Было 23 декабря 1864 года. Этот декабрь, столь унылый, столь хмурый, столь сырой в Северном полушарии, должен бы называться июнем на Австралийском материке. С астрономической точки зрения лето наступило здесь два дня тому назад, ибо, начиная с 21–го, солнце достигло тропика Козерога и его пребывание над горизонтом ежедневно сокращалось на несколько минут. Таким образом, новое путешествие Гленарвана должно было совершиться в самое жаркое время года и под почти тропическими лучами солнца.

Совокупность английских владений в этой части Тихого океана именуется Австралазией. Сюда входят Новая Голландия, Тасмания, Новая Зеландия и ряд соседних островов. Самый же Австралийский материк разделен на несколько обширных колоний–провинций, очень отличающихся друг от друга как по величине, так и по своим природным богатствам. При взгляде на современные карты Австралии, составленные Петерманом или Прешелем, сразу бросается в глаза прямолинейность границ австралийских провинций. Англичане провели их прямехонько, нисколько не сообразуясь ни с горными склонами, ни с течением рек, ни с климатическими особенностями, ни с различием рас. Эти колонии–провинции представляют собой сопредельные прямоугольники, уложенные словно мозаика. В этих прямых линиях, прямых углах видна рука геометра, а не географа. Лишь берега с их разнообразными изгибами, фиордами, бухтами, мысами, заливами по прихоти природы своей очаровательной неправильностью противятся этой прямолинейности.

Это сходство с шахматной доской всегда и вполне законно вызывало насмешки Жака Паганеля.

— Если бы Австралия была французской колонией, то, несомненно, французские географы не проявили бы такого пристрастия к угольнику и рейсфедеру, — говорил он.

Обширный океанийский остров поделен в настоящее время на шесть колоний–провинций: Новый Южный Уэльс — столица Сидней; Квинсленд — столица Брисбен; Виктория — столица Мельбурн; Южная Австралия- столица Аделаида; Западная Австралия — столица Перт; наконец Северная Австралия, не имеющая еще столицы. Колонистами заселены лишь побережья. Редко–редко сколько–нибудь значительные города попадаются дальше двухсот миль. Что же касается центральной части материка, по площади равной двум третям Европы, то она почти не исследована.

К счастью, тридцать седьмая параллель проходит в стороне от этих беспредельных пустынь, а не через эти малодоступные области, стоившие науке стольких жертв. Гленарван не смог бы их преодолеть. Им предстояло пройти лишь южную часть Австралии, которая дробилась на узкую полосу провинции Аделаида и на провинцию Виктория во всю ее ширину, и, наконец, перебраться через вершину опрокинутого треугольника, представляющего Новый Южный Уэльс.

От мыса Бернуилли до границ Виктории — около шестидесяти двух миль. Это расстояние можно было свободно покрыть в два дня, и Айртон рассчитывал к вечеру следующего дня расположиться на ночлег в Апсли, самом западном городе провинции Виктория.

Обычно в начале всякого путешествия и всадники и лошади проявляют некоторую горячность. Против воодушевления первых ничего нельзя было возразить, но прыть вторых следовало умерить. Тот, кому предстоит далекий путь, должен беречь силы своего коня. Поэтому было решено ограничивать дневные переходы двадцатью пятью — тридцатью милями. К тому же приходилось соразмерять ход лошадей с более медленным шагом быков — настоящих живых механизмов, теряющих во времени столько же, сколько они выигрывают в силе.

Фургон с пассажирами и провиантом был ядром экспедиции, ее движущейся крепостью. Всадники могли отъезжать в сторону, но не должны были удаляться от фургона. Так как для них не было установлено никакого определенного порядка езды, то каждый в известных границах мог действовать по своему усмотрению. Охотники могли рыскать по равнине за дичью, галантные кавалеры беседовать с обитательницами фургона, философы рассуждать друг с другом. Паганель, совмещавший в себе все эти качества, должен был поспевать всюду.

