Уже больше двух часов плыло омбу по огромному озеру, но берега все еще не было видно. Языки пламени, пожиравшие дерево, мало–помалу угасли. Главная опасность этой жуткой переправы миновала. Майор заявил, что никакого чуда не будет, если им удастся спастись.

Течение продолжало нести омбу все в том же направлении: с юго–запада на северо–восток. Темнота, то тут, то там прорезаемая вспышкой запоздалой молнии, вновь стала непроницаемой, и тщетно Паганель пытался разглядеть что–либо на горизонте. Гроза затихала, тучи рассеивались. Крупные капли дождя сменились мелкой водяной пылью, мчавшейся по ветру, и высоко в небе плоскими лентами опадали набухшие облака. Омбу неслось по бурному потоку с такой поразительной быстротой, словно под его корой скрыт был какой–то мощный двигатель. Казалось возможным, что дерево будет плыть подобным образом еще многие дни. Около трех часов утра майор, однако, заметил, что корни омбу как будто задевают за дно. Том Остин с помощью оторванной от дерева ветки нащупал дно и установил, что оно поднимается. Действительно, минут через двадцать раздался толчок, и омбу круто остановилось.

— Земля! Земля! — крикнул Паганель.

Концы обугленных ветвей наткнулись на какую–то неровность почвы. Никогда, вероятно, ни одна мель не приносила такой радости мореплавателям: ведь тут мель являлась для них гаванью.

Роберт и Вильсон первыми спрыгнули на твердую землю и кричали восторженно «ура», как вдруг послышался знакомый свист, затем лошадиный топот, и высокая фигура индейца выступила из мрака.

— Талькав! — воскликнул Роберт.

— Талькав!.. — хором подхватили его спутники.

— Amigos, — отозвался патагонец.

Он ждал путешественников там, куда их должно было вынести течение, как вынесло к этому месту и его самого. Патагонец поднял Роберта, прижал его к груди, а Паганель бросился к нему на шею. Вскоре Гленарван, майор и моряки, радуясь, что снова видят своего верного проводника, крепко, с дружеской сердечностью пожимали ему руки. Затем патагонец повел их в сарай покинутой эстансии, находившейся вблизи. В ней пылал яркий костер, обогревший их, на огне жарились сочные ломти дичи, которую они тут же съели до последней крошки. И когда путешественники несколько пришли в себя, то ни один из них не верил, что ему удалось избежать стольких опасностей: воды, огня и грозных аргентинских кайманов.

Талькав в нескольких словах рассказал Паганелю историю своего спасения, приписав всю заслугу своему неустрашимому коню. Затем Паганель попытался разъяснить патагонцу новое предложенное им толкование документа и поделился с ним теми надеждами, которые это толкование сулило. Понял ли индеец остроумные доводы ученого? Навряд ли, но он видел, что друзья его довольны и надеются на что–то, и этого ему было достаточно.

После такого «отдыха» на омбу нашим отважным путешественникам не терпелось снова двинуться в путь. К восьми часам утра они были уже готовы выступить. Находясь столь далеко от всех эстансий и саладеро, им трудно было приобрести какие–либо средства передвижения. Приходилось идти пешком. Впрочем, осталось пройти всего лишь миль сорок. Да и Таука могла время от времени подвезти одного, а при надобности и двух утомленных пешеходов. За тридцать шесть часов можно было добраться до берега Атлантического океана.

Оставив за собой огромную низину, затопленную водой, путешественники двинулись по более возвышенным местам. Вокруг расстилался все тот же однообразный аргентинский пейзаж; порой встречались то тут, то там насаженные европейцами рощицы, зеленея среди пастбищ, которые, впрочем, попадались столь же редко, как и в окрестностях Сьерры—Тандиль и Сьерры—Тапалькем. Туземные же деревья росли только по окраинам прерий и на подступах к мысу Корриентес.

