В доисторические времена в центре Новозеландского острова вследствие обвала земной коры образовалась бездонная пропасть длиной в двадцать пять миль и двадцать шириною. Воды, стекавшие с окрестных гор в эту огромную впадину, постепенно превратили ее в озеро, но в озеро–бездну, ибо до сих пор ни один лот не смог промерить его глубины.

Таково это необычное озеро, носящее название Таупо, лежащее на высоте тысячи двухсот пятидесяти футов над уровнем моря и окруженное горами высотой в две тысячи восемьсот футов. К западу — громадные остроконечные скалы, на севере — несколько отдаленных вершин, поросших невысоким лесом, на востоке — широкий отлогий песчаный берег, по которому вьется дорога и где меж зеленых кустов красиво поблескивают пемзовые камни; к югу, за линией леса, высокие конические вершины вулканов. Таков величественный ландшафт, окаймляющий это огромное водное пространство, где свирепствуют бури, не уступающие в ярости океанским циклонам.

Вся эта местность кипит и клокочет, словно колоссальный котел, подвешенный над подземным огнем. Земля дрожит, и кора ее, словно корка перестоявшегося в печи пирога, во многих местах трескается, и оттуда вырываются пары, и, конечно, все это плоскогорье рухнуло бы в пылающее под ним подземное горнило, если бы скопившиеся пары не находили себе выхода на расстоянии двадцати миль от озера через кратеры вулкана Тонгариро.

Этот увенчанный дымом и огнем вулкан возвышался над мелкими огнедышащими сопками и был виден с северного берега озера. Тонгариро принадлежит к сложной орографической системе. Позади него одиноко высится среди равнины другой вулкан Руапеху, коническая вершина которого теряется среди облаков на высоте девяти тысяч футов. Ни один смертный никогда не ступал на его неприступную вершину, ни один человеческий взор не проникал в глубину его кратера, тогда как на протяжении последних двадцати лет трое исследователей — Бидвиль, Дисон и Гохштеттер — трижды производили измерение его более доступных вершин.

С этими вулканами связано множество легенд, и при иных обстоятельствах Паганель не преминул бы поведать своим товарищам хотя бы легенду о ссоре из–за женщин двух друзей и соседей, Тонгариро и Таранаки. Тонгариро, вспыльчивый, как всякий вулкан, вышел из себя и ударил Таранаки. Тот, избитый и униженный, убежал, обронив по дороге в долине Вангани две вершины, добрался до берега моря, где возвышается теперь совсем одиноко под именем Эгмонт.

Но сейчас ни географ не был склонен рассказывать, ни друзья слушать его. Молча разглядывали они северо–восточный берег озера Таупо, куда забросила их злая судьба.

Миссия, основанная достопочтенным Грасом в Пукаве, на западном побережье озера, более не существовала. Война изгнала далеко из этих краев проповедника. Пленники были тут одни во власти жаждущих мести маорийцев, и как раз в той части острова, куда никогда не заглядывали миссионеры.

Кай—Куму на пироге пересек бухточку, обогнул острый мыс, вдающийся далеко в озеро, и причалил к восточному берегу, у подошвы первых отрогов Манго — горы вышиной более чем в две тысячи футов. Здесь раскинулись поля формиума, драгоценного новозеландского льна. У туземцев он зовется харакек. В этом полезном растении ни одна часть не пропадает даром. Цветы дают превосходный мед. Стебли — клейкое вещество, заменяющее воск и крахмал. Еще более полезны листья; из свежих делают бумагу, из сухих — трут. Разрезанные вдоль стебли идут на веревки, канаты и сети. Из расчесанных волокон ткут одеяла, цыновки, плащи и передники. Ткань из новозеландского льна, окрашенная в красный или черный цвет, идет на одежду самых элегантных маорийцев.