Переезд через провинцию Аделаида оказался малоинтересным. Ряд невысоких, но пыльных холмов чередовался с голыми равнинами, называемыми в этом краю «бушами», с прериями, поросшими кустарниками с остроконечными солоноватыми листьями — излюбленным лакомством овец. Между столбами телеграфной линии, недавно соединившей Аделаиду с побережьем океана, мирно паслись «pig’s-faces» — «свиные рыла» — овцы со свиными рылами, порода, которая свойственна только Новой Голландии.

До сей поры эти равнины мало чем отличались от однообразных аргентинских памп. Такая же ровная, покрытая травой почва, такой же резко подчеркнутый на фоне неба горизонт. Мак—Наббс утверждал, что кажется, будто они не покидали Южной Америки, но Паганель уверял, что местность скоро изменится. Полагаясь на слова географа, все стали ждать каких–то чудес.

Около трех часов дня фургон пересек обширную безлесную долину — так называемую «Долину москитов». Географ имел удовольствие убедиться в правильности этого названия. Путешественники и их лошади очень страдали от непрекращавшихся укусов этих назойливых насекомых. Избежать укусов было невозможно. Легче было смягчить их нашатырным спиртом из походной аптечки. Паганель вышел из терпения и проклинал упорно преследующих его москитов, которые не переставали жалить его долговязую особу.

К вечеру несколько изгородей из акаций оживили облик долины. Там и сям поднимались группы белых камедных деревьев; далее показалась свежая колея; затем стала попадаться растительность, вывезенная из Европы: оливковые, лимонные деревья, дубы, и, наконец, потянулись содержащиеся в порядке частоколы.

В восемь часов вечера быки, подгоняемые заостренной палкой Айртона, добрались до «станции» Рэд—Гум. Словом «станция» здесь именуют скотоводческое хозяйство, где растят скот — главное богатство Австралии. Местные скотоводы зовутся «скваттеры», то есть «люди, садящиеся на землю». И в самом деле, первое, что делает усталый колонист после своих скитаний по необъятным равнинам, — это садится на землю.

Станция Рэд—Гум была невелика, тем не менее Гленарвана приняли очень радушно. Под кровом этих уединенных жилищ путешественник всегда найдет обильно накрытый стол и в лице австралийского колониста — гостеприимного хозяина.

На следующий день Айртон запряг быков, едва забрезжило утро. Он хотел к вечеру добраться до границы Виктории.

Местность постепенно становилась все более неровной. До горизонта волнообразно тянулись холмики, усыпанные красным песком; казалось, что на равнину наброшен огромный красный флаг, складки которого вздулись кверху от ветра. «Малли» — род сосны с беловатыми пятнами, с прямым и гладким стволом — простирали свои темнозеленые ветви над тучными прериями, где бегало множество веселых тушканчиков. Позже потянулись обширные равнины, поросшие кустарником и молодыми камедными деревьями. Потом на смену им появились отдельные деревья, первые представители австралийских лесов.

Однако по мере приближения к границам Виктории вид местности заметно изменялся. Путешественники почувствовали себя в новой стране. Они неуклонно шли по прямой линии, и никакое препятствие на пути — будь то озеро или гора — не могли бы принудить их уклониться в сторону. Они твердо помнили геометрическую аксиому: прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками. Ни усталость, ни трудности пути не смущали их. Всадники соразмеряли аллюр коней с медленным шагом быков, и если эти спокойные животные и не передвигались быстро, то никогда и не останавливались в пути. Пройдя таким образом за два дня шестьдесят миль, караван прибыл 23 декабря в Апсли, ближайший город к границе провинции Виктория, расположенный в округе Уиммера, под сто сорок первым градусом долготы.

Айртон остановил фургон у постоялого двора, который, за неимением лучшей гостиницы, пышно именовался «Отель короны». Горячий ужин, состоявший из разных блюд, приготовленных исключительно из баранины, дымился на столе. За ужином много ели, но еще больше беседовали. Все горели желанием познакомиться с особенностями Австралийского материка и засыпали Паганеля вопросами. Географ не заставил себя долго просить и охотно описал провинцию Виктория, называемую также «Счастливой Австралией».