Так закончился этот день. Назавтра, задолго до конца дня, путешественники почувствовали близость океана, — до него оставалось еще миль пятнадцать. Виразон — морской ветер, дующий во вторую половину дня и ночи, пригибал к земле высокие травы. На тощей почве росли жидкие лесочки, низкие древовидные мимозы, кусты акации и пучки курр–мабеля. Несколько лагун соленой воды блестели, словно осколки разбитого стекла, они удлиняли путь, так как их приходилось огибать. Пешеходы спешили, стремясь до ночи добраться до озера Саладо у Атлантического океана, и, надо признаться, все очень устали, когда в восемь часов вечера у пенистой границы океана показались песчаные дюны вышиной в двадцать саженей. Вскоре послышался протяжный рокот волн.

— Океан! — воскликнул Паганель.

— Да, океан, — ответил Талькав.

И пешеходы, которые, казалось, еле передвигали ноги, карабкались теперь на дюны с замечательным проворством. Но уже наступила ночь. Напрасно пытались они разглядеть что–либо в темноте. «Дункана» не было видно.

— И тем не менее он здесь! — воскликнул Гленарван. — Он ждет нас, лавируя у этих берегов!

— Завтра мы увидим его, — отозвался Мак—Наббс.

Том Остин попытался окликнуть невидимую яхту, но не получил ответа. Дул сильный ветер, и море было бурное. Ветер гнал облака на запад и доносил брызги пенящихся волн до самых верхушек дюн. Таким образом, если бы «Дункан» даже и находился на условленном месте, вахтенный все равно не мог бы ни услышать крика, ни ответить на него.

На берегу нигде не было убежища для кораблей — ни залива, ни бухты, ни искусственного порта. Берег состоял из длинных песчаных отмелей, далеко выдававшихся в море, эти отмели более опасны для судов, чем выступающие из воды рифы. Вблизи отмелей море всегда особенно бурно, и беда кораблю, попавшему в такую погоду на эти песчаные отмели, — оно обречено на гибель!..

Не было, конечно, ничего удивительного в том, что «Дункан» держался в отдалении от этого опасного бесприютного берега. Джон Манглс, очень осторожный и предусмотрительный, несомненно, не решился бы приблизиться к берегу. Таково было мнение Тома Остина: он полагал, что «Дункан» должен был крейсировать по меньшей мере в пяти милях от берега.

Итак, майор посоветовал своему нетерпеливому другу покориться необходимости. Не было никакой возможности рассеять густой мрак, зачем же напрасно напрягать зрение, тщетно всматриваясь в темный горизонт!

Высказав эти соображения, Мак—Наббс занялся устройством ночлега под прикрытием дюн. Остатки провизии были съедены за последним ужином. Затем, следуя примеру майора, каждый вырыл себе в песке своеобразную постель <и, зарывшись до подбородка в песчаное одеяло, заснул тяжелым сном. Один Гленарван бодрствовал.

Дул сильный ветер, и океан еще не успокоился после недавней бури. Высокие волны с грохотом разбивались о дюны. Гленарван был взволнован сознанием, что «Дункан» находится так близко. Ему в голову не приходило, что корабль мог опоздать на свидание. Это было немыслимо. 14 октября Гленарван покинул бухту Талькауано и 12 ноября достиг берегов Атлантического океана. Если за эти тридцать дней отряд пересек Чили, перевалил через Кордильеры, перебрался через пампу и Аргентинскую равнину, то «Дункан» должен был успеть обогнуть мыс Горн и подняться вдоль восточного берега континента. Ничто не могло задержать в пути такую быстроходную яхту как «Дункан». Возможно, конечно, что на просторах Атлантического океана не раз свирепствовал ураган, но «Дункан» был крепким судном, а его капитан — хорошим моряком. И поскольку «Дункан» должен был прийти, он пришел.