Этот драгоценный новозеландский лен встречается повсеместно на обоих островах: на морском побережье и по берегам озер и рек. Дикие кусты его покрывают целые поля. Его красно–коричневые цветы, напоминающие цветы агавы, во множестве выглядывают из зеленой гущи длинных, острых, как клинки, листьев. Красивые птицы нектария, завсегдатаи полей формиума, стаями летали над ними, наслаждаясь медовым соком цветов. В озере полоскались, уже ручные, утки, черные с серыми и зелеными пятнами.

В четверти мили, на крутом откосе горы, виднелся «па» — неприступная крепость маорийцев. Пленников одного за другим высадили из пироги и, развязав им руки и ноги, повели их в крепость. Тропинка вилась по зарослям формиума, затем — через пышно разросшуюся рощицу. Здесь росли кайкатеа с неопадающими листьями и красными ягодами, и австралийские драцены, называемые туземцами ти, и гуйус, ягодами которых пользуются для окраски материй в черный цвет. При приближении пленников и воинов стаи крупных голубей с оперением, отливающим металлом, стаи совиных попугаев пепельного цвета и целая масса скворцов с красноватым хохолком взвились в воздух и улетели вдаль.

Пройдя довольно большое расстояние, Гленарван, леди Элен, Мери Грант и их спутники вошли в «па». Эта крепость была обнесена тремя поясами укреплений. Первый, наружный, представлял собой частокол из крепких кольев футов в пятнадцать вышиной; второй пояс был из таких же кольев; третий, внутренний, представлял собой ивовую ограду с проделанными в ней бойницами. Внутри «па» виднелось несколько своеобразных маорийских построек и около сорока симметрично расположенных хижин.

Ужасное впечатление произвели на пленников мертвые головы, «украшавшие» колья второго частокола. Леди Элен и Мери отвернулись больше от отвращения, чем от страха. Эти головы принадлежали павшим в боях враждебным вождям.

Географ признал это по глазным впадинам, лишенным глаз. Головы препарируются индейцами следующим образом: из них выскабливают мозги и удаляют кожные покровы, носы укрепляют маленькими дощечками, ноздри начиняют льном, рты и веки сшивают, и все коптят в продолжение тридцати часов. Препарированные таким образом они не портятся и, сохраняясь очень долго, являются трофеями победителей.

Нередко маорийцы сохраняют таким же образом и головы своих вождей, но в таком случае глаза остаются неприкосновенны в своих глазных впадинах и словно смотрят на вас. Новозеландцы с гордостью показывают эти останки. Они вызывают восхищение молодых вождей, и в честь этих останков происходят пышные церемонии.

Но в крепости Кай—Куму торчали лишь вражьи головы, и среди них, несомненно, немалую долю составляли черепа английские.

Жилище Кай—Куму находилось в глубине «па», среди нескольких других хижин, которые принадлежали туземцам не столь высокого ранга. Перед его хижиной расстилалась большая открытая площадка, которую европейцы, пожалуй, назвали бы военным плацем. Жилище вождя было построено из кольев, оплетенных ветвями, внутри оно было обито цыновками из формиума. Оно имело двадцать футов в длину, пятнадцать — в ширину, десять — в вышину, иными словами, заключало в себе три тысячи кубических футов — помещение вполне достаточное для новозеландского вождя.

В постройке имелось только одно отверстие, служившее дверью, оно было завешено плотной цыновкой. Крыша выдавалась над дверью выступом, на котором имелось углубление для хранения дождевой воды. На концах стропил вырезано было несколько фигур. Портал радовал взор гостей резными изображениями веток, листьев, символических фигур чудовищ, множеством своеобразных орнаментов, вышедших из–под резцов туземных мастеров. Глинобитный пол возвышался на полфута над уровнем окружающей почвы. Тростниковые решетки и матрацы из сухого папоротника, покрытые цыновками из тонких и гибких листьев «тифы», служили ложем. Посредине хижины виднелась яма, обложенная внутри камнями: она заменяла очаг. Отверстие в крыше служило трубой. Когда из очага валил густой дым, то в конце концов его вытягивало в это отверстие, предварительно изрядно закоптив стены. Рядом с хижиной Кай—Куму находились склады, в которых хранились запасы вождя — его урожай формиума, картофеля и съедобного папоротника. Тут же помещались очаги, на раскаленных камнях которых готовилась пища дикарей. Подальше, в небольших загонах, содержались свиньи и козы, эти редко встречающиеся здесь потомки завезенных некогда капитаном Куком домашних животных. Там и сям бегали собаки в поисках скудной пищи. Видимо, маорийцы не слишком–то заботились о животных, мясом которых питались.