— Название это неверное! — высказал свое мнение Паганель. — Правильней было бы назвать эту провинцию «Богатой Австралией», ибо о странах можно сказать то же, что и о людях: «Богатство не приносит счастья». Благодаря своим золотым россыпям Австралия попала в лапы целого полчища свирепых опустошителей–авантюристов. Вы сами убедитесь в этом, когда мы будем проезжать через золотоносные земли.

— Кажется, колония Виктория основана недавно? — спросила леди Гленарван.

— Да, она основана всего каких–нибудь тридцать лет тому назад, а именно — шестого июня тысяча восемьсот тридцать пятого года, во вторник…

— …в четверть восьмого вечера, — добавил майор, любивший подтрунить над географом по поводу точности приводимых им дат.

— Ошибаетесь, — серьезно возразил географ. — В семь часов десять минут. Именно в эту минуту Бетман и Фалкнер основали поселение Порт—Филлип на берегу той самой бухты, где теперь раскинулся большой город Мельбурн. В течение следующих пятнадцати лет эта колония входила в состав провинции Новый Южный Уэльс и имела общую с ней столицу Сидней, но в тысяча восемьсот пятьдесят первом году она была выделена в самостоятельную провинцию, получившую название «Виктория».

— И с той поры она значительно окрепла и развилась? — спросил Гленарван.

— Судите сами об этом, мой друг, — ответил Паганель, — я приведу вам цифры — последние статистические данные, и что бы ни говорил Мак—Наббс, я не знаю ничего более красноречивого, чем эти цифры.

— Говорите, — промолвил майор.

— Начинаю. В тысяча восемьсот тридцать шестом году колония Порт—Филлип насчитывала двести сорок четыре жителя, а в настоящее время население провинции Виктория достигло пятисот пятидесяти тысяч человек. Семь миллионов квадратных футов виноградников приносят ей ежегодно сто двадцать одну тысячу галлонов вина. Сто три тысячи лошадей галопом носятся по ее равнинам, и рогатый скот — в количестве шестисот семидесяти пяти тысяч двухсот семидесяти двух голов — пасется на ее беспредельных пастбищах.

— А имеются ли здесь свиньи? — поинтересовался Мак—Наббс.

— Да, майор. С вашего позволения, их здесь семьдесят девять тысяч шестьсот двадцать пять.

— А сколько тут баранов, Паганель?

— Семь миллионов сто пятьдесят тысяч девятьсот сорок три, Мак—Наббс!

— Считая и того, которого мы в данную минуту едим, Паганель?

— Нет, без него: ибо он уже на три четверти съеден.

— Браво, господин Паганель! — весело смеясь, воскликнула Элен. — Надо сознаться, что вы великолепно знаете все, что относится к географическим вопросам, и сколько бы ни старался кузен Мак—Наббс, ему не удастся поставить вас в тупик.

— Но ведь это моя профессия — все это знать, мадам, и в случае надобности сообщать вам. Поэтому можете мне поверить, когда я утверждаю, что эта необыкновенная страна готовит нам еще немало чудес.

— Однако до сих пор… — начал Мак—Наббс, любивший подзадорить географа.