Эти размышления не могли, однако, успокоить Гленарвана. Когда сердце спорит с разумом, то последний редко оказывается победителем. А лорд из Малькольм—Касла ощущал в окружающем мраке близость всех тех, кого любил: его дорогой Элен, Мери Грант, экипажа «Дункана». Гленарван бродил по пустынному берегу, на который набегали светящиеся фосфорическим блеском волны. Он всматривался, прислушивался. Порой ему казалось, будто во тьме светится какой–то тусклый огонек.

— Я не ошибаюсь, — говорил он себе, — я видел свет судового фонаря — фонаря «Дункана». Ах! почему мой взор не в силах проникнуть сквозь этот мрак!

И вдруг он вспомнил: ведь Паганель уверял, что он никталоп, что он наделен способностью видеть во тьме. И Гленарван пошел будить географа.

Ученый спал, как сурок в своей яме, когда сильная рука подняла его с песчаного ложа.

— Кто это? — крикнул он.

— Это я.

— Кто я?

— Гленарван. Вставайте, мне нужны ваши глаза.

— Мои глаза? — переспросил Паганель, отчаянно протирая их.

— Да, ваше зрение — чтобы найти в этой тьме наш «Дункан». Ну идемте же!

— Черт бы побрал никталопию, — проворчал географ, впрочем очень довольный возможностью оказать Гленарвану услугу.

Паганель вылез из ямы, потянулся и, разминая на ходу закоченевшие руки и ноги, последовал за Гленарваном на берег. Гленарван попросил его вглядеться в темный морской горизонт. В продолжение нескольких минут ученый добросовестно занимался созерцанием.

— Ну как? Видите вы что–нибудь? — спросил Гленарван.

— Ничего! Да в такой тьме даже кошка и та в двух шагах ничего не разглядит.

— Ищите красный или зеленый свет, то есть носовой или кормовой фонарь.

— Не вижу ни зеленого, ни красного света. Все черно! — ответил Паганель, у которого слипались глаза.

В течение получаса он покорно ходил за своим нетерпеливым другом, время от времени роняя голову на грудь, потом резким движением снова поднимая ее. Он не отвечал, он молчал. Его ноги стали заплетаться, как у пьяного. Гленарван посмотрел на Паганеля — Паганель спал на ходу. Гленарван взял ученого под руку, отвел, не будя, к яме и удобно устроил его в ней.

На рассвете всех поднял на ноги крик:

— «Дункан»! «Дункан»!

— Ура, ура! — отозвались Гленарвану его спутники, бросаясь к берегу.

Действительно, милях в пяти в открытом море виднелась яхта. Предусмотрительно убрав нижние паруса, она дрейфовала под парами. Дым из ее трубы смешивался с утренним туманом. Море было бурное, и судно такого водоизмещения, как яхта, не могло без риска приблизиться к берегу.

Гленарван, вооружившись подзорной трубой Паганеля, следил за ходом «Дункана». Судя по всему, Джон Манглс, видимо, не замечал еще своих пассажиров на берегу и продолжал крейсировать, не меняя направления и подобрав паруса.

Но тут Талькав, всыпав двойной заряд пороха в свой карабин, выстрелил в сторону, где была яхта. Все прислушались. Все зорко вглядывались. Трижды карабин индейца будил эхо дюн.

Наконец, с борта яхты поднялся белый дымок.

— Они увидели нас! — воскликнул Гленарван. — Это пушка «Дункана»!

Несколько секунд спустя глухой звук выстрела донесся до берега. И в ту же минуту «Дункан», переменив курс и ускорив ход, пошел к берегу.

Вскоре в подзорную трубу можно было увидеть, как с яхты спускают шлюпку.

— Леди Элен не сможет поехать, — проговорил Том Остин, — море слишком бурно.

— Ни Джон Манглс, — сказал Мак—Наббс, — он не может оставить судна.

— Сестра, сестра! — повторял Роберт, простирая руки к яхте, которую сильно качало.

— Ах, как мне хочется уже быть на «Дункане»! — воскликнул Гленарван.