Гленарван и его спутники стояли у какой–то пустой хижины, разглядывая все это, в ожидании, когда вождю заблагорассудится дать, о них какое–либо распоряжение. Тем временем толпа старух продолжала осыпать их бранью. Эти ведьмы, — сжимая кулаки, подступали к «проклятым европейцам», выли и угрожали им. Несколько английских слов, сорвавшихся с их толстых губ, дали понять, что они требуют немедленной мести.

Среди этих воплей и угроз леди Элен оставалась наружно спокойной, сохраняя полное хладнокровие, и героически держала себя в руках, не желая еще сильней встревожить мужа. Бедняжка Мери была близка к обмороку. Джон Манглс поддерживал ее, готовый отдать за нее жизнь. Его товарищи по–разному относились к этому граду брани и угроз: одни, подобно майору, оставались равнодушны, другие, как Паганель, едва сдерживали себя.

Гленарван, желая избавить жену от натиска этих старых мегер, направился к Кай—Куму и, указывая на эту отвратительную толпу, сказал:

— Прогони их.

Маорийский вождь пристально взглянул на пленника, не удостоил его ответом, но, повернувшись к ревущим старухам, жестом велел им замолчать. Гленарван наклонил голову в знак благодарности и, не торопясь, вернулся к своим.

В это время в «па» собралось человек сто новозеландцев: тут были и старики, и люди зрелого возраста, и юноши. Одни, мрачные, но спокойные, ожидали распоряжения Кай—Куму, другие предавались неистовому горю, оплакивая родственников или друзей, павших в последних боях.

Из всех маорийских вождей, восставших по призыву Вильяма Томсона, лишь один Кай—Куму вернулся живым на берега своего озера, он первый оповестил свое племя о поражении, нанесенном повстанцам на равнинах нижнего течения Уаикато. Из двухсот воинов, выступивших под его начальством защищать родную землю, вернулось всего пятьдесят. Правда, некоторые из сражавшихся попали в плен к англичанам, но скольким воинам, распростертым на поле брани, уже не суждено было вернуться в родные места!

Этим объяснялось глубокое отчаяние, охватившее туземцев по возвращении Кай—Куму. Слух о последней битве еще не доходил до них, эта весть поразила всех, как громом.

У дикарей душевное горе выражается обычно во внешних проявлениях. И вот родичи и друзья погибших воинов, особенно женщины, раздирали себе лицо и плечи острыми раковинами. Струилась кровь, смешиваясь со слезами. Чем сильнее скорбь, тем глубже ранение. Страшно было смотреть на этих окровавленных, обезумевших новозеландок.

Отчаяние туземцев усугублялось еще одним обстоятельством, имевшим большое значение в их глазах: мало того, что их родич или друг погиб, но они не могли захоронить его прах в семейной могиле. А согласно верованиям маорийцев для загробной жизни необходимо, чтобы останки хранились у родственников. Туземцы кладут в удупа, что значит «обитель славы», не тленное тело, но кости, которые предварительно тщательно очищают, скоблят, полируют и даже покрывают лаком. Эти усыпальницы украшают деревянными статуями, на которых с точностью воспроизводят татуировку покойного. А теперь могилы будут пусты, не будут свершены погребальные обряды, и кости убитых будут глодать дикие собаки, или они будут истлевать не погребенные на поле боя.

