Мишель.

— Хоть и немного, а все–таки постараемся не мешкать.

— А вторая причина? — спросил Мишель.

— Вторая причина — нельзя напускать наружного холода в наш вагон. Температура за стенками нашего снаряда настолько низка, что мы рискуем замерзнуть.

— А Солнце на что?

— Солнце согревает наш снаряд, потому что он поглощает его лучи, но Солнце не согревает пустого пространства, в котором мы летим. Там, где нет воздуха, нет и тепла, так же как нет и рассеянного света. Следовательно, там, куда не проникают непосредственно лучи Солнца, и темно и холодно. Здесь температура пространства определяется только излучением звезд; такая же температура установилась бы и на Земле, если бы в один прекрасный день наше Солнце погасло.

— Ну, уж этого опасаться не приходится, — ответил Николь.

— Кто знает, — возразил Мишель Ардан. — К тому же, даже если Солнце и не потухнет, разве не может случиться, что наша Земля отдалится от него?

— О господи! — воскликнул Барбикен. — У нашего Мишеля опять новые идеи!

— А то как же, — продолжал Мишель, — разве вы не знаете, что в тысяча восемьсот шестьдесят первом году Земля пересекла хвост кометы? Допустим, что притяжение какой–нибудь кометы оказалось бы сильнее солнечного притяжения. Тогда земная орбита изогнулась бы в направлении этого блуждающего светила, а Земля, став его спутником, умчалась бы на такое расстояние от Солнца, что его лучи уже не могли бы согревать земную поверхность.

— Это действительно может случиться, — согласился Барбикен, — но весьма вероятно, что последствия такого происшествия окажутся менее угрожающими, чем ты предполагаешь.

— Почему же?

— Потому что холод и тепло все же пришли бы на нашей планете в некоторое равновесие. Ученые рассчитали, что если бы Земля была увлечена кометой тысяча восемьсот шестьдесят первого года, то на самом большом расстоянии от Солнца она получала бы в шестнадцать раз больше того количества тепла, которое получает Земля от Луны. Такое тепло, даже сконцентрированное самыми сильными линзами, не дает никакого, сколько–нибудь ощутимого эффекта.

— Ну! — сказал Мишель.

— Погоди, — остановил его Барбикен. — Вычислено также, что в перигелии, когда Земля наиболее близка к Солнцу, она подвергалась бы действию температуры, в двадцать восемь тысяч раз превышающей среднюю температуру нашего лета. Благодаря этой жаре, которая переплавила бы в стекло все твердые вещества на Земле и испарила всю воду, вокруг Земли образовалось бы облачное кольцо и смягчало бы этот чрезмерный зной. А следовательно, холод, испытываемый Землей в афелии, и зной — в перигелии, были бы уравновешены, и в результате получилась бы какая–то средняя, более или менее выносимая температура.

— Какая же температура предполагается в межпланетных пространствах? — спросил Николь.

— Раньше считали, что эта температура беспредельно низка, — ответил Барбикен. — Вычисляя снижение температуры в межпланетных пространствах термометрическим способом, астрономы получали цифры порядка миллионов градусов ниже нуля. Знаменитый ученый Фурье, соотечественник Мишеля, член французской Академии наук, произвел более точные вычисления. По Фурье, температура вселенной не опускается ниже шестидесяти градусов.

Мишель насмешливо свистнул.

— Это приблизительно соответствует температуре наших полюсов, — продолжал Барбикен. — На острове Мелвилл или у форта Релианс температура достигает приблизительно пятидесяти шести градусов Цельсия ниже нуля.

— Остается доказать, — сказал Николь, — что Фурье не сбился в своих расчетах. Если я не ошибаюсь, другой ученый, Пуйэ, считает температуру межпланетных пространств равной ста шестидесяти градусам ниже нуля. Вот мы теперь и проверим, кто из них прав.

— Только не сейчас, — сказал Барбикен. — Сейчас солнечные лучи прямо падают на наш -градусник, и поэтому мы, конечно, получим преувеличенные цифры. А вот когда мы доберемся до Луны, то в течение лунной ночи, равной нашим пятнадцати суткам, у нас будет достаточно времени, чтобы произвести этот опыт — ведь спутник Земли вращается в пустоте.

— А что ты понимаешь под пустотой? — спросил Мишель. — Ты имеешь в виду абсолютную пустоту?

— Да, пустоту, абсолютно не содержащую воздуха.

— И в этой пустоте ничто не заменяет воздуха?

— Нет, заменяет — эфир, — ответил Барбикен.

— А что такое эфир?

— Эфир, дорогой мой, это смесь невесомых атомов, которые, согласно учению молекулярной физики, соответственно своим размерам, так же удалены один от другого, как небесные тела во вселенной. И вместе с тем эти расстояния меньше трех миллионных долей миллиметра. Атомы–то вследствие своего движения и вращения и оказываются источником тепла и света. Они производят в одну секунду четыреста тридцать триллионов колебаний амплитудой от четырех до шести десятимиллионных миллиметра.

— Миллиарды миллиардов! — вскричал Мишель Ардан. — Подумать только, что люди не поленились измерить и сосчитать эти колебания. Ну, знаешь, дорогой друг, все эти цифры и выкладки твоих ученых потрясают слух, но ничего не говорят уму.

— И все–таки приходится прибегать к цифрам…

— Ну нет. Мне гораздо понятнее метод сравнений. Любой предмет, принятый за мерило, скажет нам гораздо больше. Например, если ты мне твердишь, что объем Урана больше объема Земли в семьдесят шесть раз, а объем Сатурна — в девятьсот раз, Юпитера — в тысячу триста раз, Солнца — в миллион триста тысяч раз, никакого наглядного представления эти цифры мне не дают. Я предпочитаю систему Льежской обсерватории, которая попросту и без дураков говорит: Солнце — это тыква диаметром в два фута, Юпитер — апельсин, Сатурн — анисовое яблоко, Нептун — черешня, Уран — крупная вишня, Земля — горошина, Венера — горошинка, Марс — булавочная головка, Меркурий — горчичное зернышко, Юнона, Церера и Паллас — песчинки. Это дает мне хотя бы некоторое представление о сравнительной величине планет.

После этого выпада Мишеля Ардана по адресу ученых и астрономических цифр, которыми они, не моргнув глазом, испещряют бесчисленные столбцы своих трудов, путешественники приступили к погребению Сателлита.

Надо было выбросить его труп в пространство так же, как моряки выкидывают в море мертвецов.

По указаниям Барбикена вся процедура похорон требовала крайней расторопности, чтобы предотвратить потерю воздуха, который благодаря своей эластичности мог быстро улетучиться в мировое пространство. Болты правого окна, шириной около тридцати сантиметров, были осторожно отвинчены, и Мишель, подняв на руки труп Сателлита, приготовился вышвырнуть его в окно. При помощи мощного рычага, позволявшего преодолеть давление внутреннего воздуха на стенки снаряда, стекло быстро повернулось на шарнирах, и Сателлит был выброшен… Из снаряда улетучилось при этом самое большее несколько молекул воздуха, и вся операция была выполнена так удачно, что впоследствии Барбикен уже не боялся таким же манером отделываться от всякого хлама, загромождавшего их вагон.