— Терпение, Эдуард, — ответил майор. — Через два часа вы там будете.

Два часа! Действительно, шестивесельная шлюпка не могла в более короткий срок совершить поездку в оба конца.

Патагонец, скрестив на груди руки, стоял рядом со своей Таукой и спокойно глядел на взволнованный океан. Гленарван подошел к нему, взял его за руку и, указывая на «Дункан», сказал:

— Едем с нами!

Индеец медленно покачал головой.

— Едем, друг! — повторил Гленарван.

— Нет, — мягко ответил Талькав. — Здесь Таука, там пампа, — добавил он, широким жестом указывая на беспредельную равнину.

Гленарван понял, что индеец никогда добровольно не покинет прерий, где покоился прах его предков. Он знал благоговейную любовь этих сынов пустыни к своей родине. Он не настаивал — лишь крепко пожал Талькаву руку. Гленарван не настаивал и тогда, когда индеец, улыбаясь, отказался принять плату за свой труд.

— По дружбе! — сказал он.

Взволнованный Гленарван ничего не смог ему ответить. Ему хотелось оставить честному индейцу хоть что–нибудь на память о друзьях европейцах. Но оружие, лошади — все погибло во время наводнения. Его спутники были не богаче, чем он. Гленарван не знал, что делать, как отблагодарить бескорыстного проводника, как вдруг его осенила счастливая мысль. Вынув из бумажника драгоценный медальон, служивший оправой дивному портрету, одному из лучших произведений кисти Лоуренса, он протянул его индейцу.

— Моя жена! — пояснил он.

Талькав растроганно посмотрел на портрет и сказал:

— Добра и красива!

Роберт, Паганель, майор, Том Остин, оба матроса один за другим стали трогательно прощаться с Талькавом. Эти славные люди были искренне огорчены разлукой со своим отважным и преданным другом. Индеец всех прижимал поочередно к своей широкой груди. Паганель подарил ему карту Южной Америки и обоих океанов, которую патагонец не раз с любопытством разглядывал. Это было самое драгоценное сокровище ученого. Роберту нечего было подарить, кроме ласк, — он с жаром обнял своего спасителя, не забыв поцеловать и Тауку.

Между тем шлюпка подходила к берегу. Проскользнув через узкий пролив между отмелями, она мягко врезалась в песчаный берег.

— Что с моей женой? — спросил Гленарван.

— И с моей сестрой? — подхватил Роберт.

— Миссис Гленарван и мисс Грант ждут вас на яхте, — ответил рулевой. — Но надо торопиться, сэр, — прибавил он, — нельзя тратить ни минуты: уже начался отлив.

Все поспешили в последний раз обнять индейца. Талькав проводил своих друзей до самой шлюпки, уже снова спущенной на воду. В тот миг, когда Роберт садился в шлюпку, индеец взял его на руки и, с нежностью поглядев на мальчика, сказал:

— Знай, теперь ты настоящий мужчина!

— Прощай, друг, прощай! — еще раз сказал Гленарван.

— Неужели мы никогда не увидимся? — воскликнул Паганель.

— Quién sabe! - ответил Талькав, поднимая руку к небу.

То были последние слова индейца. Их заглушил свист ветра.

Лодка быстро отчалила от берега и, увлекаемая отливом, направилась в открытое море. Долго над пенившимися волнами виднелся неподвижный силуэт Талькава, но мало–помалу его высокая фигура исчезла из виду.

Через час Роберт первым взбежал по трапу на борт «Дункана» и бросился на шею к Мери Грант под несмолкаемые крики «ура» всего экипажа.

Так закончился этот переход по прямой линии через всю Южную Америку. Ни горы, ни реки не могли заставить путешественников уклониться от намеченного пути, и если этим самоотверженным, отважным людям не пришлось столкнуться на своем пути со злой волей других людей, то стихии, не раз обрушиваясь на них, подвергали их суровым испытаниям.