Эти мысли увеличивали отчаяние. К угрозам женщин присоединились теперь, по адресу европейцев, проклятия мужчин. Брань усилилась, жесты стали более угрожающими. Крики могли смениться насилием.

Кай—Куму, видимо, боясь, что будет не в силах обуздать фанатиков племени, приказал отвести пленников в святилище, расположенное на другом конце «па», на площадке, заканчивающейся обрывом.

Это святилище представляло собой хижину, примыкавшую к краю скалы в сто футов вышины. В этом священном доме туземные жрецы — арики — обучали новозеландцев религии. В этой просторной, со всех сторон закрытой хижине хранилась изысканная, священная пища, которую в лице своих жрецов поглощал бог Мауи—Ранга-Ранги.

Здесь, почувствовав себя временно в безопасности от ярости туземцев, пленники растянулись на цыновках из формиума. Леди Элен, обессиленная и измученная, склонилась на грудь к мужу. Гленарван крепко обнял ее.

— Мужайся, дорогая Элен, — повторял он.

Как только за пленниками заперли дверь, Роберт, взобравшись на плечи к Вильсону, умудрился просунуть голову в щель между крышей и стеной, на которой развешаны были амулеты.

Отсюда ему видно было все как на ладони до самого дворца Кай—Куму.

— Они собрались вокруг вождя, — прошептал мальчик. — Они машут руками… завывают… Кай—Куму хочет говорить…

Роберт молчал несколько минут, а затем продолжал:

— Кай—Куму что–то говорит… Дикари успокаиваются… Они слушают его…

— Очевидно, вождь, покровительствуя нам, преследует какую–то личную цель, — заметил майор. — Он хочет обменять нас на вождей своего племени. Но согласятся ли его воины на такой обмен?

— Да, — снова раздался голос мальчика, — они повинуются… расходятся… Одни входят в свои хижины… другие покидают крепость…

— Это действительно так? — воскликнул майор.

— Да, мистер Мак—Наббс, — ответил Роберт, — около Кай—Кума остались только воины, бывшие в его пироге… А! Один из них идет к нам…

— Слезай, Роберт! — приказал Гленарван.

В эту минуту Элен, выпрямившись, схватила мужа за руку.

— Эдуард, — сказала она твердым голосом, — ни я, ни Мери Грант не должны живыми попасть в руки дикарей!

И, говоря это, она протянула Гленарвану заряженный револьвер. Глаза Гленарвана сверкнули радостью.

— Оружие! — воскликнул он.

— Да! Маорийцы не обыскивают своих пленниц. Но это оружие, Эдуард, не для них, а для нас.

— Спрячьте револьвер, Гленарван, — поспешно сказал Мак—Наббс. — Еще не время.

Револьвер исчез под одеждой Эдуарда.

Цыновка, которой был завешен вход в хижину, поднялась. Вошел какой–то туземец. Он знаком предложил пленникам следовать за ним.

Гленарван и его товарищи, держась один возле другого, прошли через площадь и остановились перед Кай—Куму.

Вождя окружали наиболее видные воины его племени. Среди них виднелся маориец, чья пирога присоединилась к пироге Кай—Куму при впадении Похайвены в Уаикато. Это был человек лет сорока, мощного сложения, с угрюмым, свирепым лицом. Его имя было Кара—Тете, что на новозеландском языке значит «вспыльчивый». По изяществу его татуировки видно было, что он занимает высокое положение среди своего племени, и сам Кай—Куму выказывал ему известное почтение. Однако наблюдательный человек понял бы, что между этими двумя вождями существует соперничество. От внимания майора не ускользнуло, что влияние, которым пользовался Кара—Тете, возбуждало недобрые чувства в Кай—Куму. Оба стояли во главе крупных племен, населявших берега Уаикато, и оба обладали равной властью. И хотя Кай—Куму улыбался во время этого разговора, глаза его выражали глубокую неприязнь.

Кай—Куму начал допрашивать Гленарвана.