— Да подождите же, нетерпеливый майор! — воскликнул Паганель. — Вы едва перешагнули границу, а уже досадуете! Говорю вам, повторяю вам, клянусь вам, что это самый любопытный край на всем земном шаре. Его возникновение, природа, растения, животные, климат, его грядущее исчезновение — удивляло, удивляет и удивит всех ученых мира. Представьте себе, друзья мои, материк, который, зарождаясь, поднимался из морских волн не своей центральной частью, а краями, как своеобразное гигантское кольцо; материк, который, быть может, таит в самой сердцевине своей полуиспарившееся море; материк, где реки с каждым днем все больше и больше пересыхают; где нет сырости ни в воздухе, ни в почве; где деревья ежегодно теряют не листья, а кору; где листья обращены к солнцу ребром и не дают тени; где деревья часто несгораемы; где тесаный камень тает от дождя; где леса низкорослы, а травы гигантской вышины; где животные необычны; где у четвероногих имеются клювы, как у ехидны и утконоса, что заставило ученых придумать особый класс птицезверей; где у кенгуру лапы разной длины; где у баранов свиные рыла; где лисицы порхают с дерева на дерево; где лебеди черны, где крысы вьют гнезда; где птицы поражают разнообразием своего пения и своих голосов: одна служит будильником, другая — щелкает, как бич кучера почтовой кареты, третья — подражает точильщику, четвертая — тикает, точно маятник часов; где есть такая, которая смеется по утрам, когда восходит солнце, и такая, которая плачет по вечерам, когда оно заходит. О! Самая причудливая, самая нелогичная страна! Земля парадоксальная, опровергающая все законы природы! Ученый–ботаник Гримар имел полное основание сказать о ней: «Вот она, эта Австралия, некая пародия на мировые законы, или, вернее, вызов, брошенный всему остальному миру!»

Эта тирада, столь стремительно произнесенная Паганелем, казалось, никогда не кончится. Красноречивый секретарь Географического общества больше не владел собой. Он говорил без передышки, отчаянно жестикулируя, и так размахивал вилкой, что его соседям по столу положительно грозила опасность остаться без глаз. Наконец, голос его был заглушен громом аплодисментов и он умолк.

Конечно, после этого перечня особенностей Австралийского материка никому не пришло в голову задать географу еще какие–либо вопросы. Однако майор своим неизменно спокойным голосом все же спросил:

— И это все, Паганель?

— Нет, представьте, не все! — воскликнул с новым азартом ученый.

— Как! В Австралии есть еще что–нибудь более удивительное? — спросила заинтригованная Элен.

— Да, мадам, ее климат. Он своими особенностями превосходит все, о чем я упоминал.

— А именно? — раздалось со всех сторон.

— Я не говорю уж о том, как богат воздух Австралии кислородом и беден азотом, не говорю также об отсутствии влажных ветров благодаря тому, что муссоны дуют параллельно побережью, не говорю и о том, что большинство болезней, начиная от тифа и кончая корью и разными хроническими болезнями, здесь неизвестно.

— Однако это уже немалое преимущество, — заметил Гленарван.

— Разумеется, но, повторяю, я не это имею в виду, — ответил Паганель. — Здесь климат обладает особенностью… прямо–таки неправдоподобной…

— Какой же? — заинтересовался Джон Манглс.

— Вы мне ни за что не поверите…

— Поверим! — воскликнули заинтересованные слушатели.

— Ну, так он…

— Что он?

— Способствует нравственности!

— Нравственности?

— Да, — подтвердил ученый. — Он благотворно воздействует на нравственность. В Австралии металлы не ржавеют на воздухе и люди тоже. Здесь сухой, чистый воздух быстро белит не только белье, но и души. В Англии подметили это свойство здешнего климата и решили ссылать сюда людей для исправления.

— Как! Неужели это влияние столь ощутимо? — спросила Элен Гленарван.

— Да, очень, как на животных, так и на людях.

— Вы не шутите, господин Паганель?

— Нет, не шучу. Даже австралийские лошади и рогатый скот — и те здесь удивительно послушны. Вы сами в этом убедитесь.

— Не может быть!

— Но тем не менее это так. Злоумышленники, переселенные в эту живительную, оздоровляющую атмосферу, через несколько лет духовно перерождаются. Это известно филантропам. В Австралии все люди делаются лучше.

— Но тогда каким же станете вы, господин Паганель, в этой благодатной стране, вы, и без того такой хороший? — улыбаясь, проговорила Элен.

— Стану превосходным, просто превосходным! — ответил географ.