— Ты англичанин? — спросил он.

— Да, — не колеблясь ответил тот, понимая, что эта национальность облегчит обмен.

— А твои спутники? — продолжал Кай—Куму.

— Мои спутники такие же англичане, как и я. Мы — путешественники, потерпевшие кораблекрушение. И если тебе интересно знать, то прибавлю, что никто из нас не принимал участие в войне.

— Это неважно! — грубо заметил Кара—Тете. — Все англичане — наши враги. Твои земляки захватили наш остров! Они сожгли наши селения!

— Они неправы, — сказал серьезно Гленарван. — Я говорю тебе это не потому, что я в твоей власти, а потому, что таково мое мнение.

— Слушай, — продолжал Кай—Куму, — Тогонга, верховный жрец нашего бога Нуи—Атуа, попал в руки твоих братьев — он пленник пакекас. Наш бог велит нам выкупить его. Я хотел бы вырвать твое сердце, хотел бы, чтобы твоя голова и головы твоих товарищей навеки повисли на столбах этой изгороди… но Нуи—Атуа изрек свое слово.

И говоря это, Кай—Куму, до сих пор прекрасно владевший собой, задрожал от гнева, и лицо его перекосилось от ярости. Но через несколько минут, овладев собой, он снова заговорил:

— Как ты думаешь, согласятся ли англичане обменять на тебя нашего Тогонга?

Гленарван не сразу ответил, а молча, внимательно вглядывался в маорийского вождя.

— Не знаю, — проговорил он, наконец.

— Отвечай, — продолжал Кай—Куму, — стоит ли твоя жизнь жизни нашего Тогонга?

— Нет, — ответил Гленарван. — Я не вождь и не священнослужитель среди своих.

Паганель, пораженный этим ответом, изумленно глядел на Гленарвана.

Кай—Куму, казалось, был тоже удивлен.

— Итак, ты сомневаешься? — спросил он.

— Я не знаю, — повторил Гленарван.

— Значит, твои не согласятся обменять тебя на нашего Тогонга.

— На одного меня — нет, а на всех — быть может.

— У нас, маорийцев, принято менять голову на голову.

— В таком случае, начни с того, что предложи обменять своего жреца на этих двух женщин, — предложит Гленарван, указывая на леди Элен и Мери Грант.

Элен рванулась к мужу, но майор удержал ее.

— Эти две женщины, — продолжал Гленарван, почтительно склоняясь перед Элен и Мери Грант, — занимают высокое положение в своей стране.

Вождь холодно посмотрел на своего пленника. Злая усмешка промелькнула на его губах, но он тут же подавил ее и ответил, еле сдерживаясь:

— Неужели ты надеешься обмануть Кай—Куму словами, проклятый европеец? Ты думаешь, что Кай—Куму не умеет читать в человеческих сердцах? — Вождь указал на Элен: — Вот твоя жена!

— Нет, моя! — вскричал Кара—Тете и, оттолкнув прочих пленников, положил руку на плечо побледневшей леди Элен.

— Эдуард! — крикнула несчастная женщина, обезумев от ужаса.

Гленарван молча поднял руку. Грянул выстрел. Кара—Тете пал мертвым.

При звуке выстрела множество туземцев высыпали из хижин и мгновенно заполнили площадь. Сотни рук угрожающе протянулись к несчастным пленникам. Револьвер вырвали из рук Гленарвана. Кай—Куму бросил на него странный взгляд. Затем, прикрыв одной рукой убийцу, он поднял другую, сдерживая толпу, готовую ринуться на «проклятых пакекас».

И, покрывая шум толпы, он громовым голосом крикнул:

— Табу! Табу!

При этих словах толпа дикарей разом замерла перед Гленарваном и его товарищами, словно их поразила какая–то сверхъестественная сила.

Через несколько минут пленников отвели в служившее им тюрьмой святилище. Но ни Роберта, ни Жака Паганеля с ними не было.